Дженни говорит

Тогда Сити накрыло утренним туманом — его осветило восходящее солнце, и высотные дома утонули в розоватой дымке нового дня. Скрылись ночные страхи: торговцы «радостью» свернули полиэтиленовые пакетики и потопали домой, постоянно оглядываясь; бабочки трижды ударили каблучками и исчезли вместе со своим начальством; неоновые огни запрещённых спектаклей умерли, едва почуяв запах росы; и даже разомлевшие от даров Сити старые боги и новые идолы перестали петь погребальную песнь. Тени — темнее, чем обычные, насыщеннее, чем полуночные — разбегались из-под ног почти бегущего через парк человека. Полы расстёгнутого плаща хлопали позади, но на крылья ничуть не походили. Казалось, что одежда плавно перетекает в тело её обладателя: кожа была почти того же цвета, что и ткань, и только выглядывающие из-под капюшона волосы слегка выделялись. Человек был сед, но вовсе не был стар. Ни один разменявший полтинник мужчина Сити не позволит себе появиться на улице в подобном виде. Он побежал по пожарной лестнице — тени остались внизу и расползлись по углам — чтобы не привлекать внимания. Двигаться бесшумно его научил Кошачий король, и каждое утро Итан Окделл проникал в собственную квартиру через окно. Рама поддалась почти сразу же: Итан перекинул через подоконник ногу, потом вторую, втащил следом светлую сумку, а потом окунулся во мрак коридора и сам. Утро здесь, в недорогой квартирке среди множества высотных блочных домов наступало не сразу. Приходилось двигаться осторожно, стараясь не спугнуть монстра из-под кровати или обосновавшихся в цветочном горшке фей. Эти любили лунный свет и, в основном, показывались ночью, когда квартира пустовала. Работа Итана украла его ночной сон. И дневной тоже. Она крала всё, что плохо лежит, включая здравый смысл, тихие вечера у телевизора и маленькие бутылочки с шампунем. Последние доставались Итану бесплатно, но всё равно жалко было отдавать их невидимым воришкам из его бегоний. Им ведь шампунь был совершенно без надобности. Когда на полу появилась узкая солнечная полоска, он скинул, наконец, плащ. Критично осмотрев сумку, Итан пожалел, что не отложил денег на новую — этой пришёл конец. Нельзя было пихать во второе отделение голову из автомата с предсказаниями и ждать, что всё обойдётся. Голова-то исчезла — и слава Богу, от одного взгляда этих пурпурных глаз дрожь пробирала — а кровь осталась и пропитала дно. Деревянные предсказатели из Дримлэнда, истекающие кровью — сама по себе большая странность, но этого Итан ждал. Любое дело в Дримлэнде всегда оборачивалось чем-то вроде глючной сказки из 80-х. Не самая лучшая ассоциация — Окделл винил в этом, конечно, мистера Серро — зато довольно точная. Деревянный болванчик в автомате чем-то напоминал куклу из свиты короля гоблинов. Итан почти пожалел, что ему, в отличие от Сары, не перепали достойные Неблагого Двора шмотки и шанс потанцевать с королём. Сумка отправилась на пол, к плащу. Которому, кстати, тоже надо было подыскать замену. Съёмная квартира в этом районе обходилась недешёво, даже “одержимая”. Можно было подумать, что с шумным домовым и назойливыми феями цену скинут будь здоров, но Сити не рвался делать приезжему подарки. Даже если тот жил в городе уже почти семь лет. Итан толкнул плечом дверь в душевую и пинком отправил туда же вещи. Он опёрся ладонями о край умывальника и только теперь снял тёмные очки. К своему отражению он уже привык. За столько лет привыкнуть можно было ко всему, даже к туалетной бумаге толщиной в нить паутины. На серой коже не прибавилось шрамов. Белые глаза так и остались белыми, хотя до сих пор не потеряли способности видеть. Это были глаза «мертвеца», как любила говорить Кассандра, которая умела лечить раны даже у таких людей, как Итан, — не было такой твари, которая могла оставить на ней след, но иногда Итан подстраховывался. Не то чтобы он был слишком особенным, в его судьбе не должно было быть ничего удивительного, но потом мойра-паучиха немного двинулась умом, и… Итан был обычным мальчиком, а потом, в один не то чтобы прекрасный день, сделался мальчиком серым. В прямом смысле. Кожа его выцвела, с белков глаз исчезли радужка и зрачок, волосы поседели, а потом ушла чувствительность. Однажды по Окделлу со всего размаху ударили граблями, но в результате пострадала только его гордость. Сегодня ночью на пути Итана не встретилось слишком тёмных теней. Эти любили сгущать краски и заселять в прохожих чувство необоснованной тревоги, а потом гнать бегом до самого дома. Больше шутники, чем проблемы. Окделлу было всё равно, какой крутить вентель — он не почувствует ни ледяной воды, ни кипятка. Душ привычно зашумел, и Итан смог, наконец, закрыть глаза. Вода — самый лучший наркотик. Или успокоительное. Куда уж до неё таблеткам от стресса. Она не гонит кровь быстрее, но дарит успокоение, смывает грязь и ужас улиц, стирает страх, уносит в глубины канализации все слова, что шептали Итану… Почему-то всем им казалось, что он их исповедник. Каждый жаждал покаяться — забытый воющий призрак, древнее божество, души каменных домов, многочисленные оборотни, беглые жители Подземья… Снова и снова Окделл выслушивал истории, от которых хотелось рыдать, истории, от которых тянуло избавиться от ужина, истории, которые ни в коем случае никто не должен слышать. — Узнал что-нибудь? Мёртвые имели привычку появляться в местах обитания Итана — даже временных — так, словно это было их законное право. Конечно, в квартире Серро Окделл тоже вёл себя почти как хозяин, но это было почти инстинктивное желание: квартиры, населённые призраками, сами казались мёртвыми. Да, в них падали вещи, лилась вода, на зеркалах появлялись сомнительные надписи, но всё это не давало никакого ощущения того, что в квартире живут. Что это всё ещё чей-то дом. А с квартирой номер двадцать девять на восемнадцатой улице по Ист Сайду это чувствовать ещё хуже: ведь она долгое время была просто декорацией. Сэмюель Серро сидел на деревянной столешнице у умывальника, и Итан чуть не хлопнулся в обморок — от неожиданности и заодно от усталости — но сделал вид, что поскользнулся на мокром полу. — Натягивать штаны ещё в душевой кабине вошло в привычку, как я погляжу? Вместо ответа Итан стянул с батареи теплое полотенце и тщательно вытер свои белые волосы, которые уже прикрывали виски. Растут быстро, успевай только ходить в парикмахерскую. Самсоном Итан не был: волосы, в отличие от кожи, отрезать было легче лёгкого. Полотенце отправилось на место, и Окделл подобрал с пола ночную одежду. Всё придётся пока оставить в подвале. Когда придёт Кассандра, запалят костёр — мало ли какой дух зарылся в складках? Итан старался не думать, сколько любимых вещей пришлось скормить огню. Особенно сильно он не думал о дурацкой водолазке с единорогом. — Это займёт время. Окделл прошёл на кухню, привычным движением распахнул дверку шкафчика и выудил оттуда банку кофе, которую урвал по акции в одном из круглосуточных магазинчиков, затерянных в дождливых лабиринтах узких и высоких улиц Сити. — Что бы я без тебя делал, Шерлок. Саша не появлялась в квартире номер двадцать девять уже почти неделю: недостаточно для того, чтобы списать всё на массовую галлюцинацию, и уже достаточно для того, чтобы Сэмуэль начал нервничать. Для мужчины — призрака — таких габаритов Сэм научился занимать удивительно мало места. Наверное, умение это он развил при жизни, и теперь ему просто было гораздо легче такое проворачивать. Сити игнорировал его призрачную массу наверняка так же хорошо, как и некоторые другие невероятные вещи. Вроде морских дев в бухте у Дримлэнда или честных политиков. Итан выразительно посмотрел на Сэмуэля, как будто говоря “Не было нужды огрызаться”, а потом поднял со стола чайник. — Всё дело во времени. Скорее всего, — Итан забрался на единственный табурет и чуть ссутулился, дуя на горячую жидкость. — Наверняка значение имеет не продолжительность, а начало. Или конец. Вспомнил что-то? Серро отрывисто качнул головой. — В фильмографии пусто. Сомневаться в правдивости этого утверждения не приходилось: Сэм знал фильмы Дженни чуть ли не по кадрам. Включая эпизоды малоизвестных сериалов и пару благотворительных короткометражек. — А сама Дженни? Сэм опустил плечи. — Никто не знает, где она. Даты не подходят. Время рождения тоже. Может, у неё где-то была такая комбинация на сейфе? Но это точно не любимые числа. И не кодировки. Впрочем… — Это не ими увлекался её напарник? Детектив? Как там его? — Дэвид Данн. Его зовут Дэвид Данн. Итан вздохнул. Странно, что они с этого не начали. Случайностей в этом городе водилось хоть отбавляй, и он привык к ним так же быстро, как к ночным перекусам в кафе через два квартала от дома и тому, что ночные повара там никогда надолго не задерживались. Чаще всего не стоило обращать на них — на случайности, а не на поваров — внимания. Чаще всего — если не было времени увязнуть в чужой трагикомедии, если дело касалось пропавшего кошелька, питомца или даже счастливой чешуйки, которая должна была прикрывать чужое сердце в случае смертельной опасности. Но иногда случайности были единственным, что Сити дарило Итану безвозмездно. Напарника Дженни Белли звали Дэвид Данн. А Итан был в самом деле неуязвимым, только вместо зелёного плаща носил белый. И что это вообще значило? Теперь ему стоит подальше держаться от магазинов с комиксами и воды? Опасаться внезапных поворотов? Не кататься на лифтах? — Мне пришлось спуститься в метро, чтобы сюда попасть, — Сэм обхватил себя руками, и чернильный питон обернулся вокруг его шеи. Мёртвые жители Сити не любили метро. Да и не только мёртвые. В этом была какая-то своя тайна, но на разборки с ней у Итана ушла бы целая жизнь. Сэмуэль не стал напоминать, что у него пустует квартира, и её расположение куда больше подходит для хаотичной жизни владельца розового телефона с кучей странных номеров. Итан был ему за это благодарен. Ему не очень-то хотелось спорить сейчас ещё и из-за жилплощади: жить с кем-то он просто не мог. Домовые и Кассандра Рабле не в счёт. Окделл вздохнул ещё раз. Иногда он ощущал себя героем нео-нуарного романа, в котором сюжет сам не знает, чего добивается, всё вокруг чёрно-белое, освещение — в фиолетовом спектре, а персонажи только и делают, что качают головой и вздыхают. По последним Итан вполне мог бы установить какой-нибудь рекорд, если бы кто-то всерьёз взялся подсчитывать чужие вздохи. — Нам нужно найти её. — Через кого? Через Данна? Думаешь, он снова сыграет детектива? — Думаю, ничего лучше мы пока придумать не можем. — Видимо, главное, не наткнуться в процессе на мистера Стекло. Или на Зверя с шотландским акцентом. Итан уже встречал зверя с шотландским акцентом: в одном из пабов в Вилладж, когда искал, где ещё не закончился “Морт”. Зверя, которого, по одной из тех случайностей из квоты, тоже звали Морт. Он выглядел как собака, которую хозяин выгнал на мороз, и с каждой выпитой пинтой пива ругался всё с большим акцентом — до тех пор, пока окружающие не переставали его понимать. Когда-то давно Итан знал одного шотландца — совсем недолго, но обстоятельства знакомства были очень тесными — в прямом смысле этого слова. Им пришлось провести какое-то время в деревянном плену ясеневых призраков, которые росли у шотландца — Макмиллана — во дворе. Другой бы после такого наверняка перестал заниматься тем, чем Окделл занимался до сих пор. Но Итан никогда не претендовал на звание самого умного ребёнка в семье. Макмиллан был шотландцем и не был зверем. Мортимер был и тем, и другим. Они пропустили вместе по стаканчику, а потом встретились с Дикой Охотой, и с тех пор Итан натыкался на него только случайно. Похоже, пришло время снова с ним встретиться. Сити с завидным упорством бросал в его сторону нужных знакомых. — И кем же в этом уравнении это делает тебя? — Итан вытащил из ящика стола верный телефон и начал листать контакты. Он был почти уверен, что пьяница Мортимер окажется среди них, и эта случайность будет не такой уж случайной. — Видимо, психиатром, которая наблюдает за происходящим с высокой долей интереса. А вот и номер! Затесался между “Марой” и “Мистером С.”. Иногда Итан поражался, как память его телефона ещё не взбунтовалась. Хотя, может, на самом деле у него было не так много номеров. И знакомых тоже. Может, половина приснилась ему после того случая с домовым по имени Феоктист, а ещё часть — привиделась после посещения сомнительного заведения, похожего на притон времён Опиумных войн. — Возвращайся домой, — бросил Итан через плечо, прижимая телефон к уху. — Ты серьёзно? — Сэмуэль просочился к двери так быстро, словно научился этому у питона, вытатуированного у него на коже. В телефоне звучали гудки. Итан смерил Серро взглядом, который, как он надеялся, заставлял людей (и не только людей) воспринимать его просьбы всерьёз, а потом вспомнил, что успел снова нацепить тёмные очки. Сэм скрестил руки на груди — питон переполз на них и закусил хвост. — Она может появиться снова, нужно… — Я знаю! Но что, если… А потом в трубке послышался хриплый гавкающий бас, и Итан вскинул руку, затыкая и Сэма, и себя. — Какого рожна, семь грёбаных утра на дворе… — Мистер… — работа Итана (если её вообще можно было назвать работой в полном смысле этого слова) обязывала оперировать вероятностями с такой скоростью и ловкостью, чтобы неловкостей не возникало, и потому он не стал разговаривать с ним, как со старым знакомым. — Мистер Мортимер, сэр. В пабе на Гринвич-авеню сегодня проходит ежегодный квиз, посвящённый дню… — Святого Патрика, — выпалил Серро, и Итан пожалел, что не может ткнуть призрака в календарь. Осень на дворе. Но на том конце провода рыкнули: — И что мне, явиться в футболке ”Поцелуй меня, я чёртов шотландец, католическая ты тварина”? Блядский выходной, семь блядских утра, кого мне придётся загрызть… В трубке послышалась возня, а потом голос Мортимера стал спокойным и взвешенным. И даже акцент стал менее заметен. — Кто ты, чёрт подери, такой, и почему записан у меня в телефоне как “Собутыльник века”? И Итан вздохнул ещё раз. Теперь его история плавно превращалась из нуара в депрессивную драмеди об эмигрантах. Такое случалось с ним чаще, чем ему бы того хотелось. Но с Сити по-другому нельзя. Здесь все так или иначе понаехавшие. — Мистер Мортимер, вы случайно не знаете… — Окделл поморщился. — Не знаете некоего Дэвида Данна? — Сучий хаггис. Я не собираюсь опять… что старик на этот раз натворил? *** Мистер Мортимер ждал Итана чуть выше Яркого Пляжа, у входа в паб. И паб, конечно, назывался “Трещина в стекле”. Потому что случайности решили не случаться понапрасну. И Итан их прекрасно понимал — у каждого порой случается кризис поиска смысла. Мортимер не был горцем. Он не носил килты, не играл на волынке, не шутил про “должен остаться только один” и не цитировал фильмы о потерянном поколении, пытающемся раствориться в наркоте. Он не верил в Несси (потому что точно знал, кто стоит за всей этой фигнёй с озером), не требовал референдума и не смотрел футбол. Собственно, шотландского в нём только и было, что акцент, который за годы, проведённые на соседнем зелёном острове, приобрёл певучий оттенок. Ярым католиком он не стал. (Да и ярым протестантом никогда не был). Всю эту дикую национальную ненависть Мортимер старался обходить стороной. Другое дело, что его она обходить стороной не собиралась. И потому Мортимер, урождённый горец, среди изумрудных холмов соседней страны старался лишний раз не отсвечивать и стал мастером в том, что касалось выпивки. Алкоголь — сам по себе универсальный переводчик. Даже если проскользнёт лишнее “аай” вместо “да” или “аееей”, которое было там предпочтительнее всего, окружающие скорее всего посмеются и нальют тебе побольше. Мортимер сбежал из страны лепреконов после парада на день Святого Патрика. Не поймите неправильно, ничего против чужих святых — да и вообще святых — он не имел. Особенно таких, в честь которых устраивались, помимо всего прочего, алкогольные марафоны. Но он вдруг почувствовал, что больше… больше просто не может. Такое случалось с дикими животными. А Мортимер был зверем. И чувствовал себя на втором в своей жизни острове запертым в клетке. И тогда перемахнул через океан — и всё на кораблях, потому что когда-то давным-давно перестал пользоваться самолётами. От них пахло смертью даже больше, чем от автомобилей. Их Мортимер тоже не любил. “Собутыльник века” оказался слишком молодым и слишком выделяющимся в этом своём светло-зелёном плаще — кто в своём уме вообще носит светлое в такую погоду? — и смутно знакомым. Мортимер пил, конечно, часто и уже даже без особого удовольствия, но людей обычно запоминал. Хотя бы по запаху. От собутыльника пахло пылью, кофе и пустотой. Люди никогда не пахли пустотой, в этом Мортимер был уверен на все сто. Даже банши пахли — в основном барами, в которых выступали. И иногда — не очень умелыми гитаристами. Мортимер запомнил бы, если б прежде имел дело с кем-то, пахнущим пустотой. Не каждый день можно дать своему носу отдохнуть. — Не похож ты на собутыльника, — прорычал Мортимер вместо приветствия, а потом еле заметно поводил носом и прищурился. — Но я ведь тебя откуда-то знаю, аай? — И вам доброго утра, мистер Мортимер, — слишком добродушно и легко для семи — уже восьми? — утра заявил незнакомец. — И доброй охоты. И тогда Мортимер вспомнил. И решил, что встретиться в пабе было лучшим решением. Трезвым вести предстоящий разговор он не намеревался.