Аминь

      — Новую руку? — Брок смотрит на него недоверчиво и удивлённо. За его спиной Стив замирает, не донеся бекон до рта.       — Ты рассказывал мне про Тони, — поясняет Солдат, глядя на Роджерса, боясь, что его перебьют. Выражение лиц альф беспокоит его. — Того невысокого человека… с чем-то светящимся в груди. Ты сказал, что он сделает мне новую руку… возможно.       — Да, я помню, — кивает Стив. Жир с бекона, который он держит на вилке, капает на стол. — Ты хочешь, чтобы я позвонил ему?       Солдат допивает какао, осторожно наливает трясущейся от напряжения рукой себе ещё, отрицательно покачав головой, когда Брок тянется помочь. Потом молчит с минуту, копаясь в себе, надеясь, что вчерашняя уверенность всё ещё там.       — Да, — произносит Солдат в конце концов. — Да, позвони ему, пожалуйста. Не то чтобы мне срочно нужна рука, я и одной справляюсь, но… Вчера я так решил.       — Никаких проблем, — излишне беспечно, на взгляд Солдата, отзывается Стив, наконец разбираясь с беконом. — Спасибо, что сказал мне об этом, Бак.       Доедая свою порцию яичницы, Солдат думает о руке. Он смутно помнит, как обнимал Стива двумя, как держал оружие — запах пороха, приятная тяжесть, но воспоминания словно принадлежат кому-то другому. Солдат не может представить, как это было бы сейчас и в той, почившей вместе с Хозяином, жизни. Смог бы он вырваться, будь у него обе руки? Лучше бы отбивался? Пострадал бы меньше? Он снова шевелит культей, смотрит, как бессмысленно и жалко двигается обрубок, и отворачивается.       После завтрака Стив ненадолго отлучается на пробежку. Солдат помнит, что тот и раньше так делал, и усаживается на подоконник наблюдать за разминкой. Он жадно ловит полные жизни, стремительные, сильные движения альфы, перекат его мышц под тонкой тканью, блеснувшие на солнце капельки пота и думает, что у него уйдут годы на то, чтобы выглядеть не хуже. Солдат знает — сержант был в хорошей форме. Его рубашки и свитеры Солдату свободны. Баки Барнс был похож на Стива, двигался так же — изящно и плавно, словно красуясь. Солдат же самому себе напоминает деревянную марионетку, заводную игрушку — дёрганую, шумную, то слишком медлительную, то спешащую сверх необходимого, с рублеными, грубыми движениями.       Он отворачивается от окна и неожиданно ловит взгляд Брока. Вопреки тому, что думает о себе Солдат, в глазах Рамлоу нет ни жалости, ни отвращения. Броку, похоже, нравится смотреть на него. Жёлтые глаза задерживаются на лице Солдата, скользят к пустому рукаву, аккуратно подвёрнутому и подколотому булавкой Стивом, и снова возвращаются к лицу. Солдат смущённо опускает глаза, отворачивается к окну, успевая заметить стремительно убегающего Роджерса.       — Ты красивый, детка, — тихо говорит Брок. Когда Солдат вновь смотрит на него, расплавленное золото плещется у альфы в глазах. Брок щурится на солнце. — Когда-нибудь ты это вспомнишь.       Солдат таращится на него с минуту, удивлённый и расстроенный одновременно. Он не понимает, как можно забыть о том, что ты красив, если в доме есть зеркала. Он не думает, что мог бы забыть об отсутствии руки или каком-то из своих шрамов — они часть него, он носит их на своём теле. Забыть о них — значит забыть о самом себе, что, думает Солдат, даже ему, с его глупой полупустой головой, чересчур. Он не считает себя хоть сколько-нибудь красивым, как не счёл бы красивой разбитую чашку или цветок, засохший и рассыпавшийся в прах. Солдат рассказывает об этом Броку, потому что верит — альфе это важно.       — Сломанное не может быть красиво, — едва слышно бормочет он. — Его нужно починить. Привести в порядок, чтобы оно стало прежним. Чтобы снова стало красивым. Это как… как с автомобилем. Новые красивы, потому что они целые. Царапины можно закрасить, стёкла заменить, но если на таком попасть в аварию, это будет только груда металла. Никакой красоты. Одно железо. Сломанное. Я — сломан. Испорчен. Я не могу быть красивым.       Брок долго молчит. Он мнёт в ладонях полотенце так яростно, что Солдату становится страшно. Он сутулится, опускает голову, обхватывает осиротевшее плечо, с сожалением вспоминая утрату — ему хочется защититься, обнять себя. Он снова думает о новой руке.       — Идём, — наконец говорит Брок. Солдат смотрит на него удивлённо. — Я помогу тебе одеться. Хочу кое-что показать. Только оставлю записку для Стива, иначе он кинется искать нас с военной полицией…       Солдату любопытно и боязно одновременно. Он ещё не был снаружи, за территорией дома, с тех пор, как оказался здесь, но альфа выглядит таким решительным, что возражения застревают в горле.       Брок действительно помогает ему одеться: поправляет на Солдате джемпер, застёгивает куртку, очевидно когда-то принадлежавшую сержанту, завязывает шнурки. Солдату неловко, но он позволяет всё это. Отчасти потому, что понимает, что самому ему не справиться. Во всяком случае, не со шнурками. Отчасти — потому, что забота Брока ему приятна.       Закрыв калитку, Рамлоу предлагает ему надеть капюшон. Солдат, подумав, соглашается, но затем снимает — так удобнее глазеть по сторонам. Брок крепко держит его за руку, уверенно шагая по вымощенной светлым камнем дорожке.       Солдат часто дышит, ловя смутно знакомые и чужие запахи, немного замедляет шаг у других домов. Он не настолько одичал, чтобы соседние строения и их жители удивили его, но ободряет сам факт того, что вокруг их дома живёт кто-то ещё, что никому не придётся, как когда-то Старшему, скакать, загоняя взмыленную лошадь, за сомнительным и старым целителем к другой общине, и всё равно опоздать. Солдат чует запах дыма, слышит собачий лай и чей-то смех, и ему становится немного спокойней при мысли о том, что они не одни, что их не окружают километры и километры глухого леса. Пусть даже он теперь знает, что вопреки всему, что рассказывали люди, никаких чудовищ там не водилось, часть напряжения отпускает от того, что вокруг него — них — тоже кто-то живёт.       Брок сворачивает с дороги на неприметную, бледную тропку, застенчиво прячущую часть себя за холмом. Солдат осторожно спрашивает, куда они идут — едва ли он боится, что Брок заведёт его куда-то в глушь и что-то сделает с ним, но всё же… Однако Рамлоу не отвечает, лишь прижимает Солдата к себе безруким боком, с уверенной силой сжимая его ладонь. Солдат покорно идёт за ним следом.       Они шагают ещё около часа. Солдату становится жарко, и он, как следует это обдумав, расстёгивает куртку, зажав верхнюю пуговицу зубами. Становится легче. Он подставляет лицо прохладному ветру, и тот немедленно хватает его за волосы, ерошит, бросает их на лицо, тянет назад. Солдат улыбается как умеет. Он ловит запах Брока, просит немного замедлить шаг и любуется пейзажами, невольно вспоминая то утро, когда альфы пришли за ним. Ему и там нравилось просыпаться раньше всех. Теперь в этом, похоже, нет никакого смысла — у Солдата всегда полно времени для себя, если он этого захочет. Ему сложно представить, но, вероятно, попроси он — альфы без вопросов оставят его наедине с самим собой. Для этого не нужно выкраивать часы. Солдат подстраивается под уверенный шаг Брока, и по едва протоптанной среди травы тропинке они огибают холм.       На поляне, заросшей густым кустарником, возвышается старый, давно заброшенный дом. Значительная часть его западной стены обрушилась, по-видимому, давно, оставив в теле дома неаккуратную, заросшую мхом рану, из которой, как грубо оборванные мышцы, любопытно торчат пробравшиеся внутрь сосны. Крыша местами прохудилась, и на ней тоже проросли разные маленькие деревца. Окна кто-то неравнодушный аккуратно заколотил досками, почти без просветов, словно то, что скрывал дом, не предназначалось для посторонних глаз, а крыльцо и когда-то красивую лестницу густо заселила трава и редкие, неуверенные и долговязые детёныши кустов. Если не считать этого, дом сохранил своё величие. Растения оккупировали каменную лестницу, цепляясь за нанесённую ветром почву, но львов у её основания не тронули, и те по-прежнему глядели на гостей внимательными, прищуренными глазами, предупреждающе приоткрыв рты. Величественные колонны не треснули, не покосились, всё так же невозмутимо держа на своих плечах останки крыши, и Солдат, отдавая дань уважения их стойкости, подойдя, осторожно касается одной ладонью. Ажурная резьба на фризе облупилась, флюгер на маленькой башенке печально провис на одну сторону, но за исключением западной стены и мрачных, слепых проёмов заколоченных окон, дом внушает некий трепет перед ним, как перед прошедшим огонь и воду старым солдатом с мрачноватыми шутками. Ни время, ни вандалы не изуродовали его и не попрали его величия, и даже растения посягнули разве что на крышу и крыльцо.       Брок молча наблюдает, как Солдат осторожно поднимается по ступеням, бродит по террасе, заглядывает в образовавшийся проём в стене и только одним глазом — в сад позади дома, заросший, заброшенный и одичавший, медленно поглощающий вздымающиеся тут и там статуи и фонтаны. Солдат, в свою очередь, старается перемещаться тише, будто на кладбище. Он отчего-то уверен, что в доме никто не погиб, но даже разговаривать вполголоса здесь не хочется. Дом тихо и одиноко умирает на своём ложе из палых листьев и осколков кирпича. Нарушать его покой и уединение Солдату совестно.       — Что здесь случилось? — спрашивает он, найдя на обломке кирпича смазанные следы копоти. «Беги, сержант!»       — Жандармы решили, что произошёл взрыв газа, — поясняет Брок. — Дом принадлежал последнему потомку каких-то богачей, и после этих разрушений — как видишь, целую стену снесло — тот не захотел возиться с ремонтом, закрыл дом и уехал. В какой-то момент он проиграл все оставшиеся деньги в карты, и за долги кто-то доделал то, с чем не справился взорвавшийся баллон с газом.       — Значит, теперь дом ничей? — с грустью спрашивает Солдат, поглаживая по морде каменного льва.       — Насколько мне известно, пару месяцев назад кто-то выкупил его и собирается ремонтировать, — усмехается Брок, наблюдая за ним. — Так что мы с тобой сейчас находимся на частной территории и нарушаем закон. Роджерсу только не говори.       — Хорошо, — безропотно соглашается Солдат. Он помнит, что Стив всегда переходил дорогу строго в отведённых для этого местах, всегда оставлял официантам на чай, а после того, как они официально стали парой, не забывал открывать перед Солдатом дверь. Стиву бы не понравилось, что Рамлоу привёл его сюда, но Солдату Дом симпатичен.       — Тебе нравится здесь? — негромко спрашивает Брок, внимательно глядя на него.       Солдат кивает. Ещё как нравится.       — Дом красивый, — говорит он.       — Несмотря на то, что он старый и местами разрушенный?       Солдат осматривается, скользит взглядом по огрызкам кирпича и каких-то частей интерьера в траве, по едва виднеющейся в полумраке мебели, по дырявой крыше, и вновь кивает. Да, он всё равно находит, что Дом красив. Немного ремонта там и здесь, немного заботливых рук — и всё будет в полном порядке.       Они возвращаются к крыльцу и львам, и Брок привлекает его к себе. Солдат прижимается спиной к его мерно вздымающейся груди и наблюдает, как какая-то мелкая птичка усаживается на накренившийся флюгер. Альфа кладёт ладонь на его щёку и снова целует — не так горячо и жадно, как ночью, но Солдата всё равно пробирает дрожь нетерпения. Брок не удерживает его, когда он пытается отпрянуть то ли от смущения, то ли от страха, и шепчет Солдату на ухо, пуская волну мурашек до самых ступней:       — Ты тоже красивый, детка. Тебя потрепало, ты провёл семь лет не в лучших руках и потерял былую форму, но чтоб у меня грибы на заднице проросли, если это означает, что ты перестал быть собой, перестал быть… привлекательным для меня. Для нас. От всего того, что с тобой приключилось, мои чувства и Стива тоже не изменились, ясно?       Солдат отрешённо кивает, широко распахнутыми глазами глядя на Дом, на его разодранный взрывом бок, на дырявую крышу и гордых львов, охраняющих развалины. Это так очевидно и в то же время невероятно сложно. Они — Солдат и этот старый Дом — очень похожи. Они достались плохим Хозяевам (от этой мысли он вздрагивает), тем, кто о них не заботился. Дом вовсе бросили, когда он оказался неспособен служить жильём. Солдату хотя бы пытались помочь. Но, возможно, с новыми владельцами у них обоих появился шанс. Солдат чувствует шеей горячее дыхание альфы и жар его тела — спиной. Он вспоминает, как Брок прижимался к нему во сне, вспоминает поцелуй и Стива, крепко державшего его в своих руках. Солдат дрожит, понимая, что именно хотел показать ему Брок.       — Ты думаешь… — хриплым, надломленным голосом произносит он. — Думаешь, меня можно починить?       — Слово мне не нравится, но я знаю, что ты можешь быть в порядке, — отзывается альфа, и его ладони на талии Солдата сжимаются чуть крепче.       Их встречает обеспокоенный Стив. Он успел смыть пыль и пот и пахнет мылом. Солдат, помявшись под его взглядом, обнимает первым, трётся щекой и целует — тоже первым, как это делал сержант, но не потому, что хочет к нему вернуться. Солдату просто хочется это сделать. Действует он не так решительно, не прижимается так откровенно, молчит, но Стив задыхается от неожиданной, острой радости, болезненной нежности и долго не отпускает Солдата от себя. В их поцелуе нет прежней всепоглощающей собственнической страсти. Он напоен радостью воссоединения, спокойным счастьем альфы и лёгкой неуверенностью Солдата. Брок, понимающе усмехнувшись, тихо проскальзывает в кухню, оставив их в прихожей. Солдат тут же чувствует, что обделяет вниманием второго партнёра, но Стив успокаивает его, мягко удержав, зарывается пальцами в волосы, чуть тянет, и неожиданно для самого себя Солдат отзывается тихим вздохом. Глаза Роджерса темнеют, но он держит себя в руках, отпускает, даёт прийти в себя. Затем заботливо спрашивает:       — Ты голоден?       Солдат на удивление сильно хочет есть. Он кивает и сидит едва ли не у Брока на коленях, пока Стив наполняет его тарелку.       После обеда его клонит в сон. Он зачем-то сопротивляется, сидит над книгой едва живой. Брок, матерясь, гонит его в постель, и в противовес грубым словам со всей возможной нежностью поправляет одеяло, открывает окно и гладит по щеке.       — Спи, — хрипло говорит альфа. Солдат изучающе глядит на него из-под ресниц. — Мы разбудим тебя, когда придёт Эрскин.       Солдат послушно закрывает глаза. Он хочет притвориться спящим и послушать разговоры альф, но засыпает внезапно и крепко, и не просыпается, когда Стив подкрадывается к двери, и долго смотрит на него грустными глазами.       Эрскин пахнет медицинским спиртом и одеколоном. И действительно оказывается человеком. Солдат некоторое время наблюдает за ним из-за широкой спины Стива, пока Брок варит кофе. Доктору Эрскину, должно быть, за шестьдесят. Солдату странно думать о том, что тот лишь ненамного старше Брока, но в волосах Рамлоу только-только начали проглядывать седые пряди, и то, кажется, больше из-за стрессов, нежели из-за возраста. У Авраама Эрскина и волосы, и борода — белые.       Солдат находит его не опасным. Он, наконец, садится за стол, пожимает доктору руку — тот уверенно и сильно сжимает его ладонь.        — Вы хотите, чтобы кто-то из ваших партнёров был рядом? — спрашивает Эрскин, поблагодарив Брока за кофе. — Полагаю, вам так будет спокойнее.       Солдат отвечает не сразу, но никто не подгоняет его. Он думает, что, пожалуй, на самом деле будет чувствовать себя увереннее, если рядом будут альфы. Оба. Они нужны ему оба. Солдат думает, что хочет держать кого-то из них за руку, хочет иметь возможность получить успокаивающее прикосновение или взгляд. Он кивает.       — Наверное, я хочу, чтобы присутствовали оба. Так можно?       Он не успевает приготовиться к отказу, внутренне подобраться, настроиться держать свой страх под контролем, насколько это возможно. Но Авраам Эрскин улыбается — так, будто ждал этого.       — Совершенно ничего не имею против. Где вам будет удобнее, мистер Барнс?       Он выбирает спальню. Солдат усаживается на кровать, сжимая обезображенное плечо рукой, чувствуя себя неуклюжим, неловким и неуместным. Ему нравится Эрскин — он не похож на Хозяина, вообще не похож ни на одного известного Солдату человека, но сам факт необходимости осмотра пугает.       Стив усаживается рядом с ним, кладёт тяжёлую руку на плечо. Солдат благодарно прижимается к ней щекой.       Доктор просит его снять рубашку. Это ожидаемо, Солдат знает, что без этого не обойтись, но всё равно крупно вздрагивает, услышав вежливую просьбу. Раньше эти слова звучали резко, требовательно, Солдат становился на колени, дрожа всем телом, и вскрикивал не своим, высоким голосом, когда хлыст в первый раз жалил его тело, или испуганно выдыхал, опускаясь грудью на землю, ощущая на своей щеке перепачканный грязью сапог.       Его никто не торопит. Снова. От этого ожидание не становится менее густым, звенящим, не давит слабее. Солдат не может разжать пальцы, конвульсивно стиснувшие верхнюю пуговицу. Ему помогает Стив. Альфа касается его подрагивающих плеч, заглядывает в лицо, и медленно, давая Солдату осознать происходящее, снимает рубашку с него, и неловко держит её в руках.       — Сержант Барнс, — Эрскин вздыхает — устало, печально даже. Не раздражённо. Солдат поднимает глаза на него. — Вы больше не там. Где бы вы ни были, того места больше нет. Я готов поверить во многое, но не в то, что ваши мужья когда-нибудь допустят, чтобы всё случившееся с вами повторилось. Вы в безопасности. Я хочу только помочь.       Ему дают уложить эти слова в голове. Стив поглаживает перепаханную вдоль и поперёк кожу на его плече, Брок молча наблюдает со стороны. Солдат думает, что он сам вполне мог бы снова вляпаться во что-то, испортить всё с таким трудом восстановленное в нём за эти дни. Но альфы будут держать его. Они не оставят его одного и присмотрят, чтобы никто не причинил ему боли. По крайней мере, Солдату очень нравится об этом думать.       Он вспоминает, какой звериной яростью наполнилось лицо Стива, когда он взглянул на Хозяина, вспоминает, как бережно Брок прижимал его к своей груди, пряча от чужих ядовитых взглядов за своей широкой спиной.       Да, пожалуй, он мог бы попытаться пересилить себя ради них, воскресить остатки мужества в своём сердце. Он мог бы потерпеть несколько минут. Эрскин может помочь починить его — для них.       Сперва он задаёт вопросы. Много вопросов. Не беспокоит ли Солдата что-нибудь? Нет ли у него головных болей или болей в животе? Не страдает ли он одышкой или обмороками? Были ли переломы, как давно и какие именно? Эти шрамы — откуда они? Как долго заживали? Как лечили раны? Чем болел Солдат за эти семь лет? Как он питался?..       Он помнит не всё, но никто не сердится, когда вместо ответа он немо и напряжённо таращится перед собой. Эрскин не хвалит и не ругает его. Он внимательно выслушивает и записывает ответы в небольшой коричневый блокнот, иногда уточняет, но тут же отступает, если Солдат начинает паниковать. Стив всё время находится рядом, и время от времени они переглядываются с Броком. Рамлоу молчит, но не упускает ни единого слова. Он переводит внимательный взгляд с доктора на Солдата и обратно, будто сверяя что-то в своей голове. Солдат хочет прислушаться к его эмоциям, но он весь сосредоточен на том, чтобы дать как можно более полный ответ на каждый вопрос. Ему кажется, это очень важно.       Он успевает провалиться в свою прошлую, совсем недавно померкшую жизнь, и ощущает это снова. Задача. Миссия. Отчёт о выполненном. Но затем Стив, будто почуяв, чувствительно сжимает его плечо, поглаживает покрывшуюся мурашками кожу, тянет за собой в настоящее. И Солдат выплывает.       А затем Эрскин спрашивает о той его части, которую люди старательно загоняли как можно дальше, били как можно больней, чтобы не смела показаться, не смела оживать. Эрскин спрашивает о волке.       Солдат замирает, задерживает дыхание, напрягается каждой мышцей. Услышанное от Стива мешается с тем, о чём семь лет толковал ему Хозяин. Солдат вдруг начинает сомневаться, что из этого правда, чудовище, волк — перенимает его волнение. Хочется оскалить зубы и зарычать, и где-то внутри Солдата и впрямь рождается глухой, прерывистый и хриплый от долгого молчания рык. Брок смотрит на него, шумно выдыхает, Солдат спиной ощущает ответную вибрацию в груди Стива. И вдруг успокаивается. Он чувствует это всей своей двойственной сутью — столкновение воль, всплеск энергии, чужое покровительство — приятно тяжёлое, незримое одеяло. Эмоции альф будто витают над его головой, не давая скользнуть во мрак минувших семи лет.        — Минуту, — Эрскин поднимается, достаёт из своего чемодана жестяную банку и маленькую ложку. Серебряная, думает Солдат. Затем доктор насыпает немного какого-то порошка из банки в стакан с водой, который принёс для Солдата Стив, долго размешивает и протягивает ему. — Выпейте, не пугайтесь. Это поможет немного успокоиться.       Он с сомнением разглядывает мутно-зелёную воду, ловит запах сушёных трав, оглядывается на альф — спросить разрешения — и осушает стакан в несколько долгих глотков. На языке чуть горчит, но в горле остаётся сладковатый привкус.       Почти сразу, как только он ставит стакан на тумбочку у кровати, приходит странная расслабленность. Хочется опустить плечи, разжать стиснутую до впившихся в кожу ногтей ладонь, прикрыть глаза. Солдат ощущает, как укладывается в желудке прохладная жидкость, и медленно, неохотно расслабляются мышцы. Вибрирующий страх холодным мокрым комком шлёпается куда-то в живот и там затихает. Солдат смотрит на серебряную шевелюру Эрскина сквозь полуприкрытые веки, чувствует тёплый взгляд Брока. Он думает, что хочет немного этого зелёного порошка себе.       — Мистер Барнс? Всё в порядке?       Он кивает. Да. Он готов отвечать.       Перевоплощался ли он в общине? Несколько раз, в самом начале. Ему запрещали это делать, и он перестал. Были ли у него течки? Как часто? Солдат крупно вздрагивает. Он не сразу понимает, о чём идёт речь. Да, были. Совсем редко и недолго. А до того, как он оказался там, как регулярно они проходили? Он молчит, нервно заправляет за ухо волосы, и качает головой. Он не помнит. Были ли у него беременности — удачно завершившиеся или прерванные? Наверное, будь у него дети, он бы не забыл об этом. Нет, кажется, не было.       Солдат ощущает короткий, но сильный чувственный всплеск, и по очереди смотрит на обоих своих альф.       Что-то не так? Он ответил неправильно? Он без слов спрашивает об этом их обоих, но добивается лишь неопределённого покачивания головой. Брок смотрит себе под ноги, будто его глаза могут сказать Солдату больше, чем хотелось бы. Стив едва ощутимо касается губами его волос.       Что-то не так. Он решает спросить об этом позже, когда они останутся наедине.       Эрскин задаёт ещё несколько вопросов и просит разрешения осмотреть левое плечо. Солдат немного напрягается, но позволяет. Он невольно вздрагивает, когда тёплые, чуть шероховатые пальцы касаются кожи, чуть слабее ощущаются на шрамах, несильно давят, проходятся до самой лопатки.       — Не болит?       — Иногда… — голос хрипит, не слушается, но Солдат продолжает. — Иногда мне снится… всякое. Как я потерял её. Ненастоящие воспоминания. Это был взрыв. Давно. До семьи. Порой я чувствую её… как будто она ещё есть. Могу коснуться. Раньше болело, как будто рана свежая. Когда снег, болит.       — Это не страшно. Возможно, такие фантомные ощущения никогда полностью не пройдут, но вы не должны их пугаться. Вероятно, скоро вы получите свой протез. Обычно после этого становится легче.       Солдат думает о новой руке, пока доктор осматривает другие его шрамы и места переломов, пытается вспомнить, как выглядело его кольцо, и вытаскивает наружу неожиданно яркий образ. Два широких серебряных обруча с крохотными, неприметными камешками по центру, сложная резьба — лес, и горы, и животные в стремительном движении, того и гляди — сорвутся и бросятся прочь. Он вспоминает это так живо, что удивляется, не обнаружив на положенном месте ни кольца, ни даже руки.       Но это его почему-то не расстраивает. Солдат пытается вообразить себе новую руку, но понятия не имеет, как изменились протезы за время, на которое он выпал из жизни. Быть может, теперь их научились делать совсем неотличимыми от живых кожи и костей.       Напоследок Эрскин по очереди светит ему в каждый глаз странным круглым прибором, и просит Солдата не жмуриться. Он покорно глядит в круглое яркое жёлтое око, и вытягивает руку, когда просят, и только потом слышит, зачем.       — Мне нужно будет взять у вас кровь, мистер Барнс.       Солдат прикладывает усилия, чтобы не отшатнуться. Он глядит на доктора исподлобья, чувствует, как возвращается напряжение. Стив замечает это. Альфа кладёт тёплую ладонь ему на талию, заставляя дёрнуться, но совсем не от страха, и негромко поясняет:        — Кровь расскажет о состоянии твоих внутренних органов, Баки. Мы не можем осмотреть их, как раны на коже, поэтому нужно взять немного крови, чтобы понять, всё ли с тобой в порядке. Ты можешь не смотреть, вот, давай, отвернись…        Он соглашается, прячет лицо на плече у Стива. Не думает, что (вновь) вынесет вид собственной крови, дрожит, ощутив укол в сгиб локтя, и не смеет поднять головы, пока не слышит успокаивающее «всё, Баки, уже всё» над самым ухом.       Эрскин улыбается, встречая его взгляд, и Солдата тянет улыбнуться в ответ.       — Вы отлично держались, — говорит доктор, когда Стив помогает Солдату одеться. — У вас всё будет хорошо. Вы не одни — и это важнее всего.       Они вновь пожимают друг другу руки. Ладонь Солдата слегка подрагивает. Он провожает доктора до двери, слушает негромкие разговоры в кухне и прихожей, но не может разобрать слов. Ему кажется, что подслушивать неприлично, но затуманенная лекарством часть его разума убеждает, что если речь идёт о нём самом, то немного «погреть уши» не возбраняется. Солдат разглядывает едва заметную бурую точку на предплечье, напрягает и расслабляет руку, но боли не ощущает.       Он лениво плетётся на балкон, опускается в широкое плетёное кресло, похожее на те, что на террасе, и наблюдает, как Эрскин усаживается в пыльный тёмно-зелёный автомобиль. Солдат провожает его взглядом, пока тот не скрывается в отдалении, и сидит до тех пор, пока из воздуха не пропадает рокот его двигателя.       Солдат трогает левое плечо, цепляет кончиками пальцев борозды шрамов, и думает, что всё прошло не так плохо, как он ожидал. У него почти получилось держать себя в руках, он, как мог, отвечал на вопросы, позволил трогать себя. Оба его «якоря» были рядом, и ему удалось удержать красные сны внутри своей больной головы. Пожалуй, он мог бы спуститься и съесть немного сиропа, без хлеба. Мысль об этом ободряет его, но ещё Солдат хочет спросить… хочет знать, почему тот вопрос Эрскина заставил альф поволноваться. Неужели у них могли быть… Солдат чувствует, как холод растекается от затылка к ногам. Он прислушивается к себе, боязливо, как в глубокий и тёмный овраг, заглядывает в свою память.       Нет. У них не было детей.       Но эта мысль не отпускает. Солдат вспоминает качели на террасе, и что сержант бросил курить, хотя оставил во внутреннем кармане начатую пачку сигарет. Что-то во всём этом не даёт ему покоя, и внизу живота вдруг поселяется эхо, давний отзвук чего-то пугающего, какого-то пережитого в самом начале страха, но — он осознаёт это внезапно очень чётко — не за себя. Боль — острая, режущая, но ненастоящая — на миг сгибает Солдата пополам. Он хочет крикнуть, не может, а когда голос возвращается, эхо пропадает, зарывается в глиняные черепки воспоминаний. Солдат не спешит доставать его.       Он слышит быстрые шаги на лестнице, на несколько мгновений ощущает стыд — он опять заставил их поволноваться. Но его занимает другое. Ему нужно знать.