Дом для сердца

Когда-то Ячменю казалось, что повидал он многое, и жизнь неплохо знает. Возможно, он даже взял бы на себя смелость назваться мудрым, пусть только в глубине души, только для себя самого. Но с тех пор, как судьба столкнула его с племенными котами из леса, Ячмень был вынужден признать, что жизни есть чем удивить его. Племенные коты были совершенно иными, ничем не походили по нутру ни на одиночек, периодически проходящих через амбар Ячменя, ни на, упаси случай, бандитов из Кровавого племени. Речь шла не об образе жизни, разница в нём была бы очевидна даже котятам. Речь шла о духе, о самой сути, той, что рождает в душах котов чувства, желания и стремления. Горелый пришёл сюда в сильную, свирепую бурю, щуплый и тощий, запуганный почти до потери чувств, облепленный мокрой чёрной шерстью так, что больше напоминал крысу, чем тренированного кота, да ещё из племени. Если бы крысы, конечно, могли разговаривать и с отчаянием просить об убежище, нервно подрагивая белым кончиком чёрного хвоста. Ячмень тогда не стал расспрашивать о подробностях, решив, что парню просто оказалась не по зубам племенная жизнь, и он серьёзно огрёб от своих. В конце-концов, Ячмень тоже не спешил размяукиваться о своих прошлых проблемах с первыми встречными. Тогда он ещё не знал, что «просто» — последнее слово, которое было бы уместно применить к Горелому. Какое-то время парень отъедался и отсыпался, приходил в себя. Ячмень не трогал его лишний раз, благо, амбар большой, они друг другу не мешали. Горелый охотился ловко и точно, как и положено порядочному лесному коту. Не то, чтобы в амбаре, в котором мышей водилось вдоволь, искусство было в принципе необходимо, однако для Ячменя одним удовольствием было наблюдать за выверенной аккуратностью движений Горелого, за безупречным изяществом его охотничьей стойки, за мышцами, слаженно работавшими под чёрной шкурой. Когда Горелый погружался в охотничий процесс вплоть до кончиков ушей, страх и затравленность истаивали в жёлтых глазах, каждое его движение наполнялось завораживающей грацией, так, что дыхание перехватывало от зрелища. Потом чудо пропадало, и возвращался прежний тихий Горелый, старающийся лишний раз взглядом с Ячменём не встречаться. В один из дней, когда за стенами амбара завывала новая буря, бросаясь в камень уже пригоршнями снега, Ячмень решился, наконец, рассказать Горелому о правилах территории вокруг, о привычках местных Двуногих и их собак, о местах скопления крыс. Когда-нибудь непогода развеется, и его новый сосед, возможно, захочет выйти наружу, пускай будет предупреждён. Они, наконец, впервые полноценно поговорили. Вот тогда Ячмень и заметил впервые это «не просто». Вопреки его ожиданиям от зашуганного гостя, ни трудности с Двуногими, ни риск схватки с крысами Горелого не пугали. Безрассудно храбриться и выделываться тот тоже не спешил, скорее, он рассматривал сложность прилегающей к амбару территории, как интересную задачу, к которой стоит подобрать верный подход. А когда Ячмень всё же не сдержал своего удивления, Горелый с еле заметной тенью улыбки рассказал об удачной охоте на змей. После чего разулыбался ещё больше, подрагивая усами от лёгкого смеха. Ячмень порадовался этой перемене, пускай источником веселья оказалось его, Ячменя, невероятное замешательство, другими словами, вытаращился он тогда на Горелого, как на жёлудь на сосне. А внутренне встревожился: если змеи и собаки для его нового приятеля — интересная задача, то что же такое могло стрястись с ним в лесу, что хуже и страшнее? Но, разумеется, он не спросил. Они стали общаться чаще, делить вместе трапезы, обмениваясь забавными и интересными историями из жизненного опыта. Безопасными, конечно. Ячмень видел, как Горелый постепенно крепнет и растёт, как начинает лосниться гладкая чёрная шерсть, расправляются плечи, а жёлтые глаза загораются уверенностью, юмором и лёгким азартом, от которого по шерсти Ячменя пробегали порой щекотные искры. Он не хотел тревожить это. В конце-концов, большинство одиночек именно так и живут — без прошлого. И вполне себе счастливо живут. Однажды он заметил, как Горелый тренируется, набрасываясь на невидимого противника, сбивая его с лап и повергая в бегство десятками разных способов. Не то, чтобы здесь часто возникала необходимость с кем-то сражаться, но Горелый, судя по всему, не желал потерять навык, поэтому Ячмень предложил ему тренироваться вместе, всё-таки живой противник куда лучше невидимого врага. Да и ему самому не следует покрываться паутиной и жирком — а ну как многолетняя хитрость подведёт, и сражаться с собакой таки придётся? Горелый его идею поддержал с радостью и предвкушением хорошей тренировки. Они попеременно провели несколько успешных атак, когда тут-то всё и случилось. Ячмень вознамерился как следует пнуть товарища по тренировке, однако тот, вместо того, чтобы увернуться или контратаковать, вдруг совершенно внезапно перепугался, сбился, споткнулся и съёжился на усыпанном соломой полу, зажмурившись и крупно дрожа, будто ожидая то ли серьёзного удара, то ли ещё чего похуже. Ячмень настолько опешил, что завалился набок, потеряв равновесие, а затем бросился поспешно к Горелому, горячо и утешающе вылизывать плотно прижатые к голове уши, что-то успокаивающе приговаривая, слушая бешено колотящееся сердце. Ячмень не особо помнил и вообще вслушивался в то, что он там такое говорил, крепко прижавшись боком, ощущая, как Горелый вздрагивает, излучает всем собой волны горя и страха, продолжая вылизывать и вылизывать его острые ушки. До тех пор, пока судорожное дыхание чёрного котика не замедлилось, пока он не расслабился, бессильно втянув когти, и его бок перестал ощущаться таким напряжённо-каменным. Тогда он заговорил негромким, чуть запинающимся и тусклым голосом, а Ячмень наконец узнал всё. Он слушал историю Горелого, чувствуя, как леденеет сердце и проваливается камнем куда-то в глубины живота. Он прижимался к Горелому пушистым боком, искренне не зная, что ещё предложить ему, кроме сочувствия, компании и поддержки. Разве что возможность не чувствовать себя таким одиноким в пережитом кошмаре, в своём праве бояться и не выглядеть, как сильный и несгибаемый воитель прямо сейчас. И Ячмень в ответ тихо рассказал Горелому свою собственную историю, не утаивая подробностей, о Кровавом племени, о беспорядке и голоде городских улиц, о тирании Бича, о страхе и крови, о сестре… Ячмень всего лишь стремился показать, что между ними много общего, что он — последний, кто стал бы осуждать Горелого за чувства и нежелание вернуться туда, где был рождён, он и сам не ожидал, что таким облегчением станет возможность кому-то рассказать историю, которую всё время так тщательно оберегал. Его взгляд заволокло слезами, когда Ячмень почувствовал, что Горелый лизнул его в плечо в ответ. Они вдвоём долго потом, уже молча, вылизывали друг друга, чувствуя, как схожая боль их историй чем-то объединяет их, чем-то, чему следует остаться навсегда в прошлом, что вряд ли всплывёт ещё когда-нибудь, как проблема, требующая решения здесь и сейчас. Однако, откуда-то из самых глубин души в Ячмене поднималось странное надёжное чувство спокойствия: рядом тот, кто знает. Шерсть Горелого была непривычно жестковатая под его языком, чуть более жёсткая и гладкая, чем его собственная. Та ночь прошла, тяжесть на сердце истаяла, а ощущение надёжной связи осталось. Они больше, как и планировали, не обсуждали это, но оно и не было нужно, понимание словно висело между ними в воздухе, не оставив больше пространства для стеснения и защитной отчуждённости. К Горелому вдруг зачастили его друзья и бывшие товарищи по обучению. Ячмень всегда оставлял их поговорить наедине, обменяться личными новостями — он не считал нужным рушить уютную завершённость их компании. К тому же, так же выросший рыжий кот Огнегрив очень часто приносил с собой то сложные разговоры о судьбах племён, то ещё более тяжёлые расспросы о тех событиях, которым Горелый был свидетелем — при таких разговорах Ячменю уж точно присутствовать нечего было. Один раз вообще пришлось целое племя укрывать во время их долгого пути из изгнания домой. Не могут эти лесные воители жить без сложностей. Все эти события и разговоры оставляли в душе Горелого очень разные следы, он всегда потом долго молчал, раздумывая, так и эдак пробуя воспоминания на вкус. После подобных встреч Горелый часто молчаливо грустил, то под тяжестью старых ран, по счастью, теперь вполне выносимых, то в тоске по беззаботным ученическим временам, то в тревоге за своих друзей, то и дело рискующих шкурами под носом у этого ужасного Когтя. Ячмень обычно предлагал совместную охоту, например, на крыс. Обычно помогало. Однако, когда Огнегрив принёс новость об изгнании Когтя из племени и его разоблачении, Ячмень решил таки сам, первым затронуть тему племенной жизни. Что-то в глубине скреблось и саднило, отчасти требуя решить вопрос, а отчасти желая спрятаться и никогда его не поднимать. — Ты не хочешь вернуться, Горелый? — А? — рассеянно откликнулся чёрный кот, прекращая умываться, так и замирая с поднятой лапой. — Куда вернуться? — К своим, домой, — с внутренним волнением всё же уточнил Ячмень. Горелый облизнулся, выглядев при этом до крайности недоумённым: — Нет. А к чему ты спрашиваешь? — Я ведь вижу, что ты тоскуешь, — мягко произнёс Ячмень, слегка погладив его блестящий бок кончиком чёрно-белого хвоста. Возможно, его вообще встретят в родном племени, как героя, ведь он так неоценимо помог Огнегриву в раскрытии преступлений Когтя. — По соплеменникам, по ученичеству. По Огнегриву с Крутобоком. — Может, иногда, — Горелый отчего-то улыбался, и его жёлтые глаза искрились теплом, так завораживающе красиво, что взгляд было не отвести. — Но они уже давно воины, они ушли далеко вперёд, у них своя жизнь и своя дорога. А мне и здесь хорошо. — Думаешь, отсюда помогать своему племени будет удобнее? — Ячмень склонил голову набок — Нет, — глаза Горелого вспыхнули, и у Ячменя снова перехватило дыхание. — Просто здесь уже давно мой дом. Дом для моего сердца. Зачем что-то менять? А затем он вытянул шею и длинным ласкающим движением провёл языком у Ячменя за ухом. Тот, опалённый жарким вихрем собственных взбалмошных эмоций, только сейчас вдруг осознал, насколько Горелый его перерос. Впрочем, для того, чтобы с облегчённой мягко кружащей голову нежностью погрузиться носом в уютную шёрстку на шее, оказалось в самый-самый раз.