Building blocks/По кирпичику

Брайан Дверь открывает Дафна и удивленно округляет глаза. Бросает беглый взгляд на часы, затем на меня, потом снова переводит взгляд на часы, словно не в силах осознать тот факт, что я в самом деле здесь, когда должен находиться в «Вавилоне» и трахать все, что движется. — Брайан, — начинает она и отступает, чтобы впустить меня. — А разве… Почему ты не в «Вавилоне»? Несмотря на дерьмовый район, их квартира вполне уютна и обставлена неплохо. Мне не удалось как следует ее рассмотреть, когда я привез Джастина из больницы, поэтому сейчас я не спеша изучаю их выбор. Брожу по гостиной, оцениваю цвета и дизайн, делая вид, что не расслышал ее вопрос. — Мне нравится, как вы все здесь устроили. — Останавливаюсь перед огромным полотном, на котором изображен океан, только пейзаж желтого цвета, а не привычного синего. — Мило. Откуда это у вас? — спрашиваю я. — Джастин нарисовал. — Неужели? — Снова поворачиваюсь к картине, рассматривая размашистые мазки. Дафна опускается на диван: — Ага. А он талантлив. — Джастин продает свои работы? — говорю на полном серьезе, но Дафна издает презрительное фырканье. — Что? — спрашиваю я, поворачиваясь к ней. — Они ведь классные. — Ты действительно думаешь, что если бы он продавал свои картины, то работал бы там, где работает? Или жил там, где живет? Я изучаю картину в последний раз, а затем присоединяюсь к Даф на диване: — Скорее всего, нет. В воздухе повисает тишина, которую я не назвал бы неловкой. Просто как-то необычно. — Почему ты сидишь здесь со мной? Разве ты пришел не к Джастину? — В общем, да. Она улыбается и кладет мягкую ладонь на мою руку: — Ты подсел на него, правда? Смешно, потому что из всех слов, которые я хотел бы подобрать, чтобы описать свое отношение к Джастину, это вряд ли пришло бы мне в голову, и все же оно — самое подходящее. Я как наркоман. А он — как наркотик, только без отрицательных побочных эффектов. Вроде любимого телешоу, которое заставляет отказаться от любых планов в тот вечер, когда оно выходит в эфир. Или как кофе. Вы не осознаете, что нуждаетесь в нем, зависите от него, пока не выпиваете три чашки перед работой каждое утро. А по выходным и того больше, потому что это так здорово. — Подсел в хорошем смысле? — В самом лучшем. Мы смотрим друг на друга. Ладно, может быть, я солгал, когда сказал, что это не сказочка и не любовная история, потому что так оно и есть. Допустим, сейчас. По идее, после всего этого я должен немедленно вскочить с дивана и пулей вылететь за дверь, чтобы никогда больше не видеть Джастина и не разговаривать с ним. Никогда не прикасаться к нему. Не трахать его в ванной комнате. Больше никогда. Но диван слишком удобный, а у меня был длинный день. Дафна смотрит так пристально, что я буквально кожей чувствую ее взгляд: — Что? — Тебе не кажется забавным, что всего три дня назад Джастин считал тебя натуралом, а теперь… Она замолкает, оставляя меня заинтригованным: — И что теперь? — Понятия не имею. За последние пару дней я слышала о тебе много слухов. — Правда не может быть слухом. Она внимательно в меня вглядывается: — Но… — Я такой и есть. — В прошлом? Я медленно смотрю на нее: — Нет. В прошлом, настоящем и возможном будущем. — Но… — Ее лицо напрягается. — А как же Джастин? — Понятия не имею. Я никогда не делал ничего подобного раньше. Но знаю, что хотел бы. А со мной такого никогда не случалось, не приходило в голову завести отношения с трахом. Не то чтобы Джастин был трахом… Не знаю. Она поворачивается и кладет руку на мое плечо: — Ты ведь не собираешься его потом вышвырнуть? В смысле, с ним все иначе, верно? — Думаешь, пришел бы я сюда, если бы это не было иначе? Она улыбается. Не так ярко, как Джастин, но искренне и счАстливо. — О`кей. Его комната вон там, — она показывает в конец коридора. — Он сейчас рисует в студии. — А у вас и студия есть? — Да, — хихикает Дафна. — Мы превратили балкон Джастина в импровизированную студию. Профессия плотника все же имеет некоторые преимущества. Я киваю, поднимаюсь с дивана и иду по коридору. Поднимаю руку, чтобы постучать в дверь комнаты, но Дафна кричит: — Он тебя не услышит. Просто заходи. Так я и делаю. Поворачиваю ручку и в первый раз вхожу в спальню Джастина. За дверью оказывается совсем не то, что я ожидал увидеть. С какой-то стати я решил, что комната будет увешана постерами, вокруг будут валяться книги и стопки журналов, но вместо этого обнаруживаю голые стены кремового цвета, захламленный шкаф, неубранную кровать и комод, ящики которого набиты художественными принадлежностями. Запах напоминает мне школьный кабинет рисования: пахнет масляными красками, растворителем, мелом… Как можно жить среди этого? Зато Джастина все устраивает. Ему не нужна внешняя мишура, чтобы подчеркнуть свою независимость — он живет просто, экономно, и у него есть все самое необходимое. Я чувствую себя задетым. А меня редко чем можно зацепить. Комната еле освещается лучами света, пробивающимися по краям плотной ткани, закрывающей окно и дверь на балкон. Слышу какой-то шум, а затем включается транс-готическая музыка, напоминающая ту, которую гоняли в танцевальных клубах, когда я учился в колледже. Певичка голосит как скрипка, протяжно и высоко. Звучит довольно мило, если не вдумываться в текст. Очевидно под влиянием музыки, мои ноги становятся ватными. Стою, слушаю песню, потом подхожу к окну, медленно откидываю ткань и ступаю внутрь. Музыка не дает Джастину меня услышать, и я могу незаметно понаблюдать за ним. Никогда не видел, чтобы художник держал палитру так, как это делает Джастин. Будто пытается слиться с цветами, смешивая их так близко к груди, что на его рубашке видны беспорядочные следы синей и зеленой краски. Он использует большую кисть, время от времени меняя ее на маленькую, которую держит в зубах. Меня завораживает пластика его движений — плавное перетекание мышц от кисти к бицепсу, игра мышц спины и ягодиц. Вот уж не думал, что живопись может быть такой эротичной. Я увлечен процессом создания картины и не замечаю, ЧТО Джастин рисует, пока он не останавливается, чтобы оценить сделанное. Даже несмотря на то, что работа не закончена, могу сказать точно: он рисует меня. Краски темные, мрачные, но по какой-то причине мое присутствие на холсте прогоняет печаль и страх, о которых кричат эти цвета. Меня он нарисовал оттенками желтого, и, блядский боже, мне хочется плакать. Джастин нарисовал меня словно гребаный маяк. Не знаю, что сказать, поэтому просто молчу. Никогда не умел выражать свои чувства словами. Подхожу ближе в надежде, что он меня заметит. Песня меняется, и движения Джастина ускоряются в такт музыке. Он делает шаг назад. Затем ещё один. А после следующего шага упирается задницей в мой пах, и больше всего мне хочется склониться над ним и обнять. Он поворачивается, пораженный, но почти сразу улыбается этой своей сияющей улыбкой и роняет кисть, которую держал в зубах. Чувствую, что она задевает мою ногу, и даже не опускаю глаз, чтобы посмотреть, не запачкает ли краска штаны. Джастин кладет палитру на рабочий табурет и хватает меня за руку, оставляя на рубашке синее колечко отпечатков пальцев. — Черт, — восклицает он, глядя на пятно. Пытается стереть краску, но только размазывает ее еще больше. — Извини. — Джастин смущенно склоняет голову. — У тебя и на штанах немного осталось. — О`кей, — говорю я, беру его за подбородок и целую — мягко и влажно. Люблю такие поцелуи, потому что они очень личные: — Может быть, распишешься на моей одежде, и я стану счастливым обладателем подлинника Джастина Тейлора? Он смеется глубоко и гортанно, возбуждает даже. Шлепает меня по руке, машинально задевает мое лицо второй кистью и отдергивает руку. — Черт! — Приподнимает край своей рубашки, слюнявит ее и подносит опасно близко к моему лицу. Останавливается и краснеет, когда ткань выскальзывает из его пальцев. — Я собирался сделать то, что делала мама, когда я был ребенком, и я ненавидел это! Блядь! — Тут Джастин решает воспользоваться пальцами, но еще больше размазывает краску по моей щеке. Я вырываюсь из его хватки: — Оставь. Ничего страшного. — Уверен? — спрашивает он. — Ты можешь умыться в ванной. По-моему, у меня есть растворитель. — Предлагаешь мне протереть им лицо? Снова покраснев, Джастин пожимает плечами: — Я уже пользовался им раньше… Я и не думал… Жестом прошу его замолчать, вынимаю кисть из его руки и рисую длинную синюю полосу от середины его лба до кончика носа: — Теперь ты прямо как Храброе сердце. Он усмехается, трогая краскy на лице: — Храброе сердце? — Или другой герой гребаного фильма, где красят лица в синий цвет и много кричат. — Я едва уворачиваюсь от его перепачканных пальцев, когда он снова тянется, чтобы коснуться моего лица. — Эй, ты меня и так уже поймал. — Ты прав, — мягко улыбается Джастин, откидывая голову назад для поцелуя. Внезапно я задумываюсь, говорим ли мы о краске или о чем-то большем… Более глубоком. Но он пропускает мои слова мимо ушей, и я наклоняюсь вперед, чтобы поцеловать его. Джастин проводит перепачканными пальцами по моей щеке. — Ты — мелкий… — но он уже издает смешок, срывает ткань и выходит быстрым шагом. Я наблюдаю за ним с порога. — Никакой краски в спальне, — фыркает Джастин, выразительно глядя на кисть в моей руке. — Чего ты ждешь? — Он делает манящий жест пальцем, приглашая меня в комнату. — Жду, когда ты вытащишь свою круглую задницу наружу, чтобы я мог окунуть твою голову в ведро с краской, — честно отвечаю я. — Это меньшее, что ты должен мне за то, что испортил «Армани». — Указываю на свою рубашку. — И «Кельвин Кляйн». — Теперь на штаны. — А я-то думал, тебе нужен подлинник Джастина Тейлора. — Он приподнимает край рубашки, кожа на животе не тронута краской. — Заходи, Брайан, — шепчет он, стягивая с себя рубашку и бросая на пол привычным движением. — Я позволю тебе пометить все мое тело. — Джастин начинает расстегивать джинсы. Когда его большие пальцы проскальзывают под пояс, я бросаю кисть на пол и иду к нему. — Включи свет, — говорю я, подходя к краю кровати. — Хочу увидеть свой холст. Джастин Ты меня и так уже поймал — рефреном звучит в моей голове. Другие парни в момент страсти говорили мне много разных вещей, но именно дразнящие слова Брайана растапливают мое сердце. Потому что вряд ли Брайан Кинни когда-либо раньше говорил подобное, и я не могу не задаться вопросом, имел ли он в виду именно то, что сказал. Я держу его. Поймал его. Он — мой. Вижу вспышку в его глазах и знаю — он понял, что сказал, и теперь ждет. Но чего? Чтобы я сдуру не решил, что это — правда? Очень может быть. Поэтому я напрашиваюсь на поцелуй, но вместо этого оставляю полосу краски на его щеке. Серьезность момента ускользает окончательно, когда я сбегаю в спальню, подальше от кисти с краской в руке Брайана. Но его так легко соблазнить. Сначала я решаю, что он начнет упираться и продолжит играть в детскую игру, но в тот миг, когда я принимаюсь стаскивать с себя одежду, призывно улыбаясь, понимаю, что Брайан готов. Он ступает в спальню, как хищник. — Включи свет, — говорит он мне. Я хочу возразить. Мне больше нравится играть в темноте. Брайан чувствует мое колебание и добавляет: — Я хочу увидеть свой холст. Эти слова вызывают у меня тихий стон. Штаны падают до середины бедер, я поворачиваюсь и щелкаю выключателем у кровати. Когда Брайан снова обретает способность говорить, он ухмыляется: — Красные? — Кивает на алую простыню, которую Дафна подарила мне на день рождения. — Угу. Меня периодически тошнит от синего. Он толкает меня на спину, стягивает с меня джинсы, и я остаюсь полностью обнаженным. — Хорошо смотришься на красном фоне, — шепчет он. Чувствую, как румянец расползается по каждой части моего тела, которое он беззастенчиво изучает. — Такой горячий. — Он приподнимает мои ноги и тянет меня к себе по мягким простыням до тех пор, пока моя задница не оказывается вплотную прижатой к его паху. — Тебе следует… хмм… носить красное. — Его слова обрываются, когда он начинает рассеянно толкаться своим скрытым под штанами членом в мою обнаженную плоть. Когда он задевает яйца, я не могу удержаться и тихо скулю. Мне нравится такой Брайан. Нравится, что он настолько меня хочет, что не в силах даже молнию расстегнуть. Что его желание непреодолимо, и он способен только толкаться, толкаться и толкаться. Он обрушивается на меня сверху, почти болезненно наваливаясь на мой напряженный член. Я всхлипываю и хватаю ртом воздух, а он фыркает, приподнявшись на локтях. Нависая надо мной, произносит: — Знаешь, я где-то читал о парне, который сломал член пополам, как карандаш, когда промахнулся мимо задницы своего бойфренда. — Это такой особый вид утешения? — Поднимаю руки и осторожно тяну его за уши. Никогда не замечал, как идеально они вылеплены. Просто художественное пособие. Теплое дыхание Брайана касается моего лица, и я вдыхаю его. — Ты кончил? — спрашиваю после того, как он склоняется к моей шее и проводит по коже языком. — Я, по-твоему, в начальной школе? Разумеется, нет. Кроме того, — он приподнимается и опускает мою ногу, начиная водить рукой вверх и вниз по моей груди, — ты сказал, что я могу пометить твое тело. Брайан медленно расстегивает рубашку и стягивает ее со своей разгоряченной кожи. Берет мои руки и подносит их к своей ширинке: — Расстегни. — Его голос такой хриплый и глубокий, что я способен кончить только от одного его звука. Расстегиваю его джинсы, начинаю тянуть их вниз, и мое горло пересыхает, когда освобождается плоть — твердая, пульсирующая. Брайан позволяет мне опустить штаны только до колен. — Хватит, — требует он, отстраняясь. Его член направлен прямо на меня, и мой собственный тянется навстречу ему. Смотрю, широко раскрыв глаза, как рука Брайана скользит вниз по животу. Он взвешивает и покачивает член в руке, дразнит меня. — Мой, — говорю я и тянусь к нему. Он улыбается, уворачивается от моих рук и начинает меня поглаживать. Движения сменяют одно другое: он давит, сжимает, щекочет. С его члена капает смазка, оставляя крошечные пятна на моих простынях. — Пустая трата времени. — Я сглатываю, но почти сразу же насмешливо фыркаю, когда Брайан использует предэякулят, чтобы увлажнить член. — Это — мое. — Голоден? — спрашивает он. И это так грязно, так интимно и так неправильно, что я почти хочу, чтобы он остановился. Ну да, почти. Киваю в ответ, облизывая губы. Никогда не был таким изголодавшимся по кому-либо. Брайан скользит членом и яйцами по моему животу и груди, задевает подбородок, прежде чем направить член прямо мне в рот. На вкус он сладкий, соленый и пряный одновременно. И горячий. Такой горячий, что, кажется, оставляет маленькие пузырьки тепла на моем языке, которые идут вниз по горлу. Задыхаюсь, когда Брайан пропускает член еще глубже — гораздо глубже, чем я мог мечтать. И тут же чувствую, как он инстинктивно отодвигается, поэтому хватаю его за бедра и задницу, издаю стон удовольствия. Если я сейчас задохнусь, то, по крайней мере, умру счастливым. Брайан отчаянно толкается мне в рот, и когда его движения становятся частыми, сжимаю горло, желая, чтобы он кончил. Тяну руку к его ягодицам, но прежде чем успеваю проникнуть пальцем в его тело, он отстраняется и стонет: — Нет! — Берет мои руки в свои, и вместе мы дрочим его член. Когда Брайан кончает, то метит меня, как и обещал. — Это было грязно. — Он падает рядом, его нога скользит по моему члену, и я взрываюсь, вскрикиваю и, задыхаясь, тянусь к нему. — Что это было? — Он обнимает меня, и я кладу голову ему на грудь. — Я кончил. — A! Мы замолкаем, наше тяжелое дыхание постепенно выравнивается. — Только от того, что моя нога коснулась твоего члена? — Чувствую, как его тело сотрясается от смеха. — Заткнись, — лениво хлопаю его по плечу. — Я еще молод. И это было так охрененно. То, как ты кончил. Вместо ответа Брайан молчит, но это не просто молчание. Он говорит мне о многом, не произнеся ни слова.

***

Мы снова хотим друг друга. Сильно. Но когда он перекатывает меня на бок и проскальзывает так глубоко, что его грудь оказывается вровень с моей спиной, все меняется. Я и не предполагал, что это может быть так нежно. Чувствую, как соски Брайана впиваются мне в спину, словно иглы. Его сердце, как долбаный молоток, бьется у меня между лопаток, когда он погружается все глубже и глубже. Не думаю, что когда-либо кто-то был так глубоко внутри меня, как Брайан сейчас. Когда он кончает, я не просто слышу его стон, я его чувствую. Он сотрясает мой позвоночник, приближая разрядку, и, когда Брайан выходит, я срываюсь следом. Брайан лежит на спине, когда я разворачиваюсь к нему. Снимаю презерватив и смотрю сквозь него на свет. Сжимаю в руках, белая жидкость стекает по моему кулаку и вниз по руке, на его грудь. Наклоняюсь, вылизываю его и себя дочиста и поднимаю глаза на Брайана. В его взгляде читается что-то, напоминающее смущение. Он сглатывает, и я знаю, что сейчас скажет что-то важное. Значительное. — Не думаю, что я трахал кого-то так раньше, — говорит он, его голос ломается с непривычки. Я опираюсь на локоть: — Это потому, что мы не просто трахались. Мы занимались любовью. — И это звучит так неубедительно даже для меня самого, что я совсем не удивляюсь, когда он поднимает совершенную бровь и упирает язык в щеку. — Занимались любовью, хм, — он словно пробует слова на вкус. — Так вот как это называется? — Думаю, да, — шепчу я. — Я мог бы попробовать к этому привыкнуть. — Я тоже. — Хорошо. — Брайан поворачивается всем телом и прижимается к моей груди, снова уткнувшись лицом в изгиб моей шеи. — Тебе придется привыкнуть к этому. — Он зевает, целует меня в плечо, прежде чем я чувствую трепет его ресниц, и его дыхание становится ровным. Я солгал. Не хочу умирать, даже счастливым. Потому что всякий раз, когда я с Брайаном, ему удается меня удивить. Xочу быть с ним рядом, день за днем. И когда Брайан сонно прижимает меня к себе, едва я пытаюсь повернуться, то чувствую, что он тоже хочет, чтобы я был рядом. День за днем.