Сказки Безумного Шляпника

Оливер трясет головой, но никак не может избавиться от ощущения, что мозг плавает в густой жиже, вытягивающей из него все мысли. Он пытается сосредоточиться на матче — но почему-то он не на своем месте и, если честно, как он вообще сюда попал? с кем они играют? почему форма не тех цветов?.. Или это какая-нибудь третья гостевая? Оливер оглядывается и видит сетку ворот, опускает глаза на ноги: вместо гетров лодыжки охватывают плотные серые колготки, бутсы смутно знакомы, но… Взгляд падает на руки: ладоням жарко и неудобно... И Оливер еле сдерживает крик: на нем вратарские перчатки. Очень, очень знакомые перчатки. Паника не дает дышать, сквозь туман он не видит, придется ли ему хотя бы попытаться поймать мяч: все же он голкипер, — в груди тесно, под лопаткой что-то противно тянет, и немного немеет левая рука. Да еще колени болят. Они часто болят, особенно, если погода меняется — это, кажется, не его мысль… *** — Олли… Мальчик мой… — Икер, уступив его просьбам, надевает вратарские перчатки и прикосновение шершавого материала, когда Икер мягко, но плотно сжимает его ягодицы, как мяч, буквально плавит и тело, и разум Оливера. — И-и-икер... — стонет он, не зная, чего просит. Но Икер знает. Икер всегда знает. Он накрывает огромной перчаточной лапищей затылок Оливера, прижимается губами к губам, щекотно водит кончиком языка, очерчивая контур, пока другая рука высвобождается из плена и, наконец, теплые пальцы надавливают, не проникая, а только дразня… Оливер испытывает какой-то атавистический всплеск страха, когда Икер переворачивает его, перехватив поперек талии, ставя на четвереньки. Это страх перед кем-то более сильным, более старшим — перед доминирующим вожаком, который может взять все, что ему нужно и без согласия его, Оливера. Но Икер всегда спрашивает. Всегда ждет. Всегда… — Олли, если ты не хочешь… — Нет, нет, я хочу, Сан-Икер, я не позволю тебе остановиться на самом интересном... — Часть про «не позволю» самому Оливеру кажется неубедительной, как и деланно-веселый тон. Впрочем, горячая тяжесть наваливающегося сзади тела, ловкие руки, требовательные поцелуи и укусы в загривок, в шею, в плечи погружают его в истому, состояние, когда ему хочется… хочется, чтобы его подчинили, пометили, хочется, чтобы ничего не нужно было решать… Он плохо слышит глуховатый голос и соглашается, не желая вслушиваться и напрягаться, только чтобы наконец уже Икер сделал это… — Мальчик мой, ты такой красивый... Я хочу тебя себе… всего... Ты позволишь? — Да, Икер... — Такой гладкий, такой юный — я даже завидую… Сейчас я могу взять тебя… — Да, да, возьми меня… — Полностью. Ты предлагаешь мне свое тело? — Да, пожалуйста… — Тогда я принимаю этот подарок… — Да. Да-а-а-а... — Мысль о том, что в словах Икера что-то не так, выпархивает вместе с криком, когда Икер все же входит — медленно, но неотвратимо — и так же медленно начинает двигаться… *** Оливер сбрасывает одеяло и некоторое время может только заполошно дышать, комкая простыню, чувствуя, как пот стекает по шее и груди. Матч. Ворота. Колготки. Перчатки. Слава богу, это только сон. Сон, который уже забывается, стремительно, как бывает только под утро, и напоминает о себе только безумным стуком сердца и отозвавшейся на этот стук болью. Под лопаткой. Наверное, он неудобно лежал, потому что рука немного немеет. Он падает обратно, поворачивает голову, чтобы улыбнуться женщине, тревожно распахнувшей яркие голубые глаза: — Ничего-ничего, Сара, спи… Оливер, вокруг которого смыкаются стены, кричит. Кричит громко, долго и совершенно беззвучно.