(не).

Очередное (семнадцатое) тело смотрит на Еву с первой полосы местных газет, и не нужно быть гением, чтобы знать, что это дело весьма творческих рук Вилланель – все еще живой и несомненно невредимой русской убийцы. Убийцы, которая вновь и вновь врывается в ее жизнь экстренными репортажами – в телевизоре, кровавыми фотографиями – в заголовках мировой прессы, и откровенными фантазиями – в беспокойные со дня выписки из больницы сны. Больницы, в которой она провела почти два с половиной месяца, пережила два экстренные – первичную и от скрытого абсцесса – операции, и обзавелась первым в своей достаточно скучной жизни шрамом на левом боку. Жизнь ее, будем честны, перестала быть скучной аккурат после встречи с Вилланель. После встречи с Вилланель она лишилась и Нико – пряча глаза и чемодан с вещами у порога, он промямлил что-то вроде «прости», «не могу так больше» и «я ухожу от тебя», в то время как Ева осознала, что ушла от него первой – где-то между «я горжусь тобой» и «как мы, ты хотела сказать?». О, когда-то Ева хотела бы сказать (и показать) Вилланель гораздо больше – но уж точно до того, как та подло выстрелила ей в спину, будто не пожелав посмотреть напоследок в лицо. Напоследок Вилланель оставляет для Евы лишь семнадцать трупов, из чьих инициалов бывшая детектив Поластри – хватит, наигралась уже в догонялки с психопатичной русской киллершей, – складывает «мне жаль прости меня». Или просто выдает желаемое за действительное? Потому что если нет, то женщина не простила. Такое, черт побери, нельзя простить. «мне жаль» «прости меня» Нельзя же?.. Ева сердито комкает газету, с отвращением допивает горчащий американо и возвращается в свой полупустой дом, где после полной бутылки виски, бессонной ночи и тысячи сессий самокопания понимает внезапно – да блядский Боже, можно! – и заказывает ближайший авиабилет на Аляску. А точнее – два.