Хлеба и зрелищ.

— Как бы сильно я не горел желанием поздравить вас с первой настоящей симпатией, Джорно, вам не стоит забывать о том, что он гладиатор, у которого никогда не будет разрешения или прав, чтобы приблизиться к вам. — вылившаяся из уст Фуго правда задела Джорно за живое. Фуго не был наивным, не был тем, кто без критики поощрял всё то, что когда-либо было задумано Джорно. Несмотря на свой возраст, Фуго был достаточно мудрым учёным и знал несравненно больше, чем подавляющее число взрослых. При всем этом он имел неоправданную и иррациональную тревожность. Пусть Джорно и ценил его философские и математические учения, но всё же он предпочитал, чтобы тот не расстраивал его. Джорно прекрасно знал, что у гладиаторов почти не было шансов вырваться из рабства. К ним относились, как к знаменитостям среди всей массы рабов, обещая свободу и славу, если они одержат бесчисленное количество побед. Но всё было иначе. Ни один гладиатор ещё не дожил до своей обещанной свободы, так как чаще всего их жизнь была ничтожно короткой, печальной и жестокой. Они сражались с надеждой в сердце, чтобы потом умереть жуткой смертью на глазах публики. Но на момент сражения взгляд Гвидо был полон уверенности и решимости, словно он знал, что выдержит все испытания. Создавалось впечатление, что арена была его собственным игровым полем, а он — главный элемент своей собственной стратегии. Развалившись в кресле с откидной спинкой, Джорно вертел между подушечками пальцев золотой цветок, не в силах перестать думать об этом человеке и о том, каким образом этот цветок оказался в его руках. — Какая трагедия, не правда ли? Вы просто обязаны написать театральную пьесу о моих неудачных романтических начинаниях, и не забудьте добавить Богов, играющих с нашими судьбами. Пусть мы вместе трагически умрём по прихоти того, кто делал ставки на это. Вне всяких сомнений, это возымеет большой успех, — произнёс Джорно насмешливым тоном. Он выпил чуть больше вина, чем ему было дозволено. Затем Джорно жестом велел Наранче бросить виноградину в его открытый рот, но вместо это ягода приземлилась ему на грудь, и тёмноволосый слуга рассмеялся, прежде чем принести свои извинения. Фуго лишь закатил на это глаза и, перевернув деревянную дощечку своего кодекса, улёгся животом на ковёр возле кресла Джорно. — Серьёзно, Джорно. Этот человек, вероятнее всего, уже столкнулся с последствиями метания ножа в сторону сына политика. Если он и не причинил вам вреда, то это вовсе не значит, что ему так просто сойдёт это с рук, даже если он победоносный гладиатор. Его поступок лишний раз доказывает тот факт, что он с лёгкостью может убить любого на этой арене. Более того, я не считаю нужным заводить вам с ним беседу, даже если появится такая возможность. Нужно подождать, пока всё вокруг поутихнет. Джорно вздохнул. Переосмысливший в очередной раз ситуацию Фуго заставил юношу насторожиться. Было мудро прислушиваться к его анализам и советам, когда вокруг возникали тяжёлые политические ситуации. Но в этот момент блондину хотелось предаться своим фантазиям, пусть даже на несколько часов, прежде чем рациональность снова овладеет его мыслями. Он покачал головой, прожевав виноградину, что была брошена ему Наранчей, и пришел к выводу, что ему не стоит думать обо всех негативных последствиях. Может быть, гладиатору не сразу вынесут наказание за проступок. Может быть, Джорно всё же сумеет поговорить с ним. Может быть, Джорно вмешается во всю эту ситуацию и поможет воину избежать наказания… и если они не смогут встретиться лицом к лицу из-за правил, законов и всяческих предлогов, то Джорно готов пойти на всё, чтобы преодолеть преграды на своём пути. — Ваши слова не остановят меня, Фуго. Теперь же я озабочен лишь одним — доживёт ли он до утра после такого поступка, который мог сойти за самое настоящее покушение на убийство. — сетовал юноша. Наранча рассмеялся, устроившись на полу рядом с Фуго и поставив тарелку с виноградом прямо на спину учёного. — Вы говорите так, будто этот парень только что убил в вас привычного для всех Джорно. Серьёзно, вы всё время говорите о нём! Где же тот Джорно? Вы явно самозванец, но нравитесь мне куда больше, ведь вы гораздо смешнее, — с издёвкой произнёс слуга. — Наранча, с твоими отвратительными манерами тебе просто повезло быть слугой Джорно, — с досадой произнёс Фуго. — Ну что же, большое спасибо. — В словах Наранчи есть толк, ведь этот человек действительно убил меня. Убил старого Джорно. Я думаю, что после такого мне понадобится много времени, чтобы вновь начать презирать подобные развлечения, но пока я по-прежнему сохраняю своё презрение к элите. Впрочем, ничего нового, — признался юноша, стараясь передать в своём тоне толику цинизма. — Вот это другое дело! И да, Наранча, убери эту тарелку с моей спины, понятно тебе? — потребовал Фуго. В поместье Дио уже почти стемнело. Хозяин дома ещё не вернулся, задерживаясь на политическом собрании, а Донателло тем часом был в бане со своими приближёнными. Рикиель снова заболел, и за ним в спальне, как правило, ухаживал Эньяба. Унгало был наказан за то, что на днях облил торговца грязью. В отсутствие Дио рабы то и дело слонялись по коридорам, находящимся под усиленным наблюдением Энрико. Джорно же довольствовался обеденной комнатой, предоставленной ему и его самым верным подчинённым. Фуго был юным греком, изгнанным из достаточно богатой семьи из-за юридических разногласий. Дио взял его под свою опеку в качестве наёмного слуги, который был способен поведать Джорно об эллинистической культуре, когда они жили в столице республики. А с переездом в Помпеи, Джорно попросил отца оставить Фуго с ними, ведь юноша видел в нём скорее близкого друга, чем прислугу. Наранча же с самого начала был рабом, которого они приобрели в Помпеях, когда его предыдущий хозяин жаждал побыстрее избавиться от парня с отвратительными манерами, вдобавок к которым шла отвратительная глазная инфекция. Но рабу повезло. Как только Джорно удалось уговорить Дио приобрести тощего и болезненного паренька по дешёвке, он тут же вылечил его глаз благодаря своему увлечению медициной и частым зачитыванием трудов Аристотеля о растениях и их целебных свойствах. Со временем Джорно стал видеть в Наранче младшего брата, нежели прислугу. Ему даже не нравился тот факт, что у него были рабы. Мать Джорно была рабыней. Точнее говоря, наложницей. Несмотря на то, что эта информация была тщательно скрыта, чтобы не запятнать репутацию отца, юноша прекрасно знал правду. Знал, насколько сильно было пропитано лицемерием его окружение. Но юноша был рад тому, что никто из его приближённых не вёл себя так, будто их социальное положение на порядок ниже. Джорно предпочитал, чтобы Наранча, чувствуя себя свободным, мог съедать столько винограда, сколько ему захочется, и ругаться с Фуго, а потом сидеть и ухаживать за ним в абсолютной тишине. Пока подростки спорили, деля виноград, Джорно достал из складок одежды кинжал и стал любоваться им. Клинок был увесистым для столь маленьких размеров, но, несмотря на это, прекрасно сбалансированным. Лезвие казалось очень острым, крепким и коротким, отчего блондину пришлось быть крайне осторожным, чтобы случайно не пораниться об него. Отец чуть было не отобрал у него «подарок», когда они стали покидать арену, но к счастью реакция Джорно оказалась достаточно быстра, чтобы сохранить этот клинок и оставить его при себе. Рукоять ножа была сделана из тёмно-коричневого дерева, и казалось, что она вырезана вручную. Кильон был изящно изогнут и украшен гравюрой. Он был отлит из металла с золотистым отблеском, ведь это не могло оказаться настоящим золотом, хоть и походило на него с первого взгляда. На круглой головке рукояти виднелась выгравированная цифра «V». Юноша хотел сохранить этот клинок как предлог для встречи с его владельцем, так как его явно нужно было вернуть. Одна мысль о том, как сильные руки гладиатора вырезали этот узор на рукоятке оружия, заставляла сердце Джорно биться чаще. — Господин Джорно, Буччеллати ожидает вас в холле. Привести его сюда? — знойный и вежливый голос Д’Арби прервал поток мыслей блондина, насильно возвращая его в реальность. Он поспешно спрятал клинок под одеждой и встал, как только Д’Арби показался в обеденной. Мужчина являлся одним из тех немногих слуг в поместье, но его было принято считать своеобразным «домоправителем» и планировщиком, который заведовал домашним хозяйством. — В этом нет никакой необходимости, я встречусь с ним там, Д’Арби. Спасибо, — после этих слов Джорно попрощался с Фуго и Наранчей, а после направился к парадному холлу особняка. Было ожидаемо увидеть там Бруно, одетого в характерную для него пёструю ткань, свисающую с плеч, а тёмное каре делало его похожим на египетского аристократа. Он одарил Джорно лёгкой улыбкой, когда тот подошёл к нему, к человеку, которого он достаточно сильно уважал. Бруно был коренным жителем Помпеи и говорил не только на местном диалекте, но и на латыни, что выдавало в нём жителя столицы. Если бы не он, то ни Джорно, ни Фуго никогда бы не смогли понять местную речь. Буччеллати был рабом, но, в отличие от многих, он не рождался им. Раньше он был свободным человеком, хоть и за душой у него имелось совсем немного денег. Однажды его отец стал свидетелем чего-то настолько отвратительного и незаконного, совершённого кем-то из местной элиты, что с тех самых пор душа Буччеллати не знала покоя. Он должен был стать рабом-должником после того, как ему стало абсолютно нечем платить за неприкосновенность своей семьи. В довершение ко всему этому, Бруно был далеко не просто чьим-то рабом. Он контролировал многочисленные нелегальные поставки в город и игорные заведения, будучи подчинённым самого Дьяволо. Бруно знал, что появись у него хоть все деньги мира, чтобы покрыть долг, Дьяволо ни за что бы не оставил его в покое. Ведь он знал слишком много. Буччеллати понимал, что до конца своих дней ему придётся вести подобный образ жизни. Невзирая на это, он оставался человеком заботливым и внимательным ко всем, с кем имел дружеские отношения, поэтому Джорно не переставал удивляться тому, как столь добрый душой и сердцем человек мог родиться в таком отвратительном мире.  — Добрый вечер, Буччеллати. Что привело вас сюда? Неужто дополнительные занятия по истории Помпеи? — произнёс Джорно, пытаясь завязать с гостем светскую беседу. — Добрый, Джорно, — отозвался Бруно, слегка поклонившись и вежливо улыбнувшись. — Я пришёл сюда не за дополнительными занятиями, а чтобы поговорить с вами. Вернее, рассказать кое-что. Речь пойдёт о вашем вчерашнем посещении арены и… — Бруно повернул голову направо и взглянул на входную арку, отчего создалось впечатление, что он нервничает. Джорно услышал голос Донателло, что уже свернул на углу улицы, направляясь к главному входу в поместье. — Как насчёт того, чтобы прогуляться? — предложил брюнет. Джорно согласился, и в голосе его проблёскивало нетерпение от неконтролируемого желания быстрее перейти к сути. Юноша боялся озвучивать свои мысли, боялся быть разочарованным ответом, ставящим под вопрос его возможный «роман» с гладиатором. Он говорил себе: — Не приближайся к нему слишком близко, — или — Он может погибнуть на арене в любой момент, так что не стоит возлагать на будущее с ним много надежд. Джорно и Бруно покинули дом, направляясь в противоположную сторону от Донателло, что шёл с двумя слугами Дио. И как только они отошли на достаточное расстояние от особняка, сливаясь с оживленными улицами из-за наступления ночи, Бруно заговорил, едва удостоив блондина взглядом. — Мужчина, что метнул кинжал в вашу сторону… теперь полгорода ненавидит его за это, ведь своим поступком он смог овладеть вашим вниманием и проявить симпатию, — произнёс Бруно насмешливым тоном. Джорно же пришлось подавить смех. — Да неужели? Это так глупо. Я думал, что они будут куда больше обеспокоены тем, что этот поступок был похож на попытку убийства, — предположил юноша. — Возможно так оно и есть, но вы, наверное, не знаете, что вас считают самым красивым юношей в городе. Я полагаю, вам стоит принять это к сведению, особенно когда кто-то публично проявляет к вам симпатию на глазах сотни поклонников. Блондин прекрасно знал о своём влиянии в этом городе с точки зрения «привлечения к себе внимания» со стороны людей, что были ему безразличны. Юноша влюблялся бы в других мужчин чаще, если бы они были хоть чуточку похожи на того гладиатора. Буччеллати улыбнулся, но взгляд его оставался суровым и сосредоточенным. — Меня не было на арене во время сражения, поэтому пришлось узнать о произошедшем случае позже. Признаться честно, это заставило меня пожалеть о том, что в то время я занимался выполнением миссии в туннелях под улицами… но всё же, Джорно, вернёмся к теме разговора. Я знаю этого гладиатора лично. — Вот как… Джорно почувствовал, как бешено застучало его сердце. — Вы не знаете, где я могу его найти? — поинтересовался юноша, стараясь не показывать своего отчаяния. Лицо Бруно приняло обеспокоенный вид. — Джорно… Гладиатор принадлежит Дьяволо, и я сильно сомневаюсь, что вам удастся встретиться с ним, какими бы ни были обстоятельства. Если только Дьяволо не решит пригласить вас к себе и специально представит вам своего раба. Кроме того… нужно будет вернуть ему кинжал. Так что, пожалуйста, отдайте его мне. Блондин почувствовал себя так, будто с головой окунулся в ледяное озеро. Встретиться с этим человеком лично оказалось куда труднее, чем он думал до этого. После всех этих слов возможность завязки между ними любовного романа свелась почти что к нулю. Чтобы быть вместе, им придётся пойти на риск, а Джорно потребуется быть более осторожным. И всё же, если его планы рухнут, то он рискует собственноручно загнать мужчину в лапы смерти. Дело приняло плохой расклад.