Эстетика несовершенного

      Драко очень часто позволял себе рассматривать девушек.       Если быть точнее, то всего одну, поскольку остальные не завладевали его вниманием так сильно, как одна магглорождённая ведьма, которая постоянно таскалась везде с огромным количеством гигантских книг.       Ему всегда было интересно, откуда в такой хрупкой на вид девушке столько физической силы.       А ещё ему было интересно, почему какая-то магглорождённая волшебница привлекает внимание аристократа Малфоя.       Ему с пелёнок талдычили, что нечистокровные маги ни на что не способны, что они отбросы магического общества, что с ними считаться — себя не уважать.       Однако Гермиона не один и даже не два-три-четыре раза доказывала всему факультету, каждому из преподавателей и, в принципе, всему Хогвартсу, что чистота крови не играет роли в умственных способностях волшебников.       Злясь на то, что Грейнджер обскакивает его по всем предметам, Малфой как только её не называл, как только не обижал.       Но весь смысл дошёл до него только к концу шестого курса.       Только тогда, когда в «гриффиндорской зубрилке» и «грязнокровной выскочке» Драко разглядел невероятно привлекательную, очень хрупкую и милую девушку.       Тогда Малфой понял, что такое влюблённость, познал не только сексуальное влечение, но и желание разговаривать с девушкой после проведённой вместе ночи, а не просто отвечать уже заученными фразами, что лучше им больше не заниматься тем, на что они потратили драгоценные часы сна.       После осознания этого Драко ужасно не терпелось разговаривать с Гермионой. Не просто перекидываться фразочками вроде «привет, как дела?» или «ты сделала домашнюю работу?», а обсуждать с ней буквально всё на свете, начиная от погоды и заканчивая закорючкой в виде сердечка, которую Грейнджер постоянно ставит над буквой «и» в своём имени даже после стольких лет.       Девушка, однако, его порывы не разделяла, припоминая чуть ли не каждое обидное слово, брошенное им в её адрес.       И, что самое странное, Драко понимал, почему она делает это. Он понимал, что обижал её, что постоянно мучил и оскорблял. И каждый раз, видя её, он начинал разговор со ставшего таким привычным «прости». Никуда не пропали его смешки и ухмылки, но именно её они больше не касались. По крайней мере, в обидной форме.       Блейз не раз подмечал, что Малфой извиняется только перед этой ведьмой. Из него клещами не вытянуть было извинений в адрес какого-нибудь преподавателя, а тут… Грейнджер. Забини даже как-то пытался посчитать, сколько раз за неделю Драко извинится перед гриффиндоркой, но сбивался, доходя до двадцати.       Гермиона же на его жалкие попытки вымолить прощение лишь гордо вздёргивала носик и хмыкала. Малфой жутко злился, но всё заканчивалось лишь сжатыми кулаками, ведь он боялся напугать её, а уже в своей спальне сбивал костяшки, вымещая гнев и негодование на стенах школы.       Пэнси часто задавалась вопросом, когда же Драко стал таким сентиментальным и когда его стали волновать чувства других, особенно магглорождённых, волшебников, но и она вскоре заметила, что все исключения были сделаны только для Грейнджер. Уизли и Поттер всё также получали ежедневную порцию словесных перепалок с Малфоем, но когда взгляд Гермионы немым укором пронзал его, все слова будто застревали в горле. Он вновь смотрел на неё, шептал «прости» и просто уходил с новым поражением на своём счету.       И Драко буквально ненавидел себя за собственную слабость, а её за неприступность. В особенно тяжёлые времена он зачастую находил себя именно у двери в её спальню, но чтобы постучать сил не находилось. Не помогал ни алкоголь, ни уверенность, которая покидала его, стоило только остановиться у её двери.       Однако Малфой не был тем, кто так легко сдавался. Он боролся за себя, свою семью и, конечно, за репутацию.       Сбитыми костяшками он наконец-то постучал и стал ждать ответа. Быстрый топот, как оказалось, босых ног раздался из-за двери, которая через мгновение со скрипом открылась.       Драко замешкался, глядя на взвинченную Грейнджер, которая пыталась собрать волосы в какую-то причёску, но он даже не смог понять, что именно это должно было быть.       Гермиона посерьёзнела и отошла на шаг, чтобы спрятать голые ноги от холодного сквозняка, гулявшего по коридору, в котором всё ещё стоял Малфой.       Он же собрал всю свою смелость в кулак и сделал шаг к ней, из-за чего волшебница вновь отступила, но уже не из-за холода.       Слова нашлись как-то сами собой, Драко объяснил ей причину своего визита, а потом, совершив задуманное, всё же снова попросил прощения.       Морщинка между её бровей разгладилась, а губы тронула лёгкая улыбка. Тогда Малфой впервые заметил её губы, слегка потрескавшиеся и, кажется, он знал, по какой причине.       Уже не первый раз он замечал, как Гермиона, читая какую-либо книгу, прикусывает губу, постоянно проводит по ней языком, а после, конечно же, не пользуется помадой, чтобы залечить эти незначительные, но всё же болезненные ранки.       Девушка, чуть улыбаясь, смотрела на Драко, сжимая тонкий подол тёмно-голубой юбки.       В следующее мгновение он уже не знал, что делает. Он сделал ещё один шаг, поймал её ладони и, склонившись, коснулся её губ, ощущая буквально каждую трещинку. И что бы кто ни говорил, это был самый лучший поцелуй, который только был у Малфоя.