— Ты любишь ромашки?
В сознание врывается тихий шепот. Шелестит листва над головой, ветерок играет с травинками, покачивая их из стороны в сторону, в нос забивается запах ягод. Рихард приоткрывает глаза, щурится от солнечных лучей и забавно морщится, потирая переносицу указательным пальцем. Кажется, он заснул...
— Ромашки? — хрипло переспрашивает Круспе и косит взгляд на стоящего рядом Пауля. — Цветы как цветы. Получше роз, ибо не жалят своей красотой. К чему вопрос?
Ландерс озаряется лучистой улыбкой. Взгляд его по-детски блестит, искорки прыгают по невероятной радужке, которая завораживает своими переливающимися цветами. Ритм-гитарист садится в позу лотоса рядом и плавно устраивает на земле кружку с чаем, от которого как раз и исходит этот ягодный аромат. Он поднимает голову к небу и делает рукой козырек, упорно стараясь посмотреть прямо на солнце, словно это откроет все тайны бытия. Его движения плавные, неторопливые, несколько не похожие на привычную активность. Это создает своеобразный контраст, и Цвен невольно любуется даже легким дерганьем пальцев. Рихард вообще давно Ландерсом любуется, вбирая всей душой быстроту и бодрость этого непоседливого человека. Сам за собой замечает, что на концертах взгляд его направлен на Пауля, невольно, неосознанно.
На лице возникает глупая улыбка и Круспе отводит взор в сторону, подложив руки под голову.
— Так причем здесь ромашки? — он ласкает своим вниманием божью коровку, что так упорно ползет по хрупкой травинке.
— Не знаю, — пожимает плечами Пауль и блаженно прикрывает глаза, греясь на солнышке, подобно коту. — Сегодня тепло...
Цвен нехотя садится, ерошит волосы и потягивается, разминая поясницу. Делать ничего не хочется — благо, и не надо. День, к счастью, выходной, потому все кажется раз в сто лучше. Небольшой отпуск в туре никогда не мешал. Хорошо, что и погода пока не подводит. Рихард с легким удивлением понимает, что и курить не хочется. Запах чая все еще манит своей яркостью, и Круспе делает удачный рывок. Кружка оказывается в руках. Ландерс вздрагивает, быстро оборачиваясь в сторону Цвена, и наигранно хмурится.
— Ах ты засранец! — он шутливо пихает друга в плечо и покачивает головой, смеясь. — Это был мой чай!
— Был, — хихикает Рихард, поблескивая глазами и растягивая губы в улыбке. Обхватывает кружку ладонями и вдыхает аромат полной грудью, прикрывая в восторге глаза. — Теперь это мой чай, — шепчет с придыханием.
Пауль вздыхает и, опираясь на плечо Круспе, поднимается на ноги, легко отряхивается и отходит.
Цвен следит за ним зорко, стараясь не упускать малейших жестов, а тем временем прикладывается к кружке. Горячий напиток бодрит, несмотря на то, что это просто чай, а не кофе. Даже этого хватает, чтобы наполниться энергией, и Рихард чувствует приятное покалывание в кончиках пальцев. Тепло расползается по телу, обволакивает мягкой оболочкой, и на душе становится отчего-то легко-легко. Сейчас бы соскочить с места и броситься бежать в поле, еще дальше, сорвать целый букет цветов и подарить его понравившемуся человеку. Очевидно, что этим человеком окажется ритм-гитарист...
Ромашки...
Круспе чихает и встает, за пару секунд оказываясь рядом с Паулем, который копошится рядом с рюкзаком. Он кладет подбородок на голову Ландерса и буквально виснет со спины, хоть и старается не напирать, руками слабо обхватывает за шею, прижимая ритм-гитариста к себе. Пауль усмехается, поднимает взгляд и снова отводит, продолжая аккуратно перебирать букетик ромашек.
— Что ты делаешь? — с интересом спрашивает Цвен, немного растягивая слова. Он нехотя обходит Пауля и садится на колени напротив, чуть наклоняясь вперед и жадно вбирая каждое движение отвердевших от струн пальцев.
Ландерс не отвечает, шире растягивая улыбку и стараясь не смотреть на Рихарда. Удается с трудом. Ритм-гитарист щурится и откладывает цветочки, оставив только один зажатым между пальцев, протягивает его другу и глумливо произносит:
— Вот, погадай пока что.
Рихард с промедлением дотрагивается до стебелька, проводит рукой чуть ниже и ладонью обхватывает кисть Пауля. Тот не дергается, глядя в глаза Круспе, и руки не пытается вырвать, все еще держа ее на весу и зажимая ромашку. Круспе немного краснеет, отводит взгляд и все-таки забирает цветочек, подносит близко-близко к себе так аккуратно, словно тот слишком хрупок. Так и есть. Потому Цвен старается быть бережнее, чем обычно.
Ландерс возвращается к своему занятию, начиная своеобразно колдовать — Рихард только так может объяснить непривычные действия. Все внимание Круспе все равно сосредоточено только на цветочке, что гордо зажат между пальцев. На таком и гадать неловко — и так погубленная жизнь не должна быть погребена кусочками-лепестками. Нет, Цвену проще сохранить создание природы, чем уродовать.
Ромашки не ранят так, как розы. Розы колючие, хоть и красивые. Их шипы врезаются в руки, разрывая нежную кожу, приносят боль. Боль через красоту...
— Глаза закрой, — просит тихо Ландерс и умоляюще смотрит в глаза Цвена.
Рихард доверчиво подчиняется, прикусывая нижнюю губу. Он не знает, что задумал ритм-гитарист, но это нисколько его не пугает. Пусть делает, что хочет. Круспе чувствует легкое касание рук, а после пальцы Пауля еще больше ерошат черные иглы волос. Это приятно. Цвен подается немного вперед и издает своевольно тихое мурчание. Слышен смешок ритм-гитариста. И тут на голове едва ощутимо что-то возникает.
— Тебе идет, — Ландерс улыбается и садится обратно на траву. Взгляд его радостно вспыхивает.
Рихард открывает глаза и поднимает руку, ощупывая венок пальцами. Пауль сплел венок из ромашек..?
— Нет! Не снимай! — прикрикивает ритм-гитарист и заливается детским смехом. — Ты похож на чертенка. На милого чертенка с ромашками!
Он снова лучезарно улыбается, не в силах скрыть своего восторга.
— Будь по-твоему, — соглашается Круспе и поднимает руку, будто собирается что-то сделать. Подушечки пальцев еле касаются щеки Пауля и застывают.
Ландерс неожиданно утыкается щекой в ладонь и трется, подобно коту, блаженно прикрывает глаза, не стирая улыбки. Цвен не выдерживает и притягивает ритм-гитариста к себе, касаясь губами его губ. На щеках возникает стыдливый румянец, но Пауль лишь сам вперед подается, обхватывая шею Рихарда.
***
На улице холодно и тоскливо, но внутри, кажется, холоднее и страшнее. Рихард слышит, как ужасно громко бухает сердце в груди и кровь разносится по сосудам. Его пробирает мороз, трясет лихорадкой. Хоть уши и заложены болезнью, Круспе улавливает любой шорох. Все чувства странно обострились за последний час. Температура преодолела преграду в тридцать восемь, но Цвен упорно пытается этого не замечать, еле переставляя ноги. Ему страшно. Страх сковывает каждое движение, корнями впивается в самое сердце. В голове бьется лишь одна мысль:
«Только не он».
— Сюда, — врач поворачивает влево и толкает дверь плечом, входя в промерзшее помещение.
Здесь специфический запах. Он тормошит тревогу. Все на пределе. Лишь бы шутка все это. Глупая шутка. Круспе спотыкается, останавливается на месте, начиная нервно топтаться. Вдох. Внутри все сковало. Выдох. Воздух вырывается с жутким хрипом и тихим воем.
— Подойдите поближе, — подзывает врач. Он смотрит устало, но где-то в глубине пустых глаз видно сочувствие, пока еще в полной мере не проявляющееся.
Цвен неуверенно ступает вперед. Другой врач натягивает перчатки и бережно приподнимает белоснежную простынь.
Почему здесь все такое белое? Что за вошедший в медицину и укрепившийся в ней цвет? Почему белый?
— Эт-то... он... — хрипло выдыхает Рихард. Он не слышит своих слов. Перед глазами начинает все плыть, и через секунду падающего Круспе ловят, оттаскивают в сторону.
Все равно...
Цвен не может вдохнуть, не может выдохнуть. В разодранной глотке стоит хриплый крик, а глаза наполнены слезами. Боль... По всему телу... Рихард слабо поднимается, поддерживаемый врачами. Взгляд цепляет закрытое простыней тело. Пауль... Пауль, ну почему ты пошел один..? Ну зачем!? Круспе стонет, закатывает глаза и отворачивается. Все сон. Лишь сон. Это неправда, неправда! Ландерс жив! ЖИВ! Он не может умереть!
Цвен вырывается из чужой хватки и оказывается в коридоре, решительно двигаясь к двери. Как выйти из сна? Почему его преследуют кошмары? Зачем? Что он сделал, чтоб быть наказанным?
Температура зашкаливает. Походка получается пьяной, качающейся — Круспе вот-вот упадет, но чудом еще держится. Все вокруг как в тумане, все плывет, размывается, взгляд не фокусируется, и Рихард врезается плечом в стену, съезжает на пол, теряясь в пространстве.
— Рихард, извините, пожалуйста! Рихард! — врач догоняет, присаживается на корточки и протягивает конвертик. — Это было найдено в куртке. Вам адресовано...
Цвен не сразу берет хрустящую бумагу, но все же пальцы неуверенно стискивают ее, трясутся. Конверт не поддается, но Круспе слишком терпелив сейчас. Нервно рука касается содержимого и застывает. Сердце пропускает удар. Еще один. По голове словно палкой ударяют, и из глаз неожиданно начинают течь слезы, оставляя мокрые дорожки на разгоряченных болезнью щеках. Рихард бережно вытаскивает из конверта маленький букетик высушенных ромашек, аккуратно перевязанный ленточкой. «Вместе и навсегда», — гласит небольшая записка. Почерк слишком узнаваем. Он слишком родной, чтоб спутать.
Рихард закрывает рот рукой и срывается на громкие рыдания.
«Любит? Не любит? Плюнет? Поцелует?
К сердцу прижмет? К черту пошлет?»
Последний лепесток облетает.
Любит.
