Тень в окне.

      На следующий день его не было в бургтеатре. Конечно, Антонио не думал, что сможет с ним поговорить. Не теперь. Да, пусть он даже будет избегать его, но… В конце концов это его работа, Вольфганг должен на неё приходить. Думая так, Сальери провёл весь день, словно на иголках. Всё валилось из рук. Он мог думать только о Моцарте. Почему он решил, что капельмейстер хотел над ним поиздеваться? Если вспоминать их отношения вначале знакомства, такого быть просто не могло. Однако Сальери тревожило даже не это. Он впервые видел, как плакал Амадей. Плакал из-за него. Если бы он только не нервничал тогда так сильно, нужно было собраться и нормально поговорить. Поздно уже…       Моцарт так и не появился. Антонио уже не просто волновался, он паниковал. Никто не знал, куда пропал австрийский гений. Композитора и до этого иногда не было пару дней на работе. Поэтому многие просто отшучивались, когда Сальери пытался расспросить про него. Дамы уже начали шутить про капельмейстера, больно сильно тот бледнеет при разговорах о Моцарте. Не личная ли болезнь он для него. Антонио, оббегавший весь театр, уже готов был упасть в обморок. Чёртов мальчишка! Специально хочет ему в ответ сделать также больно? — С вами все в порядке, Сальери? — Розенберг внимательно рассматривал композитора, опираясь на трость. — Вы сегодня весь бургтеатр всполошили. И ладно бы что-то случилось важное, а вы, оказывается, Моцартом обеспокоены. Не похоже это на вас, мой друг. Ой, как не похоже. — Франц, я знаю, что вы с ним совершенно не поладили и… — Стоп, стоп, стоп. — Чуть испуганно стучит тростью по паркету. — Я вижу всё совсем плохо. — С чего вы… — Вы, герр, меня по имени только в некоторых ситуациях зовёте, — качает головой, — И, как я вижу, вы сейчас не пьяны. — Лучше бы был пьян. — Слабый смешок. — Верю. — Задумался. — Если так переживаете за этого безумца, можете наведаться к Веберам. — С чего вы решили, что они что-то знают? — Не забывайте, кто здесь заведует всеми сплетнями, мой друг. — Ухмыльнулся. — Хотя это всё же только предположение. Не думаю, что они расскажут что-то большее, чем вы услышали здесь. — Прикроете? — Только не слишком задерживайтесь, Антонио. Нам ещё нужно придумать, что делать с постановками Моцарта. На тот случай, если он так и не объявится, — кашлянул, — Или вы его не найдёте. — Благодарю. — кивнул на прощание и быстрым шагом направился к выходу из театра. — Проблемы с головой у этих двоих, а разбираться с последствиями как всегда мне. Эх. — Услышав смех в зале для репетиций, бурча и постукивая тростью, пошёл в его сторону. — Не на секунду нельзя оставить! Всё же развалится без моего присутствия!       Ему абсолютно точно не хотелось разговаривать ни с одним из Веберов. Особенно с Констанцией, до сих пор Антонио не любил вспоминать, как Вольфганг ворковал с ней в парке. Пусть это давно прекратилось. Розенберг был прав, девчонка не могла знать где Моцарт, они давно разорвали отношения. Но она могла видеть, когда именно он последний раз был дома. Уже это немало важный факт.       «Здесь. Точно здесь, вон то третье окно. Вольфганг любит полупрозрачные занавески. Но где же мне искать мисс Вебер?» — Сальери снова оглядывается. В этом районе города он бывал редко и чувствовал себя не очень уютно. — Вы-то здесь, что забыли? — Скорее раздражительный, чем удивлённый вопрос.       Констанция Вебер. Если Антонио и мог когда-то назвать её милой, то точно не сейчас. Под глазами девушки были огромные синяки от недосыпа, плохо скрываемые пудрой. Волосы были пусть и уложены, но без должного усердия, которое всегда присуще воспитанным леди. Композитор внимательно присмотревшись к ней начал догадываться о причине такого внешнего вида. Конечно мужчина не считал себя великим детективом, но признаки кошмаров мог легко опознать, сам сталкивался с подобным. Девушка так и не дождавшись ответа, повторила свой вопрос. — Что вы здесь делаете? — Искал вас. — Меня? — Хмыкает. — А по-моему вы ищите этого безумца. — Безумца? — Сальери в удивлении поднял бровь. — Вольф… Моцарта, — лицо Констанции скривилось, — Я ведь права? — Не буду скрывать. Но откуда вы знаете? — Вы стоите у него под окнами, — пожимает плечами, — И если мне не изменяет память, именно вам он предпочёл общение со мной. — Я уверен, у него были на то причины. — Конечно, герр. Были.       Девушка сильнее кутается в плащ. На улице не холодно, поэтому Антонио может предположить только то, что её морозит. Констанция тяжело вздыхает, этот разговор ей явно неприятен, впрочем, как и собеседник. — Так что вы конкретно хотите от меня узнать? — Когда вы последний раз видели Моцарта? — Вроде…— задумалась, — два дня назад. — А вы разговаривали с ним? В каком он был состоянии? — взволнованно расспрашивал Сальери. — Отвратительном. Если одним словом конечно, — морщится, — Он был… не похож на себя. Я… испугалась, когда увидела дым в его комнате. — Дым! — Антонио схватился за сердце. Он слишком переживал за любимого. — Не переживайте вы так. Он просто решил сжечь какие-то бумаги. В его стиле. — На секунду Констанция улыбнулась, но сразу после этого помрачнела ещё больше. — Он накричал на меня. Буквально велел выметаться и оставить его в покое. Я не знаю, что случилось, но я впервые его таким видела.       Плечи девушки задрожали. Антонио хоть и был в шоке от рассказа, попытался подбодрить её слабой улыбкой. На большее у него не хватило сил. Он ненавидел себя, ведь его ангел довёл себя до такого состояния из-за него. — Прошу. Продолжайте. — Я… попыталась его успокоить, но… — прижала свою руку к груди, — он оттолкнул меня. А через секунду извинился. Казалось, он сам не понимает, что творит. Моцарт попросил его оставить. Сказал, что дело не во мне, а в нём. Через каждое слово он извинялся за то, что накричал на меня, но всё равно просил уйти. И я ушла. — С того дня вы больше его не видели? — Нет. И чтобы он не говорил, будь на месте меня вы… — взгляд Вебер был таким уставшим, — Он бы не ударил. Извините. Не хочу больше это вспоминать. Я и так теперь не могу по ночам спать. — Не извиняйтесь. Благодарю, что рассказали мне. Это и правду совсем на него не похоже. — Антонио смотрит в пол не решаясь поднять глаз на собеседницу. В её состоянии есть и его вина. — Я это рассказала не чтобы помочь вам. Не обольщайтесь. Просто, — вздох, — помогите ему. Только вы это можете сделать. И не смотря ни на что, он всё ещё важен мне. — Я обещаю, фройляйн Вебер. Ещё раз спасибо. — Идите уже, герр. — Сложись всё по другому, я думаю, вы были бы счастливы вместе. Может, в другой жизни? — Да. В другой. — Грустно кивает.       Маленькая фигурка Констанции постепенно удалялась в сторону дома. Антонио больше не мог заставить себя хоть капельку злиться на неё. Наверное, он даже был бы рад узнать, что когда-нибудь, она найдёт своё счастье. На Вену опускался вечер. Пора было вернуться в бургтеатр, но Сальери всё никак не мог отвести своего взгляда от окна, с почти прозрачными персиковыми занавесками. От окна, в котором не горел свет.

***

      Как бы Марк не пытался успокоиться, он чувствовал вину. Нет не за то, что посоветовал признаться. За то что, изначально поддержал эту идею. Ему было жалко учителя. Но и герра Моцарта он понимал. Мальчик совершенно не знал, как помочь хоть кому-то из них.       Сальери буквально искал Амадея во всём городе и готов был начинать поиски и за его пределами. Но Вольфганга нигде не было. После четвёртого дня поисков композитор заперся в своей комнате и велел его не беспокоить. Марка это насторожило. Время близилось к двум часам дня, а Антонио до сих пор никто в особняке не видел.       Мальчик редко стучался в спальню своего учителя, почти никогда. Всё же это было слишком личное, явно не для него предназначенное место. Преодолевая неловкость и трепет, ему всё же пришлось постучать. Ничего. Ещё раз. Рыжик почувствовал напряжение во всём теле. Капельмейстер всегда спал очень чутко, почти каждый шорох мог его разбудить. Да и игнорировать кого-то Антонио себе не позволял, даже если плохо себя чувствовал или был не в настроении для бесед. А значит что-то случилось. Мальчик снял заколку, державшую совсем маленький хвостик его чуть волнистых волос. Пару раз ему уже приходилось вскрывать замки. Отец был давно уже не молод и часто терял или забывал ключи то от заднего входа, то от сарая с садовыми инструментами. Ловкими движениями Марк вскрывал замок. Щелчок. Открыто. Глубокий вдох и он открывает дверь. — Простите, герр Сальери. Вас так долго не было, вы не отвечали и я решился всё-таки… — не веря своим глазам, мальчик сначала попятился назад, но собравшись тут же подбежал к Антонио, — Боже! Что? Что же вы сделали с собой, учитель! — Марк… — голос совсем сиплый. — Прошу тебя… не кричи. — Да как же, как? Ох!       Композитор сидел на полу возле кровати. Он казался просто очень уставшим, но… На обоих запястьях появились новые порезы. Их было несколько довольно глубоких, из них понемногу вытекала кровь. Антонио дышал прерывисто, глаза его были полуприкрыты. Марк шокировано смотрел на него и на лежащий рядом кинжал. Красивый, такой утончённый и весь в алых каплях. — Я… обещал себе больше этого не делать… Но не смог. Прости, что напугал. — Вы… вы ведь не собирались?.. — мальчик всё ещё поражённо и испуганно смотрит на итальянца, его буквально трясёт. — Умирать? Нет. Никогда. — тяжёлый и усталый вздох. — Не знаю почему, но мне это помогает. Помогало раньше. — Всё равно не могу понять. — И не надо. Это мои ошибки. Тебе не стоит даже думать о подобном, — нахмурился, — прости, что прошу о таком… Хм. я переборщил в этот раз, совсем нет сил… Можешь перевязать? — Да. Да конечно! Сейчас! Я быстро. Вы, вы только не отключайтесь, прошу. — Хорошо, — чуть тише, — постараюсь.       В глазах мутнело. Рыжая макушка давно скрылась за дверью. Или недавно? Сальери попытался сжать пальцы. Больно, очень больно. Он снова позволил себе это сделать. Этот процесс, он почти как алкоголь или наркотики. Невозможно остановиться даже если понимаешь, что делаешь только хуже. Что бы сказал Вольфганг увидев его таким? Разочаровался бы ещё больше? Сальери так хочется его сейчас увидеть. — Учитель! — Марк, кажется, не в первый раз позвал его. — Я сейчас всё сделаю, потерпите. Я аккуратно, честно. Всё будет хорошо. — Ты ведь успокаиваешь сейчас не меня. — Нет. Да. Простите. — Голос дрожит, несмотря на волнение и мандраж, он продолжает перевязывать запястья. — Вы не представляете, как мне страшно за вас. И я сейчас даже не о порезах. — Ты не должен был видеть меня таким. — Отводит взгляд. — И всё же, зачем? — Марк. Ты помнишь его смех? А улыбку? Его глупости я готов был слушать вечность. — на мрачном и бледном лице вдруг появляется нежная улыбка. — Мне так хотелось зарыться в его локоны, они будто сотканы из солнечных лучиков. Знаешь, он пахнет как самая прекрасная сирень в моём саду. — Сальери… — Марк, я ведь сумасшедший, да? — В какой-то степени.       Мальчик бережно берёт руки Антонио в свои. Они бледно трупного цвета и дрожат почти каждую секунду. Он всё ещё не понимает, для чего композитор так себя калечит, но понимает почему. — Я боюсь, что больше никогда его не увижу, не услышу его райской музыки. Мне ещё никогда не было так страшно. — Учитель, не стоит. Поверьте, всё будет хорошо. Просто дайте ему время. Он вернётся. — нежно сжимает пальцы капельмейстера. — Я постараюсь…       Впервые за эту неделю Антонио почувствовал, что не одинок. Удивительно, но это осознание сделало куда легче его душе, чем порезы. Они больше не приносили успокоения. И больше никогда не принесут.

***

      Девушки окружили его со всех сторон, каждая так и норовила познакомиться и что-то расспросить. Марку стало очень душно, взглядом он искал чёрный камзол. Сальери стоял рядом не пытаясь что-либо предпринять. Мальчику стоило сразу понять, куда именно он попал. Юные дарования были слишком любопытны и болтливы, капельмейстер никогда не любил заниматься с ними. Не все, но многие девушки из коллектива только и думали о мужчине, а не о репетиции. В какой-то мере такое внимание даже было приятно, но сейчас Антонио его совершенно не хотелось. Несколько дней пришлось провести дома, руки дрожали настолько, что невозможно было даже крепко держать перо. Когда мандраж прошёл, Антонио решил взять подопечного в бургтеатр, как и обещал. К сожалению, нужного камзола с длинными рукавами не нашлось и свежие порезы пришлось скрывать платками. — Герр. — Голос сзади прозвучал очень недобро. — Нам нужно поговорить. — Розенберг, что-то не так? — Антонио нервно смотрит по сторонам. — Что-то не так? — шипит, — живо за мной.       Громко стуча каблуками директор бургтеатра вышел из зала. Многие вздохнули с облегчением, поняв что он приходил за капельмейстером и продолжили болтать с Марком. Сальери в последний раз оглянулся на ученика и вышел вслед Орсини. Тот стоял в конце коридора и громко постукивал тростью. Итальянец тяжело вздохнул, подходя к нему. — А теперь объясните мне, ну если вам, конечно, не сложно, — елейно улыбается, — какого чёрта, Антонио! — Не чертыхайтесь. — Да у меня других слов просто нет!       Франц схватил композитора за руку и задрал платок. Он был жутко зол, но не как обычно наигранно, это был настоящий гнев. Сальери вздрогнул. — Вы же мне обещали! Тогда, два года назад, и что я вижу теперь? — Франц, я не маленький ребёнок. Уж поверьте, могу сам решить что делать со своей жизнью. — итальянец вырвал руку из цепкой хватки чужих пальцев. — Да, обещал, да, не сдержал. Но мне было это необходимо. — Вы ведь понимаете что это болезнь? Который это раз? Шестой или седьмой? На ваших запястьях уже нет живого места. — Я знаю… В последний раз. — Как и в предыдущий? — Нервный смешок. — А я догадываюсь из-за кого вы такой. Мой… друг. Или я уже не могу вас так называть? — Почему вы так думаете? — Антонио удивлённо смотрит на мужчину. — Да потому! Моцарт одним словом! Знаете, что я вижу первым заходя в театр? Конечно же его радостно бегущим в ваш кабинет. Да и по вечерам я не редко вижу как вы сами идёте к нему, поздравлять с очередным успешным представлением. — Фран… — Я знаю своё имя, поверьте, не к чему это. Давно я уже не беседовал с вами так долго. «Здравствуйте» и «до свидания» — вот что я от вас слышал весь этот месяц. Не более. — Розенберг опирается на трость, его плечи опущены. — Я простил вам это потому, что видел, как вам с ним хорошо. Вы никогда ещё не были таким счастливым.       Антонио неловко. Он и не задумывался о том, что отдалился от всех, общаясь постоянно с Вольфгангом. А ведь с директором их связывали несколько лет крепкой дружбы и взаимопомощи. Сальери виновато смотрел на него сейчас. Розенберг лишь покачал головой и поправил парик. — Этому мальчишке я не прощу ваших шрамов. Так и передайте ему. — Не стоит. — Не бойтесь, его наказание официально будет за отсутствие на рабочем месте. — Граф неопределённо помахал рукой. — Франц, надеюсь, вы не собирайтесь его убивать? — Антонио улыбнулся. — Посмотрим. —Подошёл ближе к капельмейстеру и положил руку на плечо. — Просто знайте, я всегда буду рад вас видеть у себя. В любом состоянии. Выпьем чая, ну или чего покрепче. — И будем снова обсуждать лавку с сладостями. — Хихикнул Сальери, вспоминая. — Да, хоть бы её. — Благодарю. — Не за что, Антонио. — Несколько секунд задерживает свой взгляд на глазах композитора, но быстро отстранился. — А Моцарта я всё же убью. — Франц. Я вас никогда за это не прощу! — шутливо отвечает. — Простите — ещё и спасибо скажете.       Поговорив ещё немного о работе мужчины вернулись в зал. Розенберг удивлённо охнул. Девушки спокойно репетировали под аккомпанемент музыки Марка. Редко у кого так получалось всех настроить на рабочий лад, но мальчик неплохо справился с этой задачей. Итальянец кивнул графу и направился к ученику. Постукивая пальцами по трости, Розенберг смотрел за удаляющейся ровной спиной друга. — И почему я не удивлён, что он именно твой ученик, Антонио? — вздыхает и уходя снова бурчит себе под нос. — Надеюсь, этот идиот и дальше будет дарить тебе улыбку, иначе я его из-под земли достану. Главный австрийский петух.

***

      Как бы его не подбадривали и не пытались помочь, Антонио всё равно чувствовал опустошение. Непрекращающуюся апатию. Внутри надломилось слишком многое. Но кроме всего этого была ещё и невыносимая усталость от бессилия. Он ничего не может сделать, лишь ждать.       В чашке медленно остывал чай, пока композитор помешивал в ней сахар. Неприятный звук удара об край стенки возвращает его в реальность. Он снова слышит как за пианино старательно и выверено играет Марк. Сальери не хочется говорить, даже простое «хорошо, достаточно» застревают на несколько долгих секунд в горле. — Вы выглядите совсем измотанным, учитель. — Видя, как тот не отвечает, сам пытается найти ответ. — Бессонница? Снова переживаете, не случилось ли чего с ним? Антонио в молчании кивает, не нарушая тишину, созданную им. — Возможно, стоит обратиться к врачу, — вздыхает Марк, ловя укоризненный взгляд, — вам правда может стать совсем плохо. Я лишь беспокоюсь о вас. Если так не хотите никого видеть здесь, могу приготовить чай с шиповником и травами. Поможет укрепить нервы.       Лицо Антонио трогает слабая улыбка. Марк, поняв ответ, встал из-за инструмента. Бросив мимолётный взгляд на окно, он тут же подошёл к нему и замер. Глаза мальчика засияли, наполнились искренним восторгом. Он проморгался, опустил взгляд, отвёл и снова посмотрел в окно. — Сальери! Учитель! — Повернулся к нему. — Герр Моцарт, он там, внизу!       Чашка чуть не выпадает из ослабевших рук. Антонио мгновенно отставляет её в сторону, неверяще смотрит на ученика. — Что!? — подскочил. — Сами посмотрите! Он будто бы ждёт кого-то.       Не успевает он договорить, как по паркету громко и очень быстро стучат каблуки капельмейстера. Быстрее! Только бы не исчез, как туманный призрак, как самый желанный морок. Позади коридоры, комнаты, лестница, вторая у крыльца. Усталость сдуло ветром, мыслью, одним его существованием.       Правда здесь. Задумчиво водит пером по нотной бумаге, золотые локоны треплет лёгкий ветерок. Сальери стоит и просто смотрит на него, не в силах что-либо произнести. Слишком внезапно, он не был готов, а казалось бы, готовился к их встрече вечность. — Только здесь сочиняется так легко. — бархатный, любимый голос. — Не смог устоять, слишком соскучился по этому месту. — Вы… — Да, Сальери? — Поднимает взгляд от партитуры прямо на него, — Что же вы хотите узнать в первую очередь?       В голове рой. Где он был всё это время? Почему так долго? Почему бросил не только его, а всё, всех? Но единственное что он в силах сказать это… — Прости... — Простить? — Моцарт медленно поднимается, делает пару шагов к мужчине. — За что же? — За ложь. Я не должен был так с вами поступать. Я… я правда сожалею за то что так получилось. — Хриплый, нерешительный ответ.       Вольфганг смотрит прямо ему в глаза. Они не виделись несколько недель, но оба помнили каждый блик на радужке чужих близких глаз. В груди стало так тесно для безумного стука сердца. — Я тоже лгал. — Вы? О чём же? — дыхание сбивается вновь. — Я не люблю её, уже довольно давно. — делает ещё один шаг к Антонио. — То есть вы всё это время... — кажется что-то внутри громко треснуло, не хочется верить. — Да. А знаешь почему? — шаг. — Нет. — Потому что я люблю вас Антонио.       Теперь точно сломалось. От жара губ прикасающихся к собственным, от рук так трепетно зарывающихся в волосы, от слов. Сальери хочется плакать. В нём смешалось столько чувств: тревога, страх, ненависть к себе, злость на него, но и щемящая нежность с полыхающей радостью. Вольфганг здесь, с ним всё в порядке и он сейчас так крепко прижимается к Антонио. Они дрожат, вдвоём. — Мне пора. — Моцарт всё ещё прижимается к груди. — Но как же... — Не только ты ничего не можешь толком произнести. — вздох. — Мне... Нужно собраться с мыслями. Тебе наверное тоже. Я прийду. Завтра утром. — Хорошо, Вольфганг. — нежно гладит по волосам, успокаивая. — Только. — закрывает глаза. — Ещё пару минут постоим вот так. Ладно?       Ложась спать композитор только и мог вспоминать слова ангела. Его имя никогда не звучало так восхитительно. А поцелуй пусть будет снова и снова повторяться у него во сне, пока не наступит утро. Пока он снова не увидит его наяву.