Хлеба и зрелищ.

Светло-голубое небо над улицами Помпей казалось таким райским и мирным в весенний полдень. Морской бриз придавал изящество крышам домов и верхушкам деревьев своим ленивым и успокаивающим присутствием. Дремлющий с незапамятных времён могучий Везувий скрывался от глаз людей за мерцающим городом. В то время дома свободных и богатых семей почти пустовали, и рабы могли спокойно передвигаться по улицам и дворам, выполняя свои домашние обязанности. Через дороги, вымощенные белым камнем, люди могли ощущать вибрации, исходящие от недавно построенной арены на центральной площади. Внутри деревянного сооружения, украшенного яркими цветными транспарантами, присутствовало больше половины населения Помпей, среди которого были свободные люди и даже слуги; и все они смотрели спектакль, построенный на насилии, храбрости и физическом превосходстве. На арене были гладиаторы, вооружённые мечами, копьями, яркими гербами. Они обладали завидным телосложением и смело сражались до смерти (или хотя бы близко к ней) ради развлечения жителей. Как и простые граждане, элита, затаив дыхание, каждый раз радовалась новому ранению, каждому опасному взмаху меча и каждому неожиданному повороту во время битвы. Между тем, пока большая часть свободного населения была отвлечена жуткими столкновениями рабов в смертельных битвах, под красивыми яркими листьями живописного города Помпей происходили незаконные сделки. Джорно знал об этом. На самом деле, большинство высокопоставленных семей, присутствовавших на представлении, знали об этих сделках, но предпочитали созерцать действо, а также, будучи довольно известными, наслаждаться своим публичным присутствием перед простым народом. Джорно ненавидел быть частью этой гнилой элиты. Если бы у него был выбор, то он бы ни за что не появился на арене в тот день. Но его отец, Дио, был римским политиком, быстро поднявшимся по лестнице общественно-политической сферы Помпей. Собственно, он был одним из тех политиков, что спонсировали содержание арены, и был тем, кто способствовал незаконным торгам. Казалось, Дио любил посещать арену время от времени, чтобы прокомментировать телосложение гладиаторов и высмеять перед старшим сыном местную элиту. В этом городе у него был гнусный замысел. Прежде всего, он планировал вызвать политический беспорядок, уничтожить некоторые «препятствия» и получить куда больше власти и влияния. Джорно являлся единственным сыном, которому он мог доверить свои планы, так как он был его «любимчиком». И юноша прекрасно понимал, что это было «фальшивой» любовью, и что мужчина, скорее всего, будет использовать его в качестве разменной монеты для достижения собственных целей. «Этого не произойдёт, если мне удастся достичь своих целей раньше него», — каждый раз думал Джорно, сталкиваясь с монологами отца о презрении к местным жителям. Джорно заметил, что Дио был не слишком заинтересован боями. Присутствовать на них являлось его долгом, ровным счетом таким же, как привести на арену своего второго сына. Несколько недель назад Донателло, получив тогу, впервые стал присутствовать на публичных мероприятиях вместе с отцом и старшим братом. Четырнадцатилетний юноша был поражён происходящим на арене, находя удовольствие в разворачивающемся на его глазах насилии. Это вовсе не волновало Джорно, и он лишь издал пару одобрительных звуков в ответ на нескончаемые комментарии младшего брата. — Я бы предпочёл остаться дома и ухаживать за садом, чем присутствовать здесь и терпеть это животное проявление безвкусных развлечений, — сокрушался Джорно, проклиная брата, не желавшего принимать отказ. — По крайней мере, мне удалось украсть у стоящих у входа богачей три пары серег и ожерелье. Остаётся надеяться, что мой отец больше не отдаст меня в руки очередного извращенца. Мне уже пришлось избавиться от двоих, что флиртовали со мной сегодня. Сейчас же на меня смотрят целых пятеро. Клянусь Богами, если они и дальше продолжат раздевать меня взглядом, я сниму с них все драгоценности и прикажу слугам избить их до полусмерти. Джорно вовсе не нужно быть свидетелем жестокого гладиаторского сражения, чтобы ощутить гнев, закипающий в его сердце из-за ненависти к высшему обществу, частью которого ему приходилось быть. Кто-то может сказать, что он просто переживает подростковый период, свойственный для шестнадцатилетнего юноши. Но, несмотря на это, он легко смог определить, насколько гнилым является этот мир, в котором ему приходилось расти. Всё то, что окружало его, было прогнившим насквозь. Даже само существование Джорно казалось отвратительным, и лишь потому, что он был сыном наложницы. Фактически, все его братья были одного происхождения. Джорно, казалось, был единственным, кто заметил, насколько его рождение оказалось помехой. И это заставило юношу усомниться в причинах своего существования. Джорно, совершенно незаинтересованный происходящим, решает осмотреть собравшихся на арене людей. Большинство из представителей знати было ему знакомо. И будь его воля, обладай он хоть малейшей физической силой, как те же самые гладиаторы, он бы с радостью ударил их по лицу. Блондин решил повернуться лицом к простому народу, сидевшему на стульях перед ним. Он с лёгкостью мог сказать, кто был рабом, а кто был свободным, взглянув лишь на их одежду и столкнувшись с ними взглядом. Для Джорно было интересно наблюдать за тем, как они реагировали на кровопролитие, чем следить за самим боем. По крайней мере, он мог созерцать на их лицах сумасшествие, проявляющееся из-за развернувшейся на арене жестокости. — Отвратительно… — прошептал Джорно, заметив явное возбуждение толпы от обезглавливания. Но точно знать происходящее на арене он не мог, так как не смотрел. — Как думаешь, Джорно, сколько ещё умрёт сегодня? — спросил Донателло, стараясь выглядеть крутым и хорошо осведомлённым в исходе боя, несмотря на то, что он присутствовал здесь впервые и понятия не имел о том, сколько в среднем должно быть жертв. — Без понятия, — солгал Джорно. Он знал, что в среднем во время боёв погибало от двух до трёх гладиаторов за раз. Рабовладельцы не хотели терять столь ценный для них «товар», особенно учитывая тот факт, какую прибыль они получают благодаря проведению таких игр. Политик будет вершить судьбу гладиаторов посредством жеребьёвки или финальной схватки, во время которой оба сражающихся демонстрируют свои физические способности. В подобных случаях судьба гладиатора полностью зависела от того, какой властью в городе обладал его владелец, и казнь любимого воина часто была актом её проявления. Джорно ненавидел лицезреть, как в руках знати становились бессмысленны жизни, даже самых знаменитых и любимых гладиаторов. — Ну, на данный момент была лишь одна смерть. Уверен, что их будет, по крайней мере, еще четыре. Хочешь поспорить? — спросил Донателло. Джорно вздыхает. Ради младшего брата ему пришлось притворяться, что это мероприятие ему действительно интересно. Донателло был больным ребенком, который постоянно болел опасными заболеваниями. То, что он достиг четырнадцатилетнего возраста, было своего рода чудом, поэтому Джорно не мог проявлять к нему грубое и пренебрежительное отношение. — Я не люблю делать ставки, но раз ты хочешь… Количество смертей на арене зависит от обстоятельств. Если ты хочешь начать спор, то нам стоит делать ставки перед каждым новым сражением. Например, вот-вот начнётся следующий бой. На кого поставишь и какова твоя цена? Джорно застал врасплох Донателло, который вовсе не ожидал, что брат всерьез задумается о заключении пари. И вопрос о цене был так, к слову. Джорно хихикал. — Ты не должен предлагать делать ставки, если тебе нечем платить. В любом случае, я ставлю на того брюнета, который выиграет раунд. И если это действительно так, в следующий раз я буду решать — приходить мне сюда или нет. Понятно? — продолжил он. Донателло выглядел слегка расстроенным, но не собирался забирать своих слов назад. Джорно ещё раз взглянул на брюнета. Он решил сделать ставку на этого парня, чтобы поставить точку в их споре. Если внимательно присмотреться, то можно заметить, что мужчина выбрал лишь несколько кинжалов перед схваткой с рыжеволосым соперником, вооруженным саблей и доспехами, которым было под силу остановить любой нож. Блондин чувствовал себя немного неловко из-за сделанной ставки. Ему следовало быть более внимательным при выборе воина. Но затем гладиатор обернулся, посмотрев юноше в глаза, и этот короткий миг показался Джорно целой вечностью. Только встретившись с ним взглядом, юноша понял, что стал свидетелем конечного победителя сражения. В его взгляде читалась уверенность, решительность, и полностью отсутствовал страх. В то мимолётное мгновенье Джорно ощутил дрожь вдоль позвоночника, словно этот человек смог разглядеть его сомнения и… это была улыбка? Мужчина ободряюще улыбнулся. Джорно не мог отвести от него глаз. Создавалось впечатление, будто воину совершенно плевать на внимание со стороны людей, и он, оставаясь спокойным, продолжил собирать кинжалы, когда гул оживлённой толпы волной прокатился по арене. Польпо объявил гладиаторов. Рыжеволосый был известен как «бронированный Сале», а брюнет, оставшийся абсолютно невозмутимым в сложившейся ситуации, был прозван «счастливчиком Гвидо». Джорно заметил, что Гвидо был вооружён лишь шестью кинжалами, которые были с трудом сопоставимы с мощью противника, облачённого в доспехи. С тех пор, как Джорно стал регулярно посещать арену, он впервые был полностью сосредоточен на битве, которая вот-вот должна развернуться прямо у него на глазах. Оба мужчины кивнули в знак признания друг друга противниками и надели свои шлемы. Шлем Сале имел узкое отверстие для глаз, но, несмотря на это, казался надёжной защитой для лица. Шлем Гвидо был украшен стрелой, указывающей на кончик его носа, и имел более широкую прорезь для глаз. Джорно отметил, что Сале был снабжён доспехами больше, чем остальные гладиаторы в тот день, и в них он напоминал римских солдат, хоть и сталь, из которой они были скованы, покрыта ржавчиной. Его меч был изогнут подобно сабле. Полной противоположностью ему был Гвидо, имеющий на себе минимум защиты для сражения. Его руки и плечи были защищены пластинами, как и ноги с коленями, а торс оставался открытым; казалось, что он снарядился так вовсе не для защиты, а для того, чтобы иметь возможность передвигаться быстрее. Началось сражение. Стратегия Гвидо заключалась в том, чтобы держаться на расстоянии от противника, умело уклоняясь от его атак и насмешливо размахивая перед ним кинжалами. Казалось, что он танцевал, дразня нападавшего и заставляя добрую половину публики ненавидеть его, в то время как другая половина смеялась и болела за него. Создавалось впечатление, что и самому Гвидо это приносило веселье, когда он стоял лицом к лицу со смертью, а сердце Джорно чуть не выпрыгивало из груди при каждом их сближении. Донателло посчитал брюнета забавным и счёл нужным высмеять Джорно за его выбор. Блондин едва обращал внимание на слова брата, а иногда и на слова отца. Он был полностью очарован движениями Гвидо, его стратегией, его храбростью… его улыбкой. Его тело блестело на солнце при каждом движении, заставляющем нервничать Сале, и тогда его улыбка становилась шире, а толпа, казалось, любила его ещё больше. Наблюдая за происходящим, Джорно чувствовал, будто познал истинную любовь, смешавшуюся с неподдельным страхом. Гвидо начал метать свои кинжалы. Первый попал в ногу Сале, угодив прямо на стык между защитными пластинами. Гладиатор рухнул на колени от боли, но затем тут же вскочил на ноги, как только брюнет метнул второй кинжал. От очередного удара противнику удалось уклониться, но, как и ожидал Сале, клинок описал в воздухе странную кривую траекторию и вонзился мужчине в спину, прямо под левую плечевую пластину. Толпа сходила с ума от того, что творил этими кинжалами Гвидо, демонстрируя всем свое мастерство владения холодным оружием. К большому огорчению Донателло и облегчению Джорно, вскоре было объявлено, что Гвидо одержал победу в бою. Но как только брюнет стал слишком самоуверен, его третий кинжал был отражён мечом Сале, и лезвие устремилось прямо к Гвидо, врезаясь в его левый бок. Выражение лица мужчины сменилось с уверенного на искажённое болью и страхом, когда противник с яростным отблеском в глазах начал приближаться к нему. Джорно было трудно смотреть на него. Он боялся, что человек, пленивший его взгляд и разум, умрёт прежде чем они смогут заговорить. Но в то же время… Он вспомнил ободряющую улыбку, которой Гвидо одарил его перед боем, и это заставило блондина продолжить наблюдать за битвой. Он не мог поверить, что стал молиться богам, чтобы те позволили этому воину одержать победу в сражении. Толпа затаила дыхание, когда Гвидо всё ещё оставался лежать на земле, испытывая боль и истекая кровью. Он выглядел жалко в этот момент, но его глаза были полны жизни и огня. Выражение его лица говорило о том, что он здесь победитель, вне зависимости от того, что с ним произошло сейчас. Прежде чем Сале смог подойти слишком близко, Гвидо метнул четвёртый кинжал, направляя его в лобную часть шлема противника. Конечно, никакого эффекта не было, лишь секундный испуг врага, когда шлем дал трещину из-за удара. Рыжеволосый продолжал двигаться вперёд, вынув лезвие из шлема и отбросив его в сторону. Теперь у раненого было всего лишь два пути. Он бросил свой предпоследний кинжал в сторону Сале, пытаясь подняться на ноги. На этот раз лезвие было направлено в сторону горла, что было незащищённым в этот момент. Сале быстро отразил кинжал, так как догадывался, что Гвидо явно попытается поразить это уязвимое место. За это время брюнет успел подняться, держась рукой за раненый бок. В его запасе был лишь один кинжал, а Джорно, затаив дыхание в ожидании следующего хода мужчины, больше не обращал ни на что внимание. В мгновение ока он бросил свой последний кинжал и… За первым кинжалом последовал следующий. Второй нож был измазан кровью, ведь его Гвидо вытащил из собственного тела, игнорируя боль, только чтобы победить Сале. На этот раз Сале не смог уклониться. Он не ожидал, что противник попытается ударить его дважды в одно и то же место. И без того давший трещину шлем раскололся ещё сильнее, когда в него вонзился кинжал. С помощью второго лезвия он прошел глубже и пронзил череп. На мгновение воцарилась тишина, и полностью побеждённый Сале замер, качнувшись в сторону Гвидо, а после замертво упав на землю с грохотом. Джорно почувствовал, как душа его возносится ввысь в чистом блаженном облегчении, когда восторженные крики толпы раздались по всей арене. Простолюдины начали бросать цветы на пыльную землю, а знать вежливо аплодировала. Счастливчик Гвидо был абсолютным победителем, и Джорно был настолько потрясён этим, что совсем позабыл притвориться, будто ему плевать на гладиаторские бои. Счастливчик Гвидо широко улыбался, несмотря на то, что явно страдал от боли, изо всех сил держась за левый бок. Его тёмные блестящие глаза осматривали толпу, остановившись на голубых глазах Джорно. Юноша не мог ни моргнуть, ни отвести взгляд. Ему казалось, что этот человек смотрит прямо в его душу, произнося: «Видишь? Я выиграл этот бой для тебя». Прежде чем Джорно осознал, что он не может ни моргнуть, ни вздохнуть, наблюдая за тем, как мужчина поднимает с земли окровавленный кинжал, следующее, что он слышит, тяжёлый удар чего-то острого о деревянное сиденье, прямо возле головы. Каждый, кто находился рядом с блондином в этот момент, смотрел на происходящее в полном недоумении, а Джорно, боясь повернуть голову, видел только удаляющуюся загорелую мужскую спину, испещрённую шрамами и заставляющую его губы дрогнуть в лёгкой улыбке. — Джорно, во имя… — он едва мог расслышать удивлённого Дио. Кинжал был воткнут в деревянную поверхность его сиденья. Между острием лезвия и твёрдой древесиной был зажат цветок. Гладиатор был мастером метания клинка, который пронзил растение в воздухе и не навредил никому. Ни Джорно, ни любому другому зрителю. Сердце Джорно наполнилось любовью. Он вовсе не ожидал, что сможет влюбиться в гладиатора, да ещё и при таких обстоятельствах. Джорно не обращал внимания на жалобы отца. Всё, что он видел в этот момент — кинжал и цветок, а все его мысли были только об этом человеке, который только что покинул поле битвы победителем. После этого случая Джорно хотел как можно чаще возвращаться на арену.