Building blocks/По кирпичику

Джастин Что может быть хуже, чем визит моего гомофобного отца, который рушит начало самого идеального дня в моей жизни? Мы с Даф возвращаемся от Дебби и вуаля — Крейг здесь, в нашей квартире. — Как ты сюда попал? — возмущаюсь я, и в ту же минуту Дафна приветливо машет рукой и произносит: — Привет, мистер Тейлор! Он сухо кивает нам обоим. Даф достает воду из холодильника и усаживается за барную стойку, откупоривая бутылку. Отец пристально смотрит на нее до тех пор, пока она не соскальзывает со стула, похлопывает меня по плечу в качестве поддержки, а затем выходит из гостиной в спальню, закрыв за собой дверь. Я не присоединяюсь к нему на диване, хотя он явно этого ждет. Вместо этого стягиваю с себя рубашку и небрежно бросаю ее на пол. Шоу устраиваю. Больной, ага. Извращенец, точнее. Пусть увидит мое тело и поймет, как работа на стройке изменила его маленького мальчика. А больше всего я хочу, чтобы он заметил синяки, следы укусов и засосы, которые оставили на моей шее и груди проворные пальцы Брайана и его губы. Любовные укусы рассеяны от основания шеи до кончика моего члена, но этого отец, конечно же, никогда не увидит. Колечко на соске завернулось вверх, я поправляю его и в упор смотрю на отца. Его глаза сужаются. — Что ты с собой сделал? — Он качает головой и прикусывает язык, чтобы не брякнуть какую-нибудь мерзость. Я прямо восхищен его деликатностью. — Что ты имеешь в виду, Крейг? Кольцо в соске или засосы? Отца передергивает: — Вряд ли эти засосы оставила женщина. А это еще что? След от укуса? — Хватит гадать, если не хочешь разочароваться, — говорю я ему, скрестив руки на груди. Стараюсь принять как можно более непринужденный и безразличный вид, хотя буквально слышу, как громко колотится мое сердце. — Чего ты хочешь? И как, мать твою, ты сюда попал? — повторяю я свой предыдущий вопрос. — Ваш хозяин меня впустил. — Придется с ним это обсудить. — Я — твой отец, Джастин. Мне позволен доступ в твою жизнь. Я отшатываюсь назад: — Отец? Да ладно. И какую жизнь ты имеешь в виду? Мою жизнь гея-хуесоса или выдуманную, несчастливую, которую ты для меня готовил? — А ты неплохо устроился, сынок. — В такие минуты я презираю его больше всего. Из кожи вон лезу, так стараюсь вывести его из себя, а он и глазом не моргнет. Неудивительно, что он вертел мамой как хотел; ему следовало бы играть на сцене. — Не называй меня так, — шиплю я. — Я перестал быть твоим сыном, когда мне исполнилось семнадцать. Практически перестал. Так что давай обойдемся без этой херни, и ты скажешь, зачем пришел на самом деле. Я почти решил, что Крейг собирается спорить со мной. Он откидывается на спинку дивана и испускает усталый вздох. Но спустя секунду все меняется, он встает и, свирепо глядя, направляется ко мне. Ненавижу себя за то, что отец все еще вызывает во мне чувство страха. — Прекрасно, Джастин. — Слава богу, он избавился от этого дерьма с «сыном». — Я сегодня разговаривал с мистером Чандерсом. Он рассказал мне о вашей ссоре с Хоббсом. Ты в курсе, что Крис остался без работы? — Ну да, — пожимаю плечами я, отступаю от нависающей надо мной фигуры, беру пачку сигарет и отхожу к окну. Он встает прямо за мной: — Я слышал из очень надежного источника, что драка произошла по твоей вине. — Тогда либо тебе стоит проверить свой слух, либо твой источник не так уж и надежен, потому что вина полностью лежит на Хоббсе. Он на меня напал. Оскорблял, доставал и, в конце концов, треснул затылком о кусок дерева. — Я наклоняю голову, чтобы продемонстрировать ему свои швы, и в ту же минуту закуриваю. Глубоко затянувшись, разворачиваюсь и выдыхаю дым ему в лицо. — Тебе не следует курить, — говорит он. И на какую-то долю секунды это напоминает мне старые добрые времена. Еще до того, как я начал интересоваться сексом, до того, как узнал, что я — гей. Он кажется настолько искренне обеспокоенным, что у меня чуть сердце не разрывается, но тут его лицо застывает, и он вновь превращается в того мудака, которого я так хорошо знаю. — Я наслышан, о чем вы говорили, о… — Моем отвратительном образе жизни? — подсказываю я. Он кивает. Вдыхая дым, я говорю: — Да. — Выдыхаю: — Ну и что? — Я тысячу раз говорил, чтобы ты не выставлял свои отклонения напоказ перед нормальными людьми. Это только навлечет на тебя неприятности. — Так, по-твоему, это моя вина? Он снова кивает: — Разумеется. Разве кто-то захочет знать, что один пидор делает с другим пидором… в постели. Оставь эти грязные подробности при себе. — Вот тут ты ошибаешься, Крейг. — Я готов к спору. Щелчком отбрасываю сигарету и прислоняюсь к окну. — Он сам хотел знать. Да что там — он практически умолял меня! — я понижаю голос и медленно вожу пальцами вверх и вниз по груди. — У Криса Хоббса стоял на меня. И он меня хотел. Так. Сильно. — Я оттягиваю кольцо и выдыхаю воздух. Глаза отца расширяются. — Хотел, чтобы я взял в рот его член, засунул язык в его задницу и… Перебор. Он отскакивает от меня как ошпаренный и хватает куртку с дивана. Дойдя до двери, оборачивается и говорит: — Если ты разговаривал с ним в том же духе, значит, заслужил то, что получил. Или еще что похуже. Удивительно, как он тебя вообще не убил. Я следую за ним через холл к лифту: — Только удивительно, папа? Или ты разочарован? Лифт открывается, и отец входит, придерживая дверь рукой: — Я надеюсь, что ты позвонишь мистеру Чандерсу и попросишь его вернуть Криса на работу. Ты должен нести полную ответственность за свои действия. — Собираюсь было возразить, но он уже давит на кнопку, отпуская двери. Прямо перед тем, как они сжимаются, он выкрикивает: — А пока я просто разочарован. До меня не сразу доходит, что именно он имел в виду. Но, войдя в квартиру, я начинаю дрожать. Издаю крик отчаяния и со всей силы хлопаю дверью, отчего один из моих учебников по искусству срывается с полки на стене. — Что сказал твой дорогой папочка? — тихо спрашивает Дафна. — Ничего, — шепчу я, но когда она притягивает меня к себе, не могу удержаться от слез: — Я ненавижу его, Даф. Ненавижу! — Т-с-с, — говорит она, гладя меня по волосам. — Я знаю. Знаю. Я начинаю думать сразу в цвете. Темно-зеленый и полуночный синий. Цвета сливаются в бесформенное изображение, и внезапно у меня возникает отличная идея для картины. — Даф… Она отстраняется: — Пойдешь рисовать? Уверен, что не хочешь попозже пойти в «Вавилон»? Я качаю головой и иду к холодильнику. По крайней мере, мы с Дафной всегда держим в доме хотя бы пару бутылок хорошего пива. — У меня денег нет. — Прислоняюсь к дверце и откупориваю крышку. — Ну, у меня есть немного. Ты мог бы… — Нет, Даф. Ты откладывала деньги, а я — нет, и точка. Кроме того, я собираюсь рисовать. Есть идея. — Рисовать Брайана? — улыбается она. Пожав плечами, я отталкиваюсь от холодильника: — Кто знает? — бросаю ей через плечо. В комнате я открываю ящик комода. В нем хранятся сотни тюбиков с масляной краской, которые только и ждут, чтобы их смешали на палитре и аккуратно нанесли на чистый холст. А может быть, я сам хочу сжать в руке кисточку так сильно, что пальцы сводит судорогой. Какова бы ни была причина, искусство всегда спасало меня. Я никогда не использовал свои ящики ни для чего, кроме художественных принадлежностей. Моя одежда валяется скомканной на полу в шкафу, попадая на вешалку лишь в те редкие моменты, когда на меня нисходит желание сделать уборку. Пока мои краски и кисти в порядке, кого волнует остальное? Выуживаю из ящика зеленые и синие цвета, промелькнувшие в голове во время короткой перепалки с отцом. Но я совершенно точно собираюсь нарисовать Брайана. Выплесну на холст боль, которую я испытываю по отношению к отцу, но рисовать буду Брайана, его красоту и силу. А потом, закончив, отправлю рисунок отцу. И он все поймет. Я точно знаю. Посмотрит на портрет моего… любовника, нарисованный его цветами, и поймет. Это даже не о нем, моем отце. Скорее, о моей гейской жизни. С любовником-геем. И о том, что я невъебенно счастлив. Горжусь тем, кто я есть. Задвигаю ящик бедром. О, да. Отец увидит, насколько я счастлив, а он — бесполезен, и его глаза наполнятся слезами. Слезами сожаления. Слезами, которые доказывают, что он больше не является решающим фактором в моей жизни. Потому что как только я закончу с этой картиной, я пойду учиться в художественный колледж. Стану крутым художником. А спустя какое-то время, ужe будучи супер-знаменитостью, в первом же своем интервью я расскажу об отвратительном образе моей жизни. Разве отец не станет мной гордиться? Брайан Я не планирую быть моногамным. Даже если у нас с Джастином что-то получится, я все равно буду трахаться на стороне. И прямо сейчас я адски возбужден. Вокруг меня извиваются полуголые парни, и запах их пота, соленый и горячий, достигает кульминации в воздухе, обжигая мои ноздри дразнящими словечками типа «трахни», «хочешь», «кончай». Вот этот парень — высокий, стройный и симпатичный, строит мне глазки из-за плеча своего партнера по танцам. Классика жанра, но, блядь, он горячий! Я беззастенчиво рассматриваю его тело. Большое. Красивое. Киваю ему, приподнимая бровь, он отталкивается от своего партнера, подходит и прижимается ко мне. Неловко даже как-то становится. Он слишком высокий, слишком крупный, и ему здесь не место. Я отступаю назад и провожу пальцем по его обнаженной груди. Все заранее известно. Так предсказуемо. Типа: «Посмотри на меня! Я такой шикарный!» Мне не нравится, что каждая клетка его тела практически вопит: «Я — охуенный трах». Тело Джастина такое гладкое, стройное. Все в нем настоящее. А этот парень… в нем нет ничего особенного. А когда я вижу, что глаза у него карие, а не голубые, теряю к нему последний интерес и резко отхожу в сторону. Я никогда не стану моногамным. Я буду трахаться с кем захочу, где захочу, и ни одна белобрысая задница мне не указ. Однако чувства к некой белобрысой заднице говорят мне обратное. Потому что сейчас единственный, кого я хотел бы трахнуть — это он. И в этом нет ничего такого, верно? — Этот парень был очень секси, — кричит мне Эммет, когда я присоединяюсь к ним в баре. — Почему ты не трахнул его? Пожимаю плечами: — Это не то, чего я искал. Майкл смеется тем раздражающим, пронзительным хохотом, который он использует, когда находит что-то иронически смешным: — А разве ты не искал горячую задницу для траха? Что-то новенькое. Бен смотрит поверх головы Майкла и улыбается: — Очевидно, это не та горячая задница. Я поворачиваюсь к бару, чтобы заказать пиво. — Что это значит? — недоумевает Майкл. — О чем это он? Эммет встает между нами и буквально поет: — Джа-астин. — Этот твинк? — Майкл переводит взгляд с Эммета, который улыбается во весь рот, на меня, сдерживающего улыбку, и выкрикивает: — Ты же не всерьез, Брайан! Я делаю глоток, позволяя густому напитку согреть мое тело, поворачиваюсь к Майклу и говорю: — Идем танцевать. Тот возбужденно кивает и, прежде чем я успеваю поставить на стойку пиво, уже направляется на танцпол. — Удачи, — шепчет Эммет, подталкивая меня к нему. Бен хватает меня за руку: — Отшей его как-нибудь помягче. Если сделаешь ему больнее, чем нужно, я буду расстроен. — А если у меня останется синяк, — ухмыляюсь, вырывая у него руку, — тогда расстроюсь я. Мы смотрим друг на друга, и все понятно без слов. Эмметт одобрительно смеется: — Вау, вы так горячо смотритесь, когда ведете себя как альфа-самцы. Почаще бы так! После этих слов мы обмениваемся улыбками, и я иду к Майклу, который нетерпеливо ждет. Пробираемся сквозь толпу потных тел и находим пустое пространство. Он кладет руки мне на плечи, но я держу дистанцию. Довольно быстро Майкл понимает, что что-то не так, и в его глазах появляется детское замешательство. Это одна из причин, по которой я люблю Майкла: его так легко прочитать. — Если подумать, — начинаю я, наконец обнимая его за талию, чтобы притянуть ближе, — я не тот, кто тебе нужен. Я хочу, чтобы мы оставались друзьями — сейчас и всегда — так что, пожалуйста, остановись. Позволяю ему отстраниться: — Ты о чем? — робко спрашивает он. — Мой лофт. Моя постель. Твоя глупая влюбленность. Все это бессмысленно. Майкл внимательно изучает мое лицо: — Это из-за него? — Кроме всего прочего. — Например, чего? — Например, того факта, что это ужасно. Господи, Майкл! Но того, похоже, гораздо больше интересует пуговица на рубашке, чем отчаяние в моем голосе. Он делает глубокий вдох: — Но… — Майкл, здесь нет никаких «но». Он кивает, и я выдерживаю его взгляд. — Ладно, — наконец заявляет он. Улыбка на его лице кажется натянутой, но нужно же с чего-то начинать. Он поднимает плечи и разворачивается, чтобы уйти. — Майкл! — кричу я ему вслед, проталкиваясь сквозь танцующих. Догоняю на краю танцпола. Изумленное выражение на его лице сменяет ухмылка. Вдруг он хватает меня за руку и тащит к двери. — Эй, — останавливаю его я. — Куда мы идем? — МЫ никуда не идем. Только ты. Очевидно, все это, — он кивком указывает на танцпол, бар, заднюю комнату, — не для тебя. — Майкл открывает дверь и выталкивает меня наружу — со всей силы. Думаю, он злится из-за моего заявления, если это вообще можно так назвать, но когда я смотрю на него, он улыбается — и вроде как искренне. — Если ты превратишься в нежную лесбиянку, я лично тебя кастрирую. — Майкл тычет в меня пальцем. — Никаких шансов. — Напомни мне об этом, когда будешь планировать свадьбу и подписывать документы на усыновление. — Да ты сам говоришь как настоящая лесбиянка, — смеюсь я. — Пока, Майки. У меня такое чувство, что он наблюдает за мной, пока я не исчезаю из его поля зрения. А впрочем, может быть и нет.