***
Dry my eyes so you won't know Dry my eyes so I won't show I know you're right behind me And don't you let me go, let me go tonight Don't you let me go, let me go tonight Don't you let me go, let me go tonight Don't you let me go, let me go tonight Don't you let me go, let me go tonight Don't you let me go, let me go tonight — Lykke Li «Tonight» — В баре темно и душно. Музыка такая громкая, что не слышно собственных мыслей. То, что надо. Жарко, как в аду. Толя бывал в аду, знает, с чем сравнивает. У Толи на языке горчит вкус только что выкуренных сигарет, в голове пусто от алкоголя. Толя танцует. Ему, вообще-то, нравится танцевать, двигаться в ритме заводных песен, громко подпевать (и похер, если не знаешь слов), прижиматься своим телом к кому-то другому, Толе всё равно к кому. Толя играет за обе лиги. Толе через полгода будет тридцать шесть. Девять из которых он провёл на фронте. Ещё год назад от громких звуков он ловил вьетнамские флешбэки: ему казалось, что он снова в окопах, тащит на себе полумёртвых товарищей, держит руками вывалившиеся у кого-то кишки и даже не боится умереть. Толя знает, что иногда смерть предпочтительнее. ПТСР шло за ним по пятам, а вместе с ним панические атаки, бессонница и тяжкий груз вины. Лица тех, кого он не успел спасти. Лица тех, кого спасти было недостаточно. Сейчас он танцует и ему кажется, что в окопах был кто-то другой. Не он. Он замечает мужчину не сразу, но зато после не может отвести глаз. Он не красивый, но что Толя вообще знает о красоте? Что вообще значит красота, когда тебя привлекает кто-то? Мужчина танцует плавно, но не всегда в такт, будто в его голове играет другая музыка. Толе кажется, что он отдал бы всё, чтобы узнать, какая именно. Толя двигается к нему через толпу, и когда оказывается достаточно близко, вдыхает тяжёлый и пряный запах его пота, смотрит, как футболка натягивается на его теле, как мокрые волосы хлещут его по лицу. Толя как будто бы не дышит. Нет ничего проще, чем прижаться к нему вплотную. Положить руки на его горячие бёдра, будто они всегда там и были. Ткнуться носом ему в шею, где пульс скачет как бешеный. Он податливый, извивается в его руках, не прекращая танцевать. Позволяет трогать себя, гладить, лизать шею. Людям вокруг удивительно безразлично, что происходит между ними. Когда музыка становится более спокойной, он оборачивается, смотрит на Толю прямо и без капли стеснения, лижет капризные губы. Толя больше читает по ним, чем слышит: — Пошли, — и мужчина тянет его за собой к туалетам. Едва они закрывают за собой дверь кабинки, как Толя кидает его к стене, жадно целует, грубо сжимая в своих руках. Мужчина стонет, трётся своим стояком об его, и Толе сносит последние тормоза. Он быстро и неаккуратно расстегивает ширинку мужчины, почти рычит, когда понимает, на том нет белья, и обхватывает его член ладонью. Он не знает, не помнит, когда тот успел сделать то же самое с его штанами, но его бросает в неконтролируемую дрожь, когда он чувствует, как тот нежно, но крепко оголяет головку его члена, как стонет ему в губы, как хватается за его плечи свободной рукой. Они дрочат друг другу в едином ритме, размазывая по членам естественную смазку. Толя смотрит мужчине в глаза, кусает его в губы и не думает больше ни о чём. Кончают они почти одновременно. Мужчина утыкается лбом его в плечо и дышит так, словно только что пробежал марафон. Толя гладит его по волосам, целует в висок. Они разлепляются через пару долгих мгновений, чтобы привести себя в порядок и выйти из клуба. Они идут по улице, мужчина предлагает ему сигареты и Толя кивает, соглашаясь. Они закуривают, а Толя не знает, что сказать. Мужчина, похоже, таких проблем не имеет: — Я обычно не хожу по туалетам с первым встречным. — Предпочитаешь дрочить кому-то в другом месте? — Толя думает, что тот обидится, или разозлится, но он вдруг улыбается, и вот теперь Толя точно теряет дар речи. — Да, например, в своей квартире. — Я готов поехать прямо сейчас, — Толя действительно готов. За ним — хоть куда. Мужчина смеётся, тихо и красиво. Качает головой: — Я даже имени твоего не знаю. — Толя, — Толя протягивает руку. Мужчина жмёт её, смотря на Толю странным, немигающим взглядом. — Приятно познакомиться, Толя. Спасибо за вечер, я бы правда рад продолжить, но мне на работу завтра надо с утра, — отпускать его руку не хочется, но мужчина настойчиво, и как будто с сожалением прекращает рукопожатие. Толя хмурит брови: — Может, дашь номер телефона? — мужчина закатывает глаза. Но улыбается: — 1266. — Это даже не похоже на номер телефона, — Толя качает головой. Он не понимает мужчину, хотя и хочет. В жизни Толи нет места ужимкам. Да — да, нет — нет. Никаких игр. Но мужчина играет, и Толя, не зная, почему, принимает его правила. — Есть только такой. — Давай я хотя бы тебя провожу до дома. — Не надо, Толя. Пока! — он поворачивает в сторону метро. Толя чувствует себя так, словно ему вырвали сердце. — Ты не сказал, как тебя зовут! — кричит он ему в след. Мужчина оборачивается, и, улыбаясь, отвечает: — Так, как тебе нравится!***
Утром Толя предсказуемо не может встать. Он много выпил и мало поспал. Не самое лучшее, конечно, но зато уснул без задних ног и снотворного. Его психотерапевтка будет крайне недовольна, если узнает, что он опять нарушил схему лечения. Она будет ещё больше недовольна, если узнает, что он проебал групповое занятие. Толя пытается убедить себя, что ему не всё равно. Из года в год у него не получается. Он собирается методично, по отработанной схеме. Запустить кофемашину, вытащить из мультиварки кашу. Быстрый душ, не холодный, как обычно (спасибо тому незнакомцу за хорошее окончание толиного выходного дня, хотя, зная его имя, он уже, получается, вроде как знакомый, так?) Почистить зубы, начисто выбриться. Позавтракать, выпить таблетки, под бубнёж телевизора допить кофе, выйти из квартиры, заперев дверь. Сфотографировать на телефон, чтобы когда на работе ему снова покажется, что он забыл закрыть квартиру, убедиться, что это не так. Всё чётко, слажено. Правильно. Так душно, что хоть вены режь. Толя знает, как надо. Толя уже пробовал. В этом районе нет школ, он специально такой выбрал, когда переехал. Но дети есть везде. Толя в лифте едет с соседскими мальчиками. Одному десять. У него тёмные волосы и будто бы выжженные глаза. Толя глубоко дышит. Мальчика зовут Петя, он часто гуляет с собакой и младшим братом во дворе, куда выходят окна Толи. Мальчик часто хмурится и не ладит с математикой. Мальчик вообще мало с кем ладит и почти всегда один. Толю с мальчиком ничего не связывает, даже схожий тандем обязанностей и одиночества. Мальчик похож на собственного сына Толи. Который вот уже три года как умер. Толя никогда не опаздывает на работу. Приходит заранее, чтобы без спешки переодеться в халат, обойти своих пациентов. Толе не надо переживать, что за время его отсутствия с ними что-то случится — кроме него в больнице работают и другие отличные врачи, но Толя никогда не умел никому доверять. Толя — хирург, лучший в этой больнице, может, и в городе. Толя оперирует даже тех, от кого отказались, потому что безвыходные операции — это только для других безвыходные, не для Толи. Для Толи это шанс оправдаться, перед собой. За то, что не спас самого главного пациента. Закончив с обходом, Толя подходит к стойке медсестёр. Сегодня работает Света, и это хорошо, потому что с ней Толя может нормально общаться. Нормально — это, значит, говорить больше двух слов, не хамить и не делать такое лицо, будто ему физически больно от общения. Света не жалеет его, как все. Не ненавидит. Свете до Дятлова нет никакого дела, если он только не забывает сдать отчётность. Толя и не успел сдать отчётность. Такого вообще ещё никогда не случалось. — Доброе утро, Анатолий Степанович, — улыбается Света. Света только пришла, сменила Люсю — старательную, умную, но слишком стеснительную. Толя мог бы, наверно, и с ней нормально разговаривать, но она шугалась одного его вида. — Что-то вы рано. Даже раньше обычного. — Хотел посмотреть Потапова, — Дятлов перебирает истории болезней. Он уже взял те, что ему были нужны, так нельзя делать, но кто Дятлову указ, скажите пожалуйста? Тем более он там ничего не исправляет и потом возвращает на место. С упомянутым Потаповым вообще вышла интересная история — его вёл Брюханов, но потом, очевидно, что-то не заладилось, и оперировать пришлось Дятлову. — Вчера с ним было сложно. — Не знала, что вам бывает сложно, — Света лукавила. Она видела, как бывает сложно Дятлову. Не раз будила его, уснувшего прямо на полу операционной, отводила в сестринскую, давала выпить чаю и не разрешала никому будить его, пока он не проспит нужные восемь часов. — Брюханов вчера на себе волосы рвал. — Такую шевелюру жалко портить, — меланхолично ответил Толя, хотя в душе он ликовал. Брюханов был хуже, чем раковая опухоль. Ту хоть удалить можно было, а этого… — А он и не на голове, — заговорщически зашептала Света. Дятлов усмехнулся. — Тогда не жалко. Есть какие-то новости? Кроме плешивой нынче жопы Брюханова? — Новый хирург. — Дятлов аж захлопнул очередную историю болезни. Эти «новые хирурги» были хуже Брюханова. Самомнения — выше крыши, зато как работать, так рыльце в пушку. Увидев его реакцию, Света поспешно уточнила, — Этот нормальный. Пришёл, лишнего не болтал, попросил крепкий чай и показать, что тут и как. Вчера первая смена была. Ещё не ушёл, кстати, может, увидитесь. — Что-то не очень хочется, — честно признался Дятлов. Света улыбнулась. — Социализация, Анатолий Степанович, сама себя не социализирует. — Если я её буду социализировать, она вообще социализацией быть перестанет. — Ваша правда, — грустно кивнула Света. Она не спорила, знала, что с Дятловым это бесполезно. Поэтому Зинченко сменила тему, — Новичок проставляться будет. В пятницу. Всех приглашал. Будете? — Нет, — Дятлов не ходил на встречи. Большое количество людей вводило его в состояние, которое он сам называл истерическим анабиозом. А идти на встречу с новым вообще не хотелось — кто знает, кого им опять прислали. Тем более, Дятлова бесила эта показушная радушность — звать всех, кого не попадя, откуда такая доверчивость? Того же Дятлова взять даже. Если новенький бы его знал, хрен бы он его пригласил. — Ты же знаешь, что я не хожу никогда. — Я не перестаю надеяться. — «Забудь надежду всяк сюда входящий», — продекламировал Дятлов. Света криво изогнула бровь: — Над вашим кабинетом надо такую табличку повесить. Сегодня сделаем. Кровью напишем. — Дятлов улыбнулся, отходя. Света вслед крикнула, — Я видела, что вы улыбнулись! — Тебе никто не поверит! — не смотря на сказанное, Толя грустно, но улыбнулся. Он успел выпить чай и переброситься парой слов с Володей Пикаловым — местным патологоанатомом, когда у обоих задребезжали пейджеры. Они, не убирая ничего за собой, ломанулись в приёмную. Пробегая по застеклённому коридору из одного корпуса в другой, Толя краем глаза увидел нескончаемый рой машин скорой помощи. Пикалов, на ходу печатая кому-то сообщение, сказал: — Попили чайку, бля. Взорвался газ в доме. Это он узнал от Светы, которая едва успевала помогать с капельницами и распределять пострадавших. Толя, не мешкая, краем глаза оценивая ситуацию, пошёл в операционную. Там его ждали анестезиолог Саша Акимов и Лёня Топтунов. Топтунов — слишком уж умный и дотошный, но несмелый, что перечёркивало все его заслуги, тоже был хирургом. Он вроде бы как был под начальством у Дятлова, чему никто из них был не рад. Дятлов, быстро вымыл руки с йодом, надел маску и халат, хмуро посмотрел на время — десять утра, и подошёл к столу. — Осколочное ранение в живот. Потеря крови, уже принесли и поставили. — Мой муж, — неясно сказала женщина. На вид ей было около тридцати пяти-сорока. На лице ещё можно было увидеть так никем и не смытую маску для лица, — где он?.. — Дышите глубже, — скомандовал Саша. Дятлов осмотрел рану — не ужасно, но и не отлично. Жить будет. Акимов надел ей на лицо маску. Дятлов молился, чтобы наркоз быстрее сработал. — Он был со мной… — под маской было почти не слышно, но почти не считается. Дятлов и Саша переглянулись. Надеяться на лучшее они перестали ещё в первый год работы. Лёня, только этой весной закончивший учёбу, такой полезной привычки не имел. Поэтому сказал, наклонившись к женщине: — С ним всё хорошо. Не переживайте, — женщина вряд ли его слышала — Саша был хорошим анестезиологом, но Лёня всё равно ждал, пока её глаза закроются. Только после этого он вернулся на место. Заметив, как на него смотрит Дятлов, он сказал, — Я понимаю. Но ей так легче. — Ей будет легче без половины раковины в брюшной полости, — ответил Дятлов. Саша смотрел на него с опаской, но Толя знал, что в этом вопросе они с Акимовым солидарны. — А не от слов. Всё, начали. К обеду Дятлов провёл семь операций и перекочевал в операционную побольше, куда свозили всех из категории «проще подождать и отвезти к Пикалову, чем подлатать». Дятлов с Пикаловым делиться не любил, не из-за того, что они с Володей часто ругались, а из-за профессиональных разногласий. Дятлов потерял счёт времени. Так всегда с ним происходило в такие моменты. Он не слышал и не видел ничего, только резал, сшивал, снова резал и снова сшивал. Его психотерапевтка считала, что Толе необходима методичность. Вряд ли она имела в виду его работу, но чем клепать людей хуже, например, вышивания крестиком? Ничем. Он только залатал старика, которому не повезло выйти покурить на балкон, когда двери операционной распахнулись и санитары ввезли ещё одного пострадавшего. Делов-то, да только за каталкой, на ходу, шёл хирург, не просто шёл, а ковырялся в бочине у лежачего. Дятлов даже на секунду отвлёкся от работы. Хирургу, казалось, не было никакого дела, что каталка была в движении, что вокруг, кроме него, есть ещё кто-то. Как будто это всё — ерунда, не стоящая того, чтобы обращать на неё внимания. Лицо хирурга было скрыто под маской, халат был обрызган кровью. Выглядело впечатляюще. Каталку пристроили напротив стола Дятлова, и тот, хотя до этого момента такого с ни не случалось, нет-нет, да смотрел, как работает новый хирург. Толя понял, что, скорее всего, это и есть тот новенький. Потому что никто из тех, кого Дятлов знал, не умел, да и не стал бы оперировать на ходу. — Ксюх, дай-ка другой скальпель. Ага, мерси, — новичок, на пару с Оксаной, которую «Ксюхой» вообще никто не называл, вытаскивал что-то, отдалённо похожее на куски бетона из пострадавшего. Оксана, резвая и собранная, что-то ему сказала, и новичок весело рассмеялся. Дятлов поморщился. Было же самое время для шуток! Лучше и придумать нельзя. Толя рассердился. На новичка, на себя, что так реагирует на незнакомого человека, на Игоря Киршенбаума, который криво накладывал шов. — Это что — результат курса кройки и шитья, Киршенбаум? Ровнее затягивай, — и, вопреки своим же командам, принялся шить сам. — Вот. Это — шов. — Извините, Анатолий Степанович, — Киршенбаум, хотя и был смелым малым, перед Дятловым млел, и лез с вопросами и немым обожанием раз в два часа. — но даже если я буду двадцать лет учиться, как у вас у меня всё равно не выйдет. — Игорь, ты бы хоть сейчас не лез, — ответил из дальнего угла Брюханов. Дятлов крепче сжал зубы, — или пригласи уже его на свидание. — Он всё равно не пойдёт, — откуда здесь взялась Света, Дятлов в душе не чаял. Света, кинув в новенького пакет с кровью, спросила, — сами поставите, Анатолий Андреевич? — Можно просто Толя, — ответил он, лихо самостоятельно закрепляя пакет на капельнице, — Я ещё слишком молод для Андреевича. — Дятлову, вот, нормально! — не унимался Брюханов. У вышеупомянутого разыгралась фантомная зубная боль. Он хорошо знал Витю — тот лез только лишь по причине природной говнястости и взаимного не переваривания. С Брюхановым, как и с любым говном, работала одна схема общения — не лезь. Дятлов физически так не мог. Но в тот момент ситуация к очередной перепалке мало располагала. Толя хотел отмолчаться, но тут новичок, неожиданно для всех, влез: — Если бы я таким же охуенным был, мне бы тоже нормально было. Да и ты тоже, Витя, — новичок специально сделал ударение на «Вите», чтобы дать тому понять, что ни к одному Толе лучше больше не лезть. Все, на короткое мгновение, уставились на них. Потом Брюханов, поражённо выдохнул, и это послужило своеобразным знаком на отмашку. Работа пошла своим чередом.***
И закончилась только в ночи. Толя, сняв сотые по счёту перчатки, упёр руки в поясницу и потянулся. Было тяжко, всё-таки, он вторые сутки отпахал, но не так, как было на войне. По сравнению с ней любой день на гражданке проходил весело и спокойно. Толя знает, что такие вещи нельзя сравнивать, но это происходит произвольно. Он не виноват. Это первое, чему его научили. «Ты не виноват», — говорят ему, когда он не смог вытащить командира из-под завалов. «Ты не виноват», — слышит он, когда мёртвых товарищей осталось в разы больше, чем живых. «Ты не виноват», — твердит ему жена, собирая вещи. «Ты не виноват», — припечатывает начальство, отпуская на досрочную пенсию. Толя знает, что он не виноват. Но он себя таковым чувствует. Это не комплекс выжившего, нет. Это объективная реальность. Дорога до душа кажется вечной, хотя до него идти неполные десять минут. Толю кто-то хвалит, кто-то хлопает по плечу. Он не замечает, на автомате отвечает, но не вкладывает в ответы никакого смысла. Он устал. Он хочет помыться и лечь спать, всё равно где — проснётся-то он в одиночестве. А так хотя бы не придётся завтра переться по пробкам на работу. Он садится на скамейку, громко стукается будто бы чугунной головой о стену. Толя договаривается с собой, что посидит пять минут с закрытыми глазами, а потом пойдёт мыться. Но когда он снова открывает глаза, его осторожно, но настойчиво треплют за плечо. — Ты уснул. Сидя спать вредно. Шея болеть будет, — Дятлов, сам ещё не переодетый, стоял перед ним. Ему бы говорить про удобства. Толя усмехнулся в маску. — А дольше всех задерживаться не вредно? — Сегодня моя смена. Была. А твоя была вчера. — Да, — просто ответил Толя. Дятлов неуклюже потёр руки. — Я бы спросил, почему ты остался, но, похоже, у нас одни и те же же принципы. — Похоже, — Ситников, наконец, встал. Дятлов отодвинулся, но не достаточно близко, чтобы Толе не показалось, будто они уже стояли когда-то вот так — впритирку. Толя помотал головой. Душ и спать. В таком порядке, — Нам бы отмыться. — Я, чур, первый, — и, не дожидаясь, пока Ситников ответит, Дятлов, схватив из своего шкафчика полотенце, скрылся в душевой. Толя, улыбаясь, стянул с лица маску, шапку, подумав, снял и испорченный халат, который хрен теперь отстираешь, и, слушая, как в душевой зашумела вода, подошёл к своему шкафчику, который был через один от дятловского. Он понятия не имел, какой чёрт дёрнул его заглянуть в шкафчик Дятлова. Ему там нечего было делать, но вот же он — пялится на куртку, которую очень хорошо запомнил с того памятного вечера. Гладкая чёрная кожа, аккуратные карманы и, что самое главное — совершенно не вписывающиеся в картину нашивки из какого-то детского мультика. Такую куртку, как и её хозяина, не забудешь. Внезапно, от одного взгляда на куртку, стало всё понятно и просто. Они встретились в пятницу — у Дятлова был выходной, или у больницы от Дятлова, это уж как посмотреть. В субботу он вышел на смену, а в воскресенье дёрнули Ситникова — мол, народу мало, Дятлова не будет, всё самое лучшее, да на блюдечке. А сегодня, вот, понедельник. И они оба на работе. Сказать, что Толя прям не думал ни о ком, кроме незнакомца в клубе — ну, нет, так не скажешь. Но думал, конечно. Он не держал целибат ни до ни после отставки, и партнёров у него всегда было более, чем достаточно. Почему из всех в душу запал именно угрюмый, нелюдимый хирург, Толя не представлял. Но очень хотел. Когда он зашёл в душевую — открытые кабинки, не дававшие никакого чувства личного пространства — Дятлов стоял к нему спиной. Толя смотрел на выпирающие лопатки, на плечи, устало опущенные, крепкие бёдра и ягодицы, красивые, длинные ноги. Ситников смотрел, как Дятлов смывал шампунь с волос, и вспоминал, как эти пальцы стискивали его собственные плечи. — Увидел что-то интересное? — Ты знал, что тогда в клубе был со мной? — они спрашивают одновременно. Ситников сердцем чувствует, что Дятлов, этот умный чёрт, если не знал, то догадался. Хотелось разозлиться, но отчего-то не получалось. Ситников, по привычке, всё свалил на усталость. Так было проще. Всем. Дятлов, будто скукожился, потом гордо распрямил плечи и обернулся. — Догадался. Не сразу. — Почему не сказал? — А что я скажу? — Дятлов выглядел бы грозно, если бы не был абсолютно голым. А так он выглядел…горячо. Реакцию Ситникова ничто не могло скрыть, даже если бы он хотел. Но Толя не хотел. Он хотел другого. Рядом с Дятловым он оказался так быстро, что сам не успел понять, каким боком это вышло. Дятлов был чуть выше, зло раздувал ноздри, глаза его бегали туда-сюда по лицу Ситникова, — Что это был хороший вечер? Спасибо, Толя, за оргазм? Отлично провели время, надо будет как-нибудь повторить? — А ты хочешь? — любому адекватному человеку стало бы понятно, что Дятлов не хочет повторять, но Ситников был каким угодно, но только не адекватным, поэтому он шёл напролом, самому себе напоминая террориста-смертника. А ещё он чувствовал, что если не самому Дятлову, то его члену, очень интересно происходящее. — Я вот хочу. — Он упёрся рукой о стену у Дятлова за спиной. Ситников понимал, что он давит на того, но именно в этот момент он чувствовал, что надо непременно надавить, — Ты, очевидно, — он опустил взгляд вниз, где наливался кровью член Дятлова. Еле поднял глаза обратно, — тоже. В чём проблема? — У тебя всё так просто. — А чего тут сложного? Другой вопрос, — Ситников чуть отстранился, и с садистским удовольствием отметил, что Дятлов потянулся за ним, — если тебе действительно не хочется. Тогда я могу… — Ой, заткнись, — последним, что увидел Ситников, был закатывающий глаза Дятлов. А потом тот его поцеловал. Это было в сто раз ярче, чем тогда, в клубе. Во-первых, потому что он знал, кого целует, слушал о нём вчера весь день, между строк боязни читая слепое восхищение. Работал с ним бок о бок, своими глазами видя, насколько хорош Дятлов. Насколько совершенен. Потому что трогать его, гладить, глотать губами его стоны, зная, что почти все видят в нём хмурого недотрогу — бесценно. Ну, и, во-вторых, они полностью голые, в общем душе. Пиздец. «Пиздец», — подумал Ситников, вжимаясь грудью в холодный кафель, почти сразу же ощущая, как сверху наваливается горяченный Дятлов. «Пиздец», — думает он, когда член Дятлова проезжается мимо его ягодиц, тенью настоящего касания. «Пиздец», — стонет он, чувствуя руку Дятлова на своём члене. «Пиздец, пиздец, пиздец», — жалобно выдыхает он сквозь стиснутые зубы, плотнее сжимая бедра, и самозабвенно трахая кулак Дятлова. — Пиздец, — хнычет он, кончая, то ли от всего, что было, то ли потому что Дятлов, почувствовав, что Ситников на пределе, укусил его за загривок, догоняя его. Дятлов тяжело дышит, крепко прижимая его к себе, ласково целует за ухом. Толя как варёный, и совсем не из-за горячей воды. Нега тяжестью наваливается на него и ему кажется, что он может уснуть и так. Дятлов, разумеется, так не считает. — Ты не будешь спать в душе, Толя. — Почему? — Во-первых, он общий. Во-вторых, в кровати спать лучше. — У меня нет кровати. Диван. — У меня есть, — Ситников, насколько может, оборачивается. Дятлов смотрит на него прямо, собрано. Будь Толя чуть глупее, подумал бы, что тот жалеет. Но Толя был умным. Он знал, что Дятлов попросту ссыт, что он откажет. Как будто он мог. — А кофе? — И кофе. — На твоей поедем или на моей? — На такси. Ты готов спать в душе, а я не готов экстерном учиться водить машину, — хмыкнул Дятлов. Потом улыбнулся, будто смущённо, — Я боюсь. — Я тоже, — говорили ли они о вождении или о чем-то большем, было не понятно. В такси Ситников, с чувством выполненного долга, уснул у Дятлова на плече. Из такси Дятлов его еле вытащил, тащил на себе до квартиры тоже он, и Толе было бы очень стыдно, если бы он смог хоть на секунду открыть глаза. Всё, на что его хватило, это переодеться в пижаму, с барского плеча выделенную ему Дятловым, лечь на кровать, и, когда Дятлов лёг рядом, обнять его и прижать к себе. Дятлов замер: — Я вообще-то не обнимаюсь. — Ой, заткнись, — пробормотал Ситников. Мазнув губами по щеке Дятлова, он благополучно уснул.