Марципан

Люси искренне не понимает. Она смотрит на себя в зеркало и каждый раз видит одно и то же: запятнанное веснушками лицо, словно смятая бумага, на которую попали вкрапления краски начинающего художника, толстые рыжие косы-патлы размером с лихую мужскую руку, и тонкие губы — постоянно с ранками от незаживающих укусов, от пальцев, на нервах сдирающих кожу и корку. Затрапезное платье, лишённое и намёка на вкус, ведь эти оттенки минимум не сочетаются друг с другом ни так, ни сяк. Люси по-прежнему не может понять. У Монтгомери, право слово, омерзительный характер. Чего стоит поражающая с первого порога язвительность, по совместительству являющаяся повсеместной и включенной на двадцати четырех часовой режим защитой от всех видов угроз. Она пресекает на корню дающие ростки диалоги, смотрит исподлобья волком на всех и ждёт подвоха от каждого третьего. От Марка, между прочим, тоже. Ждала. Люси может сложить дважды два, но данный ей пример куда сложнее. Внутри всё по обыкновению пусто да желчно, как в сосуде со змеиным ядом, и девушка в сумерках смущает взглядом потолок, сверлит по несколько часов, наплевав на сон, который, в общем-то, и не спешит посещать её. Пора признать, что в ней, Люси, нет ни единого плюса, ни малейшей искры, следовательно, и любить её толком не за что. Эспер задаётся немым вопросом, копается внутри своей головы чаще обычного — находкой служит только разочарование вперемешку с ненавистью к самой себе, выросшие в геометрической прогрессии. Люси плачет. Впервые за несколько месяцев, в течение которых не жалея сил сдерживалась: никто не должен видеть её слёз, особенно терпеливо ждущие достижения эмоционального апогея демоны. Половинку неба девочки никогда не гладило солнце, только стороной обходило, видно, с самого рождения невзлюбив. Мерзкая девочка с препакостным обломком вместо души — такая же мерзкая, как раздавленный жук или улитка. — Брось сигарету, — и хочется дать ему по лицу. Но Люси и впрямь бросает. Не тушит о свои запястья, глотая склизкие слёзы, не кидает с остервенением на землю, придавливая носком отслужившего свои дни ботинка, у которого подошва грозит отвалиться. А выбрасывает в первую попавшуюся мусорку пачку под непривычно серьёзным и холодным взглядом эспера. Правда, потом всё ещё хочется курить, вот только постоянный надзор Марка и вытянутое из неё обещание сковывают движения. Она по заведённому самой собой порядку не верит в возможность его заботы, но, скрывать незачем, внутри всё равно что-то теплится, отчего хочется либо наморщиться, либо отшатнуться: непривычно. Люси не знала, что всё обернётся подобным образом. Люси не успела понять, когда всё стало до такой степени хорошо. Люси упустила момент, но, на своё удивление, жалеть об этом не стала.

***

— Ты такая милая, — произносит солнечный мальчик с вечной улыбкой на лице. И Монтгомери будто взлетает к седьмому небу, о котором слагают легенды, а тоска оказывается временно забыта. Он не отвечает на вопросы о причине своей любви — вторит: «разве должен быть повод?», на прощание накручивая локон волос на палец. По утрам снайпер будит её бережным поцелуем в нос или ухо — как попадётся — и, если та ворчливо посылает его к чёрту на куличиках, идёт в обход: резко тянет одеяло на себя, отнимая у девушки сокровенное тепло. Но взамен дарит своё, отчего Люси просто совесть не позволяет злиться. У Марка — вы бы знали — бесконечно тёплые глаза. Та не тонет в них, нет, это слишком сопливо звучит — она оживает под внимательным во всех смыслах взглядом, который хочет сосчитать все веснушки на её лице или груди, но либо сама Мод не даётся, либо ему надоедает, и он утыкается в изгиб шеи со страдальчески произнесённым «сдаюсь». «Солнечный мальчик». Она дала ему это прозвище в один из на удивление хороших дней, когда рассветные стрелы играли в салки на его щеках, на коих при улыбке прорезаются ямочки, а губы ляпали крошки от шоколадных вафель. Тогда кофе впервые оказался не тошнотворно горьким, а наоборот, вкусным и в меру сладким, как и приготовленные на скорую руку блинчики без масла или джема. В отместку — благодарность — Люси купила ему шарф. Тёмно-зелёный такой, крупной вязки, как раз идеально сочетающийся с его пальто. За него, между прочим, очень удобно тянуть в немом требовании поцеловать — Марк податливо наклоняется и целует в пропечатанный резинкой шапки лоб. К губам, правда, не подбирается всё ещё: на морозе потрескаются и будет больно. У них есть альбом с цветами, сохранившими в каждой жилке, в каждой тычинке запах летнего утра и только что собранной черешни. С листьями, когда-то крепко спящими под голыми кронами деревьев — они пахнут, наверное, каплями дождя или какао, в которое добавили слишком много корицы. Монтгомери трепетно протирает обложку салфеткой и перестаёт задаваться вопросом о том, что снайпер нашёл в ней. Люси уже начинает понимать.