Пересмешник

Холод источника не ощущался уже давно, и Сичэню оставалось лишь вспоминать, как в прошлом одно только приближение к этому месту пронзало душу и тело, соединяя их в единое целое, успокаивая и приводя в порядок мысли. Но даже подобной мелочи Глава клана Лань был лишен уже очень давно, и его душа, казалось, витала настолько далеко, насколько это было возможно, а духовная сила вела себя вовсе не так спокойно, как хотелось бы. Сначала Ванцзы еще приходил к нему, но это не было способно помочь. Брат, привыкший получать поддержку и помощь, просто не знал путей, которыми можно подступиться, чтобы помочь самому. Но все было хорошо, ведь так, сидя у источника, он больше никому не сможет навредить. Иногда шутки разума подбрасывали звуки тихих шагов и призрак улыбки, которая всегда была подобна звону. Намного реже громкий, нарушающий множество правил разом зов. Эти иллюзии, такие неожиданные и желанные, стали одной и целей существования. Но его братья, друзья, ставшие частями его собственной души, покинули этот мир, и одного из них он убил собственным мечом. Второго — собственным доверием. Меж бровей легла заметная морщинка, а очередной приступ боли ушел куда-то за диафрагму, навеки оставаясь там. Лишь сейчас Первый Нефрит смог понять, что, когда от боли хочется кричать и разрушать округу, когда она лежит в каждой косточке — все хорошо. Все было хорошо, когда он хватал Хуайсана за ворот, когда ярость и злоба затмили разум. И не оставалось ничего, кроме фальшивой невинности Незнайки. Плохо все стало, когда в жизни не осталось даже причин встать с колен. — Цзэу-цзюнь! — Голос адепта заставил Главу клана распахнуть глаза, словно выходя из глубочайшего транса. Лань Цзиньи вежливо поклонился, после чего подошел ближе, ожидая разрешения говорить. — Что случилось? — Голос все так же мягок, однако лицо адепта, полное смятения, не может не вызывать беспокойства, никто в ордене не станет тревожить по пустякам. Все молча всё понимают, кажется, уже смирившись с повторением истории отца и дяди. — Цзэу-цзюнь… К главным воротам прибыл адепт ордена Цинхе Не, он потребовал встречи с главой ордена, но не имел при себе грамоты. Причину подобной срочности он так же говорить отказался. Разумеется, ему запретили войти, но доложили обо всем Ханьгуан-цзюню. — Лицо адепта бледнело с каждым словом, а Лань Сичэнь ощутил, что давно уже стоит на ногах и пытливо смотрит в лицо Лань Цзиньи, едва сдерживаясь просьбы говорить быстрее. — Если обо всем знает брат, зачем же ты пришел ко мне? — Ханьгуан-цзюнь и адепт ордена Цинхе Не вступили в бой. Учитель Вэй отправился в Пристань Лотоса, а ваш дядя плохо себя чувствует уже несколько дней. Я… Сичэнь в ответ лишь кивнул и сразу же поспешил к главным воротам, осознавая что даже слишком спешит, в Облачных Глубинах запрещен бег, вот только Ванцзы тоже не имеет привычки сражаться с кем-то почти на территории Глубин. «На мече было бы быстрее…» — Мысль зарождается против воли, но за собой приносит лишь приступ дрожи, который едва удается унять, действительно, срываясь на бег. Просто чтобы не думать. «Лань Сичэнь…» «Так ты и сказал! Но разве я…» Первый Нефрит лишь ускоряет бег, ощущая, как в его спину оборачиваются адепты, а собственные руки нестерпимо дрожат. И даже спустя столько времени, находясь здесь, хочется закрыть глаза и все забыть. Но ушей касаются явные звуки боя, и Сичэнь очень скоро замечает белые одежды своего брата, тот крепко держит Бичэнь в руке, и по его лицу становится понятно, что это далеко не дружеский бой. Лань Ванцзы серьезен и в полною силу атакует того, кого Глава Клана Лань видит впервые, но отчего-то все тело прошибает дрожь, потому что адепт диким зверем бросается в атаку и на мгновение кажется, словно в его руке сверкает Ба Ся. Быстрые и легкие выпады брата блокируются с такой силой, что того едва ли не сносит, а ведь Лань Чжань далеко не слаб физически, скорее всего, адепт даже уступает ему. По итогу бой равный, никто в нем так и не сумел ранить другого, от размашистых ударов сабли брат без труда уходит, а его собственный клинок каждый раз блокируется. И от этого боя невозможно оторвать взгляд. Кто-то тянет его за рукав, и голоса призывают вмешаться, но сабля в руках, стойка и размашистые удары… Они сражались столько раз, но веры в собственный разум давно уже нет. Сяо привычно ложиться в руки и тихая мелодия льется по окрестностям, но даже на нее уходят почти все силы истощенного переживаниями тела. Однако Бичэнь и безымянная сабля взлетают в воздух, абсолютно лишенные воли к сражению, а хозяева оружия оборачиваются к источнику звука. В отличии от всех, адепт не отдает даже уважительного поклона, он смотрит прямо и в глазах его теплится будто бы беспокойство. — Глава клана Не никак не сообщал мне о визите кого-то из его ордена. К тому же, ваше поведение абсолютно неприемлемо и может вылиться в конфликт. Но, я надеюсь, что произошло недоразумение и я смогу услышать причину, вынудившую вас поступить подобным образом. — Лань Сичэнь источал все то же спокойствие и ласковая улыбка, почти никогда не сходившая с губ первого нефрита вернула адептам уверенность. Но губы адепта Не сжались в тонкую линию, словно до этого он совершенно не думал, что именно сказать Главе клана после того, как наконец его встретит. Он тихо выдохнул и уверенно посмотрел в глаза Сичэню. — То, что я должен сказать, не уместить в одной фразе, Цзэу-цзюнь. Но чтобы убедить вас поговорить со мной наедине, я должен спросить, неужели прославленный Первый Нефрит так и не набрался смелости? — Что вы хотите этим сказать? — Лицо Лань Сичэня становилось все более напряженным, непонимание, что именно он услышит, действительно, отчасти пугало. — А душу тронет лишь неслышный звон и цвет п… — Достаточно! — Испуганный взгляд Цзэу-цзуня сменяется шокированным, и Ванцзы бросается к брату, когда тот едва не теряет равновесие. Вернуть его телу намного проще, нежели душе, и последнее удается сделать только через несколько минут. Взгляд адепта такой же уверенный, но в уголках глаз Первого Нефрита скопившиеся слезы мешают видеть, и он, вырываясь из рук брата, почти рычит. — Откуда тебе известны эти слова? — Но никакая злоба не скроет в голосе отчаянья и едва слышимой надежды. Он прекрасно помнит эти строки, и помнит, кому именно в единственный раз читал их. — Я расскажу, но без лишних лиц. И теперь уже Лань Хуань стискивает зубы и едва сдерживает слезы. Он кивает всем уйти, и адепты исполняют приказ сразу же. Остается лишь Ванцзы, все еще сжимающий запястье брата, но даже он спустя несколько минут молчания понимает, что и ему следует уйти. Лишь тогда Первый Нефрит подходит ближе на несколько шагов и повторяет вопрос сначала один раз, а потом и второй, пока не хватает адепта за одежды, и наконец дает возможность ответить. — Ты сам читал мне их, Лань Хуань. Много лет назад, когда писал это письмо человеку, в которого был влюблен. Вот только ни тогда, ни сейчас, я ни черта не понимаю в стихах. И ответил тебе то же самое. — Голос адепта говорит почти с тоской и печалью. Он отстраняет от себя первого нефрита и разматывает повязку на руке, очень скоро под ней начинает виднеться незаживающий порез, и Лань Сичэнь все понимает. — Нет… Нет, брат, я так и не набрался смелости, и вся моя любовь осталась на клочке бумаги, который я даже не смог лично отдать. — Руки Первого Нефрита крепко обхватывают шею Минцзюэ, пряча лицо, и впервые за много лет Лань Сичэнь срывается на тихие всхлипы. — Я убил вас. Убил вас обоих. И Минцзюэ крепко обнимает брата, желая хоть как-то убедить его, что он здесь, он вернулся к нему, а Первый Нефрит ни в чем не повинен. Его руки и душа все так же чисты, и старшему брату совсем не нужно знать большего, чтобы без конца шептать эти слова Главе клана Лань, рыдающему у него на груди и с силой сжимающего темные одежды. . Они сидят вместе до темноты, на тропе у входа в Облачные глубины, и Лань Хуаню совершенно неважно, что белые одежды испачкаются, а время отбоя давно прошло. Они обсуждают все, избегая главного, но Минцзюэ прекрасно понимает, что сейчас брату совсем не нужны рассуждения о проклятьях и воинах, ведь впервые за столь долгое время появилось хоть что-то, способное на несколько мгновений унять щемящее в груди чувство вины. И со временем даже вечная улыбка становится все более искренней, словно ее обладатель смог разорвать собственные оковы и отпустить хотя бы часть всепоглощающей вины. Это встреча для обоих стала глотком воды в пустыне, принеся за собой недолгое и хрупкое спокойствие, возвращающее желание жить. Но тема раз за разом начинает вертеться вокруг вопросов больных, но необходимых, и Минцзюэ рассказывает о том, как очнулся, встретил Хуайсана и отправился на поиски своего меча. Лишь одна деталь была временно опущена. — Подумать только. Столько лет об этом ритуале не было никаких вестей, и тут за несколько лет его используют уже второй раз. — Лицо Цзэу-цзюня крайне напряжено, но он тут же уводит тему. — Я удивлен, что спустя столько лет ты помнишь эти строки. Признаться, я прочитал их именно тебе в надежде, что ты забудешь их тут же. «А-Яо не смог бы забыть.» — Вертится в головах обоих собеседников мысль, и они легко видят это в глазах друг друга. Третьему брату было совсем необязательно быть рядом, чтобы занимать их мысли. — Да, но почему-то из всего, что ты мне читал, именно это я запомнил. — Минцзюэ усмехнулся, тихо выдохнув. — Даже тогда понимал, насколько это для тебя важно. Ты так волновался, что собственную писанину читал с листочка, а это для тебя ну очень странно. — Я, и правда, был очень взволнован. — Лань Сичэнь улыбнулся с явной грустью. Тогда юношеские чувства помогали справляться с ужасами войны и постоянных смертей, но теперь даже они, так до конца и не иссякшие, не могли побороть скорбь. — Мы оба полюбили тех, кому просто не нужна наша любовь. — Минцзюэ пожал плечами, задумчиво смотря в сторону городка, где и остался встреченный им недавно босяк. — Гуанъяо… — Полное имя брата давалось с трудом, все такое же далекое, как и при наречении. — Я не знаю, что мне чувствовать брат. Он совершил столько зла, и в мире едва ли остались грехи, которых не коснулась его рука. Он лгал, убивал, стал мужем собственной сестры, он уничтожил свою семью, как и нашу… — Сичэнь. — Твердый голос легко прервал слова Первого Нефрита. — Ты не должен его ненавидеть. — Должен. — Сичэнь закусывает губу и смотрит с болью, не узнавая целях брата собственных слов. — Нет же, Лань Хуань! — Минцзюэ повышает голос, и названный брат замирает. — Яо совершил все зло этого мира, но разве оно было направлено на тебя? Ты совсем не должен ненавидеть того, кто никогда не причинял зла лично тебе, даже если так поступает весь мир. Не ты ли призывал меня не бежать от собственных чувств? — Он… Брат, ответь мне. — Лань Хуань вскидывает голову, смотря в лицо Минцзюэ с болезненной и пугающей уверенностью. — Только ли ты вернулся в этот мир? Чифэн-цзунь ждал этого вопроса и прекрасно знал, что рано или поздно он прозвучит, и то, что это произошло раньше, было даже к лучшему, однако, все равно смущало, сказать это брату означало впервые признать самому не только в мыслях. — Нет. — Минцзюэ нарушает обещание, но сейчас врать Сичэню намного опаснее. Им нужно поговорить. — Его тоже вернули при помощи этого заклятья. И поэтому все старания Старейшины Илин по призыву наших душ ни к чему не приведут. — Ваше возрождение дело рук Яо? — На мягком лице снова одна лишь боль, он сам себе ответил. — Я не думаю. Сначала я был в этом уверен, это было похоже на месть. Перенести меня в тело сына шлюхи, которого все презирают. Но он не поступил бы так, Яо прожил такую жизнь, и прекрасно понимал, что оказавшись во взрослом теле и при своей душе, я не испытаю и сотой части его боли. Да и… нет. Не он это. — Голос брата, который всегда искал двойное дно в словах Гуанъяо, сейчас звучал подозрительно уверенно. — Где он? — Сичэнь попытался изобразить хмурость, но в лице его была лишь призрачная надежда. Он понимал, что брат пришел не просто так, и что, скорее всего, дело срочное, но возможность увидеть А-Яо перечеркивала даже это. — Остался в городе, весь путь ныл о том, что не сможет смотреть тебе в глаза, украл мой кошелек и заперся на постоялом дворе у пристани. Сейчас либо ждет там, либо сбежал. Если поторопишься, в любом случае его нагонишь. — Но, брат… — Иди. Я больше не исчезну, а вот он вполне себе может. Минцзюэ кивает, и Сичэнь сначала вскакивает на ноги, но в сомнениях замирает на месте, смотря в лицо брата, словно загнанный зверь, и двигаясь словно только лишь на чужой уверенности, потому что своей нет абсолютно. Все происходящее все еще похоже на сон так сильно, что едва не растворяется перед глазами, когда Глава Ордена Лань делает еще один шаг от брата. Только лишь отвернувшись, он вновь оборачивается, но Минцзюэ все еще там, и это возвращает уверенность. Лань Сичэнь добирается до города лишь глубокой ночью, когда все вокруг уже спят, и света нет ни в одном окне, кроме нескольких домиков. Однако, оказавшись так близко к своей цели ноги вновь обмякают, а перед глазами все больше мутнеет призрак сна, словно все это чья-то злая шутка. Сяо плотно сжата в руке, словно способна защитить и вернуть разуму ясность, однако едва ли это возможно, но иллюзия собственного разума отступает, и Первый Нефрит делает шаг. Хозяин постоялого двора не спит, и после небольшой доплаты называет нужную комнату, позволяя пройти. Лань Хуань заходит туда без стука, прежде, не позволяя очередной волне сомнения остановить его, прекрасно понимая, что если не зайдет в ту же секунду, не зайдет никогда. Комната кажется пустой и несоразмерно большой для одного человека, которого далеко не сразу удается заметить. Человек сидит у окна и явно находится в состоянии медитации, что дает несколько секунд незваному гостю, но они иссякают прежде, чем взгляду удается сфокусироваться. Раскрытые глаза почти черные, и в них одновременно все и ничто, Первый Нефрит почти уверен, что в его глазах то же самое. И никто не в состоянии отвести взгляд или сделать шаг, потому игра в гляделки кажется вечной. Проблеск разума в черных глазах существовал лишь одно мгновение, после которого смятение наплыло с новой силой, в горле пересохло, но словам просто не из чего было сложиться, ни единая мысль не смогла сформироваться и отложиться четко. Мальчишка двинулся первым: черные глаза прикрыты такими же черными ресницами, и он отводит взгляд в сторону, похожий сейчас на всю ту дьявольскую тьму, олицетворением которой он когда-то был, и в душах многих остался. И этот отведенный взгляд хлещет сильнее дисциплинарного кнута, по каплям выдавливая всю злость и все непонимание. Вопросы без ответов разрывают душу, а ответы отвели взгляд, не желая даже смотреть на плоды собственной лжи. Молчание прервать так и не удается, но непослушные ноги в два шага преодолевают расстояние между ними, и в покрасневших от влаги глазах вновь слезы, прогнать которые не хватит никаких моральных сил. Их не хватает даже на то, чтобы остановить уже вскинутую руку. Хлесткий звук пощечины становится первым, что прерывает тишину, и лишь это вынуждает черные глаза вновь обратиться к фигуре Сичэня. Он смотрит так же удивленно, пока крупные слезы стекают по тонкому лицу. — Ты имеешь право ненавидеть меня. — Этот голос совсем не знаком, и даже интонации в нем абсолютно чужие для Первого Нефрита, но в нем нет лжи. Хотя, откуда ему знать, ведь он не видел ее столько лет, пока она стекала с самых его ресниц. Однако слова, призванные успокоить разжигают лишь большую ярость. — Я не ненавижу тебя. — Сичэнь может лишь шептать, но его собеседник слышит слишком хорошо, отчего вновь поднимает глаза и с болью, которая просто не может быть ложью, вглядывается в единственное лицо, которое в прошлом мог назвать родным. — Но… — Голос дрожит так сильно, что связать нечто более осознанное просто не получается. И вновь слова, которых не ждешь, выбивают из колеи до тошноты, но сейчас сбежать не получится. — Я пытался возненавидеть тебя столько лет, но ощущал лишь пустоту. Я молил всех богов, чтобы они даровали мне еще один шанс понять тебя, понять, в чем же была моя ошибка. — Лань Хуань продолжает, и говорить удивительно легко. — Но сейчас я хочу узнать другое. — Я отвечу на все вопросы. — Взгляд отвести уже не удается, и мельчайшие изменения в лице того, кого в прошлом называл братом, в этой тьме видны отчетливее, чем когда-либо. Сичэнь замер, ища в себе остатки сил, чтобы спросить то, что мучило его на протяжении стольких лет во всех кошмарах и наяву. — Скажи мне, после всех тех лет лжи… Ты убил отца, братьев, жену, сына, друга, того, кого по собственным словам любил. Уничтожил тысячи судеб и прервал сотни жизней. Кровь на твоих руках оставила свой след и на моих, и это намного хуже, чем смерть. Оно того стоило? Я не знаю, что ты получил в итоге, не понимаю, к чему ты стремился, и это не важно, потому что я давно понял, что не было и дня, когда я бы понимал, но скажи мне, стоило ли оно всех тех жертв, что ты принес, А-Яо? — Нет. И взгляды, застланные слезами вновь сталкиваются, не в силах оторваться и желая сказать что-то, что слова не будут способны выразить никогда, потому что в прошлом у них это получалось, в том самом прошлом, где не было сплетено этой плотной паутины лжи и скорби. — Ничего из того, что я получил не стоило этих жертв. Я понял это так давно, еще когда старший брат нашел меня в лесу… Когда я потерял его. — По бледному лицу текут слезы, и даже болезнь внутри подозрительно замолкает. — Но отец признал меня, мне так хотелось, чтобы это было правдой, что моя семья признала меня, что я хоть чего-то стою. Я так не хотел замечать, что им не нужен был я, они признали лишь убийцу Вэнь Жоханя, признали героя войны, но никогда — меня. Даже родного племянника мне не позволяли коснуться. И я убил братьев. Ведь если не будет их, то отец заметит меня в их тени, он поймет, что я лучше. Но ничего не помогало, и я продолжил убивать, пока не остался один. Я ничего не получил, лишь потерял тех, кого называл семьей, а потом и тех, кто ей являлся на самом деле. Лань Хуань в оцепенении молчал, раз за разом прокручивая в голове ответ, которого не ждал. И смятение в мягком обычно лице ощущалось совершенно чуждо. Лишь через несколько мучительных минут сжатые руки расслабляются, оголяя кровавые полумесяцы. Сичэнь садится рядом и дрожащими руками тянется к тому, кого всегда отчаянно считал сильным, упорно не замечая ребенка, которому годами вбивали в голову имя отца, которому он был абсолютно не нужен. Яо не отнимает рук и позволяет брату переплести их пальцы, после крепко сжать их и полном поддержки жесте. Бесконечность они лишь сидят, мягко сжимая переплетенные пальцы и неотрывно смотря в глаза друг друга, словно любые слова теперь абсолютно не нужны. И пусть стена лжи и предательства все еще стоит между ними, сквозь мелкие трещины можно услышать голоса друг друга и увидеть полные первородной тьмы глаза. Они начинают говорить под утро, несмело, и словно заново учась слышать друг друга. С каждым словом говорить сквозь стену становится проще, и Яо, наконец отыскавший в этом мире семью, пробует неуверенно снимать привычную маску, готовый познакомиться с человеком, готовым принять и это. И тот, действительно, принимает, молчаливо соглашаясь еще раз поверить. — И теперь вы с братом ищите ответы вместе? — На губах Сичэня появляется родная улыбка, но в ней нет притворства, и это греет душу намного лучше слов. — Если это можно так назвать. На самом деле, мы ни разу не обсуждали то, что с нами произошло, и мы оба до сих пор делаем вид, что не знаем, кто я. — Гуанъяо недовольно тсыкает, уже предсказывая реакцию брата, которая не заставляет себя ждать. — А-Яо! — Упрек в голосе вновь заставляет съежиться. — И старший брат говорил о том, что это мне необходимо поговорить с тобой, когда вы сами все еще играете в эту глупую игру. Ты должен все сказать ему. Все, что говорил мне в прошлом, и сказал сейчас, неужели он не заслуживает этого? — Я не могу. — Яо закусывает губу, и теперь Сичэнь видит недомолвки, теперь ему позволяют их увидеть. — Яо… — Голос вновь мягок, но в ответ лишь молчание. — Ты снова прячешься. — Он не осуществил месть! — Гуанъяо повышает голос, тут же замолкая, и спустя минуту продолжая. — И ему уже хуже. Совсем недавно он не смог увидеть сяньли. Не пройдет и месяца, как его душа бесследно исчезнет, и сейчас все в порядке. Он отверг меня из-за лжи, я продолжу лгать, вынужу его убить того ублюдка, и все будет хорошо. Я просто уйду, а он дальше будет в своей ярости. Нам не будет больно. — Яо обнимает себя за плечи, опуская взгляд и ощущая собственную ложь кислотой. — Мы найдем другой путь… — Сичэнь пытается быть спокойным, но получается плохо. — Его нет, брат. Месть должен осуществить брат, если тот человек просто умрет, нам придется мучить его душу, что еще хуже. Минцзюэ слишком принципиален, он не убьет незнакомца просто потому что от этого зависит его душа. А я не смогу пережить его смерть еще раз.