***
Шаг. Второй. Третий… Продвигаясь по темному и почти безлюдному коридору, Мила все отчетливее ощущала, как ноги слабеют, а силы бесконтрольно покидают ее. Прислонившись спиной к стене и запрокинув голову вверх, она часто задышала, судорожно оттягивая майку в районе груди… В голове возникла тупая боль, мысли крутились бешеной каруселью. Вновь небытие. Вновь слова Мин Юнги «я, наверное, больше не смогу открыть дорогу к своему свету» гремели, как на повторе, не давая ни на чем сосредоточится. Все вокруг словно расплывалось и уносилось вдаль. Предел, казалось, был как никогда осязаем. Душно. Стало безумно душно. Просто невыносимо. Рассудок, в тот момент, отключился. Слезы, понимание реальности, все ушло, оставив только осознание того, что тебя больше ничего не держит на весу, ничто больше не завершает тебя. Лишь жизнь… твоя собственная жизнь близка к завершению… — Тяжелый день? — сквозь затуманенное сознание глухо отозвался глубокий слегка грубоватый мужской голос. «Невозможно…» Что-то неприятно защемило в груди. Дыхание на мгновение перекрыло. Сердце пропустило тревожный удар, затем еще несколько. На доли секунды голос показался ей знакомым. Заторможено моргая, она неосознанно обернулась к источнику своих внутренних колебаний, находящемуся буквально на расстоянии вытянутой руки. — Судя по тому, как ты едва стоишь на своих двух, — будто насмехаясь, продолжал тот, — я попал в самое яблочко. «Неужели, ошиблась?» Облокотившись к студенческому стенду, высокий подкаченный мужчина в темном костюме и расстегнутой на несколько верхних пуговиц светлой рубашке, загадочно улыбаясь, окунул руки в карманы, вальяжно оперевшись одной ногой к стене, и, словно не замечая на себе изучающего взгляда, вновь обратился: — Профессор мастер по расшатыванию психики, — смело заглянул ей прямо в глаза, явно понимая о чем говорит, — я прав? — спросил почти неслышно. Его шепот обволакивал, проникая под кожу… — Не люблю я этого старикана, — ровным тоном кинул незнакомец, небрежно зачесав назад угольные волосы, аккуратно спадающие на лоб, — за свои тридцать с лишним лет повидал немало таких же дотошных людей. Не впечатляют, так скажем, — ехидно добавил, со спокойным выражением лица, — чего не могу сказать о тебе. Девушка, пройти мимо которой равносильно преступлению, — лукаво улыбнулся, — та, о которой многие в академии говорят… — Кто вы? — спрашивает она, оставаясь стоять неподвижно. — Имеет значение? — расплывается в недоброй улыбке. — Что еще вы знаете обо мне? — проигнорировала вопрос. — Достаточно, — честно признается, — чтобы понять какой ты человек, — скрестил руки в замок на груди. Милу будто оглушило. Прежние тяжелые думы в миг поутихли. Все ее внимание неосознанно переключилось на черноволосого неизвестного. — Это какая-то шутка? — растерянно обратилась Пак. Незнакомец рассмеялся. — А похоже, что лгу? — поднимает на нее голову, вскидывает подбородок и смотрит также, как и до этого, равнодушно, но чрезмерно сосредоточено, — мы продолжаем сталкиваться и снова проходить мимо, — медленно подойдя к ней в плотную, наклонился к уху и тихо процедил, — какой-то замкнутый круг, не находишь? Мила мгновенно отпрянула, округлив глаза. Она не понимала, что происходит. Не понимала, зачем он ей это все говорит. И что, черт возьми, все это значит?! — Как это понимать?! — запинается, не в состоянии произнести вопросы, которых вдруг образовалось слишком много. Незнакомец стоял смирно, без тени стеснения, крайне самодовольно. Его плечи были расслаблены, а грудь еле заметно приподнималась от размеренного дыхания. Миле до такого спокойствия было далеко. Она замерла после своей же не законченной речи, чувствуя как неведомый огонь в глазах мужчины прожигает, и не понимала дышит ли в тот момент. Он это видел, ощущал и улыбался, странно и пугающе. — Ты меня боишься? — Нет, — прозвучало резко. Солгала. Но не спешила бежать, как будто что-то выжидая. — Уверена? — томно прошипел и вновь приблизился, оставив между ними считанные миллиметры. Девушка сглотнула. Стало неуютно и тревожно. «Не подходите!» — с мольбой читалось в ее глазах. — Тебе страшно, но ты не убегаешь, — произносит сверху он. Она поднимает голову чересчур медленно, словно ее шея затекла и у нее не получается двигать ей быстрее, — значит страх уступает место бесстрашию? — томно продолжал, громко дыша, — глупости? Отчаянию? Или, может, тебе банально плевать на собственную душонку и то, что может произойти в следующую минуту, тебя мало волнует? — нависнув на ней, преградил ей все пути уйти, опираясь двумя руками о стену, — никто не уходит, если хочет остаться. Это единственное объяснение, которое могу дать. Мила не ответила, считая все происходящее каким-то абсурдом. Чувство самосохранения победило бесконтрольную панику, и она попыталась уйти. Мужчина не позволил, катастрофически сократив дистанцию между ними. — Я не понимаю, что вам от меня нужно, — из последних сил выдавила и себя Пак. Все тело напряглось. Голос дрожал, но она старалась держаться уверенно и невозмутимо, не противилась страху, но и не поддавалась ему, — вы меня испытываете? Если так, то зачем? — вполне оправданно интересовалась. — Логично, — усмехнулся, — задавать вопросы мужчине, который внезапно насягает, морально давит, — не спеша, явно нехотя, высвободил девушку из «оков» и отстранился на шаг, протянул, — мое имя Тхеген, Тхван Тхеген. Я новый или, как у вас студентов там выражаются «еще зеленый», преподаватель психологии, временно исполняющий обязанности учителя Чан Бэкчена, — его голос отозвался тяжелым гулким эхом, — моя первоочередная задача — узнать как можно ближе своих учеников, так сказать, провести личный анализ, — лукавая усмешка коснулась его губ. — С помощью давления? Это новый способ такой? — с недоверием оглядела мужчину, — я не нуждаюсь в мозгоправах, — грубо бросила, с вызовом взглянув на него. — А ты всегда так много вопросов задаешь или только когда нервничаешь? — поинтересовался он, сильно изогнув в удивлении угольного оттенка бровь. В глазах мелькнула тень издевки. Мила промолчала, качнула головой и отвернулась, намереваясь уйти. — Или потому что ломать больше нечего? — как бы насмехаясь, хрипло проговорил вслед. Мила вздрогнула, не ожидая такого вопроса. Застыла на месте. Ноги подкосились, но она устояла. Закрыла и вновь раскрыла веки. Стало холодно. Воздуха не хватало. Ребра сдавливало из-за бешеного стука в груди. Слова более не складывались в предложения и только душа беззвучно отвечала: «я почти раскрошилась внутри… раны больше не затягиваются…» Тхеген не ошибся. Духовное равновесие уже давно нарушилось. — Спичку дважды не зажжешь, — глухо откликнулась Пак, — стоит перегореть всего раз… Воцарилось молчание. Тяжелое для нее и слишком долгое для него. Они смотрели куда угодно, только не друг на друга. Милу ломало пополам из-за собственного бессилия перед правдой, исходящей из уст Тхван Тхегена. Истина, которую она давно приняла… Могла ли она уйти? Могла, но что-то не давало ей это сделать. — Искусство не может быть подвергнуто критике, поскольку каждая ошибка является новым творением, — эхом прогремело в коридоре, — так и жизнь людей сплошь состоит из ошибок, но мы почему-то забываем о том, что именно на них и строится наше будущее, — бесстрастно заключил Тхван Тхеген, — не стоит воспринимать критику в свой адрес слишком близко к сердцу. Ни к чему хорошему это не приведет, — подытожил шершавым голосом, — даже пламя способно вновь вспыхнуть, достаточно лишь подбросить угольки… Последние слова, в миг нарушившие беззвучие, последнее изречение, застывшее в воздухе, прежде, чем расплывчатый образ мужчины плавно и бесследно исчез из ее поля зрения. Образ, внезапно возникший, когда было особенно тяжело, всковырнувший и вывернувший наизнанку все, что так надежно было замуровано в самой глубине. Образ, оставивший так много вопросов и ни одного объяснения. Было в нем что-то загадочное, пугающее и неимоверно знакомое. «Мы продолжаем сталкиваться и снова проходить мимо», — мысленно цитировала необъяснимое ей изречение. — Мы встретились впервые, но такое чувство… не единожды, — произнесла вслух, очерчивая взглядом удаляющегося Тхван Тхегена.***
«Каждый раз я неосознанно произношу твое имя и понимаю, что это начало конца…» Встреча с новоиспеченным преподавателем еще долго не выходила у Пак из головы, оставив в памяти непонятный осадок. Академия опустела, раньше, чем мысли девушки пришли к равновесию. Незаметно для нее, пролетели две пары, обед и даже ужин. Незаметно разъехались по домам друзья, незаметно она снова осталась одна. Отпив несколько глотков сока, Мила прокручивала в руках стакан, задумчиво разглядывая сквозь призму стекла на Ким Намджуна с массивными наушниками, сидящего в полном одиночестве на другом краю студенческой столовой. Храбрости подойти к нему, просто сказать банальное «привет», не хватало, ровно как и уверенности в том, что это будет не напрасно. Ей ничего не оставалось, кроме как безмолвно наблюдать за ним, напряженно щелкающим по клавишам ноутбука и сосредоточенно всматривающегося в горящий монитор, явно позабывшего об остывшем обеде рядом. «Мы с тобой чем-то похожи — оба неизлечимо больные, утопающие во тьме из-за собственного одиночества», — нерадостно улыбаясь, размышляла Пак, не отнимая взгляда. Пусть ее душу и кромсало на части, но в тот самый момент, мысли были заняты тем, кому, наверняка, было хуже. Ему было хуже. Намджуну тяжелее всех. Так прошел еще час. В полной тишине. Так было, пока за спиной не послышались чьи-то торопливые шаги. — Лина, — тотчас обернулась. — Я ее значит ищу везде, звоню на выключенный телефон, думала, что-то случилось, а она тут оказывается, — раздраженно обратилась Кан, — сидит и сок попивает, — в недоумении развела руками в стороны, — мы же договорились — ровно в восемь быть в доме Юнги, забыла? — пристроилась напротив, загородив Джуна. — Помню, — рассеяно кивнула. — Тогда почему ты все еще здесь? — строго покосилась, — готовиться не собираешься? Полтора часа осталось, — недовольно фыркнула, — ты не перестаешь удивлять, — злобно вскинула бровь вверх, скрестив руки на груди. — Мне нужно время… — На что?! — несдержанно бросила Кан, раскрыв широко глаза, — у тебя его нет, подруга. Пора выбираться из своего закрытого кокона и, уж поверь, я тебя там точно не оставлю, — грубо схватила ее за запястье, намереваясь увести. Пак тут же отдернула руку, мимолетно взглянув на Намджуна, все еще не замечавшего их. — Время, — притихла на долгие секунды, — чтобы снова посмотреть ему в глаза… — несколько раз глубоко вздохнула и не задохнуться от собственных чувств, — сглотнула ком, зажмурившись, — прости, но я правда не могу… Лина некоторое время не отвечала, что-то обдумывая в своей голове, словно искала какое-то решение, а затем тихо, без прежней грубости, спросила: — И как долго? — мягко коснулась предплечья Милы, не отнимая обеспокоенного взгляда, — как долго собираешься терзать себя и топить на самое дно? — Пожалуйста, Лина, не надо, — холодно откликнулась Пак, тяжело присев на прежнее место, подруга следом, — больше ни о чем не спрашивай меня. — Ты должна… — бережно обхватила ее ладони. — Я не могу, — грустно отозвалась Пак, отрицательно мотая головой. — Сможешь. — Не смогу! — немного резко вырвалось с уст Пак, — так же, как и ты, — запинается, растеряно бегая глазами, — не способная оглянуться назад, зная, что за спиной причина твоего беспокойного сна? — губы Мила невольно вздрогнули, будто она только поняла, что только что сказала. Лина обернулась и на какое-то время, казалось, потеряла дар речи. Что-то внутри неприятно кольнуло и девушка сорвалась: — Не смей! — мгновенно убрала под стол задрожавшие пальцы, безрезультатно пытаясь сплести их воедино, — сравнивать то, что разрушает тебя и то, что я собственноручно сломала сама, — Мила с сожалением посмотрела в ее растерянные глаза, где на самом краю уже застыли с трудом удерживаемые слезы, — и теперь жалею, что безвозвратно, — украдкой посмотрела на уже пустой стул, еще недавно занятый Намджуном. — Прости, я, — совершенно по-идиотски усмехается Пак, — говорю, как эгоистка, — снова запинается, — ты, ведь, как никто другой, знаешь какого это, — выдержала паузу, — находится на грани, на последнем издыхании… — Ты можешь сколько угодно избегать Юнги и раз за разом ошибаться, думая, что так будешь счастлива, — тихо вздыхает Кан, — но не понимаешь — куда бы ты бежала, ты берешь с собой себя, независимо от того, чего ты ждешь, — закрывает и снова раскрывает веки, — я смирилась и потихоньку учусь с этим жить, а ты — нет… Мила отчетливо ощущала, что о Линын взгляд, при желании, можно пораниться. Было в нем что-то такое, что Мила не могла описать, какие-то другие чувства, никому кроме нее незнакомые. Она молчала о собственной боли и бессилии перед суровой реальностью, стараясь убедить Пак в том, что это все еще не самая худшая судьба. — Я понимаю, что это ненормально. Неправильно, — обреченно отвечала Мила, — и то, что я сама себя изрезаю изнутри, вряд ли, похоже на поведение психически уравновешенного человека. Остается только надеяться, что в таком случае самокритика означает, что пока еще я не сошла с ума, верно? — с надеждой в голосе спросилу и печально улыбнулась. Лина слабо кивнула, беззвучно отвечая, — я не понимаю лишь одного. Почему после всего, что я перенесла, после всех ран, которые сама же себе и нанесла, после той боли, что по сей день меня не отпускает из-за него, я продолжаю надеяться? — прервалась, часто задышала. Едва ли Миле хотелось вспоминать это, но Лина знала, что подруге необходимо высказаться, и верила, что так, ее хоть немного отпустит. Только изувеченный сумеет помочь тому, кто изувечен ничуть не меньше. Она действительно переживала о ней, как о младшей сестре, и хотела свести риск оказаться на грани к минимуму. — Не терзай себя за надежду, которая все еще теплится в твоем сердце, — уткнувшись подбородком к макушке подруги, успокаивала Кан, обнимая крепче и искренне стараясь вывести ее из ощутимого душевного сумрака, — время, когда ты всецело, безрассудно, как в омут головой, окунаешься в такое чувство как любовь — оно бесценно, пусть и остаются только воспоминания, — шепнула. — Любовь — это психологическая зависимость. Она делает человека больным. Неизлечимо… — тихо вымолвила Пак, беззлобно усмехаясь, — и все же, — поникла головой, — жизнь без любви — это мир без цвета, наполненный однотонным холодом… Последовала напряженная пауза. Спустя всего какие-то считанные минуты молчания, Лина слабо кивнула, согласилась, невольно обернувшись на пустующий стул Ким Намджуна, и, обреченно выдохнув, надтреснуто произнесла: — Нам пора, — медленным шагом, словно давая ей время на раздумье, направляясь к выходу. В полной тишине Мила долго вглядывалась в спину подруги, замершей в ожидании, обдумывая свое окончательное решение. Несколько мгновений потребовалось ей прежде, чем она сделала три-четыре глубоких вдоха, прежде, в нерешительности встала и сделала всего шаг, чувствуя, как переступает незримую грань, прежде, чем неосознанно последовала за ней и отчетливо поняла, что впереди ее ждет не самая легкая ночь.***
«Я все равно этого хочу, где бы ты не находился…» Под оглушающий шум громкой музыки, Мила кое-как пробралась к барной стойке и, миновав толпу пьяных студентов, устало присела на первый попавшийся стул. — Еще вчера каждый из вас без капли сожаления называл его убийцей, — холодно прошептала вслух, с осуждением всматриваясь в лица веселящихся на танцполе в центре богато украшенного сада, — хотели, чтобы он убрался c академии, — нервно прикусила губу с обратной стороны, — а теперь фальшиво улыбаетесь, — не радостно усмехнулась, — не чувствуя раскаяния за свои слова, развлекаясь у него же дома, — брезгливо отвернулась, облокотившись о столешницу локтями, и уткнулась носом в сжатые кулаки, зажмурилась. Миле стало нечем дышать. Горло саднило, ребра сдавливало из-за частого сердцебиения. Мысли хаотично бегали. Руки покрывало легкой дрожью… Она помнила и вряд ли могла забыть, что чувствовала, когда собственноручно сдирала со стен академии листы с угрозами в адрес Юнги: «Убийца!», «Убирайся отсюда!», «Хочешь выбелить себя, когду уже сгнил до черноты?» Ненависть. Презрение. Оба эти чувства переплетались в ней в тот момент, слишком давили, слишком сильно били по разуму. Она не понимала смысла своего нахождения в рассаднике лжи, и, казалось, держалась из последних сил, чтобы не закричать… — Лицемеры? — сухо бросил рыжеволосый парень не озвученные ею мысли, незаметно присев по соседству. Мила слегка вздрогнула, не ожидая увидеть подле себя кого-то еще, кроме неразговорчивого бармена, и не сразу повернула к нему голову. — Прости? — немного растерянно спросила она, после недолгой паузы. Отпив несколько глотков насыщенного янтарного напитка, явно алкогольного, запах которого был ощутим даже на расстоянии, парень слабо ухмыльнулся. — Будем считать, что наши суждения в чем-то совпадают, — коротко добавил, не оборачиваясь. Снова сделал глоток, поморщившись, — плюс, ты слишком громко думаешь, — сильно выдохнул, словно выпуская пар от градуса спиртного. — Притворись, что ничего не слышал, — ровно процедила Пак, не отнимая изучающего взгляда. — Это вышло непроизвольно, — с насмешкой ответил, ловко подхватив указательным и большим пальцами вторую рюмку. Мила, проигнорировав его слова, демонстративно отвернулась, явно не собираясь продолжать диалог. Он усмехнулся. — Эти люди, — вновь заговорил тот, оттянув ворот белой майки так, точно ему было жарко, — они противны тебе? — краем глаза прошелся по плотным кучкам танцующих и вновь принялся разглядывать ее с разных уголков, не скрывая беззлобной лучезарной улыбки. — А есть смысл относится к ним иначе? — в запале грубо бросила она, невольно сжав пальцы в кулак. — Опрометчиво осуждать всех их только лишь потому, что каждый из них знает лишь одну сторону медали, всего-то часть истины, — глухо отозвался парень, громко стукнув пустым сосудом о стол. Опустив и почти сразу подняв голову, — они такие же ты, — он замолк на какое-то время, нервно сморщив лоб, словно то, что льется с его уст не нравилось даже ему самому, — я или, например, тот же Юнги, из-за которого ты, собственно и презираешь их, — Пак сникает, нервно сглотнув, и спустя доли секунды осмеливается поднять на него глаза, сразу же теряя уверенность, — и прежде, чем выразить свое мнение о человеке, задумайся над тем, в состоянии ли он его принять, — Пак почему-то ничего больше не говорила, — знаю, о чем ты сейчас думаешь, — нарочито добавил, — «какого хрена он несет»? У девушки внезапно возникло острое желание закрыть ему рот. И это не из-за какой-то личной неприязни или негативных эмоций к незнакомцу, которых у нее в тот миг было хоть отбавляй. Мила по своей натуре — человек спокойный. Возможно, даже сдержанный. Однако, именно тогда ее стало одолевать такой раздражительностью, что контролировать собственные мысли почти не получалось. Из-за его слов, заставляющих все внутри как-то странно и неприятно сжиматься. — Я могу, предположить, что у тебя чешутся руки запустить в меня чем-то тяжелым, — ехидно дополнил, разглядывая напиток в исполнении бармена, окаймленный ее бледными ладонями, — валяй, если так тебе станет легче, — довольный поворачивается спиной к барной стойке, опираясь на нее распростертыми согнутыми в локтях руками. Долго рассматривает окружающих, а затем тихо произнес, — чтобы не стать, подобной им, ты многим рискуешь, — Мила напряженно поджала губы, не оборачиваясь, — научись побеждать саму себя снова и снова, только тогда ты не потеряешь себя, свою суть… — Зачем ты мне все это говоришь? — рискнула спросить. Она вся сжалась, глаза хаотично забегали и смотрели куда угодно, только не на него. — Ты ведь не поверишь, если скажу, что «случайно»? — он хмыкнул, пряча улыбку в краешках глаз. Пак отрицательно мотнула головой. — Тактично молчишь? — улыбается, — могу объяснить, если интересует, почему я решил… — Хреново быть тобой, — девушка вдруг обрывает его на полуслове, немного резко, смело заглянув ему в глаза, пододвинула к себе воду со льдом. Парень останавливает свой взор на ее зрачках, точно спрашивая «что?»— умудряешься без спроса залезать людям в голову и вправлять им мозги, когда сам нуждаешься в помощи, — она сделала глоток, нервно дернув плечом, — это скорее нездоровая зависимость качать свою правду, нежели банальное желание помочь… — цедила не совсем доброжелательно, — мозгоправ из тебя так себе, — громко выдохнула, — я прошла как минимум через троих таких, как ты. У всех вас одна и та же ошибка — никто никогда не задумывается о том, что невозможно убедить другого оставаться собой, когда внутри он почти мертв. Я знаю, что говорю, поверь. Парень промолчал, пристально уставившись в никуда стеклянными глазами, обдумывая что-то. — Сомневаюсь, что можно сыскать тех, у кого идеальная жизнь, — подает голос рыжеволосый, тяжело вздыхая, — покажи мне хотябы одного такого. Сможешь? — ответа не последовало, как и предполагалось. Ее ответом был вопрос: — Считаешь, я упорно сопротивляюсь действительности, где все может круто измениться? — он слабо кивнул и некоторое время ничего не говорил, являясь всего лишь слушателем, — думаешь я сразу пришла к мысли о том, что спасать больше нечего? Или может не пыталась выбраться? Перестать топить саму себя? Ее выворачивало наизнанку. Перекручивало словно в мясорубке. — Опрометчиво думать о конце, когда ты только в начале пути, — ответил похолодевшим тоном он, — всегда есть смысл идти дальше, — снова сделал глоток, зажмурившись, — что касаемо тебя, лично я, анализирую лишь то, что вижу, — и извлек из диалога о тебе, — всего на доли секунды замолк, а после тихо добавил, — с Юнги… Мила на мгновение, казалось перестала дышать. Ее словно ошпаривает услышанным. — Юнги? — дрожащим голосом выпалила, точно не поверив собственным ушам и в момент убрав хладнокровие в тоне, — то есть… — замешкалась, теряясь. — Хочешь спросить, кто я, раз он настолько доверяет мне, рассказывая о тебе? — нетерпеливо достаточно строго докончил предложение вместо нее, — или может тебя интересует совсем иной вопрос, — задумчиво провел указательным пальцем вокруг нижней слегка припухшей губы, — «почему он говорил о тебе со мной?» — беззлобно договорил, — пожалуй, я отвечу лишь на первый вопрос, — не отнимая от нее взгляда, заключил почти шепотом, чуть наклонившись вперед, — Хосок, мое имя Чон Хосок. Думаю, не стоит объяснять насколько мы с ним близки… Мила притихла, смотря на него неживыми глазами, замедленно моргая, и почти не слышно часто задышала. — Прости за устроенное представление… — Зачем?! — девушка резко перебила парня, чувствуя как под диафрагмой собирается тянущий комок. Казалось, у нее едва хватало сил элементарно устоять на ногах, — раз тебе известна наша история, то ты знал, что даже нахождение здесь дается мне с большим трудом и продолжал играть роль «мозгоправа»… для чего? — Да, признаю, мои способы докопаться до сокровенного, закрытого где-то в подсозании- не самые лучшие, но вполне удачные, — словно оправдываясь, Хосок тщетно подбирал верные слова. — Издеваешься? — надавила Пак, с мольбой, слишком открыто читаемой в ее взоре. Мила злилась, дико злилась на себя из-за собственной откровенности и была готова к разной реакции: деликатному молчанию, сочувственным словам и даже усмешке… — Если ты ждешь, что я попрошу тебя забыть о том, что произошло, или каких-то извинений, — Хосок не отрывает от нее взгляда, — то мне нечем тебя порадовать… потому что любое мое действие и каждое вымолвленное мною слово несет какой-то смысл и предназначение, — Мила не сдержалась и вскочила с места, поровнявшись с ним лицом. — Возомнил из себя Миссию?! — Пак сорвалась на крик. — Нет, — Чон тяжело вздохнул, твердо посмотрев ей в глаза, — я хочу помочь… —Помочь? — горько усмехнулась, хрипло добавив, — только кому? — Вам обоим… — совершенно искренне ответил. — Нет никаких нас! — голос девушки задрожал. Хосок без слов мягко взял Пак за плечи, как-то по-дружески, и глядел на нее так, будто умолял его понять, но не просил простить. — Ты боишься вновь столкнуться с ним, снова дать надежду своим чувствам, но идешь своему страху навстречу. Это значит, ты его уже побеждаешь, — ободряюще и очень тихо говорил он. — И чего ты добился? — растерянно вглядываясь в его полные сожаления глаза, стиснув зубы, зажмурилась. Очевидно, это признание давалось ей с большим трудом, — я снова ощущаю боль… это было твоей целью? И Снова грань была достигнута. Снова что-то неприятно щемило в грудной клетке. Вновь в памяти, ураганом пронеслись кусочки воспоминаний прошедших дней, время, когда она любила в тишине, ничего не требуя взамен. «Я люблю тебя», слова, прокручиваемые в голове несчетное количество раз и так и не достигшие своего адресата, безжалостно эхом откликались в подсознании… — Хосок! Чон Хосок! — внезапный оглушающий голос Пак Чимина, прогремевший в округе через микрофон, в миг вырвал Пак из тревожных размышлений, — да-да! Я к тебе обращаюсь! Где ты, засранец? — парень явно был на веселе, — мы тут тебе кое-что приготовили, — все внимание тотчас было устремленно в центр импровизированной сцены, где помимо Чимина, стояли Сокджин и Чонгук, держащие трехъярусный торт, — ребята, все помнят наш позывно-о-о-ой? — протянул Чимин, обращаясь в толпу. — Да-а-а-а! — задорно откликнулась все. — И-и-и-и-и, все вместе встречаем нашего-о-о-о, — затяжной трелью воскликнул в микрофон Чонгук. И все хором, включая зрителей прокричали, — Хоби-Хоби-и-и-и! — Вот и поговорили, — шепнул себе под нос Чон Хосок и обречено развел руки в стороны, глядя на Пак, поглядывающую то на парней, то на него со смешанными чувствами, — и последнее, Мила, — спешно проговорил, мягко положив ей руку на плечо, — признайся ему, — подмигнул и уже через несколько секунд запрыгнул на сцену к друзьям, радужно принявших его в свои объятия. Мила часто дыша, беззвучно наблюдала, как весь измазанный тортом, но крайне счастливый Хосок лучезарно улыбался, подплясывая под пение друзей, буквально орущих в микрофон о том, как рады его приезду. Смех, радость, веселье в миг волной окатили окружающих, ритмично поддерживающих их динамичные и яркие телодвижения. Под песню «CHICKEN NOODLE SOUP» и зажигательные танцы отрывался разве что не ленивый. И только Пак смиренно стояла там, же, где до того их пути с Хоби разошлись и старалась улыбаться, искренне, настолько, насколько позволяло ей шаткое душевное равновесие и понятия не имела, что ей делать после брошенного им же будничным тоном «признайся ему». В какой-то момент находится там стало слишком сложно. Возможно будь там Кан Лина, которая как назло задерживалась, то ей было бы проще, легче свыкнуться с мыслью, что рано или поздно она столкнется с Юнги, впервые после того, как он позволил утонуть ей в собственных болезненных чувствах. Увидеть Тэхена, которого разрушала она… и Намджуна, невольно втянувшего ее в такую жизнь. Ей нужен был перерыв. Морально подготовиться. Только к чему: признанию или разрушению? Она и сама не знала… и чем ближе она ныряла в глубину своего сердца в поисках ответов, тем сильнее задыхалась, осознавая, что без передышки грань между помешательством и моральным спокойствием будет нарушена.***
Первая же попытка в спешке покинуть сад с треском провалилась. У самого порога перед Милой вырос Ким Намджун. Она едва не оступилась, а он ловко подставил ее руку. — Привет, Мила, — первым заговорил он. Мила робко кивнула, отступила на шаг назад. Прежде, Мила не раз размышляла о том, какого будет Джуну оказаться бок о бок с тем, кого он всегда будет считать виновным в смерти сестры? Смотреть в глаза тому, кого всегда будешь считать убийцей? Какого это, когда некогда близкий друг невольно становится виновником разрушенных отношений абсолютно со всеми. Она и понятия не имела, какого Киму сейчас, тому, кому должно быть гораздо хуже, чем ей. Но как бы там ни было, Джун не сбегает, как она. Все, что имело значение на тот момент — ответ на вопрос «почему он здесь?» — Значит ли это… ты и Мин, — неуверенно произнесла, заметно мешкаясь. — Нет. Это ничего не значит, — спокойно, с нотками равнодушия в тоне прервал он, убив все попытки приравнять его появление к возможному примирению с Юнги. Мила нервно опустила и снова подняла веки, — я пришел по просьбе ребят, остальное меня не интересует, — выдержал короткую паузу, — Лина? Она здесь? — тут же неуверенно задал вопрос. — В дороге… — Ясно, — коротко ответил. От одного его взгляда у нее тотчас заледенела душа: холодного, слишком проницательного. Голос, безжизненный и ровный, показался ей чужим. Отличным от голоса того Ким Намджуна, когда-то обволакивающего ее невидимой, теплой оболочкой. Больше не было прежнего Намджуна, это было ощутимо. Не было точек соприкосновения. Между ними была незримая стена, которую воздвигли отчужденность и холод. Разговор не клеился. В мирном согласном молчании они смотрели друг на друга целую минуту, пока безмолвие вновь не было прервано им же. — Ты собиралась уйти? — задал внезапный вопрос, не глядя на нее, словно не решаясь увидеть выражение ее лица. — Шум, гам, алкоголь — это все не для меня, — как бы оправдываясь, тихо отозвалась. Солгала. Некоторое время Джун наблюдал за ней, а потом саркастично хмыкнул: — Правдоподобно. Я почти поверил, — тихо выдохнул и остановился буквально в сантиметре от Пак, остановив свой взгляд на ее зрачках, — всегда думал, что ты морально намного сильнее меня, — замолк на мгновения, — неужели ты настолько погрязла? — Пак отвела глаза в сторону, пытаясь скрыть не озвученное ею «все гораздо хуже… я уже давно на самом дне», — нелегко любить, когда в итоге остаешься в одиночестве? — Намджун все понимал. Не было необходимости в бессмысленной лжи. Мила это понимала. Не было смысла отрицать. Атмосфера стала максимально напряженной. В голове Пак Милы беспросветный туман, ноги ватные, сердце колотилось так, точно она пробежала половину Сеула, выжимая из себя последнее. — В такие минуты мир кажется черно-белым, верно? — послышался голос Намджуна. — Да, — взаимно всматривается в него Мила, — ничего нового. — Да. Ничего нового, — ровно произнес Джун, медленно зашагав в обратную от Милы сторону, — проще винить во всех грехах это гребанный мир и всею душой возненавидеть его, гораздо легче перекрыть все остальные чувства, из-за проявления которых можно расклеиться, — тихо продолжал, долго всматриваясь в черные провалы окон, оперевшись руками о подоконник, — это проще, чем позволить душевным ранам открыться и кровоточить до тех пор, пока внутри не станет совсем пусто. — «Это защитная функция психики притуплять одну боль другой», — еле слышно разъясняла Пак, — так говорил один из психологов, которых я посещала чаще, чем занятия, — слабо улыбнулась, — остается только смириться… — Проще говоря, легче сдаться? — тихим, но твердым голосом произнес он, надолго задержав на ней свой цепкий взгляд. Мила откинула голову назад, зажмурилась и тут же открыла веки, нервно прикусывая губу и не имея ни малейшего понятия каким должен быть… ее ответ. — Ненависть к Юнги до сих пор держит верх надо мной, — сухо бросил Джун, — слишком очевидно, — медленно напряженно выдохнул, — и я точно безумец люблю Лину, растопившую глыбу льда в моем сердце, почерневшем из-за собственной гордыни, — как-то странно, фальшиво улыбнулся, будто с трудом выжимая улыбку из себя, — ты представляешь чего мне стоило придти в дом где по одну сторону человек, которого я проклинал последние два года, а по другую — проклятие любви, настигшее меня? — одними губами договорил, — но как бы то ни было, я все же здесь, — потер рукой лоб, снова шумно вздохнув, — потому что впервые, задумался над тем, как жил все это время, обрекая собственное существование на вечную тьму, — заторможено присел на диван у выхода, в полной растерянности бродя взглядом по помещению, словно был не там, а где-то в прострации. Его тело будто выбросило, а вернуло раздробленным, неживым, — не замечал, как по моей вине страдают самые близкие мне люди, как неосознанно топил их своим равнодушием, как в гневе отбрасывал руку помощи, протянутую мне в самые тяжелые времена, а после снова оставался наедине с собственным одиноким эхом, разрывающим меня изнутри… я почти потерял способность чувствовать, но почему-то не давал себе возможности сдаться, каждый раз выбираясь из мрака, почти полностью поглотившего меня, — помолчав целую минуту, которая почти не дышащей Пак чудилась целой вечностью, заглянул ей в сникшие глаза, — я только сейчас стал понимать, что не хочу терять все, что у меня осталось… и Юнги, — делает паузу, чтобы собраться с силами для последней добивающей речи, — я осознаю, как ошибался… может не сразу и, возможно, мне все еще необходимо время, но я действительно хочу выслушать своего, — надреснуто договорил, — друга… пока не стало слишком поздно. Пак догадывалась какого ему сейчас, и это вряд ли можно было описать словами. Оставаться со своим мыслями было настоящим безумием, она это осознавала и, тщетно выжидая момент, когда бушующие эмоции станут остывать, не сразу спросила, быстро проведя рукой по лицу, стерев слезы: — Даже, если бессмысленно… если это конец, который разрушит тебя, — часто заморгала, стряхивая подступающие слезы, — ты все равно готов рискнуть? — Намджун кивнул поникшей головой, сжимая челюсти, что есть сил, пытаясь сдержаться. Мила ошибалась, когда думала, что хуже не будет. Что-то неведомое слишком больно било изнутри каждого из них, рубило по частям, переламывало, душило, а затем все повторяло свои пытки. Истина — в признании собственных ошибок. Истина не всегда облегчает участь безутешного кочевника, вечно ищущего успокоения. Истина в том, что человек боится признать. Она заключается в познании боли и принятии правды, бездумно запертой в самом сердце, очерняя его. Истина в том, что Мила любит. Намджун любит… и оба готовы сорваться в пропасть, лишь бы остаться подле любимых, самых дорогих людей. — Я готов, — Джун медленно приблизился, бережно взяв ее за руки, тихо произнес, — потонуть, только лишь зная, что использовал свой последний шанс все изменить, — девушку на мгновение пробирает дрожь. Тело казалось безвольным, слабым и едва держалось на весу, — и ты, Мила, должна попробовать сделать крайний рывок, как бы сложно не было, — он заботливо стер пальцами слезы с ее щек, — не бойся признаться в своих чувствах… — она почти не дышала. — Безнадежно… все безнадежно, — шепнула она прерываясь. Джун мотнул головой. — Ошибаешься, — решительно ответил он, — каждый сделанный шаг навстречу своему страху сделать только хуже, каждое озвученное решение, способное круто все изменить, имеет смысл, пока твое сердце способно любить… — Юнги никогда не удавалась скрывать свои чувства, — слабо улыбается, сникнув на какие-то мгновения, — я всегда знал, что скрывалось за фальшивой маской, которую он раза за разом надевал, и сейчас также отчетливо вижу, как его непреодолимо тянет к тебе, — она чувствовала. Остро и явственно. Всем телом. Внутри загорелся неведомый ей огонь, содрогая все тело, — Мин имеет право услышать слова, способное вернуть жизнь, уже давно закованную в кандалы смерти… Вдребезги. Стойкость Пак Милы была разбита вдребезги на тысячи мелких осколков. Реальность больше не казалась затуманенной, напротив, слишком настоящей. Слишком, чтобы верить услышанному. — Вряд ли кто-то помнит о том, какой сегодня день, — на доли секунды Ким обрывает свою речь и следом нерадостно заканчивает, — о дне рождении Мина, которое уже почти три года никто из нас не праздновал, потому что банально, никто о нем и не вспоминал…или не просто не хотел. — Неужели сегодня? — словно выйдя из сумрака, обескураженная Пак неуверенно, продрогнувшим голосом спросила, — Джун обреченно кивнул. — Уверен, Юнги сейчас снова надел маску счастливого парня, которого не волнует, что самые близкие просто вычеркнули день, когда он родился, — размеренно шагнув к двери открыл ее и, не оборачивась, вымалвил не громко, но так, чтобы она слышала его, — именно сейчас ему необходима та, кто перевернула его жизнь, заставила переосмыслить собственное существование… ты нужна ему, Мила, — опустил веки. Она хватается за стену, облокачивается к ней спиной и почти не дышит, небрежно стирая неконтролируемые слезы. Внутри нее в этот момент, будто что-то умерло и мгновенно возродилась совсем иное, неподвластное даже ей самой. Совсем иное чувство. Более глубокое. Настоящее. И неконтролируемое. — Я знаю какого это стушевать, когда прямо перед тобой стоит тот человек, из-за которого забываешь как дышать и бояться не услышать то самое взаимно, — напряженно впивается пальцами в дверную рамку, слегка наклонившись вперед, — просто будь рядом с ним, когда он так нуждается в человеке, способном понять и принять все его душевные метания, — притих, прежде, чем произнести, — глупо заставлять тебя признаться, — горько усмехнулся, — потому я, пусть и осуждаю себя за это, сам не способен на элементарный шаг к примирению с Мином… и вряд ли имею праву, просить тебя об этом, потому что храбрости, ровно как и спосбности принять свои ошибки мне явно не хватает, в отличие от тебя… ты другая, пусть и сама того не осоознаешь, моральоо сильнеее кого-либо из нас… ты та, кто показала нам саму суть нашего отречения не только от Мина, но и нашей мнимой жизни, когда у самой жизнь перевернута вверх дном. Мила как-то странно улыбнулась, прошлась взад-вперед, смотря в никуда и некоторое время ничего не говорила. — Новый преподаватель со своими нравоучениями и анализами, непонятно зачем давящий на мое разрушенное душевное равновесие, — нарушила тишину хриплым и подавленным голосом, — затем Лина, Хосок, а теперь еще и ты, — вы все сговорились, чтобы окончательно добить меня? — Мила, да услышь же ты меня, — окликнул ее из-за спины грубым и слегка громким голосом Джун, — не кого-то из них, а меня того, кто прошёл через тоже дерьмо, что и ты! Думаешь, я не понимаю, какого, когда тебя рвет на части от собственных чувств и чертовой собственной нерешительности, — развернул Пак за плечи и, как ни странно, встретил не сопротивление, а лишь отчаяние и усталость в ее влажных глазах… — Вряд ли, ты понимаешь какого мне сейчас, — тихо произнесла она, — ты просишь меня признаться? — зло и словно с обидой Мила спросила, — в том, что с первой нашей встречи, в моем сердце он стал занимать слишком много места? Или может в том, что я забыла, что есть спокойный сон, а день и ночь в моем сознании просто перемешались? — горько усмехнулась, подойдя слишком близко к Джуну, остановившись буквально в шаге, — посмотри на меня, Намджун, — сжала майку в районе неустанно колотящегося собственного сердца, — посмотри что со мной стало из-за этой больной любви к Юнги, — медленно провела ладонью по своему лицу, тоскливо гляда ему в глаза, — эти шрамы, они ничто по сравнению с тем, что творится у меня внутри… — всего на пару она замолкает, тяжело вздыхая и напряженно морща лоб, — там раны, которые совсем не заживают, раны, которые я получила спасая его, осознавая, что медленно тону в собственных чувствах, осознавая, что меня спасать некому… — Мила, я, — тихо откликнулся Джун неуверенно, слегка касаясь ее предплечья. — Намджун, — оборвала на полуслове Пак, — мне так больно, — понурив головой, шептала она, пряча дрожащие губы, — мне так больно, что я дышать не могу… Воздуха больше не хватало. Сердце не слушалось и вопреки всем запретам остановить этот бешеный ритм, продолжало мучить ее, заставляя согнуться пополам от боли, разрывающей, выбивающей из действительности, заставляющей упасть коленями без сил на ледяной пол, сжимая рубашку в районе груди и беззвучно умирать внутри себя снова и снова. Время, казалось, остановилось, словно последние слова Пак стали отправной точкой в невозвратимую реальность. Мысли ушли в небытие, оставив за собой лишь ощутимую пустоту и на осколки разбитую духовную стойкость. Ким, знал какого это терять последнее, терять себя и все то, что заставляет держаться до конца, он знал, что есть жизнь, в которой опускаешься на самое дно, своими же усилиями погружая себя в с глубже. Намджун знал, насколько бессмысленно поднимать Милу с колен, прижимать к своей груди, стараться защитить и даже не от каких-либо внешних обстоятельств, а в первую очередь от самой себя, и как глупо в тот момент говорить никчемные успокаивающие речи. Он, как никто другой знал, что спасение не в успокоении, а в принятии истины, где, возможно, от тебя просто напросто ничего не осталось. Намджун смотрел на нее, терзая себя сочувствием, но ничего не принимал. — Ты ненавидел Юнги, — смахнула с щек влагу она, — а я просто хотела защитить, видя как он страдает…удивительно, как банальное желание помочь превратилось в то, в чем я невозратно погрязла, — глубоко вздыхает, шмыгая носом. — Мила, прости меня, — почему-то извинялся он, — видя как ты мучаешься, — отвернул тяжелый взгляд, сканируя пркрытые ночным сумраком улицы сквозь стеклянную призму деревянного окна, — я и понятия не имел насколько сильно ты устала… — «Когда противник бьет, он не спрашивает устал ли ты» — отец всегда так говорил, — тут же прерывает она. Голос Пак казался охрипшим от усталости, — только, вот противостоять ему больше не получается. Бессмысленно… идти против самой себя, — нервно заломила руки, закусила губу и уставилась в пол, — во мне будто ничего не осталось, ничего того, ради чего стоит держаться, — выдохнула, старательно пряча за легкой улыбкой волнение, — с самого начала вина лежала только на мне, — убеждала она, — быть с ним — это все, чего я желала, — поднимает на Кима голову, не стирая с лица грустной улыбки, — я с чего-то решила, что имею право думать о нем, смотреть так, словно он уже принадлежал мне, — прерывается на короткую передышку, поднимаясь с пола, чувствуя на спине, каждой своей клеточкой, неприятное покалывание от едва ощутимого я взгляда Джуна, — не сумела в нужный момент запретить своему сердцу, — снова молчит, крепко сжимая пальцами край рубашки, — любить Мин Юнги… Прикрыв глаза и тщетно пытаясь совладать с нахлынувшими эмоциями, Мила вся продрогла. Она сделала шаг, затем еще несколько и остановилась у самого порога. Ее трясло так словно из нее только что вынули души, позволив расщепиться на маленькие кусочки остаткам моральной стокойсти, и заставили с этим жить. «Я так больше не могу, » — проскользнуло не озвученное, но так явно читаемое во всем ее выражении. — Не уходи, — одними губами прошептал Джун, глядя на девушку, приблизившуюся к самому выходу, с бесконечными сочувствием, — если уйдешь до будешь терзать себя мыслями о том, что даже не попыталась открыться до самого конца… От его гласа, у Милы зазвенело в ушах. Она мотнула головой, все также прикрывая глаза. — А если останусь, то снова утону… Бессмысленно… пытаться изменить неизбежное. Нечестно… убеждать человека, уже давно потерявшего внутреннее равновесие, в счастливом финале, когда собственная жизнь даже на ноту не близка к такому окончанию. Слишком жестоко… удерживать Пак, утопающую в собственных чувствах. Джун это осознавал, явственно ощущая безысходность перед неизбежным. Боль, тоска, отчаяние слились воедино в большую и холодную ярость, из-за собственного бессилия и невозможности как-то изменить исход. Исход, определяющий смысл фразы «я больше не могу», в миг врезавшийся в память и раз за разом прокручиваемой в его голове. — Если тогда бы тогда… два года назад, — глотая обрывки фраз, шептал Джун, — я прислушался к собсвенному сердцу, — часто дышал, поднимая и вновь опуская голову, смыкая и размыкая веки, — перестал жалеть себя, убитого горем и сделал хоть одну жалкую попытку обуздать ярость, затуманившую рассудок, — сильно сжал руки в кулак, кусая губы изнутри, — черт! — сорвалось в гневе с его уст, — стоило всего лишь выслушать Юнги! — снова сник головой, нервно играя желваками на лице, и, опираясь двумя руками на дверные рамы, хаотично задышал, — то, что произошло с тобой, Мила… со всеми нами, — выдержал паузу, досадливо заключив, — я так виноват, Боже… я так виноват. Последние попытки Намджуна переосмыслить события последних лет, казалось, выбили его из реальности. Затронув сложную и слишком болезненную для него тему, он и сам не заметил как в порыве удержал Пак, застывшую в шаге от него чремзмерно крепко, так, что она почувствовала, как дрожат от волнения его сильные руки. Ее словно заморозило в тот момент. Слова будто иссякли, ровно как и моральная стойкость. — Пожалуйста… Намджун, не надо, — нарушая тишину, вся продрогнув, она медленно обернулась, — я итак на последнем издыхании… У Джуна в голове пустота. Он забыл все существующие слова, но продолжал держать ее руку. Бросив на Милу короткий до ужаса взволнованнымй и виноватый взгляд, обессиленно опустил ее ладонь, болезненно улыбнулся и сделал шаг назад, не сразу набравшись смелости вновь посмотреть на ее поникший профиль, черные длинные волосы аккуратно спадающие на плечи, щеки, на которых все еще виднелся почти затянувшийся шрам, на вздымающуюся от хаотичного дыхания грудную клетку, на сжатые пальцы. В ее глазах не было ни единой эмоции, лишь темнота и полное опустошение. В его… мелькали какие-то блики — то ли мысли, то ли воспоминания. Очередное осознание того, что ничего уже не изменить, безжалостно било по стойкости обоих, а следом острое чувство беспомощности выжигало все, что осталось. Казалось, оба задержали дыхание, время словно замерло, оттягивая тот самый момент, когда пути назад больше не будет. У Намджуна задрожали плечи, а ладони самопроизвольно сжались в кулак. В следующее мгновение реальность потихоньку стала погружаться во мрак. Все исчезало во тьме, сохраняя лишь образ… лишь силуэт Пак Милы, удаляющийся все дальше и дальше…***
Сердце Пак упало. Это предельное натяжение нервов, нестерпимое жжение в груди. Эта острая боль в груди. Осознание того, что рассыпаться больше нечему… сводили с ума… — Теперь так будет всегда, верно? — отозвался шепот Милы в ночной тишине. «Теперь так будет всегда, » — завывал ветер, словно отвечая вместо тишины, злорадно насмехаясь громкими вибрациями. — Это ведь никогда не пройдёт? Вдох-выдох. Снова тупая боль внутри. Мила зажмурилась и помотала головой, будто прогоняя дурной сон. Но рельность оставалась такой же, какой была: то же заброшенное здание с раздробленными стенами и выбитыми окнами, те же мятые металлические цистерны, будто специально воздвигнутые башни, словно стража охраняли ее со все сторон, та же разруха вокруг, как полное олицетворение ее внутреннего состояния. Эмоции, даже животный страх перед неизведанным будущим окончательно исчезли, оставив после себя лишь пустоту. Осталось лишь физическое недомогание, бесконтрольная нервозность и неприятный скрежет в ушах. — Здесь все началось, Юнги, — грустно улыбнулась. Пак плакала, не чувствуя как слезы неустанно идут и идут, будто так и должно быть и это ее нормальное состояние; ком в горле все разратался. — «Всегда есть смысл… гораздо страшнее, когда нет надежды», — дрожащими губами снова обратилась в пустоту, утомленно моргая, — помнишь? — поднимает голову, страхивая ресницами капли влаги с глаз, громко и часто выдыхая воздух, — только сейчас я осознаю, что для меня больше нет… надежды… Она замолкает, прислушиваясь к собственному хаотичному сердцебиению. Открыто кричит, чувствуя, как внутри нее не просто что-то ломается. Умирает. Каждая клеточка по частицам расщепляется. Из памяти словно вырезало отрезок памяти, как ватными ногами она быстрым шагом подошла к трассе после болезненного разговора с Намджуном, как поймала первое попавшееся такси, как из какого-то внутреннего порыва назвала адрес, где когда-то началась история, изменившая всю ее жизнь. Адрес, ставший ее душевным пристанищем и верным слушателем, когда становилось просто невыносимо. — Посмотри вокруг, Юнги — закрыв лицо трясущимися руками, сквозь нескончаемый вопль, она тихо продолжала свою исповедь, так точно Мин слышал. Ее голос охрип, а губы сухие и потрескавшиеся скривились от напряжения, — место, которое ты мне дал — несмотря ни на что по прежнему убежище для моего сердца… Стало холодно, тошно и бесконечно страшно, но не от этого, что она вновь оказалась там, где впервые встретила Юнги, не от вида развалин, ничуть не изменившихся с момента, когда не только его, но и собственное существование было на грани. Дело было даже не в том, что порывы холодного ветра пробирали до костяшек и без того озябшую девушку. До жути больно осознавать, что для одного тот день стал концом, для другого — началом. Она легла на землю, сквозь пелену слез, разглядывая бесконечно далёкие мерцающие звезды, будто ища у них успокоения, которое казалось таким же недосягаемым. — Лицом к лицу к прошлому и будущему… Низкий хриплый голос, прозвучавший буквально в миллиметрах от нее, заставил Милу тут же потерять контроль над своим телом, позволив холоду полностью овладеть им. — Изо дня в день водоворот не самых радужных событий, происходящих со мной и моими близкими, почему-то возвращает меня именно сюда, — замолк на доли секунды, грустно усмехаясь и безотрывно очерчивая взглядом темные небеса, — думаешь глупо верить, что так я сумею понять, где совершил ошибку? Она неровно выдохнула, но ничего не ответила, практически забыв о том, как правильно дышать. Ее уставший на грани срыва мозг отказывался верить, в реальность того голоса и тактильно ощутимая близость кого-то другого, кроме собственного безутешного эха, заглушающего другие посторонние звуки. До сих пор в ее глазах отражалось небо, затянутое темными тучами, а теперь отражался он… тот, чьё появление в одночасье вывернуло ее душу наизнанку. — Честно говоря, я стушевал, увидев тебя на вечеринке, — закусив губу, нервно дернул щекой, часто заморгав, — практически сразу схватил ключи от машины и приехал сюда, — его напряженное до предела тело заметно пульсировало, горело, — не спрашивай «почему», — прикрыл веки и так едко и горько рассмеялся, что даже Миле стало больно, — чтобы я не сделал, как бы не поступил, любое мое действие, каждое произнесенное слово делает хуже… только тебе. Даже сейчас мне не хватает чертовой смелости заглянуть тебе в глаза и сказать банальное «прости»… Мила вся продрогла, не находя в себе сил оторваться от него, чувствуя, как каждая секунда, проведенная рядом с ним, прожигала невосполнимую бреш внутри. — Я так, часто думаю о тебе, что кажется скоро возненавижу… В Пак словно что-то упало внутри. Снова стало холодно, тошно и бесконечно страшно… Совсем немного времени ей потребовалось прежде, чем из какого-то внутреннего порыва она молниеносно встала с земли и сделала несколько шатких шагов прочь. Всего пару мгновений…прежде, чем пришло осознание, что что-то не отпускает ее и от этого становилось только больнее.Чувства… глубокие и слишком сильные, чтобы от них отворачиваться… чувства, от которых не убежать. Дыхание, тактильно ощутимое прямо за спиной. Дыхание Мин Юнги… — Взгляни на меня, Мила! — голос парня сорвался на крик. Пак замерла на месте, затаив дыхание, — неужели тебе не страшно, — нервно и часто заморгал, поднимая и опуская голову, точно пытаясь подобрать верные слова, — любить, — продрогнувшим голосом еле слышно заключил, — любить меня… какого-то там Мин Юнги, позади которого всегда будет стоять смерть? Впервые за разговор Мила посмотрела на него. В исступлении и с неимоверной болью в глазах, так, словно, до того момента он был ее спасательным кругом. Так, словно в один миг пришло спасение и тут же перевоплотилась в якорь, медленно тянущий ко дну, забирая остатки воздуха. Простые звуки, сорвавшиеся с его губ ранили сильнее острого лезвия. — Страх? — с тоской вымолвила Пак, долго прислушиваясь к налитой звуками ночной тишине, — познав любовь, ты перестаешь замечать, как теряешь контроль, как это ранящее чувство все сильнее разрастается даже в кромешной темноте, окружающей тебя, — грустно улыбнулась, — и не страшно тонуть, зная, что тебя спасает что-то более высокое, нежели любая другая зависимость… не страшно погибать внутри себя снова и снова, до тех пор, пока все остается в самой глубине твоего сердца. Но стоит чувствам разрушить запрет и вырваться наружу, тебя словно сбрасывает с огромной высоты на землю, переламывает каждую частичку раз за разом… так больно, что осознанно начинаешь молить о той самой смерти. Больше не страшно умирать, гораздо страшнее жить, зная, что все, чем ты дышал, стало ядом медленно и мучительно убивающим тебя, лишая надежды еа душевное исцеление… — Я не знал, Мила, — начинает Мин и тут же замолкает, с трудом хватая кусочки верных фраз своих хаотичных мыслей, — я правда не знал о твоих чувствах… — Разве все сложилось бы иначе, узнай ты правду? — тут же спросила она. Под внимательным взглядом Юнги девушка вся покрылась россыпью нескончаемых мурашек. Она отвернулась, раздосадовано кусая губу. Между ними повисает бесконечная тишина. Никто не может найти слова, чтобы их произнести. К Юнги, казалось, только пришло осознание того, каким слабаком он был все это время. Это Мила была тем человеком, который делал его сильнее, вопреки всем обстоятельствам, разом обрушившимся на него. А теперь, когда понял, что она разрушена… из-за него. Не для кого больше стараться строить из себя непоколебимого. Юнги скучает по прежней жизни, но еще сильнее по девушке, которая когда-то вдохнула в него ту самую жизнь. Он позволил ей уйти, пытаясь спасти, слишком поздно осознав, что лишь приблизил ее к неминуемому духовному концу. — Ты не можешь! — бросает на эмоциях Мин, точно злясь на самого себя, нервно метнувшись из стороны в сторону, — я избегал тебя, чтобы не навредить, — хватается за волосы, сникнув головой, — я правда старался быть как можно дальше, — напряженно выдыхает, а губы, словно свело в судороге, — огородить тебя от человека, который никогда не перестанет жить местью, человека, который давно потерял всякий смысл… ты не можешь, — его голос немного дрожит, слова не складываются в предложения, но все же он произносит, — любить такого, как я… Мила чувствовала, как под сердцем болезненно прорезается глубокая рана. Лицо и руки немели. Уставший мозг, на грани срыва, уже отказывался продолжать этот диалог. Она рванулась. Тщетно. Нависший над ней темный силуэт Юнги, четко выделявшийся на фоне тусклого лунного света, держал крепко. Глаза его блестели. Лицо казалось каким-то темным, чужим… — Я не могу позволить себе быть с тобой. Рисковать тобой… потому что по сей день продолжаю вести опасную игру в поисках правосудия, — в отчаянии произносит Мин, — но и, — отпускает Пак и вновь боязливо тянется своей трясущейся рукой, чтобы снова прикоснуться, — отпустить тебя почему-то не могу, — его голос пробирала дрожь. Язык заплетался, не слушался и с трудом выстроил предложение, — желание огородить тебя от себя, оно сильнее, понимаешь? — девушка заторможенно подняла на него взгляд, мотнула головой, отрицая, не принимая это решение, в миг потеряв контроль над слезами, застывшими у самых краешек ресниц. Больше Мин ничего не говорил. Он лишь безутешно смотрел на нее так, будто в последний раз. Так, словно прощался, но на сей раз навсегда… — Прошу, прости меня, хоть я этого и не заслужил, — одними губами шепнул он, прежде, чем отвернуться и в очередной раз позволив Пак раскрошиться изнутри. Прежде, чем сделал неимоверное усилие, чтобы ступить к дороге несколько шагов, не в силах уйти. Прежде чем, почувствовал, как она не отпускает, обхватив его хрупкими руками со спины. Прежде, чем услышал голос, когда-то заставивший переосмыслить собственное существование. Голос, безжалостно вынувший его душу и тотчас отдавший свою взамен… Голос Пак Милы, рискнувшей всем ради него… — Позволь мне, — сквозь слезы давила из себя Пак, — только сегодня, — в день твоего рождения, — глотает ком, — не думать о безумии, которое я прямо сейчас совершаю, — крепче обнимает его талию, — позволь мне всего пару мгновений дарить тебе тепло, которое так долго прожигало мое сердце… — Мила… — только и мог вымолвить Мин, точно находясь в бесконечной прострации, безвольно застыв в объятиях Пак. — Окутанный звездным небом, не всегда бывает счастливым, — минуя невыносимые, удушающие приступы астмы, она продолжала, — и не всегда замечает, как изо дня в день во тьме все сложнее держаться… Напряженное тело Мина заметно пульсировало и горело. Он был словно загипнотизирован ее речью и не находил в себе смелости взглянуть на нее. Юнги замирал каждый раз, когда она произносила: — Я больна… я больна из-за тебя… Исповедь Милы. Эти безумные слова… на грани реальности, били по Юнги чересчур мощными ударами, и ему не удавалось укрыться от них. — Позволь мне только сегодня, любить тебя. Сгореть… раз и навсегда превратиться пепел и больше никогда не возрождаться. Пожалуйста, Юнги… — Это все из-за меня… все из-за меня, — точно безумец Юнги хрипло повторял снова и снова. Он осознавал, что все происходящее не сон. Также ясно понимая, что Мила, согревающая его своим теплом — не призрак, да и он тоже. Юнги осознавал, что им будет сложно жить дальше. Вряд ли… после всего, что произошло с ними. — Боль, ошибки, разочарование — лучшие учителя, — тихо ответила Мила, — я ни о чем не жалею, Юнги, — зажмурилась, стараясь справиться с нахлынувшей усталостью, а дрожащие пальцы все никак не желали отпускать Мин Юнги. Досадливо тряхнув головой, в следующее мгновение он резко притянул Милу к себе и сжал в своих объятиях. Сильно, словно она была его спасательным кругом. Бешеный ритм их сердец, бьющихся в унисон, было уже не остановить, также, как и легкие прикосновения Юнги. Также, как и безотрывные взгляды двух безумцев, больше неподвластные здравому смыслу. — Почему так страшно, Юнги… — Я боюсь, — плавно прикасаясь пылающими губами к каждой частичке ее белоснежного лица, прожигая своим дыханием каждую клетку, он еле слышно произносил, — потому что я боюсь терять тебя… Адреналин пульсировал в крови, сжигал вены, заливал глаза туманом, точно после огромной дозы сильного одурманивающего наркотика. Поддавшись неведомому, чрезмерно осязаемому между ними притяжению, Юнги, потеряв всякое самообладание, нежно поцеловал Милу в кончик носа. Нетерпеливо опустил ее на землю, нависнув над ней, некоторое время просто безмолвно смотрел, безмятежно наблюдая в ее взоре отражение ярко светящих звезд, незаметно заполонивших все небо. Под его взглядом, Мила покрывалась нескончаемыми мурашками. Она отвернулась, взволнованно кусая губы, но не пыталась вырваться. — Что я могу для тебя сделать? — спросил Мин, ласково перебирая прядки ее волос, упавших ему в ладонь, — смогу ли когда-нибудь искупить свою вину? Она задумалась, прислушиваясь к тишине. Вместо нее ответил Мин: — День, когда мы впервые встретились, — прерывается на короткую паузу, — я думал, что не боюсь умирать, казалось, мне нечего было терять. Твое появление доказало, что это не так. Нам всем есть что терять. Всем есть за что бороться. Даже если не за кого-то и не за что-то, то хотя бы за самого себя. Хотя бы, — с нажимом заканчивает он, надолго замолкая, — в тот день я осознал, что жизнь дала мне еще один шанс. Пусть мне тогда и казалось, что у меня, зажатого в нерушимые тиски, не было выхода, но я поклялся себе держаться только за одно. За воспоминание о той, кто вновь подарил мне смысл и очередную возможность заставить отдать сполна тем, кто выновен в смерти Лису, то, что они заслуживают, — Мила беззвучно слушала, прислушиваясь к его дыханию. Удивительно, но волнение, держащее ее в плену последний час, правда отпустило, — казалось ад, в который я попал остался позади. Я снова ошибся, — Юнги закрывает глаза и спустя пару мгновение открывает, — мучительно от того, что я разрушаю еще одну жизнь… и не знаю, как спасти… В тот момент они точно оба попали в ад. Миле было также невыносимо больно, как и Юнги, наверное, поэтому он это чувствовал, стоило их взглядам всего на доли секунды столкнуться. Между ними была слишком сильная связь. Но как бы нестерпимо ни было, он готов был вынести эту боль за двоих. Унести ее с собой, вопить, что есть мочи, не справляясь. Только бы эту боль вырвали из человека, которого он полюбил, такой же больной любовью… впервые, после смерти Ким Лису. — Не дай мне задохнуться, — мягко ответила она, безмятежно изучая его очертания в лунных софитах, — я не смогу без воздуха. Я не смогу без тебя, Юнги… Внутри Мин Юнги будто что-то загорелось. Он вдруг решительно стащил с себя майку и, расплывшись в легкой улыбке, качнул головой в сторону девушки, наклоняясь ближе. Приблизился к губам, но не спешил к ним прикасаться. Носом зарылся в ее волосы, глубоко вдохнул и потерся о них щекой. — Прежде нас окружал лишь холод, а сейчас мы оба горим, не чувствуя, как лед все еще позади нас, — шептал Мин охрипшим голосом, — но завтра ты можешь заболеть и пожалеть о том, что случиться… — Каждый день мы убегаем от холода, словно отбывая срок, — выдохнула ему в губы, — а он все равно настигает нас… тогда от чего мы бежим с тобой? Мгла рассеялась, а вместе с ней ушел и страх кануть в бездну. Страх признаться… — Я люблю тебя, Мила, — его шепот вошел в нее вместе с вдохом, — и уже давно зависим тобой… Мила приближается к нему и обвивает двумя руками его шею, без лишних слов. Он не выдерживает и страстно впивается в ее губы. — Проблема в том, — всего на мгновение вырвавшись из омута, в который тотчас окунулись оба, она произнесла, — я тоже… тобой… Дыхание Юнги чувствовалось на ее губах. Миле этого хватило, чтобы успокоить душу, которую она только что вернула в воспоминания прошедшего времени. Губы горели от соприкосновений. Юнги дышал очень громко, не давая передышки обоим. На ощупь расстегивает ее рубашку, забираясь под нее холодными руками. Целовал шею, губы, ключицы с осторожностью, трепетом. Они были равны друг перед другом. Ни у одного из них нет и не было предрассудков и глупого рвения занять главную роль в отношениях или в постели. Когда по-настоящему любишь гораздо важнее другие вещи. «Прости». Мила слышит это отчетливо, пусть Юнги ничего не произносит. Ведь сказать можно все что угодно, в приоритете действия. Более значимее, чем тысяча слов. Не только потому что поцелуем можно объяснить слишком многое, но и потому что Мину трудно подобрать стоящие слова. — Это страшно, — еле слышно произносит Пак, стараясь дышать как можно тише, — умирать? — Я не боялся умереть, — выдыхает он, — я боялся выжить, — прерывается на долгий поцелуй, — очнуться в мире, где все изменилось… где я — убийца… Но в тот момент он впервые за все это долгое время был по-настоящему счастлив, потому что выжил. Готов был целую вечность провести в такой интимной близости с Милой. Осознание того, что ими движет не только разгоревший между ними огонь, какая-то необузданная эйфория, и все происходящее между ними было по обоюдному желанию, позволяло почувствовать, как прямо за спиной расправляются крылья. И воздух, которым ты дышишь становится чище, и в голове становится проще. И душа… разрушает кандалы, позволяя чувствовать себя живым. Миле сносило крышу. В Юнги же проснулась жадность и ненасытность. Он неохотно разжал губы, пытаясь отдышаться и трется о нос Милы своим. Улыбнулся ей в ответ. Топил в своей нежности, которую до того никогда не проявлял. Дышать было нечем. Юнги переворачивает ладонь, сплетая их пальцы в замок, моргает пару раз, медленно наблюдая за движениями их рук, не сразу набравшись смелости после всего произошедшего между ними, после того, как они любили друг друга, лишившись всякого здравого смысла, взглянуть ей в глаза, боясь узреть в них сожаление или того хуже. Но видел лишь: «Пожалуйста, не уходи от меня». Он стиснул зубы, так сильно, что было видно, как движутся его челюсти, крепче сжал ее руку, отвечая про себя: «Я никогда этого и не хотел.» Пак и не стоило умолять об этом, потому что Мин и так не сможет от нее уйти. Любовь подобна яркому свечению, неимоверно притягательному, способна быстро разгореться и также быстро потухнуть, если не поддерживать огонь, кажущийся вечным. Есть люди, благодаря которым пламя воспылает еще сильнее, а есть те, кто мечтает превратить все в глыбу льда. Извечное противостояние льда и пламени. Безумцы. Безрассудно влюблённые не замечают, как утопают в собственных чувствах. Как болезненная любовь к чертям разрушает стойкость. Они становятся слабостью друг друга. Так и Мила с Юнги, понятия не имеют, что делать дальше. Даже не подозревая, что свидетелем их сближения стал человек, стремящийся разрушить все, что они с таким трудом воссоздали. Тот, кто привел все к такому финалу, так многого лишив их до. Тот, кого называют Драгоном. Боссом клана «Сириус», стоящего прямо за стеной развалин и хмуро вглядывающегося в беспросветную пустоту. — Вы оба крайне глупы, Юнги и Мила, — стиснув зубы, низким голосом произнес Драгон, — если думаете, что ваша сказка закончится хэппи эндом… Он замолкает, с силой сжимая челюсти, все еще оставаясь вне поле зрения. Достает с кармана телефона, долго всматривается нечитаемым взглядом в горящий экран, о чем-то думая, и не сразу набирает номер. — Надеюсь, все нарытая этим ублюдком Шугой информация на нас слита с жёсткого диска? — он коротко кивнул, злорадно и крайне самодовольно, услышав ответ на другом конце провода, — разберись с документацией на Тхван Тхегена тоже. Промаха быть не должно даже в деталях. Все проверь, прежде, чем приступать к делу. Ждать больше нельзя. Приступаем к подготовке плана завтра же. Не дождавшись ответа, Драгон тут же в порыве разломал трубку на две части. Недовольно фыркнул, закрыл глаза и начал их массировать, будто от этих мыслей у него разболелась голова. — Не так просто, Мила, — равнодушно бросил в пустоту Драгон, едко рассмеявшись, — я стану глазами позади тебя, ради приключений, которые ждут тебя впереди, — расплылся в странной улыбке, — выпей флакон успокоительных, они скоро тебе пригодятся. Он замолк, прикрыв глаза всего на несколько минут. Гневно скривив губу, часто задышал, хаотично перебирая в руках лунные камни. Казалось, что все, что Драгон испытывал в тот момент раздирало его на части. Не было в его жилах ни страха, ни отчаяния, им двигало лишь презрение и непреодолимое желание нанести увечья, нет, не физические, а те, что гораздо страшнее боли разломанных костей, тем, кто находился прямо за стеной. Совсем немного времени проходит прежде, чем, Драгон резко срывается с места и всего за пару мгновений испаряется в темноте. Пару мгновений прежде, чем он свернул за угол, сгибаясь практически вдвое, сжал пальцами колени, на которые опирался, и стал ругать себя, называя кретином и слабаком, не способным контролировать свои эмоции. Ненавидел себя, потому что потерял контроль над своим внутренним равновесием, ощутив какую-то непонятную зависимость, слабость. Впервые почувствовал бессилие. Ненавидел, потому что не в силах был всего одним выстрелом решить проблему, стоящую у него на пути. Всего шаг, всего одно нажатие на курок и преграда разрушилась бы. Но Драгон почему-то не мог. Драгон не мог убить Милу. В горле пересохло, руки вспотели, а сердце билось медленно, но так сильно, что это было больно. — Я стал зависим? Последнее вымученное изречение, вырвавшееся с его уст, прежде, чем он растворился в ночной тишине. Последний вопрос, брошенный в пустоту. Вопрос, так и оставшийся без ответа. Любовь — это зависимость… слишком сильная, неизлечимая. Зависимость, сводящая в судорогах все конечности, и лишающая нас права выбора — на спасение или уничтожение. Зависимость, которая, как правило приводит лишь к саморазрушению, ломая изнутри даже самого сильного человека.