Марципан

Марк не любит зиму, но души не чает в Рождестве – празднике счастья и волшебства, искренней нежности в глазах каждого третьего вперемешку со смеха звоном-перезвоном. Вчера он прятал покрасневший нос в шарфе крупной вязки, на коем застыл химерической коркой терпкий запах одеколона, сетуя на непривычно студёную пору, а сегодня снует из павильона в павильон в поисках незаменимого имбиря да атрибутики праздничной. Говорят, что в Рождественскую ночь исполняется одно твоё желание – нужно лишь озвучить его в пустоту под дребезжание бубенцов, и тогда сапом тихим оно попадёт в руки волшебницы, что колдовством своим материализует загаданное. Осталась неделя. Твен прижимается к витрине, как в тогда, в детстве, полностью, и оставляя потные отпечатки губ и носа на стекле, разглядывает с интересом подлинным примостившийся на прилавке целый легион свечей – красных, зелёных, золотых, оранжевых, перевязанных лентами, прочими объектами, фигуристых таких – явно мастера корпели над ними, создавая столь чудесные восковые статуэтки. Аж самому захотелось уставить свой скромный уголок ими и встречать час волшебства в компании танцующих огоньков. Наверное, Люси тоже понравилось бы. Сама Монтгомери, если верить её словам, не видела абсолютно никакого смысла в свистоплясках, праздновании, трате и без того утекающих из рук денег на яства; Рождество для неё было самым обычным днём, чьё пришествие запускает череду нового года, толкает время течь заново, наворачивая тысячные круги за период своего пути. Люси не любила ни один праздник, даже своего рождения, а отмечать день всеобщего счастья и чуда не желала от слова «совсем». “ Вот придут к тебе Прошлое, Настоящее и Будущее, — заговорчески шептал над её ухом Марк, в десятый за два месяца раз (отсчитывая от даты того, как Мод оповестила его о своих намерениях провести двадцать пятое число в компании самой себя и всё ещё недочитанной книги) то ли в шутку, то ли всерьез пугая её, — и покажут, к чему приведёт твоё «не хочу».” Возможно, Люси бы поверила его словам и сломя голову рванула бы украшать дом купленным им заранее снежинками, наклейками и прочей мишурой, но была одна загвоздка: веры в сочинённую взрослыми для глупеньких детишек небылицу веры не было ни грамма, да и портить людям Рождество та не хотела — и в этом тоже смысла не было. И если кто к ней придёт в рождественскую ночь, то только рыжий олень с искусственными рогами и бутылкой шампанского, с пеной у рта доказывающий о её обязанности составить ему компанию в запуске петарды. “Jingle bells, jingle bells, jingles all the way” — доносится до её ушей традиционная песня. Дурацкая, надоедливая, совершенно бессмысленная, но она впивается своими когтями в мозг и заставляет прокручивать её в памяти, перемалывать на губах, вторить за ней. И Мод это не прельщает. <...> Осталось три дня. Люси не верит, не любит, не хочет, не ждёт, не понимает. Но под натиском чужих стараний прогибается, отодвигает шторку собственных принципов, пропуская в коморку мерцание ёлочных шаров. Почти все вышеописанные «не» приобрели в грамматике её естества прошедшее время. Голову Монтгомери венчают две ёлки, закреплённые на ободке пружинами, в руках бумажная цифра «2» с витиеватыми вырезками внутри и пластинка скотча, а с губ слетает безгласный напев известного мотива. — Давай-ка сюда, — его улыбка подаёт причину верить в чудо. Люси неоднократно замечала, что у него видны лёгкие ямочки, когда тот улыбается. Красиво же, правда? И щёки веснушчатые-веснушчатые даже зимой, будто мёд покрыли крошкой апельсиновой кожуры. Он похож на солнце, а если ассоциировать с чем-то праздничным, то на мандарин… Что? Ей пора бы научиться находить схожести в более реалистичных и серьезных вещах. <...> Торонто переливается кристаллами гирлянд, перетолками смеха вперемешку с фестивальными стишками, люди в спешке шагают по улице, загребая ногами сугробы. Завтра засмеётся громогласно Санта-Клаус, оставив под ёлками или в носках над камином коробки с подарками, перевязанные атласными лентами. — Хей, Люс, — зовёт её парень, запуская снежок раньше, чем та повернёт голову. Кожу кусают сотни снежных осколков, обязуя зажмуриться и поёжиться. Россыпь пушинок залегают в складках вязанного шарфа и куртки. — Дурак! А если бы в лицо? — вероятно, раньше она бы с красным от гнева лицом отвесила ему подзатыльник или окунула лицом в снег. “Дурак!” — весело, беззлобно, легко, как снежинка, раскачивающаяся на ветру. “А если бы в лицо?” — уже с нахмуренным лбом и мелькнувшей в бирюзе её глаз тени упрёка. И ломающийся на пути к ноге Твена снежок, запущенный в ответ Почти из каждого угла слышится это надоедливо-сладкое «Jingle bells», пахнет свежеиспеченными имбирными печенья и мандаринами, а также свежестью, щекочущей нос. В руке — озябшей немного, красноватой от морозца — у девушки письмо, оформленное на манер весточки из Хогвартса — просто в магазине других не было [но Марк соврал], а на голове красная шапка с бубенцом. Ей пришлось повоевать с Твеном, который непреклонно упрашивал выйти на люди дружно в этом нелепом-головном-уборе. Они задирают головы, как маленькие дети: просто снег пошёл, ничего нового. Мягкий, опускающийся на и без того плотные сугробы белёсыми крупицами. Осталось только по-детски высунуть язык да пройтись так несколько метров, пока не станет некомфортно. — На твои губы упала снежинка, — сообщает Марк, отвлекаясь от созерцания неба. — Что, правда? Но она должна была... — та не заканчивает реплику, и ноги почти предательски подкашиваются. Губы у Твена тёплые, сухие и покусанные, но такие родные, голову кружащие. Он не даёт ей насладиться вдоволь, отстраняется, коснувшись кончика чужого носа пальцем быстро, и убегает прочь. Смеётся, катает на пути снежный шар, точно зная, что ему придётся отбиваться. Люси фыркает нарочито-недовольно, хотя щёки парадоксально её рациональным мыслям розовеют, а тело с душой отзываются нежностью, и думает о том, что только благодаря ему прониклась духом Рождества. На улице стылый декабрь, но ей не хочется прятаться от него за стенами не-пряничного домика и в гордом одиночестве проводить все двадцать с лишним часа.       Кажется, Каю потребовалось поцеловать Снежную Королеву, дабы её сердце окончательно растаяло?