Sweet and Vicious

Когда ты откидываешь кони, то есть, типа отчаливаешь с концами, все приобретает твердую предопределенность. Даже в хаосе. С другой стороны, что такое загробный мир, если не торжество хаоса над материей. Только здесь вас могут вытащить из ниоткуда, бахнуть дном бутылочки об стойку, постучать со дна, а после — золотым копытцем об пол. Здравствуйте, мол, дорогие радиослушатели, пристегните ремни, будет жарко! И вот вы уже проваливаетесь сквозь землю и обнаруживаете себя в очередном безумном местечке. Увлекательное путешествие в один конец на поезде, мчащемся с адской скоростью, без остановок и перекуров, без возможности соскочить. Как не соскочить с иглы. Энджел говорит, что бывших наркоманов не бывает, бывают лишь те, кто походил вокруг да около, но в своем познании, по экспертному мнению Энджела, так и не преисполнился. Хотя и Энджел такой себе эксперт, он сам это признает, да и никогда не был в статусе «бывшего». Он нашел свою золотую жилу, нырнул в нее с головой, словно в широкую и глубокую реку, прорывающую себе русло сквозь века и каньоны, сквозь время и сны, он несся вместе с ее течением, пока не вынесло на мель. Пока сам не оказался на мели, пока сердце еще могло выдержать. В начале их знакомства Энджел лишь смеялся, говоря, что должно произойти настоящее гребаное чудо, чтобы Отель смог перевоспитать кого-то вроде него. Сейчас Хаск уверен, что если кому из всей местной публики и удастся урвать свой счастливый VIP-билет в зону искупления и вечной халявы, то только ему. Самому Хаску ни в жизнь до небес не достучаться. А еще, возможно, он все еще верит в чудеса. Хаск видел их своими глазами столько раз, что сбился со счета. Его страна, континент, населенный мигрантами, беглыми, мошенниками и мечтателями, святыми, подонками всех мастей и самыми нежнейшими из людей, торчал посреди океана, словно восьмое чудо света. Он держался на плаву за счет мечтаний, за счет страха и отчаяния, за счет любви и жажды крови. Континент, состоящий из миллиона противоречий и парадоксов. Он видел это собственными глазами, то, как люди бросались в объятия и сжирали друг друга вместо ужина. Пацифизм и каннибализм, как они есть. Энергия, постоянно ищущая выход, созидающая и разрушающая. Откуда бралась эта энергия, Хаск не знал, но она толкала его действовать, действовать, всегда только действовать. Бежать без оглядки, любить, убивать, играть — прыгать в самое пекло. В конце концов, это все, что он умел. Все они тут на девятом кругу, встрявшие как на хьюстоновской кольцевой. Interstate 610. Подумаешь, горе не беда, и каждому в Аду найдется местечко. Врубайте кондиционер и располагайтесь со всеми удобствами. Правда, прописаться, вписаться на долго и счастливо удается далеко не всем. Хаск однажды оказался в самой гуще Чистки. Их позиции в Аду тогда были совсем шаткими, перспективы — туманными, хотя уже тогда рожа Аластора трещала от уха до уха в самодовольной дьявольской ухмылке. Хаск с удовольствием смял бы ее своим кулаком, но приходилось терпеть и отбиваться спина к спине. И ничего, выстояли. Отмахались. А через год все эти святые с их безупречными ликами, все эти Михаилы и Гавриилы, уже и не рыпались. Хаск верит в чудеса, не потому что идиот, а потому что слишком долго коптил небо и видел слишком многое. Он знает: мир соткан из миллиона противоречий и чудес, больших и маленьких. Поэтому теперь он уже не сомневается, что однажды идея Чарли выгорит, что эта девчонка еще всем покажет. У него странное предчувствие разлуки, щемящее сердце, когда он просыпается, находя себя рядом с Энджелом. В нагретой ими постели, на расстоянии выдоха. Когда тот еще спит, закидывая на него свои длинные от ушей ноги, отбрасывая на лицо тени от светлых ресниц, когда его мягкая грудка мерно и тихо опускается и поднимается, Хаск тянется к нему, заглядывая в успокоенное сном лицо, и никак не может наглядеться. Смотрит, пока глаза не начинают щипать и слезиться, а после жмется сам, эгоистично будит поцелуями. Разморенный сном, встрепанный и чувствительный, Энджел выгибается вслед за рукой, стонет, хватаясь за плечи, пока Хаск ласкает его языком и пальцами. Превращаясь в один сплошной беспорядок, Энджел просит, скулит и умоляет. — Не останавливайся, ладно? Мне сейчас так хорошо. Ему нравится, когда долго и медленно. А Хаску срывает крышу от того, как он звучит в такие моменты. Не по-порнушному громко, но достаточно, чтобы у Хаска мурашки по загривку разбежались, куда тонкие пальцы вплетаются цепко, перебирая шерсть и направляя голову. — Черт, Хаск. Еще, пожалуйста! Хаск скидывает руку со своей головы, перехватывает за запястье и тянется, целуя и вылизывая пальцы. Это он его всему научил, показал, как ему нравится, а как нет. Это кардинально отличалось от того, что он делает на своей «работе». Не то чтобы Хаск был в курсе, не то чтобы он хотел быть в курсе. Он так и не посмотрел ни одного фильма с его участием и не планировал делать это в ближайшую вечность. Все, чего он хотел в эту минуту — быть рядом с Энджелом, а Энджел хотел быть с ним. Все просто. Никаких шлепков, грязных разговорчиков и наигранных стонов. Он лишь тихонько урчит и вибрирует всем телом, когда Хаск берет особенно удачный угол, он зажимает его голову между коленей, словно в боевом захвате, и почти что доходит до финиша. Энджел уже весь мокрый, он едва не хнычет от собственной чувствительности, от долгой и умелой стимуляции. Хаск прячет когти и ведет подушечками по обнаженным бедрами, другой рукой прощупывая изнутри, двигая и массируя чувствительные стенки. Еще пара движений, и он стонет, окончательно обмякая в его объятиях. — Ты как? — спрашивает он, обеспокоенно заглядывая в лицо. — Я, — Энджел все еще пытается отдышаться. — Лучше, чем когда-либо. — Встать сможешь? — Не сегодня, — смеется он, заваливая Хаска на себя. Хаск выкручивает голову, чтобы посмотреть на время: до открытия бара еще пять часов, и этого вполне достаточно. — Тем более, — Энджел тянется к его уху и сладко шепчет. — Я еще не отблагодарил тебя как следует.