Сказки Безумного Шляпника

Здесь всё, как хочет Нико. Здесь тепло и безветренно, здесь вечный август, здесь цветы и шёлковая трава под босыми ногами. Иван обнажён — потому что так хочет Нико. Его золотая шевелюра длинная, как года четыре назад, — Нико так нравится. В волосах венок. Нико сдвигает брови. Он не любит венки. Тем более из ромашек. Здесь нет ромашек. Впрочем, каких только не бывает извивов подсознания. Нико плюет на них и идёт к Ивану. Тот стоит спиной, нагота никогда не была его проблемой. Он оборачивается, сияя улыбкой: — А Безумный Шляпник будет? Или Мартовский Заяц? Лука мог бы быть прекрасным Мартовским Зайцем, если его напоить, конечно. Он хохочет, откидывая голову, встряхивая волосами, открывая горло. Нико мельком думает, что никакого Луки тут тоже не должно быть. Даже в воспоминаниях. Нико не хочет. Но, видимо, он слишком врос в Ивана. Ведь Иван здесь настоящий. Весь. Целиком. С потрохами. Для него. Нико подкрадывается, будто Иван не видел его уже и не разговаривал. Иван смотрит с улыбкой, не пытается побежать, как те, другие, не боится, не спрашивает, где они и что происходит. Подобравшись достаточно близко, Нико вдруг робеет. Но все же кладёт подрагивающие ладони Ивану на талию и притягивает ближе. На самом деле, если бы Иван побежал, побежал изо всех сил, он остался бы на месте. Здесь всё, как хочет Нико, а он хочет, чтобы тех, кого он приводит сюда — в качестве последней милости — притягивало к нему. Другие бежали и неизменно оказывались перед Нико, а он жмурил и без того узкие глаза и клал руки им на талию, бёдра или грудь и, преодолевая их жалкое сопротивление, прижимал к себе, впитывая кожей страх. Но с Иваном не так. Нико хочет продлить это мгновение, и оно послушно становится маленькой вечностью. Он хочет сделать то, что не мог сделать раньше — когда Иван, смеясь, ускользал, подмигивал и уходил, сбрасывая ладони Нико, будто его прикосновения ничего не значили, смотрел непонимающе после того единственного поцелуя. «Ты, должно быть, пьян, Нико, не стоит, это не принесёт тебе ничего хорошего», — этот голос звучит в голове слишком реально. А, нет. Это Иван сейчас говорит ему. Дыхание шевелит волосы Нико или они шевелятся от предчувствия? Или страха. Иван не может говорить такого. Не здесь. Не сейчас. Всё оставленное ему время он должен выполнять желания Нико, а у него много, очень много желаний. Это его пространство. Сон жертвы, уже растворяющейся, чтобы стать пищей, чтобы Нико жил дальше — ещё день, ещё год, ещё век... Ивану, похоже, плевать. Он не даёт Нико убрать руки. Его ладони будто прилипают. Спиной он чувствует шершавую кору дерева, которого совершенно точно не было минуту назад. — О, Нико... — Иван притискивает его к стволу и поводит бёдрами. — О, капитан мой, капитан... Он высовывает язык, неправдоподобно длинный, закручивающийся на конце колечком, как хвост у улыбающейся собаки: хаски или лайки — и да, он улыбается, когда облизывает всё лицо Нико одним движением, когда просовывает этот жуткий язык Нико между губ, которые приоткрываются против его воли, и скользит прямо в глотку, не прекращая тереться своим членом о его. Нико внезапно ужасно любопытно, на что похож член Ивана, и он силится опустить глаза, но ему не позволено. Иван легко отрывает от себя его руки, хотя Нико пытался, и у него не вышло, разворачивает Нико к себе спиной и, видимо, опускается на колени, судя по горячему дыханию ниже поясницы. Язык щекочет между ягодицами и проникает внутрь. Нико обнаруживает, что может стонать, но не может оторвать лба от теплой коры. Его тело отзывается на прикосновения, он прогибается, потому что так хочет Иван, обхватывает дерево — потому что таков молчаливый приказ, захлёбывается счастливым криком, когда Иван протискивается внутрь и шепчет на ухо: — Ах, Нико-Нико, я же предупреждал... Нико не может ответить. На этот раз не потому, что ему запрещено. Он трётся чувствительными сосками о дерево, вскрикивая при каждом толчке, чувствует руку на члене и воет протяжно, потому что сейчас, сейчас он получит лучший оргазм в своей жизни. И последний. Живот и грудь уже ободраны о кору, но это неважно. Он не может расцепить руки — но Нико уже понял и сдался. Кончая, он кричит, срывая горло, когда чувствует острые зубы на шее. — Нико... Иван замирает, дышит под ухом, не разжимая зубов. А потом язык снова скользит, зализывая укусы сразу везде. — Нико, ты всегда мне нравился... Нико не видит, но чувствует, что с губ Ивана слова срываются каплями меда. Или смолы: ведь они застывают, стекая по его телу. — Ты такой дикий там, внутри, под этой невозмутимостью. Твои глаза, твои губы... твоя задница... — Иван в подтверждение мнет ладонями упомянутую задницу, не прекращая говорить. — Это же чистый грех, искушение. Нико не сразу понимает, что мед или смола покрывают его, словно глазурью, окончательно лишая любой подвижности. — Я старался держаться подальше, но ты так и напрашивался... Маленький смешной волчонок, вообразивший себя царем джунглей. Иван размазывает своим неправдоподобным языком мёд по лицу Нико, отстраняется и любуется янтарной скульптурой. Нико успел, смог повернуть голову, так что Иван может заглянуть сквозь слой прозрачной карамельной смолы в темные глаза, наполненные ужасом и... пониманием? Иван стаскивает с волос венок и возлагает на голову Нико. — Не скучай. Я буду приходить к тебе... Тебя мне хватит надолго.