***
Чонгуку всё равно до завывающего ветра, гоняющего листья по крыльцу больницы, до суетливо носящегося туда-сюда медицинского персонала. Разве что пациенты вызывают некий сочувственный интерес: та девушка, укутанная в несколько слоёв одежды и сидящая на территориальной скамейке, выглядит довольно истощённой — скорее всего, она не протянет долго. А вот тот совсем маленький мальчик наоборот кажется довольно крупным, будто его пичкали гормонами с ранних лет. Старая женщина, сидящая с книгой в руках смотрит пустым взглядом вовсе не на страницы, а прямо перед собой. Даже глаза никуда не бегают по строкам. Холодок бежит по коже вовсе не потому что он стоит без куртки. Безысходность принимает в крепкие объятия. — Замёрзнешь, — раздаётся знакомый голос сзади. Чонгук оглядывается на доктора Кима, который достаёт сигарету и зажигает её, поднося к губам. — Мне не холодно, — говорит в ответ, задерживая дыхание. Вот только дым всё равно подбирается к носу и обжигает горечью изнутри. Разве доктора должны курить? — Ты можешь не чувствовать, а потом всё равно заболеешь. Чонгук пожимает плечами и вгрызается зубами в стриженные под корень ногти. Возможно, ещё немного, и достанет до мяса. — Хосок сегодня не придёт? — Он вчера был слишком подавлен, когда уезжал, — доктор пожимает плечами и кивает проходящей мимо женщине, которая неловко помахала ему рукой в ответ, краснея ушами. — Ясное, конечно, дело. Но, думаю, он ни за что не оставит Юнги одного. Ему может понадобится хотя бы один день отдыха, чтобы привести свои мысли в порядок. Я как раз собирался звонить ему. — Я тоже хотел, — вторит Чонгук, на секунду убирая пальцы ото рта. Сил оставаться с Юнги практически нет. Потому что смотреть в глаза после вчерашнего просто невыносимо. Настолько, что легче выйти в окно. Юнги до сих пор не проснулся после того, как внезапно закрыл глаза, снова выравнивая дыхание до такого состояния, что впору нащупывать пульс. Доктор Ким сказал, что это могло быть из-за стресса. «Вы уверены, что это не просто сон?» Тот качнул в ответ головой, меняя капельницу: «Близкое к этому состоянию, но не сон». Хосок об этом не знает, а Чонгук надеется, что Юнги придёт в себя прежде чем тот явится. Хотя плохое предчувствие всё ещё не отпускает, когтями вырывая всё спокойствие, дорываясь до кровоточащего слоя паники. Не докурив до конца, доктор Ким тушит сигарету о край урны и бросает внутрь, закидывая затем ментоловую жвачку в рот. — Курить вредно, — самое глупое, что можно сказать зависящему от сигарет человеку. Впрочем, когда это Чонгук отличался особым складом ума? — А с моей работой попробуй не закурить, — едва заметно улыбается в ответ. Но глазами грустно пробегается по тусклой многоэтажке за огороженной территорией больницы. — Ты на кого учишься? — На журналиста, — неохотно отвечает Чон, рассматривая нарисованный фломастером цветок на перилах. — Правда? А ты выглядишь застенчивым. Журналистам свойственна настойчивость и крепкий внутренний стержень. Чонгук поджимает губы в тонкую полоску, не зная что сказать в ответ. Это его так тонко унизили? Но не согласиться с доктором нельзя. Для его работы действительно нужно быть стойким. А в связи с последними событиями его жизни, он стал сомневаться, что это качество присутствует в нём хотя бы на долю процента. — Ладно, я и без того задержался, — доктор Ким поправляет воротник своего халата и крепче цепляет бейдж. — Я сейчас должен сходить к Юнги и проверить его состояние. Может, от этого будет зависеть, изменятся ли прогнозы на его будущее. Ты со мной? Чонгук смотрит на свои запыленные кроссовки и притоптывает ногами. Всё-таки тонкий слой кожи под ногтем лопнул, пуская кровь. — Нет, я пока останусь тут. — Понимаю, — сочувственно кивает Ким и прихлопывает парня по спине, выбивая воздух из его лёгких. — Ты не обижайся на него. Он не со зла, я и сам это понимаю. И Хосок тоже понимает. Доктора на входе подхватывает под руку пожилой мужчина, который держит за ладошку маленькую девочку с повязкой на голове и говорит что-то просящим голосом. Чонгук следит за ними до тех пор, пока они не скрываются за стеклянными дверями, ведущими в самое неприятное место в этом городе. — Я и не думал бы злиться, — почти шепчет он себе под нос и вдыхает морозный воздух, наконец-то не пахнущий препаратами. Разве что совсем немного. Или это уже успевший приесться запах. Ступает вперёд и осознаёт, что спускаться по лестнице внезапно оказывается невыносимо трудно. В ногах словно железные балки, мешающие согнуть их и сделать шаг вперёд, а в груди окутывает змеёй какое-то чувство паники вперемешку со страхом. От этого не выходит ни сглотнуть скопившуюся слюну, ни сделать вдох. Громким воем в голове проносится крик о помощи, но изо рта вырывается лишь жалкий скулёж. Людям рядом нет дела до него, тут и так слишком много больных. Внезапно очень хочется плакать. По-детски, может даже беспомощно свернуться в клубок прямо на земле, подбирая коленки к груди, и завыть громко. Хочется, чтобы обняли, прижали к груди голову и успокаивающе прошептали «не виноват». Хочется сочувствия и жалости. Но виноват. Не пожалеют. Колени подгибаются слишком неожиданно, и Чонгук чувствует, как летит по ступенькам прямиком вниз. Успевает лишь глотнуть большую порцию холодного воздуха, обжигающего язык, а затем ощущает чудовищную боль по всему телу. От падения? Отнюдь. Ноют все мышцы, сердце и каждая клетка тела. Виноват. Не посочувствуют. Разодранной от падения щекой он чувствует палящую кожу плитку, в остальном же тело всё ещё безвольное и онемелое. Понятие времени растягивается, выходит за пределы — Чонгук не знает, сколько пролежал так: пару секунд или минут. Но кто-то хватает за плечи, отдалённо слышатся взволнованные голоса людей, повторяющих что-то либо слишком громко, либо слишком тихо. Его оттаскивают на крыльцо, сажают на ступеньки, а всё что он чувствует — это горячие слёзы по абсолютно мертвой коже. — Расступитесь все, — кричит кто-то, и Чонгук наконец ощущает, что может свободно вздохнуть. — Парень, не теряй сознание, сейчас принесут воды. «Как скажете, сэр», — хочется язвительно ответить, но языка словно нет вовсе. — Я осмотрю тебя, — продолжает тот же человек. Чонгук смотрит на него и хочет послать. Мужчина, тем временем, просит его согнуть ноги, пошевелить пальцами, посмотреть по сторонам, сказать своё имя, что происходит с особым трудом. В конце концов ранку на его щеке обрабатывают и клеят сверху пластырь. Отличная работа. — Чонгук, — по лестнице спускается Намджун и вежливо отталкивает рукой другого доктора. — Я займусь им, — говорит он и присаживается на ступеньку рядом. — Чёрт возьми, что успело произойти? Чон в ответ неловко дёргает плечами. Перед глазами лёгких туман клубится в густое пятно и не думает рассеиваться. — Упал с лестницы. — Это я понял, — потирает переносицу устало. — С тобой всё хорошо? — хмурится Намджун, и Чонгук несколько раз для убедительности кивает, несмотря на головную боль. — Тебе всё-таки надо домой, поесть хотя бы. Уверен, ты плохо выспался в палате с Юнги. — Всё нормально, я не поеду домой. Он жмурится, слыша крик ребёнка сбоку. Как же сейчас всё раздражает. — Ты не звонил Хосоку? — В полёте с лестницы не успел, — вырывается непроизвольно не самым добрым тоном. Должно быть стыдно за собственную грубость, вот только ни черта. Доктор Ким не кажется оскорблённым. Только вздыхает глубоко, будто понимает всю плачевность ситуации и смотрит вдаль. — Надо сказать ему сделать что-то с тобой. Пусть он заберёт тебя к себе. — Говорю же, не надо, — раздражённо откидывает с колена руку доктора Кима и скрипит зубами от злости. — Я подожду тут. Подождёт чего? Внезапно дыхание снова перехватывает от ясной до невозможности мысли, пронзившей сознание: «Подожду плохого конца». А как по-другому? Может ли быть что-то иначе? — Хорошо, — доктор встаёт и протягивает руку Чонгуку, который смотрит в пустоту перед собой. — Но позвонить ему надо будет, потому что с Юнги пока не совсем радужно обстоят дела. Будто это не очевидно. Чонгук снова злится. Да просто скажите уже это. Подойдите со скорбной миной да произнесите «летальный исход». Чтобы не метаться между «а сколько ещё протянет?» и «пожалуйста, хоть бы дышал». Виноват. Чонгук виноват. Сидеть на скамейке в коридоре лучше, чем на холодных мраморных ступеньках больницы. Телефон в заметно подрагивающих руках вспыхивает вместе со входящим звонком. Чонгук на автомате принимает вызов. — Привет, моё солнце, — тянет в трубку Джиюн. На фоне её слегка озадаченного голоса раздаётся тихая музыка на французском и слышится печатание по клавиатуре. — Ты когда вернёшься домой? — Джиюн, — растерянно отвечает. — Привет. Телефон из рук чуть ли не выскакивает. Чонгук принимается носком кроссовка тереть намыленный пол, от которого несёт хлоркой. — Так и будешь молчать? На вопрос отвечать не хочешь? — раздаётся в трубке. — Прости, Джиюн, — Чонгук слышит, как его собственный голос ломается под напором подкатывающих к глазам слёз. — Я думаю, что останусь тут ещё на немного. — Солнце, всё с твоим другом хорошо? А с тобой? — даже печатать перестаёт на время. Чонгук кивает — знает, что его не видят, но всё равно кивает. А слёзы попадают в рот, солёные и мерзкие, отдающие предчувствием чего-то плохого. — Хочешь я приеду? — слышится скрип стула. Чон вскакивает с места: — Нет! — кричит в трубку. Потому что кажется, что будет хуже. Как Юнги тогда выдержит всё это? Чонгук виноват. — Хорошо, зай, — успокаивающе соглашается. — С тобой кто-то ещё есть? — Да, — врёт он. Из палаты Юнги выбегает доктор Ким со слетевшим с головы медицинским колпаком. И, игнорируя Чонгука, несётся куда-то вглубь коридора, оставляя за собой не самый приятный шлейф из запаха грубого мужского одеколона, какого-то лекарства, которое кололи Мину, и сигарет. А ещё от него веет паникой. А Чонгук роняет телефон на пол.***
Хосок поскальзывается на повороте, подворачивает ногу и приземляется на копчик с характерным громким звуком. Впрочем, он тут же хватается за угол стены и встаёт, ногтями скребя по ней. С пальца слетает пластырь и обнажает рану, растянувшуюся красной дорожкой едва ли не до костяшки, которая снова начинает кровоточить. Но думает ли он сейчас об этой мелочи? Определённо нет. Перед глазами, несмотря на надетые с утра линзы, полностью расплывается картинка. Он видит очертания силуэтов, которые расступаются перед ним, пока он бежит на свет к концу коридора. Туда, где вход в персональный ад. Где сейчас, возможно, свершается нечто необратимое вспять. Кто-то громко окликает его срывающимся голосом. Но Хосок будто бы и не слышит, слепо врезаясь в дверь, ведущую в палату. Сердце не бьётся — абсолютно точно. Глубокий вдох. Всё хорошо, Хосок. Резкий выдох. Иначе быть не может. Поперёк горла встаёт ком, перекрывает малейший доступ к кислороду. Да и не надо, наверное. Он открывает глаза, отчаянно взглядом пробирается сквозь белесую пелену к ясности. Глубокий вдох. Посмотри, что ты наделал, Хосок. Резкий выдох. Видишь, как ты виноват? Аппарат ИВЛ отодвинут в сторону, будто его собрались выкатывать из палаты, концы проводов безжизненно валяются на полу. Словно и не к кому их цеплять. Вдох. Режет без заминки, полощет по всему телу, вонзает клыки — по сонной артерии. Вот сейчас он вырубится. Выдох. Сознание вне тела, может, исчезло вовсе. — Отключили, — хрипит яростно и впивается ногтями в своё запястье, сдирая кожу. — Почему отключили? А глаза поднять страшно. На кровать, от которой так отчётливо несёт смрадом смерти. Холодной и беспощадной. На плечи опускаются чьи-то руки, и Хосок спотыкается. Возможно, он просто сломался. Во всех смыслах, ведь ноги не держат — колени подкашиваются, и он валится на пол, застывая в неестественной позе. А глаза стеклянные. А внутри мертвецкая пустота. — Нужно освободить аппарат, у нас на подходе ещё один пациент, — голос незнакомый, по звучанию почти безразличный. А Хосоку сейчас катастрофически не хватает Джуна, который бы сказал «мы ошиблись, всё хорошо, иди домой». Хосок бы исчез. Честное слово, исчез бы. Ради Юнги он перелетел бы в другую страну, не попадался бы на глаза, испарился бы из его жизни. Всё, что угодно. Даже то, что гипотетически невозможно воплотить в реальность. Чудовищный хрип клокочет колоколом в воздухе, растворяется в запахе мучений и страха, оседает на плечах присутствующих. У Хосока вместо сердца чёрная дыра. Вокруг него с чем-то возятся люди, присаживаются перед ним на корточки и пытаются что-то сказать, но в голове сплошной звон. Или это он продолжает кричать? — Хосок? — раздаётся над головой. И сосуд под названием тело заполняется доверху распалённой ненавистью. А когда всё успело стать таким холодным? Руки продрогли до такой степени, что сжать их практически невозможно. Он понимает взгляд и натыкается на него. Юнги белее белого. У Юнги глаза закрыты и совсем не двигается грудь, а руки сложены вдоль тела. У Юнги впереди должна быть вся жизнь, переполненная событиями и раскрашенная эмоциями. Всё вышло неверно. Хосок не понимает, в какой момент он оказывается так близко к его лицу, но чувствует как на него дует морозящий до костей поток ветра. В ушах уже не звон вовсе, а тихий писк на высоких нотах. И словно шёпот чей-то непрекращающийся. Громкий вдох. Крупные капли падают на осунувшуюся щёку, а в голове вой: «Виноват. Потерял». В палате мёртвых двое. Хосок уверен абсолютно. Выдох. Чудовищный вой из груди вырывается, пока смотрит на прикрытые веки. Его не оттаскивают, не трогают за плечи, не просят отойти. Или он просто не чувствует. Голова склоняется ниже сама. — Юнги, — тихим свистом. Ресницы на чужом лице не дрогнули, брови не сошлись к переносице, сам он не сморщился и не попросил дать поспать ещё пять минут. И не попросит. — Я так виноват. Губы у Юнги ледяные и отдают едва знакомым вкусом утёкшей сквозь пальцы жизни. Губы у Юнги не поддаются, не шевелятся. — Хён, — испуганно зовут сзади. Хосок отрывается от тела резко. Он глохнет и слепнет, а потом снова воет во весь голос, когда оборачивается назад. Видит мутный силуэт Чонгука, которого рядом поддерживает за плечи Намджун. И он ненавидит. Всех до единого в этой комнате. Всё живое на этой планете. — Хосок, — встревоженно зовёт Намджун, перекрикивая громкий плач Чонгука, который как совсем маленький и беспомощный ребёнок, обхватив себя за плечи, жмётся к телу доктора. — Нам всем сейчас надо поговорить. И протягивает руку вперёд, словно бы Хосок согласился её взять. Ни за что. Чонгук выглядит измученно. Стыдно, как же стыдно за мысли, но так и надо. Юнги отстрадал за них двоих, так что пусть он возьмёт на себя это бремя. Чонгук почти собственноручно проводил его на тот свет, да ещё и прихлопнул по спине напоследок. Наверное, он тоже громко плачет. Потому что молодая медсестра дёргается на месте и тихо выскакивает в коридор из палаты. Другой мужчина в халате спрашивает что-то у Джуна, но получив в ответ отрицательное покачивание головой, тоже уходит. Тем лучше. Если может быть сейчас что-то «лучше». Во рту оскомина, в голове пустота. Хосок снова поворачивается к Юнги и смотрит. — Ты обещал мне, — произносит Хосок сквозь задушенный всхлип. — Обещал привести в кафе и оплатить нам обед, — вдох. Сзади чувствуется чьё-то тяжёлое дыхание и громкий плач. — Обещал окончить университет, доказать, что ты сильнее. Ты самый настоящий лгун, Юнги. Выдох. Отчаяние необходимо, чтобы пройти испытания. А в Хосоке только космических масштабов боль и смиренная пустота. Огибая живот тугими кольцами, кверху движется что-то нехорошее. И Хосок задыхается. Последнее, что он помнит, перед тем, как окунуться с головой во тьму, это свою руку, тянущуюся к щеке Юнги. Не дотянулся. Слишком поздно.***
Чонгуку одиноко и никто не спасает. А ещё в Чонгуке пусто. Действительно пусто. Если раньше ему и было когда-то плохо, то всё это меркнет перед тем, что он ощущает сейчас. Заслужил. Рука тянется к телефону, но голову насквозь прошивает осознанием, что писать, по сути, некому. И это чёткий выстрел в грудь. Тёмное оформление сайта с блеклыми серыми рядами имён стало привычным в последние дни. «Они боролись отчаянно», — гласит слоган в обрамлении красной рамки наверху страницы. «Ввести имя погибшего», — в самом низу. Боролся отчаянно — про Мин Юнги ли это? В памяти всплывает расслабленно улыбающийся самой интересной в мире улыбкой Юнги — тот самый, с которым Чонгук познакомился, когда пришёл в его дом с однокурсниками. Затем тот Юнги, который успел за короткий срок скинуть в весе и стать ещё более пугающе бледными. И тот, кто как можно более ненавязчиво отказывается от имбирных печений, прикрываясь своей нелюбовью к ним. Тот, кто всё реже отвечает на звонки и дольше пишет ответные сообщения. А ещё всплывает прямо перед глазами, будто осязаемый — вот-вот почувствуется холодная кожа, стоит протянуть руку — Юнги обнажённый. Для него. Тот, что задыхался сначала от быстрых толчков, а потом от цветов, проходящим по бронхам. И мёртвый Юнги напоследок. «Ввести имя погибшего». Сеть практически не ловит на кладбище. Но Чонгук подождёт — ему некуда торопиться. У него впереди целая жизнь. Мин Юнги, двадцать шесть лет. Место смерти: Пусан. Пожалуйста, обрети покой наверху. И не держи на меня зла. Когда палец жмёт на «закончить», то перед глазами всё плывёт и с губ срывается свист, перетекающий в плач. В очередной раз. За грудиной самой ужасной пыткой тянет и ноет чувство безысходности и осознания, что ничего не вернуть. Переводит взгляд наверх — на самую яркую звезду. — Прости, Юнги, — надгробная плитка, обжигающая ладони, кажется самой настоящей шуткой — аморальной, но шуткой. К сожалению, нет. Тревога крепко прижимает к себе уже, кажется, целую вечность. — Я буду скучать.***
[02:24] jungkO_ok: скажи, что всё у тебя хорошо, хён. [02:29] jungkO_ok: ты не пришёл на похороны. ответь, пожалуйста. Хосок садится в постели и скидывает одеяло с плеч. Опухшими от слёз и недосыпа глазами смотрит на телефон, перечитывает сообщения снова и снова. И гниёт изнутри в сотый раз за сутки. Раздирает зубами только начавшую заживать рану на пальце. Она без пластыря — теперь-то какая разница. Тянется трясущейся рукой к бутылке с водой на полу возле кровати и едва не падает туда же. Полощет горло и глотает, ощущая металлический привкус. Мобильный снова вспыхивает в темноте комнаты, тускло освещая лицо Хосока. [02:31] jungkO_ok: хён, мне страшно. И телефон хочется раскромсать в ладони, запустить в стену со всей силы, чтобы на мельчайшие частицы распался. А потом вновь забраться под одеяло, чтобы сдохнуть именно там. Раскатистый громкий кашель врывается в тишину спальни, даёт знак, что тут ещё есть живые. Физически живые. В горле застревает комок, и Хосок со всей силы бьёт себя по груди кулаком. Вместе с кашлем капают капли крови на одеяло, а пальцы достают из глотки лепестки герани. Хосок вытирает рукавом влажные губы. [02:33] j-hope: не бойся, чонгук. всё обязательно будет хорошо.