Дженни говорит

Он занят не перерождением, он занят умиранием. — Боб Дилан «Всё в порядке, ма (я просто истекаю кровью)»

Однажды Дженни закрывает глаза и видит город. Он похож на все те города, которые показывают по телевизору: Дженни украдкой смотрит по ночам фильмы, которые ей не разрешают смотреть, и запоминает. Городов много: чёрно-белые и цветные, студийные и панорамные, большие и маленькие. Ей больше нравятся те, в которых башни вздымаются в небо, у пронзающего небо шпиля припарковываются дирижабли, а на высоких крышах стоят супергерои или детективы — все в развевающихся плащах и с грузом ответственности. Ночной эфир забит старыми картинами, в которых свет кажется отдельным персонажем, и новым «высоколобым» кино, о котором мало говорят на улицах и почти не кричит реклама. Дженни нравятся они все. Она не против посмеяться над глупыми шутками, не против понаблюдать за томатами-убийцами и совсем не против поломать голову над фильмом об обычной жизни, где в каждом кинематографическом повороте происходит то, чего не ждёшь — то есть, ничего. Дженни любит постановку кадра в чёрно-белых картинах, диалоги в малобюджетных киношках, снятых на деньги от продажи квартиры, работу с цветов в приключенченских боевиках и пастельные тоны любой романтики. Потому её город похож на них все: на кислотные ориентальные районы, в которых постоянно идёт дождь, на мягкие осенние улочки, где живут неудачники, на резкие линии мест преступлений и на просторные зелёные кадры с парками, куда хочется возвращаться вновь и вновь. Дженни думает о нём каждый вечер перед тем, как уснуть. Она долго ворочается в постели — голова бурлит от мыслей и образов, и хочется выплеснуть их наружу. Дженни заводит дневник. Пишет книгу. Рисует комикс. Копит на камеру-восьмёрку и представляет, как будет лепить свой город из подручных материалов, но так, чтобы в кадре он казался реальным. Как делали в том старом страшном фильме про динозавра. Или в грустном — про то, что любовь убивает даже монстра. Дженни двенадцать, и, конечно, она не сможет накопить на камеру продажей лимонада, но она очень старается. Дженни знакомится с Джоном, или, может быть, Джеком, когда придумывает историю про супергероя. Он жил бы в её городе и, может, даже не подозревал бы о том, что супергерой. Он не носил бы трико, но у него был бы плащ — как в нуарных детективах, только белый, ослепительно-белый, выжженный в плёнке, если угодно. Дешёвые спецэффекты — лучшие спецэффекты. Джону нравится история про супергероя, но он убеждён, что её надо сделать ещё неожиданней. Пусть живёт не в большом городе — как будто у всяких мегаполисов не хватает героев. Как будто маленькие городки не заслуживают того же. Дженни дуется. Только она вольна распоряжаться своими супергероями. Пусть Джек придумывает собственного. Они становятся лучшими друзьями. В детстве это легко — так же легко, как дышать или попросить у кого-нибудь монетку на стакан лимонада. Дженни показывает своему новому лучшему другу рисунки и напечатанные на старенькой машинке страницы сценария. Там всё по-взрослому: указаны сцены, акты и персонажи, реплики идут отдельно, и каждый листок внизу пронумерован. На титульном гордо написано: Дженни Белли. Джек смеётся. Глупое имя. Дженни обижается. Как будто у самого Джона неглупое. Как будто он сможет придумать псевдоним получше. Дженни заканчивает школу. У Дженни под партой — сотни страниц, исчерканных и помятых, начатых и не законченных. Или законченных, но так и не начатых. Она не работала над школьной газетой, не посылала статьи в местную и никому не показывала свои истории. Кроме Джона, конечно. Одноклассники пытались подсмотреть: однажды Дженни толкнула Тони Скалкера так, что он врезался в парту и свалился на землю вместе с ней. Кажется, после того их и начали привинчивать к полу. Но что ей было делать, когда дело всей её жизни вырывали у неё из рук? Неужели смириться и позволить людям его судить? Дженни поступает в университет. Она всё ещё не умеет заканчивать, хотя очень старается: ей удаются коротенькие истории на пару страниц, больше сцены, чем что-то длинное и цельное. Но Дженни не собирается сдаваться. Она перетасовывает их, как карты, раскладывает на полу и пытается скомпановать в что-то большее, чем она сама. В то, что могло бы выразить всё её существо. Соседка Дженни жалуется на шорох и свет. Дженни огрызается. Ей кажется, что ещё чуть-чуть — и она поймёт, чего ей недостаёт. Под полкой с книгами лежит история о призраках. Призраков легко снимать, если знать пару трюков. В истории Дженни призраки смеются и едят мороженое, влюбляются и забывают, что хотели выяснить, откуда пришли. Рядом с так до конца и не разобранным чемоданом разбросана история о похищениях в детском парке. Дженни немного боится её: в ней есть что-то тёмное и дремучее, сродни старым сказкам про фей, подменяющих детей на убедительные муляжи из корней и мха. Мальчик разговаривает с незнакомкой, и та угощает его конфетами. Начало «Гензеля и Гретель», только мальчику теперь не на кого полагаться, а ведьму негде сжечь, потому что она реальна. У кровати соседки ютится история про вампиров. Это комедия. Вампиры в ней совсем не страшные и немного трагичные — как и в любой хорошей комедии. Они постоянно чувствуют себя не в своей тарелке рядом с людьми и трудно привыкают к новым местам. Один из них едет в колледж. Другая сбегает с собственной свадьбы. Дженни отказывается видеть, что у неё очень много общего с этими вампирами. По центру вьётся история про Дороти из «Волшебника страны Оз». В ней слишком много собак, слишком много безмозглых, бессердечных и трусливых, а Дороти прячется за личиной то ли Глинды, то ли Волшебника, и пытается убедить кого-то другого, кого-то очень обычного, уничтожить Злую Ведьму Запада. Ей то ли лень, то ли страшно, то ли не хочется марать руки. Может, она не уверена, так ли виновата эта Злая Ведьма Запада. Может, она вообще не знает, кого считать ведьмой. Может, она просто хочет удостовериться, что всё происходящее — ложная тревога. И Дженни была бы не Дженни, если б всё это не проиходило в настоящее время. Если Фрэнку Бауму можно заворачивать американскую историю в сказочную обёртку с летучими обезьянами, феями и маленьким народцем, то почему Дженни нельзя? Может, именно эта история подойдёт для всего остального, думает Дженни. Она — как змея. Как дорога. А все дороги должны вести в город. Дженни улыбается и снова представляет его. Он похож на её истории — куски разных целых, склееные вместе в странной культурной гармонии. Словно она вырезала его из газет и журналов, а не из собственных воспоминаний о бессонных ночах. Дженни выгоняют из университета. Слишком маленький КПД. Слишком много лишнего в сумке и в голове. Слишком часто выбегала в соседний кинотеатр на премьеры студенческих фильмов, в которых исполняла небольшие роли или работала декоратором. Дженни решает, ну и пусть. Актёрам не обязательно заканчивать университеты. Да даже школы. Дженни не помнит, когда в последний раз разговаривала о своём городе с кем-то кроме Джона. Да и когда вообще с Джеком говорила в последний раз — тоже. Она сбегает на север, к ярким огням и звучным названиям, прижимая листы со своими историями к сердцу и надеясь на лучшее. Её звали Дженни. Дженни Белли. И она была человеком, из-за которого всё пошло наперекосяк. Хотя нет. Давайте не будем обвинять её во всём и сразу. В конце концов, ни один человек не может обладать такой силой. Это было бы слишком неправильно. Или слишком жестоко. Или всё это вместе. Чтобы произошла история, нужно не только чужое желание, загаданное невовремя. Недостаточно счастливого стечения обстоятельств и непреодолимой скуки. Или даже проданной кому-то древнему и могучему души. Дженни допоздна сидит среди своих историй, тонет в них, захлёбывается. Она одержима их призраками: неслучившихся кинофильмов, несостоявшихся влюблённостей, выдуманных преступлений и пустых судеб. Дженни закрывает глаза и видит город и ведущую к нему дорогу, сплошь покрытую туманом. Она почти уверена, что никогда не видела её прежде. У границ стоит указатель, раскинувший свои разноцветные щупальца во все стороны, словно фикус или нарисованный ребёнком фейерверк. Её город называется просто — Сити. И это самый прекрасный город на земле.