Лучший

Арсений всегда улыбается — когда шутит сам, когда шутят они, когда шутят над ним, в последнем случае улыбка даже не натянутая или же он действительно хороший актер. Сам Антон, например, ни разу не улыбнулся на «Арсений — дед!», которое приелось давно, только смотрит на Арса внимательно, готовый сменить тему. Когда он начал смотреть постоянно — только Арсений в его фокусе внимания, вот так фокус — он не понимает. Сначала смотрел просто потому что все смотрели — «Арсений чудит!» — тот и чудил, не выбиваясь из придурковатого образа: то на дерево полезет, чтобы спрыгнуть (как он пошатнулся, сморщившись, из видео вырезали); то падает на спину на сцене с грохотом, театрально раскинув руки — Антон дергается под взглядом Стаса, уже бросившегося, чтобы утащить Арса со сцены. А потом втянулся, смотрел по привычке, прикольно же. Только попкорна не хватало, а так — сплошное кино. Он смотрит на него, даже когда маленькая девочка бежит к Антону сфотографироваться, поверх ее головы на мягкую улыбку Арсения — в основном все бегут к Антону, потому что он высокий и смеется смешно. Остальные к этому относятся спокойно — «к ровеснику тянутся», фыркает Дима, Сережа закатывает глаза, довольный, что никто его не трогает, а Арсений таращится весь такой большеглазый на него в ответ. И на темноволосую девочку в платьице, с умилением, Антон не хочет думать, кого она ему напоминает. А еще Арсений не умеет реагировать на комплименты. Сам про себя-то он, конечно, только и твердит чушь про «я на свете всех милее», но смеется сам же, что бы ни говорил, его самооценка ростом с Матвиенко — по колено, все это ему не море для пьяницы, слишком сложно, Арс — сложный. На сцене он кричит, руки к лицу тянет, закрываясь, а Антон так и стоит на колене, а Арс кричит. Или визжит? Антон не знает, он ржет, и Воля нажимает на кнопку, сглаживая всю ситуацию, не продолжая, потому что, наверное, догадывается тоже: Арс не вывернет это в шутку. Антон уверен, он бы тоже не смог. Его спасают вот эти импровизированные концы: гудок от Паши после «я все равно тебя буду любить» выводит Арса из потрясенного молчания, клаксон Стаса, окончание сторис Антона, когда он сообщает, что самые красивые места Питера — машина Арсения, и тот снова кричит, и Антон задумывается: что, и к вещам это тоже относится? Нет, думает Антон, тогда он об этом не задумался, это просто накапливалось без лишнего анализа, складывалось в долгий сердечный ящик, только ящик оказался не резиновым, и в итоге крышка перестала закрываться — и вот все это, накопленное годами, взглядами украдкой и разговорами с ним и не с ним, но о нем, и сворованное у фанатов, когда Антон не мог узнать, где Арс и что с ним, бо́льше того, чем Арс давал сам, — начало переваливать через край. И Шасту хотелось паникующе зашептать: «Горшочек, не вари, не вари!», но бесполезно; ему оставалось только порадоваться, что все это не рвануло гейзером, а аккуратно так вылилось в простое осознание этого дурацкого сердечного ящика. Антон не был готов в него сыграть, признавшись — метафорически, конечно, — но не смотреть не мог, и не кричать: «Лучший, Арс, лучший!» не мог тоже, с восторгом глядя, как улыбается, бросая на него теплый взгляд. А если он был совсем близко, то можно было разглядеть морщинки вокруг глаз или покрасневшие щеки, был бы Антон художником, он бы только и делал, что рисовал румянец на бледных щеках Арсения. Антон бы раскрасил свой мир — глаза синей гуашью самой яркой, губы красной кляксой, коричнево-черным волосы и косичку бы дорисовал, чтобы Арс засмеялся. Подписывать «мир» он не стал бы, не дурак же, и Арс не дурак, сам догадается и простит, что Антон рисовать не умеет. Арс не умеет реагировать на похвалу, смеется только или пищит наигранно, Антон так и видит это я-самый-обыкновенный. Гарри, просто Гарри, блядь, черта с два. Антон начинает с малого. *** — Классные кроссы, — бросает он, затягиваясь. Арсений недоуменно смотрит на него, потом под ноги — вдруг Антон о своих? — Спасибо? — спрашивает он и уходит, оставляя Антона смотреть ему вслед и гадать: дымом давиться не хочет или неумелыми антоновскими комплиментами. — У него они месяца три уже, — замечает Дима, стоящий рядом. Антон давится сам, выплевывает воздух, ну дурак же. Дима насмешливо хлопает его по плечу, слишком, сука, внимательный. *** Антон изучает весь инстаграм Арсения, чтобы в следующий раз так не проебаться. Пялится на него, изучая, что белая подошва кед уже не белая, значит, не новые; что в этом пальто у него фотка была четыре или пять рядов назад; что в этой футболке он на каком-то концерте был. В итоге Арсений спрашивает, все ли у Антона в порядке. «С головой», он опускает, потому что тогда бы Антон мог пошутить про голову Арсения. — Ты заботливый, — выпаливает Антон ему в спину, и пока Арсений оборачивается как в замедленной съемке за три сердечных удара, судорожно думает, звучал ли в его голосе сарказм. Арс странно нечитаемо смотрит на него, а во рту Антона все ссохлось, стянулось, в голове пусто, только обреченное «блядь» бьется по стенкам черепа. Ни одной шутки. Ни одной фразы, кроме «возможно, я в тебя влюблен», которую он мог бы сказать. — Спасибо, — в итоге говорит Арсений, и Антон кивает, все так же на него пялясь. *** Арсений сидит на диванчике, странно скрючившись, пересматривает отснятые видео, думая, какое выложить. Антон замирает, смотря на него. Арс носился весь день, улыбался всем подряд, смех слышался его повсюду — не то чтобы Антон прислушивался, но разве он не звучит как-то по особенному? — дрыгался, называя это танцем, а теперь притих, выплеснув всю энергию. Антон уверен — зайди сейчас кто-то с улицы, незнакомый, Арс подпрыгнет как солнце с восхода, улыбнется широко и слишком искренне для кого-то чужого, не Антона, но пока здесь только свои, он, успокоившись, молчит, отдыхая в своей уютной воображаемой раковине. — Ты мне нужен, — говорит Антон, не подумав. В комнате никого, и он не боится, что будет неправильно понят: он в этом даже не сомневается. У Арса в голове кисель, и вся поступающая информация застревает, искривляется, не получая осознания. — Помочь? — с готовностью спрашивает Арс, поднимая голову. — Сигареты кончились? Антон хлопает глазами и по карманам. — Я бы и сам сходил, — весь его разговор по душам растворяется в едком дыме гипотетически сорванного перекура. При чем тут сигареты? — А нога как? — Арс вскакивает на ноги. — Не парься, Тох. Сейчас вернусь. Он протискивается мимо него, задевая ладонью мягко запястье, в глаза не смотрит. Сбегает, не дурак же он. Не возвращается. *** — Самый красивый, — тянет пьяно Антон, нагибается, чтобы проверить, покраснел ли Арсений. В темноте и красных софитах не видно. Сережа смотрит на него как на больного, закатывает глаза, но Антону плевать. Он тащится за ним, снимая видео в инстаграм, зовет: — Арс-Арс-Арс! Арсений разворачивается, улыбаясь, свинку маленькую держит. Антон убирает камеру, подходя ближе, нагибается, оправдываясь, что музыка слишком громкая и Арс не услышит. — Спорим, девчонки считают тебя самым красивым здесь? Были бы они в гей-мелодраме, Арсений бы ответил: «Мне важен только ты» или кокетливое «не ревнуй»; были бы они в фанфике, он бы ответил: «А ты?», но Арсений только смеется. — Не буду спорить, — Антон досадливо поджимает губы. На лицо Арса ложатся красные блики, и он представляет, что это румянец. Он судорожно выискивает хоть что-нибудь, что мог бы сказать сейчас Арсению, а не просто утащить его и молча засосать. — Тебе идет этот костюм, — говорит Арсений, смотря на него. Блядь, это уже совершенно абсолютно нечестно. Антон горит щеками, глядя, как Арс улыбается. Все так же смотрит на него, снизу вверх, блестящий весь, прижимающий к груди крохотную свинку — концентрация милоты зашкаливает. — Такой взрослый. Ага, взрослый, а все хочет за косичку подергать, жаль только, что отстриг. Антон беспомощно смотрит, как Арс ждет будто чего-то, а потом разворачивается и уходит. *** Они с Ирой расстаются, потому что «на своего Арса ты смотришь чаще, чем на меня»; Антон вздыхает и думает, что в двадцать семь дергают не за косички, а за член, и видимо, этим ему и придется заняться в одиночестве. Он зависает в телефоне, прикладываясь к стакану. Не выдерживает. — Я слышал, на небе перевернулась фура с ангелочками, не ушибся, когда падал? — это так тупо, но от безысходности он выдать ничего лучше не мог. В трубке тишина. — Ангел… очками? — Арс зевает посередине слова. — Шутишь, что ли? Полвторого ночи, Тох. — Научи делать комплименты, — в Антоне растворенная на дне виски с колой решимость. Он добавляет: — Ты ведь умный. Арсений молчит достаточно долго, чтобы Антон решил, что он заснул. — Умный, — повторяет он в пустоту. — Самый умный из всех, что я встречал. Ну, может, кроме моей училки по физике, но она та еще сука. А ты не сука. Хотя, к слову, в тебе есть что-то… ну, знаешь, сучье. Понимаешь? В хорошем смысле. — Да, Шаст, плоховато у тебя с комплиментами, — хмыкает Арсений. — Ты прав, — грустно соглашается Антон. — Но я типа хочу говорить их постоянно. А все получается какая-то лажа. Арсений устало смеется, Антона злит треск разделяющего их расстояния. — Просто не пытайся, — говорит он и сразу прерывает вскипающее Антоново возмущение: — в смысле, без этой ебанутости. Просто говори, что думаешь. — О том, какой красивый у него смех? — задумчиво спрашивает Антон, глядя на поблескивающий ободок спота на потолке. Арсений затихает. — Мне нравится, когда ты смеешься над моей шуткой первый, — сообщает Антон. — Когда я один на сцене и когда не смешно. Иногда мне кажется, люди смеются только потому, что смеешься ты. — Антон… — Нет, не подумай, я без задней мысли, — бездумно говорит Антон. — Или с задней, как ты сам захочешь, я тренируюсь говорить, что думаю. Он представляет, как Арс так же смотрит в потолок там у себя, в Питере, сонный и растрепанный, никакой не Арс он — вылитый Сеня. — Или как ты смеешься со своих шуток, — продолжает он, жалея, что сейчас Арсений не смеется. — Ты здорово шутишь. — Я знаю? — неуверенно слышится из трубки. — Шаст, прекращай. — Нет, — отмахивается он. — Типа да, ты скажешь, что за это деньги и получаешь, и все мы здорово шутим. Но ты… что-то невероятное. Без шуток. Ты… невероятен. — Антон… — выдыхает Арс, и он думает, что перегнул. — Ты ведь серьезно сейчас. — Серьезно, — кивает Антон на совсем не вопрос, похер, что его Арс не видит, но все же жаль. Арсений снова замолкает, и на этот раз он не прерывает молчание. Слушает тихо вдохи и выдохи, углем рисует даже в воображении неумело нахмуренные брови, чернеющую в темноте спальни яму рта, закрытые глаза. — Как Ира, Антон? — Мы расстались, — тут же говорит Антон. — Из-за… — Не из-за тебя, — фыркает он и улыбается. — Спокойной ночи, Антон, — тихо говорит Арсений. — Спокойной ночи, — откликается Антон и только услышав гудки, ласково добавляет: — Арсюша. Фыркает сам от себя, бросая телефон на ковер. Ну и сопли. — Арсюша, — передразнивает сам себя. — Спи сладко, уебан, блядь. *** Он все так же смотрит на него — и ему становится мало. Арсений безусловно все такой же красивый и горячий, но теперь к проблемам добавляется стояк. Когда Арс вспыхивает от злости, а злится он нечасто и тогда, когда задевают не его — как он орал на официантов и каждого встречного, когда случайно принесли аллергенный для Антона рис. От тревоги у Арса губы дрожали и голос срывался, а под столом Антон беспомощно сжимал член через джинсы, глядя на него большими глазами. — Ты лучший! — вопит он, когда Арс, ну, делает что угодно на сцене. Антон не концентрируется на том, когда хвалить, он выпаливает все, что приходит на ум. Смеется с каждой фигни, потому что это Арс, и это лучший комплимент для комика, и потому что ему смешно. Сгибается пополам, упираясь руками в колени, смотрит на то, как Арс тянется, задирает ноги; радуется, что футболка длинная и натягивает ее ниже. Арсений светится на сцене; Антон серьезнеет, поправляет микрофон, беззвучно повторяет: «Лучший», глядя ему в глаза. Арсений улыбается и опускает взгляд. *** — У тебя симпатичные уши, — Антон склоняется к Арсу, разглядывая тонкую ушную раковину. Тот вздрагивает, поднимает голову, смотря на него в отражении. Краснеет, с удовольствием отмечает Антон. — Ты чего? — нелепо спрашивает Арс, брови взлетают в отросшей челке. — Говорю, что думаю, — он отмахивается и отступает, разваливаясь на диване, вытаскивая телефон. — Я всегда комплексовал насчет своих ушей, думал даже о пластике. А у тебя симпатичные. Арсений пораженно смотрит на него, у него еще глаза красивые, и нос, и губы, но об этом Антон решает сообщить позже. — Ты не веришь, — замечает Антон, утыкаясь в ютуб. — Никогда не веришь тому, что тебе говорят. Пропускаешь все мимо своих красивых ушей. — Ты сам говорил, что все мужчины — уроды, — напоминает Арсений и отворачивается. Антон вздыхает. — А ты что, веришь мне? — А я верю тебе. — Ты не урод. — Спасибо, Шаст, — смеется Арсений и поднимается. — Увидимся. Антон сползает по спинке дивана, роняя телефон на живот. Пикап мастер, блядь, уровень: Рома Желудь. *** — У тебя красивый… — Антон, — прерывает Арсений, падая на соседнюю кровать, — достаточно, уверяю. — Комплименты не мое? — Антон внимательно смотрит на оголенный кусочек бедра в прорези отельного халата. — Твое, — Арс одергивает халат, Антон разочарованно переводит взгляд на его лицо, и досада пропадает: щеки Арсения румяно-розовые. — Просто… пиздец странно. И неловко. — Ну, так в этом и смысл, разве нет? — Антон склоняет голову, скользя взглядом ниже, по каплям на шее. Арсений поворачивается набок; огонь моих чресел, вспоминает Антон Набокова, видя светло-коричневый ореол соска. — В чем? — зачарованно переспрашивает Арс. — Чтобы ты в меня тоже влюбился, — Антон, наконец, отлипает от обнаженной груди и смотрит в глаза. — Какой ты тупой, — вздыхает Арсений, отворачиваясь. Антон с минуту пялится на тонкий профиль. — Че это тупой? — растерянно спрашивает. Арсений мотает головой, не смотря на него. *** Антон не может уснуть. Не аргументировал свою позицию, значит, можно продолжать. Он вспоминает долгие взгляды Арсения из-под ресниц, лукавые улыбки, постоянную поддержку и готовность угодить, и делает вывод, что ну не может Арс быть гомофобом и ненавидеть его теперь. Смотрит на разметавшегося по постели Арса, одеяло поправлять не лезет — не дурак же он, такой вид красивый прятать. В номере совсем светло от луны и фонарей, лицо Арса тоже светлое и умиротворенное. — Ты красивый, — повторяет он тихо, пользуясь, что Арс не будет возражать сейчас. — Самый красивый из всех, что я видел. Хотел бы сказать, что самый смешной, но Джим Керри и Галустян же. Он вздыхает и бросает виноватый взгляд. — Но ты все равно самый лучший, — тянет руку даже к плавному изгибу спины, но не трогает. — Самый непредсказуемый, самый очаровательный, самый… У Арсения дрожат ресницы, и Антон испуганно замолкает, смотря в темные сонные глаза. — Ты не можешь называть тридцатишестилетнего мужика очаровательным, — хрипло бормочет он и чешет нос о наволочку. — Очень даже могу, — хмыкает Антон, наблюдая за ним. — Не можешь, — голос звучит глухо, потому что Арсений говорит в подушку. — Могу, — радостно спорит Антон. — Ты милый. О да, его уши снова красные. Антон облизывает губы и наклоняется ближе к краю кровати. Милый, сука такой, еще б понять, что у него в голове. Он шепчет еще о таланте, и голосе, и танцах, и прическе, и глазах, зажмуренных сейчас, говорит и говорит, пока не замечает, как Арс елозит. — Повернись, — говорит Антон, удивляясь, как низко звучит голос. — Нет, — Арс еще и головой мотает. — Арсений, — медленно произносит Шастун, жадно разглядывая испарину и приподнятые бедра, — у тебя стоит. — Бля-адь, — Арсений стонет, зарываясь глубже в подушку. — Тебя возбуждает то, что я говорю? — Антон запускает руку под одеяло, сжимая себя через пижамные штаны. — Течешь как сучка? — Нет, — фыркает Арс и даже поворачивает голову, чтобы бросить на него насмешливый взгляд. Он весь красный и взъерошенный, с мокро облизанными губами — ебабельно-красивый. — Я понял, не тупой, — и тянет руку под резинку, обхватывая горячий твердый член, — точно же. Любишь по лайту. Хорошенький, милый Арсений, никакого харда. Моя сладкая девочка… — Не сюсюкай, блядь, Тох, — с досадой прерывает Арсений. — Да заебал! — вскакивает с кровати Антон и прыгает на чужую кровать, придавливает его собой, крепко сдавливая бедрами, прижимается стояком к пояснице. Склоняется к округлому уху, шепчет, обдавая горячим дыханием: — я не тупой. Арс выгибается, прижимаясь задницей к его паху. — Так и не скажешь. — Ты красивый, — повторяет он с чего начал. — Ты, блядь, просто охуительный. Я только на тебя смотрю, когда ты играешь. Арс со свистом втягивает воздух, пытается перевернуться, но Антон не дает — так, не глядя ему в лицо, говорить проще. — Только на тебя. На твою задницу, — он дает ему приподняться, чтобы помочь стащить с бедер трусы, утыкается членом в жаркую расселину; Арс скулит, пытаясь потереться, — на то, как ты гнешься. И слушаю тебя, как ты смеешься, как ты стонешь. Однажды я включил мышеловки и дрочил, мечтая, чтобы тебе щемило больше. Прости, — он облизывает мочку, Арсения аж под ним подбрасывает: Антон как на ебаном родео. Он опускает руку между их телами, стискивая ягодицу. Арсений хнычет, потираясь о простынь. Такой горячий, с задравшейся до груди прилипшей футболкой, пытающийся развести ноги шире. — А как потрясно ты смотрелся с краской на лице, — шепчет он, вжимаясь сильнее, мышцы под его напором слегка расходятся, о господи, они творят какой-то пиздец, но он не может остановиться, — она стекала по твоему лицу, и ты злился. Знаешь, что я представлял на ее месте? Поверить не мог, что ты будешь еще охуительнее вот таким по-шлюшьему грязным, но ты ведь особенный, да? — Антон, — у него голос тонкий совсем, как тогда, в ебанутом караоке Студии Союз. — Когда ты злишься, ты, сука, такой горячий, — Антон трется в темнеющее в сумраке комнаты отверстие, головка входит чуток совсем, но ему хватает. — Я каждый раз готов спускать как подросток. Как ты орал на всех, когда нам случайно принесли рис, ты не представляешь, как у меня стояло. Он толкается еще пару раз и кончает: — Я пиздец как влюблен в тебя, — стонет он, запрокидывая голову. — Сука, Шаст, — Арс все-таки выбирается из-под его расслабленного вялого тела, шепчет ему в губы: — если ты ничего не сделаешь, я тебя сам трахну. — Да, трахнешь, — обещает он, едва дыша, целует, наконец, Арсения, мокро и без тормозов, сразу языком в его податливый распахнутый рот, — конечно, трахнешь. Он сползает ниже, чтобы взять член в рот, и есть время молчать, и время говорить, и Антон будет гореть в аду за такие шутки. Но сейчас он пытается не кусаться, облизывая темную головку, поднимает глаза на ходящий вверх-вниз от постоянных сглатываний стонов кадык, на линию челюсти, работает языком молча. Арс зажимает ладонью рот, всхлипывая, шире раздвигает ноги. — Красивый, пиздец, — не удержавшись, Антон шлепает головкой по широкому языку, облизывает и пальцы, гладит мокрыми ягодицы в обещании, в том, что только случится. Арс вздрагивает, движется ему навстречу, и Антон встречает на полпути: языком, губами, пальцами, всем собой. Он не пытается войти внутрь, отсасывает, массирует пальцами по кругу, прислушивается к невнятным просящим звукам наверху. Плоский живот дрожит, напрягается, тональность становится выше. Арс сжимается, выплескиваясь ему на опухшие приоткрытые в восхищении губы и щеки, тянет наверх, к себе, обнимает ладонями лицо, стирая сперму. Антон думает, что он пиздец сейчас: в поте, слюне и сперме, но Арсению все равно. Он целует его в щеки, веки, нос, губы, собирая капли языком. — Ты охуенный. — А ты тупой, — Арсений обнимает его за шею, чтоб не вырвался; будто Антон мог бы, — мне не нужны никакие комплименты, чтобы влюбиться в тебя, потому что я, черт возьми, уже давно.