Дженни говорит

После В понедельник закончилось лето. Оно издохло ещё раньше, забрызгав листья и траву ржавыми каплями собственной крови, оставив повисший в воздухе последний холодный вздох, но теперь, наконец, начало таять, расползшись серыми клочками гнили по небу. Впереди — ещё несколько обманчивых воскрешений, а потом — осень, фальшиво-золотая, вовсе не такая богатая, какой хочет казаться, и совсем недолгая. Она здесь всегда жутко уставшая, как мать-одиночка с тремя детьми, и совсем не против уступить место зиме. Та богата по-настоящему. И не против задержаться. Особого выбора у них не было: либо тот лягушатник в центре города, либо пешеходный мост на велосипедной дорожки у башни Рапунцель. Они сами её так прозвали: им казалось, что в окне на самом верху вот-вот появится девушка с длинными потускневшими волосами и скинет их вниз, где они улягутся, как уставшая золотая змея, свернувшись кольцом. Листья на деревьях уже начали приобретать характерный красноватый оттенок — словно краснели, завидев красавицу-осень. Или желтели от столь резкой перемены погоды — словно Сити был огромным кораблём, и их попросту укачивало. Брайан Уильям-Лавре устало потягивал кофе, который совсем не походил на то, что варили его дядья, и предвкушал тот момент, когда пересечёт привычную границу — ту, за которой его ждали призраки кошек, немного сумасшедшая девчонка с келпи, тонущий в книгах библиотекарь и призрачная колокольня. На этот раз он будет не один: в крайслере «нью-йоркере» цвета луизианских болот будет голосом Дженни греметь радио, а сидящий на переднем сиденье Итан недовольно поморщится, поднимет на лоб тёмные очки и переключит станцию. — Ну и как? Что ты уяснил за своё путешествие? Дороти опустилась на диванчик напротив с такой небрежностью, словно ей принадлежало всё это заведение. Хотя... Брайан сложил руки в замок прямо на столе и подумал, что такое действительно возможно. Может, и нет никакой Венди. Только Дороти. И Фрэнк, конечно. — Привет, Фрэнк! — Брайн махнул рукой бесформенной фигуре за кассой, которая кивнула ему одной из своих голов... или, может щупалец? Дороти всё ещё смотрела на него — закрытый блокнот в руках, неизменная ручка наготове, брови, живущие какой-то своей, особой жизнью. — Лучше всего дома. Она расплылась в улыбке и подняла взгляд в потолок. Так мог бы улыбаться Койот, создавший Вселенную. Если бы у него было чуть меньше зубов и чуть больше тщеславия. — Но...? — Дороти приподняла над полом ноги, так, словно собралась сучить ими в воздухе от радости, как делают в дорогостоящих картинах про несуществующую любовь. — И, — возразил Брайана. — И дом этот мы носим с собой. Дороти не ответила. Серебряные башмачки с рубиновыми пряжками на её ступнях были куда красноречивее. — Ты ведь... — Брайан сузил глаза и усмехнулся. — Ну, конечно. Ты тоже из этих... которые носят на себе символ своей сущности и питаются вещами, которые не очень-то положительно влияют на твоё здоровье. — Из «этих»? Фу, Лавре, это почти оскорбление, — Дороти опустила ноги, и её каблучки стукнули об пол. Один раз. — Все мы носим на себе символы... Кресты, кольца, невидимые тиски, осколки чужих сердец, несмываемые чернила бессмысленности... Выбирай, что больше нравится! И я даже не хочу начинать о ваших гурманных привычках. Никто в здравом уме не будет пихать в себя столько гадости... особенно уже зная, как именно эта гадость разрушит его жизнь. Брайан приподнял одну бровь. — Ты сказала «ваших привычках». — Чёрт, — каблучки стукнули ещё раз. — Это ничего не доказывает. — Я бы сказал, что это и неважно. — Ага! — официантка победно вскинула руки вверх. И блокнот, и ручка каким-то чудом не полетели на пол, хотя пальцы она разжала. — Вот именно! В стекло постучали — прямо над нарисованными на витрине летучими обезьянами. Брайан повернул голову и поднял вверх три пальца. «Три минуты», — проговорил одними губами. Стоящий по ту сторону стекла Итан недовольно скрестил руки на груди, но всё-таки кивнул. — Торопишься? — Есть одно дельце, — Брайан похлопал себя по карманам, проверяя записи об угнавших по шоссе №29 фурах со странными эмблемами. Он зарисовал их ещё раньше, просто на всякий случай, потому что у него была отвратительная память на детали. — Но не здесь, — глаза Дороти сверкали, и в них был виден ураган, сметающий чёрно-белое и оставляющий цветное. — Прелесть домов в том, — ответил Брайан. — Что их может быть несколько. И в них не обязательно сбегать от самого себя. — Пока я этого не поняла, я стояла перед невозможным выбором, — Дороти открыла блокнот и нарисовала там страну, окружённую неприступными горами. — Как вернуться домой, если ты уже не так уверен, где он? — И как же ты оказалась здесь? — А кто сказал, что я всегда буду здесь? Да и где это, «здесь»? Дом — там, где сердце. — А вот если ты зомби... — Что? — Если ты зомби, выронивший сердце где-то по дороге с кладбища, то разве... Дороти шутливо стукнула Брайана по плечу блокнотом. Брайан поморщился — удар этот походил на разряд молнии. — Ой, заткнись уже. Не убивай метафоры — они могут ответить тем же. В «Вендис» сгустились зелёные сумерки. В их свете Дороти казалась утонувшей в детских мечтах о приключениях и вылезшей по ту сторону взрослой жизни. Как-то так ощущали себя, наверное, многие знакомые Брайана. Может быть, и он сам тоже. — Нам пора, — Брайан Лавре поднялся с красного дивана, который сейчас казался изумрудным, и протянул Дороти руку. — Не знаю, надеяться ли на скорую встречу. — Если только соскучишься по нашим фирменным блюдам, — Дороти ответила на рукопожатие. Уверенная хватка. — Не голодайте! — бросил Брайан через плечо, не оглядываясь, и толкнул входную дверь «Вендис». Звякнул колокольчик. — Не волнуйся! — Дороти опустилась на сиденье и заглянула в свой блокнот. — Пока есть те, кто ищет свой дом, я не останусь голодной. Да и им голодать не позволю. Вывеска над входом погасла — чтобы вскоре загореться на одной из тысяч дорог, бегущих вдаль, подальше от или поближе к, зовущих в путь, проклинающих вечной жаждой и благословляющих иллюзией выбора. Каблучки щёлкнули в третий раз.

Пенза — Бессоновка — Посопная Пелетьма — Грабово, 2016; 2018-2019