Марципан

      Каждый раз Люси влюблялась, но по-прежнему отказывалась верить в существование столь непостоянного чувства. Что не менее странно, она не переставала влюбляться и всегда получала взаимность – терпкую, искреннюю, долгосрочную, как в дамских романах, которые она забросила читать лет этак в десять: в них нет желанного, реального, вдребезги разбивающего все детские иллюзии. Лишь сказка, написанная глупыми взрослыми для глупых взрослых. Пошлая, кокетливо-розовая и бестолковая. Люси влюблялась и… Любила только чёртовы три дня. Бог, говорят, любит троицу, но если так, то и в Бога она отказывается верить. Если бы он существовал, то давно привёл в исполнение хотя бы одно пожелание Мод, о котором она могла ночами молиться, сцепив в замок руки и простаивая на коленях до синяков и ссадин. Истина накрепко завязана лентой тайны, что прячет от девушки лик причины происходящего с ней. Ведь каждый раз, в зеркало себя разглядывая по получасу-часу, ей попадались десятки изъянов. Десятки – потому что Люси сбивалась со счёта после шести: они уже пробивали потолок того минимума внешности, за который от неё можно было бы воротить нос. О скверном характере говорить уже и нечего, только вот не выполняет своего предназначения держать на расстоянии выстрела от неё чуть ли не каждого встречного-поперечного. А потом она встречает Марка. Он нелюдимый, а ещё живёт теперь в соседнем доме напротив её квартиры. На День всех влюблённых парень пятнал стекла угловатыми вырезками купидонов и сердец, а на Пасху усердно расклеивал зайцев с узорчатыми яйцами. Глупость и трата драгоценного времени на потеху черту на левом плече. А ещё он играет на гитаре. Между прочим, почти мастерски.

<…>

Иллюзорный выстрел. Безапелляционное попадание в мишень. Её дурацкую улыбку на лице сменяет гримаса наползающей тенью истерики, кожа на внутренних сторонах ладони прожимается в наливающиеся фиалковой кровью лунки, и Люси беспомощно комкает огрызок листа пальцами, царапая ногтями и себя, и злосчастную бумажку. С написанной на ней словами «я люблю тебя». Не чернилами – лимоном пополам с молоком. И прижженными утюгом. Романтично до тошноты. Монтгомери завидует, бьёт стену и ненавидит свою жизнь. Идея сброситься с моста становится куда перспективнее и желаннее, нежели изначально не подлежащая оспариванию участь влачить своё тело по земле в поисках особого чего-то, что под конец очередного десятилетия затянет её на дно. Марк целует её в веснушчатый нос, греет озябшие пальцы и дарит подстывшую ромашку из цветочного магазина на соседней улице. Он многого о ней не знает, например, о проклятом сердце, что отрекается от каждого недостойного. Тем более о её желании умереть. Их первая совместная ночь состоялась спустя два дня (Мод сама настояла, зачем ждать). Правда, не зашедшая дальше объятий во время просмотра сопливого кино. Может, к лучшему. Теперь Твен перебирает медиатором струны, с коих соскакивают причудливые звуки, и дивится коже на её животе. Он видит лишь верхушку айсберга, не знает его корень, а у Люси просто тело – отвратительное месиво из шрамов и сигаретных «звёзд». «Я смотрю сквозь тебя, Пока ты смотришь сквозь свой телефон, А потом уходишь с кем-то другим. Мне не нужно твое тело, но Я представляю тебя с тем другим.» Если бы они были героями французких опостылевших фильмов о любви, то Мод бы растаяла под теплом его голоса и перезвона гитарных струн. Но в реалиях её мира, где истинной любви нет места ни в одном из известных проявлений, девушка остаётся непоколебима, а чужую голову не украшает нимб-метка, указывая на исключительную особенность среди прочих романтиков-подхвостников. И сейчас ей, в общем-то, даже не жаль: чужая любовь успела набить оскомину за минувшее время. И пускай она знает, что Марк хочет любить её бесконечно — сама Люси хочет любить больше трёх дней. Но сейчас она – механизм искусного инженера. Такой бестактно ложный и заведомо ничтожный.