Виски? Коньяк? Минет за барной стойкой?

      Сможешь ли ты избавить меня от той боли, за которую я держался? Я не могу выбраться из этой дыры Эти фотографии и воспоминания — всё, что у меня осталось Почему ты должен был уйти? «If I Were You — Memories»

      Вот жизнь… штука на самом деле странная. «Припёзднутая. Простите, а о чём мы вообще говорили?» Нарушая всякие понятия об этике, она ведёт себя словно дочь живущей по соседству среднестатистической сорокалетней хабалки. Та самая наглая девочка из твоего далёкого детства, что вечно выходила во двор в новеньких проутюженных платьях и хвасталась перед подругами своими нетипично обширными познаниями в области межполовых отношений. Вся из себя такая важная, высокомерная, злопамятная сука, греющая чужие уши оскорбительно лживыми сплетнями, какие её до одури богатое воображение только смогло себе представить. Гадкая, но в определённой степени милая и даже внешне притягательная особа, наделённая исключительным талантом испоганить всякую положительную репутацию всего за каких-то пару минут. «Ловкость рук и никакого обмана». Лишь немного природного обаяния, поддержки со стороны верных подпевал и принадлежности к обладателям двух «X» хромосом, которые автоматом выписывали её из потенциальных спарринг-партнёров и оставляли за собой право безнаказанно превращать порядочных детей в изгоев сверстнического общества.       «Девочек бить нельзя». Это абсолютная правда. «Не нужно пытаться изменить всю свою жизнь, достаточно лишь изменить свое отношение к ней». И это тоже правда! Собственно, а в чём тогда вообще разница? Понятное дело, что существуют негласные правила, которым должен следовать каждый совестливый гражданин, но какой толк пытаться играть по-честному, если ни одно из этих условий изначально не кажется выгодным? Что жизнь, что те самые девочки… они ведь такие, блядь, неадекватные. Могут подгадить тут, подгадить там. «Случайно» сломать дорогую игрушку или с дуру толкнуть со спины в грязь. Начать исподтишка воровать вещи, кидаться огрызками от яблок, тыкать испачканными в соплях пальцами. В конце концов, спровоцировать на ссору и сразу же кинуться ябедничать на неё кому-нибудь из взрослых. «А вы знаете? А Коннор, а Коннор… он такое сказал! Назвал меня словом на букву «ш»! Поставьте его, пожалуйста, в угол».       «Да ты не просто «ш». Ты, блядота такая, самая настоящая дочь этой самой «ш»-подобной падшей женщины, не имеющей никакого понятия о том, чем её малолетняя свинота занимается». Фыркает, глумится. И всё ведь ради того, чтобы получить свою дозу внимания и довести бедную жертву до слезливой истерики. А когда та, закатав рукава, решит перестать терпеть словесный цинизм и направится разбираться со своими проблемами «по-мужски», то нападающая сторона внезапно состроит невинное личико и, запустив в карман свою крохотную ручку, выудит оттуда карамельку. «Давай не будем ссориться, — скажет она и широко улыбнётся. — Мы ведь теперь друзья, да?» Но не перемирия ради, а всё только ради того, чтобы скрыть за своим жестом доброй воли лишь очередное намерение подставить подлую подножку, тем самым поступив как ёбанная крыса. «Господи, Стейси, как ты меня заебала. Блядь, блядь, блядь, какая же ты тупорылая сука. В детстве я этого не понимал, но, клянусь, если бы у меня была такая возможность, я бы обязательно вернулся в прошлое и разбил о твою маленькую голову что-нибудь тяжёлое, дабы твои ватные мозги встали на место». Если бы. Но не факт.       «Следите, пожалуйста, за мыслью. Это не значит, что я предлагаю начать избивать девочек». Коннор бы никогда себе такого не позволил. (На трезвую голову точно). Своими не каждому понятными рассуждениями о том, с чем можно сравнивать жизненные неприятности, он лишь хотел доказать своему немногочисленному окружению, что, порой, некоторые вещи приходится пускать на самотёк. Принимать их как должное и более не пытаться подвергать изменениям основу мирового порядка, ибо ни к чему хорошему это точно не приведёт. «Мы как-будто находимся в одной большой настольной игре, в которой все игроки начинают свой путь по-разному. Кто-то стартует уже на финише, а кому-то приходится долго и упорно выбивать на кубике единицы. Кто-то играет с капиталом в несколько тысяч билетов из банка приколов, а у кого-то за душой лишь затёртая со временем фишка. Это абсолютный рандом и с этим ничего уже не поделаешь. Понимаешь меня, мама? Понимаешь, что я пытаюсь тебе сказать?»       Но мама отказывалась его понимать, да и не пыталась вовсе. Кроме того, даже самая банальная идея о том, чтобы принять объективную данность и позволить себе просто плыть по течению, казалась ей чем-то невероятно чуждым, словно бессвязные доводы больного шизофренией учёного, который предлагает лечить рак уксусной кислотой. «Не волнуйся, с возрастом всё пройдёт. Ты просто ещё слишком маленький. Это нормально. В этом нет ничего неправильного,» — уверяла она, пытаясь скрыть за своей натужной улыбкой полный предательской неуверенности голос. Тем самым просто повторяла услышанные от отца утверждения, но с каждый разом сама всё меньше и меньше в них верила, а её доброжелательный тон постепенно приобретал куда более печальные оттенки.       Причина была до безумия проста — Коннор не ошибался в своих убеждениях. (Как минимум на девяносто девять процентов точно). Несмотря на сам факт того, что бездарность на жизни явно играла не по правилам, в их мире всё же определённо существовала некая незримая сила, призванная удержать баланс во вселенной и не дать их планете схлопнуться к хуям собачьим. Представляя собой то, что люди привыкли нарекать «удачей», она уравновешивала общие шансы достигнуть какой-либо цели, при этом, по закону подлости, подтасовывала карты в вопросах неприятностей. «Если где-то прибыло, значит где-то обязательно должно убыть». Например, кто-то рождается с удивительным талантом к рисованию. Следовательно что? Правильно, у его родителей не будет хватать денег на художественную школу. Или же у ребёнка проявляется предрасположенность к хоккею, но в таком случае он либо лишится всех своих зубов, либо попадёт под машину и весь остаток своих дней проведёт в инвалидной коляске. Сломает нос, вывихнет лодыжку, перережет коньком горло. Суть ясна, не нужно придираться к терминам.       «Всё в этом мире подвластно бесчестности». И так уж сложилось, что по воле умницы-судьбы Коннору посчастливилось родиться в довольно-таки обеспеченной семье. Не в роду у царя или императора, конечно, но и на дворе был далеко не пятнадцатый век. К тому же, у него и без того имелось значительное денежное наследство, большой дом, два любящих родителя и протоптанная отцом дорожка к успешному будущему, в котором его поджидали бы влиятельные связи, море денег и, вероятно, грудастая жена-фотомодель. (А то и сразу две — по одной в каждую руку). Казалось бы, сорвал настоящий джекпот, о котором другие дети могут только мечтать. «Ага, если бы всё было настолько просто». Кто мог вообще подумать, что без проблем нисколечко не обойдётся? Что жизнь рассыплет перед тобой длинную алую дорожку из лепестков диких майских роз и совершит элегантный реверанс, предлагая пойти к ней навстречу? Да только полные идиоты, потому что так не бывает! Это обман! Ëбанная ложь, обязанная успокоить лишь ёбанных неуверенных в себе простофиль, которые считают, что если ёбанная жизнь даёт тебе ёбанные лимоны, то из них обязательно получится ёбанный лимонад.       «Лимонад… Или просто ублюдская куча испоганенных ягод, от которых будет исходить лишь кисло-горькая вонь сдавленной мякоти. Всё! В помойку! «Напиток не удался, так что давайте просто попьём водички». Но довольно швыряться замысловатыми метафорами — они всё равно не смогут описать всю сложившуюся картину в полной красе. Возвращаясь обратно к теме, стоит отметить, что несмотря на все вышеперечисленные бонусы, призванные утопить в море из зависти каждого обделённого злопыхателя, с самого своего рождения Коннор всё равно был неполноценен. Кому-то его изъян мог показаться лишь минутным пустячком, а кто-то и вовсе не увидел бы в нём ничего криминального, однако это не отменяло факта, что недуг (или определённая его составляющая) имели место быть. «Заторможенность полового развития?» Что? Нет! С сексуальной активностью у Коннора всегда всё было прекрасно! Кто не верит — проследуйте, пожалуйста, в спальню и встаньте раком. (Если вы красивая сисястая девушка. В ином случае… идите нахуй со своей критикой).       «Но если речь идёт не обо всяких пошлых штучках, способных заинтриговать тронутых на голову извращенцев, тогда в чём суть?» — спросите вы и покажете на Коннора пальцем. Коннор же в ответ покажет вам фак. К сожалению, несмотря на интригующее вступление, данный разговор касается иных — куда более значимых рефлексов, которые каждый младенец начинает приобретать уже на пятом или шестом месяце своей непродолжительной жизни. «Орать. Срать. Ебать мозги». Смешно, но нет. Тугосери — существа достаточно умные, пусть ещё и слишком маленькие. В таком возрасте они все, как один, уже умудряются лежать на животе, распознавать лица близких людей и проявлять немногочисленные, но неподдельные эмоции. Улыбаются там, плачут, куксятся и в целом занимаются тем… чем отпрыск семейства Стернов был обделён с самого своего рождения.       Помнится, матушка рассказывала ему о том, что странности начали происходить ещё в роддоме — спустя всего несколько минут после того, как Коннор появился на свет. Акушерке пришлось шлёпнуть его по попе порядком пяти раз, прежде чем она заметила, что в этом более нет никакой необходимости — мальчик и без того начал спокойно дышать, просто отказывался плакать. «Надо же, какой он у вас тихий, — улыбнулась тогда она, укладывая спящего малыша рядом с уставшей, но счастливой Эмбер. — На моей памяти такое впервые. Вам так повезло, наверняка не будет капризулей». В целом, она оказалась права, вот только слово «повезло» в её реплику внедрилось крайне неуместно.       Дело в том, что Коннор был, пожалуй, слишком тихим ребёнком. Он не плакал, когда хотел есть, не хныкал, когда просыпался из-за колик и даже не корчился, когда его подгузник становился полным. В связи с этим его матери пришлось окружить своё чадо тройной дозой внимания, из-за чего она превратилась чуть ли не в курицу-наседку, сидящую возле своего гнезда по двадцать часов в сутки. Отец опасался, что должное отсутствие эмоционального диапазона может свидетельствовать о прогрессирующем аутизме, но, благо, его страхи по итогу оказались тщетными.       Также стоит отметить, что Коннор никогда не был каким-то «неправильным» ребёнком. Как и другие дети, он всё также умел хмуриться, ухмыляться, язвительно вскидывать брови и даже похныкивать. Единственное, что, пожалуй, отличало его от сверстников — это отсутствие самого желания заниматься подобными жестами. Вещи, которые другие дети находили смешными, Коннора совершенно не веселили, а полученная рана или удар не вызывали молниеносную истерику, а скорее подталкивали Коннора к тому, чтобы найти для себя укромный уголок. «Я не буду плакать, пока они на меня смотрят. Не буду плакать, пока не окажусь в безопасности». То есть основная причина пролегала в саму суть кастрированного восприятия реальности и, порой, подталкивала Коннора к таким поступкам, которые он и сам в последствии не мог для себя объяснить. «Я не хотел его толкать. Не хотел. Это вышло случайно, я клянусь. Я… я не понимаю».       Что может быть смешнее подобного расклада? Такой красивый, такой маленький, в такой благополучной семье, но неспособный правильно выражать свои эмоции? Прям отличная идея для кого-нибудь посредственного фильма категории Б, в финале которого Коннор должен был либо помереть от бесчисленных половых связей, либо просто застрелиться от безысходности и горя. Ну а дальше крупный план, грустная закадровая музыка и коротенькие кривые титры. «И приписку. Приписку не забудьте. Добавьте в конце, что всё основано на реальных событиях, дабы те самые два с половиной человека, которые возьмутся смотреть это дерьмо, обязательно поплакали».Окей, теперь это уже слишком убого… Я думал, что пролетающая перед глазами жизнь должна демонстрировать лишь счастливые мгновения, а не этот бред сумасшедшего. Да ладно, неужели у меня всё было настолько плохо?       Нет, не всё. Сюжетные повороты всегда имеют место быть, ведь иначе кто бы взялся экранизировать такой проходной сценарий? «Шьямалан». (Побойся Бога). Планка слишком высока. А потому, возвращаясь к теме трудного детства, стоит сразу отметить, что все навалившиеся гурьбой проблемы испарились всего в одно единственное мгновение. Мимолётное, но в то же время такое незабываемое, словно первый в жизни прыжок с тарзанки в озеро. В свои двадцать три года Коннор вполне мог сравнить его с первым приходом от героина, но тогда — в свои семь с лишним лет, он просто не мог найти верных выражений для того, чтобы описать всё происходящее. Не хватало не только слов в словарном запасе, но и всего охвата детского разума. (В каком-то смысле он походил на крошечный песочный замок, что неожиданно попал под раздачу девятибалльной морской волной). Да и несмотря на то, что переизбыток эмоций со временем стёр из головы все детали ключевого места действия, определённые отголоски прошлого навсегда успели засесть внутри его искалеченной алкоголем памяти.       Сузившиеся до размера булавочной головки зрачки привыкнуть к темноте сумели не сразу. Исказив всякое представление о текущем времени суток, та бесцеремонно затмила собой яркое полуденное солнце и, воцарившись прямо перед остекленевшими от ужаса глазами, заставила Коннора выронить из пальцев жёлтый пластмассовый совочек. Маленькое, испачканное в строительном песке тело, которое всего секундой ранее буквально оцепенело от пронзившего его страха, внезапно охватила невольная судорожная дрожь, что по началу и вовсе была воспринята неопытным разумом за самый обычный простудный озноб. «Я… я боюсь», — подумал Коннор, будучи не в силах выдавить из себя и звука. В попытках хоть как-то совладать с порывом столь необъятных ощущений, он прошёлся своими цепкими пальчиками по очень приятной на ощупь поверхности, после чего дёрнул ту в разные стороны и скомкал её в кулачках. И тогда, словно услышав все его тревожные мысли, темнота ответила взаимностью, крепче сжав Коннора в своих объятиях.       Ну а дальше… дальше последовал медленный обратный отсчёт. Иллюзорный, но при этом достаточно отчётливый — Коннор мог различить каждый удар своего сердца, который словно отсчитывал очередную секунду до грядущей грандиозной кульминации. Страх, удивление, тревога, облегчение — все эти, казалось бы, уже давно как выкрученные на минимум эмоции впервые вспыхнули в нём яркими красками, да ещё и с такой силой, от которой начали подкашиваться ноги. И в тот самый момент он внезапно будто бы почувствовал себя главным героем грандиозного представления, в котором только-только зажглись софиты и заиграла музыка.       Что-то, что заставит его жизнь поделиться на «до» и «после», тем самым перечеркнув собой все неправильные года с неправильными эмоциями, со всей дури врезало Коннору под дых. Грубо, но сперва боль даже не доставила дискомфорта. Она лишь вынудила кротко вздрогнуть и сильнее вжаться лицом в нечто мягкое, пахнущее таким лёгким и таким сладким ароматом кофе с нотками дешёвого хвойного одеколона. «Приятно», — прошептали бескровные губы, сдерживая в истерзанном горле полный отчаяния крик. Очень приятно. Настолько, что весь окружающий мир, полный суеты, вони и оглушительных громыханий, как-будто неожиданно встал на паузу. Сознание поплыло, чувства притупились, а долговременная память так и вовсе решила образовать на своём месте глубокий бездонный кратер, обрубив на корню все правила поведения в подобных ситуациях. И только горячая алая кровь, что начала постепенно заливать собой трясущиеся ладошки Коннора, продолжала твёрдо и грозно напоминать — время всё ещё движется.       В тот день его реальность впервые пошатнулась.

***

      В две тысячи шестом году — а именно в середине октября, когда прилавки местных магазинов только начинали ломиться под избыточным весом десятков ящиков со спелой брусникой — с главой семейства Стернов произошло одно крайне забавное, но при этом пренеприятнейшее происшествие. (Поправка: сам глава его забавным не считал. Нет ничего весёлого в том, чтобы смеяться над тяжёлыми человеческими травмами, но кто он такой, чтобы учить жизни других людей, правильно?) «Забавное — это потому что кто-то, кто не особо одарён мозгами, верит в бумеранги судьбы, воздаяния или карму. Пф, ради всего святого, мне абсолютно поебать. Верьте, во что хотите, дай вам Боже здоровья. Дрочите на свои убеждения столько, сколько нужно, однако знайте, что вырос я в светском государстве и после таких откровений уж точно побрезгую пожимать вам руку». И Роберт брезговал. И Роберт не пожимал. И всё в его жизни было хорошо, и всё было прекрасно! За исключением, пожалуй, одного ма-а-аленького пустячка, на который и внимание-то обращать было стыдно… «Мои жена и сын тоже считают случившееся происшествие весьма забавным».       Сама же история брала своё начало одним тёплым осенним вечером. Не настолько, конечно, тёплым, чтобы выходить улицу в футболках, шортиках и пляжных сандалиях, но достаточно тёплым для того, чтобы появлялось желание приобрести в ближайшем гипермаркете мороженое — что Роберт, кстати, и сделал, не побоявшись испортить аппетит. Вернувшись домой после долгого тяжелого дня в своём центральном офисе, расположенном прямо напротив знаменитого на весь штат Фокс-театра, он принял одно опрометчивое решение — отказаться от ужина в домашней обстановке. «Ей-богу, если я проторчу в закрытом помещении ещё хоть один час, то точно сойду с ума, — думал Роберт, попутно копаясь в бардачке и вбивая на сотовом телефоне номер любимого рыбного ресторана. — Надеюсь, тыковка ещё не приступала к готовке. А если и да… ну, ничего страшного. В конце концов, ей будет полезно провести время на открытом воздухе. Коннору, кстати, тоже. Посидим на террасе, послушаем живую музыку и в кой-то веки откажемся от углеводов».       И ведь на первый взгляд звучало, как вполне многообещающий и грандиозный план. «На первый. Не на второй». Потому что на второй уже становилось понятно, что план на самом-то деле… дерьмо полнейшее. Гадкое, вонючее и заветренное настолько, что даже Эмбер не встретила его с полагающимся таким планам восторгом, а её, казалось бы, доброжелательная улыбка с каждой секундой выглядела всё более и более устрашающей. (И Коннор прекрасно разделял чувства своей матери). «Ужин в ресторане? Ох, надо же… как здорово. А я как раз приготовила яблочный пирог и макароны с сыром. Уже и на стол накрыла. Но раз уж папочка решил, что сегодня мы будем есть в другом месте, значит так оно и будет, правда?.. Господи, Роб, ты бы хоть предупредил заранее, что планируешь отвезти нас в «Оушенс». Мы ведь совсем не готовы! Надо собраться, накраситься, сделать причёску! А Коннор… я ведь только сегодня постирала все его выходные рубашки! Он ведь не может пойти туда в простой футболке, понимаешь?» — Не понимаю, — невозмутимо ответил ей Роберт, покручивая на указательном пальце ключи от их семейного автомобиля. — Вы у меня и так красивые, зачем лишний раз наряжаться? Мы ведь, в конце концов, просто едем поужинать. Никакого показа мод, никаких папараций. Всё, милая, давай быстрей. Пудри щёчки, надевай куртку и погнали. — Что ты такое говоришь? — от услышанного Эмбер внезапно побледнела. Взявшись за подолы своего домашнего хлопкового платья, она повертелась вокруг своей оси и раздражённо топнула ногой. — Ты посмотри на этот кошмар! Я ведь… я вся в жирных пятнах. У меня на голове чёрт-те что! Мне нужно как минимум три часа, чтобы привести себя в порядок. — Сколько? — Пришла пора бледнеть и Роберту. — Малыш… я, конечно, всё понимаю, но ты ведь не хочешь превратить наш семейный ужин в ночной семейный перекус? Я забронировал столик на восемь часов вечера! У тебя в запасе не больше двадцати минут.       Пожалуй, в тот день Коннор впервые стал свидетелем того, что люди привыкли называть «тотальным и беспросветным ахуем». Его мать — такая милая и добрая женщина. Умная, красивая и любящая вязать такие мягонькие варежки на каждое Рождество. Энергичная, заботливая, хозяйственная. В карман за словом не полезет! (А какие у неё получались лимонные тарталетки. Объеденье!) Так вот — Коннор мог поклясться всем, что у него когда-либо было — она готова была убивать. Мужчин, женщин, детей — неважно. Ключевое слово — убивать. Устраивать геноциды поселений, резать уссурийских котят, топить новорождённых младенцев. В конце концов, самолично возглавить пятый рейх. (Потому что четвёртый — это для неё слишком несерьёзно). — Ну же, радость моя… — начал было Стерн-старший, как вдруг Эмбер вытянула руку. Медленно, но при этом настолько угрожающе, словно собиралась кинуться на своего мужа с цепким удушающим захватом, подобно перекаченным рестлерам из телевизионного UFC. — Роберт… — теперь улыбка на её бледном лице больше напоминала собой болезненный спазм, что остался после продолжительных конвульсий. Тонкие, но оттого не менее цепкие пальчики аккуратно погладили собеседника по бритой вспотевшей щеке. — Как же я тебя… люблю… котик ты мой… ненаглядный. Подойди, пожалуйста, ближе. Самый заботливый и самый щедрый папочка заслуживает долгие и крепкие объятия! — Я тоже тебя люблю, оладушек, — оробело пробормотал Роберт, с опаской делая один шаг назад. — А знаешь, что я ещё люблю? Когда ты моргаешь. Моргни, пожалуйста, один раз. Ради меня… ради Коннора!       Но Эмбер последовала совету не сразу. Продолжая гладить мужа по уже покрасневшей от приложенных усилий щеке, она всеми силами пыталась испепелить его своим застывшим от злобы взглядом. Когда же этот, казалось бы, гениальный план (к сожалению) не сработал, то лишь почесала свою переносицу указательным пальцем и, закатив глаза к потолку, сурово цыкнула: «Коннора одеваешь ты». («И, спишь, кстати, сегодня на диване тоже» — не озвучила, но явно подразумевала). На этом ссора подошла к концу. Не желая больше тратить слишком уж ценное время на безрезультативную перепалку, Эмбер тут же стащила с себя испачканный в кукурузной муке фартук и, с явной обидой швырнув его на пол, поспешила на второй этаж. По пути обронила какие-то не самые приличные уху слова, поскрипела деревянными половицами и, судя по звуку, пнула лежащий на её пути мяч. Финальным же аккордом в развернувшемся мини-спектакле послужил нарочито громкий стук двери, давший оставшимся двум Стернам понять — двадцатиминутный отсчёт начался. — Пап… — тихо прошептал Коннор, при этом осторожно дёрнув отца за пряжку наручных часов. — Знаешь, как называется то, что ты сейчас учудил? — Как? — поддержал разговор Роберт, не переставая в смятении пялиться туда, где двадцатью секундами ранее стояла его жена. — Это называется свинство.       Обидно. Но метко. В ответ на такой неутешительный вердикт Роберт лишь прерывисто выдохнул. Театрально шмыгнув ни разу не сопливым носом, он попытался напустить на себя оскорблённый вид, но когда заметил, что Коннор смотрит на него с выражением а-ля «я на это не куплюсь», то лишь невесело рассмеялся и по-приятельски похлопал сына по спине. — Не буду спорить. Ты прав. Твоя мать страшна в гневе. — Роберт задумчиво почесал затылок. Украдкой взглянув на время, он устало размял плечи и будто бы ненароком добавил: — Думаю, на выходных мне придётся сводить её на свидание. Цветы, свечи, шампанское. Романтика! Что скажешь? Сможешь посидеть один вечер с нянькой? — А зачем тебе вести её на свидание? Вы ведь и так уже давно женаты! — задето пробурчал Коннор, явно не желая проводить воскресенье в компании пожилой незнакомой женщины. При этом его проворные пальчики сместились чуть выше и легонько сжали отца за запястье. — Потому что я хочу показать твоей матери, как много она для меня значит. Понимаешь? Хочу отблагодарить её за то, что она для нас с тобой делает, а также дать ей понять, как сильно я её ценю. — Роберт мечтательно закатил глаза. Да уж, такие вечера Эмбер просто обожала. Поцелуи, комплименты, пошлые шуточки. А потом и продолжение в номере отеля, куда Коннор точно не сможет случайно проникнуть — в отличие от их домашней спальни. Рано ему ещё о сексе знать. Пусть сперва женится, а там уж чё угодно вытворяет — лишь бы невестка была красивая. — В общем, запомни одну простую истину — все девчонки просто обожают свидания! Будет шанс — обязательно приглашай, если рассчитываешь на какие-либо отношения в будущем. Понял? — Типа того… — Коннор неуверенно кивнул. Правда, по его лицу и без того стало понятно, что он совершенно не въехал в суть сказанного. «Наверное, он просто слишком мал для такого рода понятий». — Ладно… — растрепав сыну совсем недавно причёсанные волосы, Роберт кивнул в сторону гостиной и игриво вскинул правую бровь. — Пошли, приоденем тебя для ужина. Мы ведь не хотим, чтобы мама сердилась, правда? Покажем ей, что мы уже взрослые мальчики и можем сами решать свои проблемы. Ты и я, малой, как настоящая команда!       Очевидно, что такая громкая и самоуверенная речь не могла привести ни к чему хорошему. Хотите узнать, чем всё закончилось? «Ну, конечно же тем, что мы со всем справились! Как только Эмбер увидела красивого и приодетого в чистенькую рубашку сыночку, она тут же расплакалась от счастья. Поцеловала и Коннора, и меня, и мы все вместе поехали в ресторан, где очень вкусно поужинали и вернулись домой с набитыми животами. А потом до часу ночи играли в «Монополию» и пили чай с шоколадным печеньем. И всё было хорошо, и все были здоровы. А спустя ещё двадцать лет Коннор стал президентом мира, взял в жёны самую известную и самую красивую топ-модель. У них родилось множество симпатичных детишек, каждый из которых перенял по доле от моего бизнеса и сделал нашу фамилию самой желанной на всём белом свете! А в старости я ещё и на Мальдивы уехал! Встретил там смерть с банановым смузи в одной руке и веером из купюр в другой! Всё! Хэппи енд!»       Именно такую версию истории и предпочитал пересказывать для самого себя Роберт, но, к сожалению, в реальности дальше слов «конечно же тем, что мы…» дело не продвинулось. С трудностями они столкнулись сразу, как только очутились в гостиной и распахнули перед собой гардероб, в котором обычно лежала вся выходная одежда. «Тыковка действительно не шутила. Она выстирала абсолютно все рубашки нашего сына. Даже ту — зелёную, от которой его тошнит. Ну что за мать-то такая? Неужели нельзя было хоть в чём-то напортачить?» Всё, что в теории можно было бы надеть в ресторан, оказалось развешено на бельевой верёвке во дворе. Мокрое на Коннора не нацепишь — заболеет. Футболкой тоже ограничиваться нельзя — Эмбер не побоится завершить свой удушающий захват. Спрашивалось, что же в таком случае делать? Неужели придётся с позором признать своё поражение и получить от жены заслуженный нагоняй? «Ну что за вопросы? Такой исход уготован исключительно для тех, кто слаб духом! Я же рождён в Советском Союзе. Сделан я в СССР! Русская смекалочка всегда поможет найти выход — даже из самой безвыходной ситуации!»

***

      И папа не шутил. Не потому что не умел, а потому что на такие темы он в принципе никогда не шутит, вот только потом начинает творить такую клоунаду, что хоть стой, хоть падай. «Не понимаю. Тебя что, периодически кусает за зад сибирский клещ? Если да, то давай я помогу от него избавиться. Только, пожалуйста, перестань так себя вести». Коннора подобные идеи пугали. Да и само понятие «русская смекалочка» вызывало внутри него смутное опасение, нежели непомерную гордость. Здорово, конечно, когда генетическая лотерея дарит определённые бонусы по типу физической силы или определённого склада ума, но… почему мама никогда не устраивала такие перформансы? Почему она не начинала сходить с ума и не бросалась предложениями по типу: «Коннор, мальчик мой, ты наполовину американец! Понимаешь, что это значит? Что мы сейчас поедем в «Макдональдс»! Будем есть гамбургеры, пить колу, смотреть на фотки со Статуей Свободы и петь «Знамя, усыпанное звёздами»! А потом запряжём кареты белоголовыми орланами и вместе помчимся играть в американский футбол». (В принципе, звучит вполне весело).       И всё же папа дал понять — от своих корней никуда не денешься. «Наполовину русский? Вот и пользуйся тем, чем тебя наградила мать-природа. Мозга-а-ами, понял? Мозгами!» Велика проблема? Нет. Абсолютно нет. Коннор был очень умным мальчиком и не боялся шевелить извилинами в своей черепушке, отчего девочки в школе порой дразнили его «заучкой». «Может быть я и заучка, зато у меня есть перспективы на жизнь. Я хочу поступить в колледж, а не идти работать на панель. Понимаешь, Стейси? Понимаешь мой намёк, да? То-то же». Никакого негатива, только констатация очевидных фактов. Правда, несмотря на явно пошлый подтекст, в свои семь лет Коннор сам ещё не знал, что же именно означало выражение «работать на панели», поэтому трактовал его для себя иначе. «Панель — это дорожка для пешеходов. А кто работает на панели? Правильно, уличные клоуны и попрошайки. Следовательно, если не будешь учиться, значит будешь унижаться». Всё просто и очевидно.       Тем не менее, не всё складывалось столь гладко, как планировалось изначально. Стоило подметить, что Коннор пусть и был так называемым «сыном своего отца», его персональная «смекалочка» работала как-то… неправильно. Не «по-смекалочьи», проще говоря. Почему — хрен её знает, но разница с отцовской была бесспорна. К слову, и в лучшую, и в худшую сторону одновременно, ибо оценочное суждение всецело зависело от контекста происходящего. Вот взять хотя бы, например, сегодняшнее затруднение. Казалось бы, как можно быстро высушить одежду? «Ну, можно воспользоваться утюгом. Или феном. В крайнем случае засунуть рубашку в духовку, но это чревато пагубными последствиями. Во-первых, она может испортиться. Во-вторых, может испортить плиту. В-третьих, если мама об этом узнает, то точно даст нам люлей». Риск неоправданный, поэтому стоило остановиться на первых двух вариантах. Звучало, конечно, банально, но зато перспективно, так что Коннор сразу предложил отцу сбегать на второй этаж за нужной техникой.       «Можно и так», — согласился с ним Роберт, хотя по его лицу уже было понятно, что услышанному плану он следовать не собирался. «Неужели, это потому что он — то бишь план — слишком глупый?» — Коннору стало стыдно. Он беспокоился, что отец может усомниться в его мыслительных процессах и умении выстраивать логические связи. А какое, в таком случае, будущее должно ждать семейство Стернов, если их единственный наследник не умеет принимать поистине простые решения? Порой, одна жалкая минута сомнений способна подмять под себя ценник в несколько тысяч долларов, а одно несказанное вовремя слово и вовсе стоить чьей-то жизни. «Надеюсь, папа не сердится на меня за мою глупость». И всё же некоторые страхи оставались до самого конца. Правда, в последствии пришлось признать их беспочвенными, ибо спустя две минуты на замену тревоге пришёл самый настоящий ужас. Спустя же ещё одну, Коннор всерьёз начал думать о том, чтобы пожаловаться маме. — Пап… по-моему, та штука не предназначена для сушки белья… — только и успел промямлить он, когда Роберт вытащил из-под стола складную стремянку. Зачем? «Чтобы достать со шкафа электронный обогреватель». Что непонятного? — Да что ты знаешь об этой «штуке», Коннор? — Отец лишь безразлично пожал плечами. Невзирая на то, что стремянка не выглядела особо прочной и, кажется, буквально могла сложиться от любого неаккуратного движения, он всё равно принялся взбираться на ней до тех пор, пока не оказался на самой вершине. — Когда я был твоего возраста, моя мать купила в наш дом точно такой же обогреватель. Он мог высушить абсолютно что угодно. Носки, варежки, кофты, плюшевые игрушки и даже одеяла. Представляешь? Взял, повесил, включил на полную мощность и забрал через пятнадцать минут. Проще некуда.       «Вот это меня больше всего и пугает», — хотел было добавить Коннор, но тактично промолчал. Сложив руки на груди, он хмуро сделал назад два опасливых шага, после чего посмотрел на трясущуюся лестницу с таким выражением лица, будто бы та должна была ему денег. «Ох и не нравится мне это». Дело пахло жареным. Казалось, ни один здравый человек не решится на такого рода эксперименты с конструктивными элементами, однако отец и не думал сдаваться. Подтащив к себе покрытый пылью обогреватель, он осторожно развернул его боком и как бы невзначай посмотрел назад, после чего громко усмехнулся — настолько был уверен в том, что всё прошло как по маслу. Смеялся, правда, недолго — до тех пор, пока и без того держащаяся на соплях лестница не решила, что дополнительные двадцать килограмм — это для неё слишком. «Проявите уважение к ветерану труда. Мне пятнадцать лет, между прочим». Громко хрустнув на весь гараж, она возмутительно заскрипела, после чего в мгновение ока вновь сложилась втрое.       Всё, что произошло далее, было не более чем чередой трагичных случайностей. Подлых, но при этом не неизбежных. (Закон жизни. Все дела). Изначально ситуация и не казалась безвыходной, но до абсурда её довёл никто иной как сам Роберт, который только усугубил своё положение одним неверным действием. Правильным с точки зрения профилактики бытовых ушибов, однако глупым с точки зрения последствий. «Жаль, что твоя хвалёная смекалочка не смогла проработать идеальный план для такого рода неприятностей. В следующий раз будешь думать, прежде чем рисковать своим здоровьем».       Как только стремянка съехала вниз, Роберт в одночасье потерял равновесие. Попытавшись схватиться за край потёртого шкафа и потерпев катастрофическое поражение, он не сумел правильно распределить вес и принялся медленно падать назад. Казалось бы — невелика проблема. Всего каких-то полтора метра. (Для справки — это рост двенадцатилетнего ребёнка). И если бы Роберт перестал сопротивляться силе притяжения и попросту приземлился на попу, то дело могло закончиться одним крошечным синяком. «Могло. Но не закончилось. Спасибо человеческим рефлексам». Стоило быть дальновиднее, но кто мог предсказать трагические последствия? Роберт действительно падал, но падать он не хотел, а потому попытался замедлить сближение с полом и непроизвольно схватился левой рукой за свисающий со шкафа провод. От судьбы тот, конечно, его уберечь не смог, но зато почти на натуре сумел продемонстрировать всю суть сказки под названием «Репка». «Мышка за кошку, кошка за Жучку, папа на пол, обогреватель на ногу».       Таким нехитрым образом Роберт заработал свой второй в жизни перелом. (Первый он получил ещё в школьные годы во время пионерской эстафеты, когда споткнулся о торчащую из земли корягу). О, в тот день Коннор услышал столько разностороннего и мультиязычного мата, что не смог бы повторить его даже спустя пятнадцать лет. На протяжении томительных и мучительно долгих пяти минут отец успел выругаться на русском, английском, немецком, французском, японском и под конец каким-то чудом определённо перешёл на латынь. На его пронзительные и полные ненависти ко всему сущему вопли спустилась обеспокоенная мать, которая только-только переоделась в вечернее платье и уже успела накрасить губы ярко-красной помадой. «Я так понимаю, в ресторан мы всё-таки не поедем?» — с невинной улыбкой спросила она, прикрывая ошарашенному Коннору уши. И оказалась полностью права, ибо этот ужин их семье посчастливилось провести уже в больничной палате. Правда, вместо копчённых морепродуктов были купленные в супермаркете булочки, а вместо горячего травяного чая — обычная минеральная вода.       В связи с этим судьбоносным событием Роберту пришлось на какое-то время приобрести себе костыли. Переломом голени дело не ограничилось, и в купе с такой, казалось бы, серьёзной проблемой, он также получил в подарок сильный ушиб, два растяжения и раздробленную лодыжку. «Придётся пару месяцев походить в гипсе, — невозмутимо сообщил один из травматологов, когда Эмбер приехала встречать мужа после выписки. — Раньше февраля мы его точно не снимем. И это повезло ещё, что не пострадали пальцы. С ними, знаете ли, было бы куда больше мороки».       Вот как-то так эта история… и закрутилась. Печальная, но при это чёткая закономерность привела к тому, что один необдуманный поступок поставил жирный крест на всех грандиозных планах Коннора, составленных ещё чуть ли не в начале сентября. «Надо же, закон подлости и здесь решил мне насолить. За что?» От обиды хотелось наглотаться сосательных конфет и слечь в больницу с болями в желудке. Конечно, если смотреть на ситуацию через призму отцовских переживаний, то, ясное дело, пострадавшая сторона в этой истории — далеко не Коннор, однако и его досаду нельзя было назвать нелепой. Во-первых, папу было жалко. Во-вторых… да ладно вам, неужели «смекалочка» может приводить и к таким непредсказуемым последствиям? (Чёрт возьми, а не она ли спустя пятнадцать лет намекнула, что утренние боли в горле — результат первого в жизни минета, а не всего лишь присущая излишне выпитому тошнота?) В-третьих, вот уже совсем скоро — а именно спустя тридцать четыре дня, восемнадцать часов и двадцать две минуты — у Коннора должен был наступить его восьмой по счёту день рождения…       Прошлогодняя междугородняя олимпиада по математике среди первоклашек (серьёзно, нахрена?) привнесла в дом Стернов свои особые плоды. Не проявивший и толики стараний для её написания, Коннор потратил на решение всех задачек в общей сложности не более двадцати минут и без особых проблем занял достойное первое место, за что его фамилию даже вывесили на школьной доске почёта. Впрочем, оно и не удивительно, ибо с пониманием точных наук у него всё равно не было особых проблем, а благодаря дополнительным занятиям с нанятыми ещё во время походов в детский сад репетиторами, мальчик и вовсе начал свой первый учебный год с уже солидным багажом знаний, присущим как минимум третьеклашкам. Мелочь, но приятно, и так как случившаяся победа стала для Коннора первым достижением на пути к его поступлению в Гарвард, отец пообещал, что на следующий день рождения исполнит любое желание своего чада. «Проси абсолютно всё, что захочешь, — важно сообщил в тот день Роберт, разглядывая в своих руках яркую золотую медаль и подписанную самой Маргарет Спеллингс грамоту. — Никаких запретов или ограничений. Я обещаю, что отнесусь к твоим словам со всем своим уважением».       «Абсолютно всё, что только захочу?» — Коннора данное предложение весьма и весьма взбудоражило. Не желая вдаваться в лишние размышления и терзать свою бедную голову сотнями безумных идей, первым делом он планировал отринуть всякое понятие об оригинальности и попросить у отца собаку. «Хочу себе колли, какая была в «Лесси возвращается домой»*. Наверное, я даже также её назову…» А что? Звучало ведь вполне здорово. Какой ребёнок не захочет завести себе питомца при первой удачной возможности и не дать тому имя одного из своих самых любимых героев с телеэкрана? Кормить, гладить, играться и заниматься прочими интересным делами, ради каких, в принципе, собак себе и заводят. «Наверное, я также научу её ходить на задних лапах как в «Возвращении кота»*. Не знаю, зачем, но почему бы и нет?». И ведь соблазнов на самом деле было целое море, правда, впоследствии Коннор всё-таки сумел себя отговорить и пришёл к пусть и очевидному, но всё же важному решению: «Нельзя требовать то, что я смогу заполучить в любой другой день. Щенка мне подарят и без «особого повода», а значит я должен подумать о каких-то более труднореализуемых сценариях».       Точно таким же логичным образом пришлось отказаться от мечты о новом конструкторе «Лего», светящемся в темноте велосипеде, собственном уютном домике на дереве, машинке на радиоуправлении и кроссовках со встроенными колёсиками. Одно фантастическое желание без особых усердий тут же сменялось другим на протяжении целого полугода, а привязанность к детским пристрастиям со временем всё больше и больше угасала. Огромный простор для фантазий не оставил после себя ничего, кроме морального истощения, и в какой-то момент Коннор попросту задолбался мечтать. Мотивация испытывать своё воображение иссякла, отчего он плюнул на обширные границы своих видений и скромно пришёл к выводу, что более не хочет получать в подарок ничего столь «запретного». Пускай уж они лучше съездят всей семьёй на какой-нибудь заснеженный курорт, где вдоволь накатаются на лыжах и проведут уютные вечера возле кирпичного камина. «И этого мне будет вполне достаточно для того, чтобы стать счастливым».       Впрочем, теперь увлекательные приключения на заснеженных горах Коннору могли только присниться. Удостоившаяся закрытого перелома нога сильно ограничивала отца в передвижении, отчего тот попросту не мог позволить себе отправиться в далёкое путешествие, не говоря уже о том, чтобы попытаться встать на лыжи. «Попробуй найти для себя другое увлечение, — с печальной улыбкой сказал тогда сыну Роберт, потирая расписанный тёплыми пожеланиями гипс. — Уверен, твоё следующее желание будет ничуть не хуже, чем предыдущее. Как насчёт живого слона на празднике, м? Или, может быть, живого медведя? Большого такого, рычащего. Под два метра ростом. Брось, ты ведь любишь животных, не так ли? Когда у тебя ещё появится шанс встретиться лицом к лицу с хищным зверем?»       И правда, простор для идей продолжал казаться безграничным — конца и края не видно. Пусть креативность Коннора и оставляла желать лучшего, ничего не мешало ему взять с полки какой-нибудь современный журнал и, пролистнув пару страниц, ткнуть пальцем на бесполезную приблуду из рекламы, будь то новый парфюм от Шанель, ювелирное украшение из жемчуга или набор горшочков для запекания. «Вау, какой же я безнадёжный…» — более сил на праздничные стремления не находилось. Всё-таки, какой толк предаваться лишним раздумьям, если результат всё равно так или иначе окажется плачевным? Коннор ведь на самом деле был очень нетребовательным ребёнком, но чем сильнее была его неугасающая мечта, тем больше ему казалось, что впоследствии кто-то обязательно постарается её уничтожить. Судьба, удача или закон подлости — это уже совершенно неважно, ибо не так страшен враг, сколь причинённое им горе, что крадётся по свежим кровавым следам рваными, но быстрыми шагами. «Ибо не существует в мире человека, что способен остановить падение листвы и заставить твои серые небеса вновь перекраситься в ярко-голубой цвет, малыш. Поверь мне, ты навсегда останешься одиноким. Навсегда.»

***

      Последующее воскресное утро встретило Детройт значительными похолоданиями в юго-восточной части города. Образовавшийся на центральных дорогах гололёд сумел за считанные часы привести к нескольким десяткам аварий, а сильный ноябрьский ветер вызвал целую вспышку заболеваний, начиная от банальной простуды и заканчивая холодовыми крапивницами. Всё ещё не высохшие после продолжительных дождей лужи тут же покрылись тонкими корочками льда, а сверкающий пушистый иней талантливо украсил собой все деревья в округе, отчего те стали выглядеть куда старше и мудрей. Также в воздухе начал царить запах душистой морозной свежести, что перемешалась воедино с едкой вонью от тысяч грузовых машин и теперь кошмарила горожан этаким ароматом «уличных ромкомов из Нью-Йорка». «Фильмы про любовь, как это мило!» Возможно, некое очарование во всём этом и присутствовало, но исключительно благодаря острой ностальгии по чему-то сентиментальному, ибо если не вдаваться в сравнения и перестать выискивать для себя поэтичность в каждом встречном мусорном бачке, то вывод казался неутешительным: погода была паршивой.       «И это ещё мягко сказано», вот только Роберт Стерн так не считал. Пролежав на раскладном гостиничном диване всю минувшую неделю и пересмотрев абсолютно все идущие в прайм-тайм шоу, впоследствии он во что бы то ни стало решил: следующее воскресенье их семья проведёт в парке. Плевать на холод, плевать на гололёд, плевать на переломанную ногу. Будет надо — доползёт до места назначения на собственных руках, и даже не желающая покидать пределы тёплого семейного гнёздышка Эмбер никакими уговорами так и не смогла погасить в муже разгоревшийся энтузиазм. «Милый, пожалуйста, на дворе ведь не май месяц», — озабоченно повторяла она каждые десять минут, пытаясь хоть как-то воззвать к здравому смыслу своего покалеченного супруга, но когда Роберт демонстративно громко назвал в телефон их адрес проживания, путей к отступлению более не осталось, отчего Эмбер лишь поражённо вздохнула. Нацепив на Коннора лёгкую осеннюю курточку, она прытко закуталась в своё недавно купленное выходное пальтишко и, оказав мужу помощь в передвижении, вывела всю семью во двор, где они принялись дружно дожидаться приезда такси.       Самое забавное — это, что до парка они в тот день так и не добрались. Стоило только водителю дёрнуть за рычаг переключения передач, как Роберт, что с горем пополам уместил оба своих костыля на заднем сидении Тойоты — рядом с женой и сыном — тотчас был побеспокоен одним важным телефонным звонком от так называемого «коллеги по бизнесу» (как обычно представляли Коннору во время редких приглашений оного в гости). Крепкий, проницательный и работящий мужчина средних лет, что уставшим, но при этом негодующе возмущённым голосом громко и яростно требовал, дабы: «Мистер Стерн срочно бросал все свои насущные дела и выдвигался прямо на Блэкмур-стрит, ибо там происходит самый настоящий пиздец с двумя подахуевшими мразями при исполнении». «Просто небольшая заминка, — сдержано сообщил Роберт, протягивая водителю мятую двадцатку. — Давайте по-быстренькому туда сгоняем, хорошо? Заедем, побеседуем, отправим этих имбецилов восвояси и двинемся дальше. Дело на двадцать минут и не более».       Справедливости ради, доля истины в его словах всё же присутствовала, но ограничивалась она исключительно жёсткими рамками «заедем-побеседуем». Всё, что прозвучало далее, оказалось не более чем призрачной надеждой на мирное разрешение конфликта, ибо спустя десять минут «спокойного диалога с двумя уважаемыми представителями закона» Роберт перешёл на повышенные тона, а оба его собеседника превратились в необразованных подзаборных собак. Спустя же ещё пятнадцать, те и вовсе стали «долбаёбами» обыкновенными. — Андерсон, Андерсон, Андерсон… скажи мне честно, у вас в полиции все такие туповатые, а? Или, может быть, ты один работаешь с этим неутешительным диагнозом? Я же тебе уже в пятый раз повторяю, съеби отсюда нахуй. Понял? Нахуй! Нахуй — это вон туда. Могу написать на бумажке, если не понимаешь с первого раза. Прости уж, хрюкать не научился, поэтому не смогу общаться на твоём родном языке. — Кажется, я уже попросил вас не выражаться, — лишь монотонно ответил ему собеседник, даже не оторвав взгляда от трёх расписанных листов, которые периодически тасовал в своих же руках. — Могли бы постыдиться. В конце концов, за нами наблюдает ваш сын. Плохой, так сказать, пример для воспитания вы ему подаёте.       Уловив краем уха брошенные в свой адрес слова, Коннор тут же засуетился. Опустив взгляд обратно к раскопанной в рыхлом песке ямке, он моментально сделал вид, будто занимается чем-то неимоверно важным и даже состроил на лице выражение исключительной заинтересованности в процессе своих махинаций. Имитация бурной деятельности во всей своей красе, но что ещё оставалось делать, когда этот высоченный — под два метра ростом — полицейский сумел приметить пусть и пристальное, но при этом настороженное внимание сидящего вдалеке ребёнка? Стыдно. А ещё крайне неприятно. «И не то, чтобы я действительно пытался их подслушивать, — Коннор потёр испачканными в песчинках руками свои порозовевшие от ветра щёчки. — Просто пытался узнать, что же там такое происходит, только и всего». В конце концов, а что ему ещё оставалось делать, кроме как прогревать свои ушки чужими приватными разговорами? Отец ведь мало того, что не озаботился благоприятной атмосферой и привёз их с мамой на весьма крупный строительный объект, (на коем, между прочим, не было и намёка на что-то интересное) так ещё и взялся устраивать разборки с переполненной бестолковыми канцеляризмами речью.       Скука нескончаемая — хоть начинай бегать наперегонки с тенью. Дабы же не тратить время попусту и не пребывать в эпицентре крупной и односторонне яростной ссоры, Коннор поспешил найти для себя хоть какое-нибудь увлекательное занятие. По шкале от нуля до пяти — как минимум на двоечку, да выбирать всё равно не приходилось, так что заприметив рассыпанный возле пребывающей на стадии основного строительства многоэтажки речной песок, он, с позволения матери, направился в нём ковыряться. (Правда, относительно недолго). Поначалу вылепливание кривоватых башенок и выкапывание неглубоких пародий на траншеи казалось ему вполне интересным времяпрепровождением, но спустя несколько неудачных попыток смастерить нечто похожее на Великую Китайскую стену, вся эта однотипность стала крайне приедаться. Не отыскав же иных альтернатив для коротания движущегося со скоростью черепахи времени, Коннор взялся тайком вникать в тему чужого разговора.       На удивление отцу приходилось ссориться с другими людьми довольно редко. Несмотря на свой подвешенный язык и исключительно развитый словарный запас, зачастую он старался ограничиваться лишь краткими едкими комментариями и безобидными завуалированными шутками, цель которых заключалась не более чем в попытке малость разрядить накаляющуюся обстановку. Парочка грубостей, парочка колкостей и парочка лёгких нецензурных выражений из разряда: «тупорылая скотина», «конченный утырок» и «сын ебучей геометрии» (особое обращение для особо дотошных людей с особо надоедливыми высказываниями, касательно архитектуры будущих строительных проектов). Ничего сверхкритичного, лишь базовые обозначения тех, к кому Роберт питал обоснованную неприязнь или ненависть. Так сказать, непрошенная краткая оценка надоедливого собеседника, дабы сразу указать тому место в управленческой иерархии и тем самым ограничить себя от будущего общения тет-а-тет.       «Оскорбил — значит есть за что». И всё-таки отец никогда не переходил установленную им же планку нравственности и вовремя сбавлял обороты. Коннор ни разу не видел его излишне свирепым или разъярённым, отчего сегодняшняя ситуация начинала казаться куда более безумной, чем была таковой пятью минутами ранее. (В плохом смысле данного слова). Более того, разгоревшийся на пустом месте скандал вёлся не просто с каким-нибудь непутёвым подчинённым или коллегой, заляпавшим грязными руками важные для подписания бумаги, а с двумя самыми настоящими представителями закона. «Полицейскими, — думал было обозначить для себя Коннор, но всякий раз оступался, добавляя то самое слово, какое проговаривал в таких случаях его отец. — Свиньями…» В тот период своей жизни он ещё не сталкивался с тем самоуправством, какие могли вытворять отведавшие на вкус власть выродки, любящие проверять на прочность свои металлические дубинки. По этой же причине не испытывал к приехавшим мужчинам той самой ненависти, с какой на тех поглядывали его собственные родители. — Всё, на что они способны — это отвлекать от дел добрых и честных людей. Папа никогда не нарушал закон и не причинял никому вреда, — тихо прошептал про себя Коннор, оглядывая разодетые в служебную форму фигуры. — А тот толстяк вообще только и делает, что молча путается под ногами. Зачем его только сюда притащили?       И действительно, не прошло и пяти минут с момента очередного томного вздоха над исписанным умными словами листом, как тучный и низенький мужичок, передавший солидную кипу бумаг обратно мистеру-коллеге-по-бизнесу, что-то шепнул на ухо своему куда более крепкому напарнику. Получив в ответ утвердительный кивок, он подтянул повыше мешковатые штаны и направился обратно к их служебному автомобилю, в котором принялся что-то усердно выискивать. Тем же временем некто, кого отец успел двадцатикратно назвать только по фамилии, устало хрустнул затёкшей шеей и осторожно проверил припрятанный в кобуре пистолет. Перемявшись с ноги на ногу, он внимательно уставился куда-то вдаль, однако когда Коннор вновь попытался кинуть на него полный неуверенности взгляд, то пара холодных синих глаз настороженно посмотрела в ответ. Торопливо, но в то же время с сомнением — будто бы подозревала скромного мальчика в хранении особо крупной партии наркотиков, чем и вызвала у того очередной приступ смущённой паники. — Я ведь вам уже говорил, — басовито продолжил полицейский, складывая на груди мускулистые руки. — Я понимаю вашу позицию, мистер Стерн. Но закон есть закон. Собственник попросил нас разобраться в сложившейся ситуации. По предоставленной им же информации на данный момент вы находитесь на чужой частной территории и проводите здесь несанкционированную стройку. Для дальнейших разбирательств мы вынуждены попросить вас проследовать с нами в участок. Послушайте, это ведь даже не задержание, а всего лишь попытка призвать к сотрудничеству. В противном случае нам придётся… — Какой, в пизду, собственник? — тут же перебил его отец, покачнувшись на своих алюминиевых костылях. — Я владелец данного участка. Слышишь меня? Я, блять, провожу законную стройку на своей законной территории. Это моя недвижимость, это моя земля. А если какой-то вонючий бездомный, которому мы запретили здесь ссать, завалился в ваш департаментский свинарник и напиздел с три короба, то каким хуем ты продолжаешь ебать мне мозги, чудище? — Мы ведь уже это с вами обсуждали, — незаинтересованно бросил коп, кивая на ту самую кипу листов, что минутой ранее крутилась в руках у его полноватого коллеги. — В предоставленных вами бумагах нету свидетельства о государственной регистрации права собственности на землю, какую предоставил нам заявитель. Когда же я попросил вас поделиться нужным документом, вы ответили, что у вас такового не имеется… — Я сказал, что у меня не имеется его с собой, дурик. Не надо перевирать мои же слова. Или что, ты думаешь, будто я буду таскать при себе все ценные бумаги? А может мне ещё договор купли-продажи на собственный дом из сраки вытащить? Что на участке было — то и принесли. За прочими свидетельствами поезжай в бухгалтерию и там устраивай свои невменяемые концерты. — Понимаю вас, мистер Стерн. Прекрасно понимаю и пытаюсь пойти навстречу. Если действительно произошла какая-то ошибка, мы постараемся сразу же её урегулировать и не отнимем у вас много времени. Возможно, вы действительно стали жертвой клеветы или мошенничества, но пока что имеющиеся у нас материалы говорят об обратном. Единственное, что я могу предложить на данный момент — это проехать с нами в полицейский департамент и там уже разобраться во всём более детально. — Господи, ну почему вы в Америке все настолько тупые? — показательно цыкнув языком, Роберт раздражённо потёр лоб. — Андерсон, какое ты животное, это невероятно. Кто-то где-то что-то спизданул и ты готов по первому зову кинуться ебать людям мозги. Скажи, кто тебя в полицию работать пустил? У тебя есть хоть какая-то личная жизнь? Девушка? Жена? Честно, я просто хочу посмотреть на женщину, которая согласится под тебя лечь. В любом случае ей явно повезло, что тупость не передаётся половым путём. — Хорошая попытка, мистер Стерн, но я не разговариваю на русском, — бесстрастно добавил «Андерсон», пнув по лежащему под ногами камню. — И всё же спешу вас уведомить, что весь наш диалог производится под запись. Поверьте, брошенные в мой адрес оскорбления быстрее дело не решат. Прошу, не нужно всё только усложнять. Последнее, чем я хотел бы сегодня заниматься — это скручивать инвалидов. — Инвалид — это твой отец, сын Макдональдса, — оскорблённо рявкнул Роберт, но пыл поубавил знатно. — Вот честно, если бы не эти долбанные костыли, то, клянусь, я бы прямо сейчас тебя одной левой уложил. А то и вовсе показал свою фирменную двоечку.       «Ага, фирменную двоечку, конечно»… — Коннор с трудом подавил в себе желание спрятать лицо в ладонях. Помнится, нечто подобное ему уже однажды услышать довелось — а именно во время прошлогоднего застолья на праздновании Рождества. Опрокинув в себя целую бутылку водки, отец взялся вспоминать о своём пионерском юношестве, во время которого он, выражаясь цензурными синонимами, «был самым сильным боксёром в школьном радиокружке». Судя по хвастливым россказням, в свои лучшие годы жизни Роберт и нагрудные значки зарабатывал, и медали-грамоты в шкафу хранил, и даже каждый день дрался со старшеклассниками за гаражами «в мясо». А один из учителей ему вообще за водой до магазина бегал. (И всё это вопреки словам бабушки, которая делилась с внуком информацией совершенно иного рода). «Эх, если бы я тогда не рванул работать в США, а взялся профессионально заниматься боксом, то кто знает? — мечтательно рассуждал отец, оперившись головой об испачканную в томатном соке руку. — Возможно, я бы Майка Тайсона в первом раунде секунд за десять в нокаут отправил».       Естественно, ни Эмбер, ни Коннор в такие сомнительные показания не поверили. Оно и понятно, ведь что Роберт, что его отпрыск (в будущем) физическими данными не отличались и отличаться не будут. Они оба любили читать и ковыряться в технике, но крайне скептически относились к идее схватиться за штангу и пересесть на белково-овощную диету. Возможно, если бы в тот день Роберт был менее пьяным, он бы сам посмеялся над своими сумасбродными фантазиями, однако тогда нелестное подозрение со стороны близких его чертовски оскорбило. «Сейчас я вам покажу свою фирменную двоечку и вы сами во всём убедитесь!» — обиженно выдал он и, поднявшись со стула, принял боевую стойку. Ну а дальше всё по очевидному сценарию: хук с левой, хук с правой, потеря равновесия, поцелуй с мягким шелковистым ковром и заявленный нокаут, перешедший в мирное посапывание до следующего утра.       Именно по этой бестолковой причине Коннор и бросил все свои попытки вслушаться в дальнейший диалог отца с полицейским. Ни оскорбления, ни угрозы, ни даже полная пафоса кичливость более не впечатляли его голодное до пикантных подробностей сознание, так что отсев подальше от вырытых чуть ранее ямок, он попросту абстрагировался от последующего взрослого разговора. Спрашивалось, к чему вообще были все эти нескончаемые препирания, если результат всё равно окажется ожидаемым? Папе в любом случае придётся поддаться грозному взору закона и проехать с ненавистными «свиньями» в полицейский департамент, где он станет долго и упорно доказывать свою правоту, пока не услышит в свой адрес извинения и не покинет участок с задранным кверху носом. Отсюда и вытекала истина, что всё, чем он занимался на протяжении последних тридцати минут — это лишь оттягивал неизбежное и попусту тратил то драгоценное время, которое их семья могла посвятить изначально выстроенным планам.       «Видимо, в парк мы уже не поедем», — поймав лицом порывы холодного осеннего ветра, Коннор грустно вздохнул. Всё же погода явно не собиралась становиться теплее, а спрятавшееся за хмурыми облаками солнце уже как будто бы перешло в режим «только на созвоне» и категорически отказывалось покидать своё нагретое местечко. Также к городу семимильными шагами ощутимо подкрадывался листобой, а его жуткие жалобные завывания постепенно начинали нагонять на Коннора непомерную тоску. «Скорее бы вернуться домой», — устало подумал он, вглядываясь в парящие над грунтовой дорогой пылинки и вслушиваясь в каждый доносящийся из-за ограждения свист. К слову, торчать в этой пародии на песочницу тоже не оставалось никаких сил — всё равно строительный песок очень быстро терял форму и, благодаря капризным прихотям самого худшего времени года, буквально разлетался по всей унылой округе. Сначала пала оружейная, потом конюшня. Под конец обрушилась целая половина высокого неприступного замка.       «Ну и бред какой, это нечестно!» — Коннор разочарованно надулся. Тут же принявшись укреплять отражения своего архитектурного гения по новой, он попытался сделать одну из развалившихся стен в несколько раз толще, но когда и это не уберегло сооружение от участи превратиться в крохотные песочные руины, Коннор раздражённо шлёпнул ладошкой по колену. Не сильно — всплеск его погасших эмоций отозвался лишь глухим эхом, но в тот же миг, к его крайнему удивлению, та самая ненастная погода, что не собиралась терпеть в своей адрес подобные проявления неуважения, напомнила о себе с двойным усердием. Подобно оскорблённому собственным чадом родителю, она мигом дала понять — последнее слово будет за ней! Грубое ругательство постигнет участь столкнуться с ещё более грубым ругательством, а выпущенный в порыве досады шлепок о колено встретит реакцию в виде громкого и пронзительного треска. Точно такого же, какой обычно издают упавшие на пол стеклянные стаканы или бутылки, сброшенные с приличного расстояния кем-то слишком нехорошим. Впрочем, особого внимания данный звук удостоился не сразу.       Неудивительно, что первым делом Коннор взялся грешить на своё излишне бурное воображение и оттого принял на себя смелость предположить, будто бы услышанное ему всего-навсего показалось. Правда таких звонких и таких оглушительных тресков ранее ему встречать никогда не доводилось, а потому в попытках определить, откуда донёсся этот пугающий шум, он начал оглядываться по сторонам. «Ничего не изменилось». Всё та же обширная площадка, всё те же знакомые лица. Единственное, что хоть как-то помогло отринуть навеянные неуверенностью сомнения — прекратившаяся где-то на фоне ссора. Никто больше не орал, не матерился и не сыпал язвительными шутками, отчего Коннор впервые за последние полчаса почувствовал облегчение. «Наконец-то я посижу в тишине», — подумал он, уже было собираясь возобновить свои попытки построить из песка личное мини-государство, как пришла совершенно иная напасть, ибо в тот же миг завизжала его мать. Пронзительно, но при этом неестественно и испуганно — раньше она никогда не издавала таких странных звуков. Раньше она никогда так не паниковала.       «Да что опять-то у вас случилось? Надоели!» — Коннор сурово вскинул голову. Сперва он планировал отправить родителям полный неодобрения взгляд, дабы те поразмыслили над своим неподобающим поведением и перестали издавать настолько громкие и раздражающие звуки. В конце концов, они ведь не одни на этой строительной площадке, не так ли? Вон, даже тот полноватый коллега «Андерсона» куда-то внезапно свинтил, будто бы предчувствуя приближение неминуемых проблем. Всему должно быть своё место и время. Хотите ругаться? Ругайтесь дома. Хотите орать — орите на стадионе. Да в принципе есть столько разных и необычных вариантов, но нет же… надо устроить концерт именно здесь — на чёртовой площадке. И это ещё повезло, что продолжительная перепалка выпала именно на воскресенье, иначе свидетелями данных разбирательств могли оказаться не только проходящие мимо зеваки, но и вся многочисленная бригада нанятых отцовской фирмой строителей. «А так может и лишняя информация в народ просочиться. Поди докажи потом, что конфликтная ситуация не просто так дала начало крупному судебному разбирательству».       И всё же Коннора подобный расклад событий не устраивал. Настолько, что он уж было собирался крикнуть своей маме, дабы та не морочила себе голову и лучше помогла построить ему песочную пародию на Тадж-Махал, да только не успел и рта раскрыть. (Не лучшая была ситуация для того, чтобы высказывать свои требования в достаточно грубой форме). «Да и кто виноват? Нравственное воспитание в состоятельной семье даёт свои плоды. Послушные мальчики ведь никогда не проказничают на улице». Проще говоря, Коннор — как и подобает ребёнку в подобных обстоятельствах — крайне растерялся, ибо то, с чем ему пришлось столкнуться всего лишь при малейшей попытке сфокусировать свой взгляд на чужих лицах, оказалось чистым нескрываемым ужасом. Прямо как в тот раз — два года назад, когда он, будучи несмышлёным пятилетним сопляком, внезапно для себя отрыл в незапертом отцовском кабинете заряженный пистолет. Ну… тот самый, который в последствии взялся внимательно изучать и из которого случайно выстрелил в свою же руку. (И это вам не со спичками баловаться. Девятимиллиметровая пуля смогла безо всяких помех раздробить плечевую кость).       А ситуация тем временем накалялась. Первым, кто вернулся в сознание после непродолжительной паузы, оказался бравый глава семейства Стернов. Позабыв о том, что его затруднённое передвижение ограничено одной сломанной ногой и двумя алюминиевыми костылями, он инстинктивно кинулся вперёд, пытаясь на ходу вспомнить все уроки передвижения на своих двух. Естественно, ничем хорошим данная идея (как и все остальные) не закончилась, так что проделав всего каких-то полтора шага и неудачно наступив на всё ещё сломанную ступню, Роберт разом потерял равновесие и, скривившись от разгоревшейся в районе щиколотки боли, комично шлёпнулся на живот. Точно также и опомнившаяся Эмбер стала уверенно мчаться навстречу сыну, вот только в конкретно её случае обстоятельства сложились не выгодней, чем у покалеченного супруга. Пусть и невысокие, но всё же тонкие каблуки, а также длинное и узкое пальто сильно мешали развить должную скорость, так что то, что по всей видимости должно было быть бегом, оказалось всего-навсего быстрой и бодрой ходьбой. Достаточной, чтобы уковылять от агрессивной черепахи, но слишком медленной для гонок с семидесятилетними старушками.       «Чего это они?» — озадаченно подумал Коннор, отряхнув свои вспотевшие ладошки от песка. Ох, как же сильно не нравилась ему эта бурная реакция на, казалось бы, непродолжительный треск, раздавшийся откуда-то уж слишком издалека. Мало ли, вдруг специфический звук сигнализировал о приближении грозы или о случившейся за трёхметровым ограждением аварии. В таком случае спрашивалось, к чему вообще началась вся эта неконтролируемая паника? Ничего ведь ужасного пока не произошло. Никто пока не пострадал, никто пока не умер. Солнце не взорвалось, земля не разверзлась, а Коннор как сидел, так и продолжал сидеть на своём нагретом месте и играться с песочными домиками. Да для него — послушного, но любознательного ребёнка — такое времяпрепровождение являлось самой обычной однообразной рутиной и если бы не последующий визг матери, что очередной раз нарушил всю безмятежную идиллию мальчишеского счастья, он бы и дальше брался мастерить уже подзадолбавшие кулички. — Коннор, вставай! Быстро, уходи оттуда! — хрипло завопила Эмбер, пытаясь хоть немного приподнять полы своей верхней одежды и ускорить пружинистый шаг.       «Уходить? Зачем?» Коннор и пальцем не повёл. В тот момент его природная безэмоциональность не уловила в голосе матери должных переживаний, посчитав её беспричинную тревогу за минутный нервный срыв. Да и так уж вышло, что Эмбер Стерн никогда не славилась устойчивой психикой и могла из любой мухи раздуть полноценного слона, если у неё были на то силы. За примерами далеко идти не пришлось — был один такой презабавный случай, который мог с лихвой описать весь спектр переживаний бедной женщины-домохозяйки. Если не вдаваться в лишние подробности и рассказывать о событиях годовой давности лишь с помощью кратких фактов из биографии Коннора, то история завязывалась на том, как он вернулся домой весь в крови. «То есть буквально весь». Ноги в крови, руки в крови, лицо в крови. Даже одежда — и та была в крови. Именно в таком виде его и застала Эмбер, когда вышла встречать сына на задний двор. Да, неожиданное преображение, но ведь кровь легко отмывается — что с кожи, что с ткани. Подумаешь, досадная неприятность. Но нет же, мама почему-то начала визжать, а в конечном итоге ещё и скорую на кой-то чёрт вызвала. «И как после такого с этой женщиной разговаривать?»       Коннор кисло надул губы. Ситуация точь-в-точь повторяла тот глупый случай из прошлого. (А ведь кровь даже была не его). Опять вопли, опять истерика, опять ненужные телодвижения. Так ещё и папа зачем-то решил подключиться к этой театральщине с таким лицом, будто увидел, как на его сына несётся здоровенный грузовик. «Но он не несётся ведь?» — поддавшись всеобщему смятению, Коннор нарушил собственные принципы невозмутимости и начал недоверчиво оглядываться по сторонам. Впрочем, опасности он так и не заметил. Помимо перепуганных родителей, вокруг него простиралось безмятежное спокойствие, что периодически прерывалось свистом порывистого ветра и криками встревоженных голосов. При всём при этом к песочнице не рвалась бешеная собака, не гнал со всей дури перепутавший педали водитель и не подкрадывался припрятавший в кармане нож заказной убийца. «А значит нет смысла переживать», — равнодушно отметил про себя Коннор, после чего устало откинул голову назад и бегло посмотрел наверх. Пожалуй, именно в тот миг время и перестало играть для него хоть сколько-нибудь важную роль.       Как уже не раз упоминалось ранее, Коннор был далеко не глупым ребёнком. (Олимпиада по математике среди первоклашек не даст об этом соврать). Безэмоциональным — это да. Крайне прямолинейным — не без этого. Но никак не глупым. И несмотря на весь стремительный темп происходящего, а также на своё былое безразличие по отношению к вопросам излишней драматизации событий, сложившуюся ситуацию он понял и принял достаточно быстро. Да и на самом деле в ней всё равно не было чего-то загадочного или мистического, из-за чего стоило бы сокрушаться на пустом месте. Скорее уж обычная жизненная несправедливость — одна из тех, о которых Коннор уже много раз задумывался и не брался всерьёз оспаривать их существование. «Вот и пожалуйста — всецело доказанный факт. Разве это честно? Разве это правильно? Разве я сделал что-то настолько плохое, чтобы заслужить такую участь?» — с досадой подумал он, пытаясь пробудить внутри себя хоть что-то, помимо вселенской обиды на такую незавидную судьбу       Так что же Коннор там разглядел? «Ну, точно ничего хорошего». Такое же затянутое серыми облаками небо, такая же недостроенная полая высотка. И десяток… а то и пара десятков таких маленьких, но таких острых стёклышек, что издалека были по неопытности приняты за первые дождевые капли. «Ах, так вот откуда был этот самый треск… — обречённо подметил Коннор, с ужасом изучая самый толстый и длинный осколок, что уверенно держал курс по направлению к его левому глазу и — будь у него цель — явно планировал исследовать глубины мягкого детского мозга. — Наверное… строители непрочно закрепили оконные рамы. Подул сильный ветер, одна из них отцепилась и ударилась о карниз. И теперь… падает на меня… падает… на меня…»       «Я не хочу умирать».       Убегать было уже слишком поздно. Да и даже если бы Коннор попытался подняться на ноги, у него просто не хватило бы времени отойти на безопасное расстояние. К тому же впечатлительное детское сознание, не привыкшее к критическим ситуациям и никогда ранее не сталкивающееся со смертельными опасностями в целом, отреагировало на угрозу соответственно — Коннор просто оцепенел от страха. Тот самый пассивно-оборонительный рефлекс, призванный уберечь обладателя от беспорядочных и бессмысленных действий в экстренной обстановке, только подписал ему приговор, оставляя за собой право лишь беспомощно сидеть на холодном песке и покорно отсчитывать секунды до трагичного конца. «Три… две… одна…» Смерть приветливо распахнула свои нежные объятия. Настолько властно и радушно, что Коннор даже мог поклясться: между ним и осколками оставалось не более, чем четыре дюйма. Так близко, что можно было смело изучить в них своё испуганное отражение, что сдерживалось из самых последних сил, дабы горестно не заплакать.       Казалось, исход был очевиден. Вероятность выживания Коннора составляла настолько мизерный процент, что если бы кто-то вдруг и решился открыть ставки на его судьбу, коэффициент под плашкой «смерть от полученных ран» приравнивался бы к целой единице. (И нет, никто не накинет вам даже одной тысячной сверху, пошли нахуй, это уж слишком лёгкий выигрыш). Шансов на благополучный финал не было. Их ноль! Надеяться на обратное — это всё равно что выставлять чихуахуа на собачий бой против бешенного питбуля. Да ни один опытный прогнозист не рискнёт жертвовать своим состоянием ради настолько однозначного пари, потому что у всего в этом мире есть чёткая грань, которую способны пересечь только настоящие безумцы. Те самые ненормальные чудаки, что всё также не могли исправить суровую реальность своей глупой и ничем необоснованной верой, но, предаваясь сладким речам азарта, уверенно бы сказали: «Этот мальчик будет жить!»       Точно также сказал и ты.       Всего за долю секунды до того, как окончательно превратиться в окровавленную подушечку для битого стекла, Коннор сумел заставить себя отвести застывший взгляд чуть левее и краем глаза заметить, как к нему рвётся фигура. Высокая фигура. Сильная фигура. Та самая фигура, что всего за каких-то восемь секунд смогла преодолеть расстояние в полторы сотни футов и, на ходу приземлившись на колени, прижать Коннора к себе, тем самым прикрывая его от угрозы в самый последний миг. «Что сейчас… произошло?» Настолько быстро и настолько неожиданно, что Коннор даже не сразу осознал случившееся. Свет погас, окружение растворилась, а дрожащее непослушное тело оказалось сдавлено чем-то очень крепким, что не давало ему двинуться ни на один шаг. На секунду Коннор даже испугался, что он всё-таки ослеп. «А вдруг я умер?» — невольно подумал он, но, погодя ещё пару мгновений, осторожно прошёлся ладошками по чужой мокрой спине.       В тот день Коннор впервые и почувствовал тот самый запах. Манящий, стойкий и опьяняющий. «Запах силы», — как охарактеризовал сам для себя он, проводя прямую параллель между упоительными нотками хвои и крупным, скрывающимся в дремучем лесу зверем. Конечно, впоследствии всё это амбре окажется не более чем смесью из пота, мятного шампуня и недорогого одеколона, идущего в подарочном комплекте вместе с гелем для бритья, однако в тот миг это не имело никакого значения. Коннор млел и млел охотно. И пусть он привык к ароматам душистых гелей, травяных чаёв и французских парфюмов, в тот миг он готов был признать, что никогда в жизни не чувствовал ничего более потрясающего. Настолько изысканного и невероятного, что заставляло его позабыть обо всём случившемся и, отдавшись воле одного только желания, сильнее вжаться носом в чужую грудную клетку. В кой-то веки признать себя заложником простых людских потребностей, подталкивающих его навстречу неожиданным открытиям. Как слепой, что впервые прозрел и увидел все краски этого прекрасного мира, или как сирота, услышавшая в свой адрес фразу: «Собирайся, тебя ждёт мама», Коннор не мог насытиться впечатлениями, жадно ныряя в них с головой. — Эй… — К несчастью, крепкие спасительные объятия медленно разжались. Поборов внутри себя несвойственное тихому ребёнку желание перейти на истошный и полный горестного отчаяния крик, Коннор лишь болезненно вздохнул. — Ты… в порядке, малой? — Я? — По началу он даже и не понял, к кому конкретно обратился тот низкий хрипловатый голос. «И куда исчезли все прочие звуки? Мы что, остались здесь наедине?» Коннор податливо отстранился. Побегав растерянным взглядом по украшенному крошечными красными точками песку, он озадаченно поджал губы и, поймав лицом чужое горячее дыхание, приподнял голову вверх. — Да, всё хорошо…       «Не нужно за меня беспокоиться», — то была вторая часть предложения, которой Коннор планировал закончить свою мысль и добровольно отказаться от чужой помощи, дабы и дальше не производить впечатление беспомощного оленёнка. Также, помимо скованных попыток убедить собеседника в собственной состоятельности, ему хотелось уточнить, что же именно произошло пятью секундами ранее и почему тот вообще решил устроить внезапный сеанс объятий, да только сглупить не хватало духу. «Потому что я и так всё понимаю, — Коннор тихо всхлипнул. — Понимаю, но почему-то продолжаю делать вид, что слишком мал для таких вещей». Не ясно, кому из них было бы лучше, окажись случившееся чем-то поспешным и необдуманным. Возможно, впоследствии всё это перелилось бы в какую-то театральную постановку и поставило на переживаниях крест, однако судить о таком обособленно от сложившихся реалий — это слишком незрело.       Тем временем красивая и по совместительству страшная картина довольного, но покрасневшего от изнурительного бега лица, с полотна которой на Коннора внимательно смотрели два холодных синих глаза, начала потихоньку тускнеть. Помятая рабочая рубашка постепенно то тут, то там становилась темнее, а сквозь светлые блондинистые пряди медленно просачивались густые капли алого оттенка. «Краска?» — глядя на них, Коннор вновь настороженно замер. Неуверенно сжав трясущиеся от нервов кулачки, он прошёлся пальцами по всей тыльной стороне ладони и только тогда почувствовал, как несмело растирает по ним что-то влажное и липкое. Что-то, что мгновением ранее было по неаккуратности задето на чужой спине и что теперь неспеша пропитывало собой всю поверхность полицейской рубашки. — Ну и славно, — тёплая располагающая улыбка пакостно обожгла сердце. — Я рад… что тебя… не задело…       А после фигура бессильно рухнула вниз. Объединившиеся в небольшой камерный квартет звуки, состоящие из шороха грязной одежды, лязга металлической пряжки, хруста плечевых костей и шуршания строительного песка, заставили Коннора пугливо дёрнуться в сторону. Совершив два отступательных шага, он в изумлении набрал полные лёгкие воздуха и, взглянув на свои испачканные в крови руки, тихо заскулил. Тёмные и походившие на пролитую гуашь красные пятна гармонично смешались с точно таким же на вид узором, что постепенно просачивался сквозь плотную ткань полиэфирно-вискозной рубашки и тем самым вызывал в глазах наблюдающего волнистую рябь. Также раскинувшиеся вокруг тела стекляшки — самые махонькие из тех, что не сумели проткнуть собой кожу и лишь беспорядочно отскочили в разные стороны — теперь напоминали собой крохотные звёздочки, что по невнимательности перепутали время суток и так неуместно проявились на фоне багрово-алого заката. И пусть Коннор раньше никогда не видел ничего подобного, отчего-то разостлавшееся впереди зрелище показалось ему невероятно жутким и впечатляющим одновременно. В каком-то смысле завораживающим, правда смотреть на него дольше десяти секунд он всё равно не смог, а стоило лишь чему-то острому — подобно осколку — кольнуть его в левую область грудной клетки, как от восхищения не осталось и следа.       И тут Коннора прорвало. Неодолимый, всепоглощающий страх, что до самого конца не давал ему вспомнить даже своё собственное имя, принялся неспешно подниматься вверх по пищеводу. Он миновал горло, миновал язык, однако вместо того, чтобы и дальше продолжить свой увлекательный путь, покинув организм через рот, каким-то неведомым образом оказался значительно выше, отчего пришлось вытеснять из головы всю лишнюю жидкость. Проще говоря, Коннор разревелся. Громко — эхо его протяжных всхлипов стало беспардонно отскакивать по всему строительному участку, нагоняя ужас на каждого, кому довелось услышать этот плач хотя бы краем уха. А ведь Коннор раньше никогда не позволял себе выпускать настолько позорные эмоции на открытой местности. Для него — мальчика, который всю свою недолгую жизнь сдерживал все эти унизительные чувства внутри — подобное недостойное поведение считалось непозволительным, ибо слёзы — это самый настоящий признак слабости. А слабым Коннор быть не хотел. — Господи, какой же ёбанный пиздец! — ошеломлённо воскликнул Роберт, подсеменив на своих трясущихся костылях прямо к сыну. Переместив центр тяжести на левую ногу, он грубо схватил Коннора за руку и дёрнул его на себя, попутно прикрывая телом истекающего кровью полицейского. — Ты в порядке? Тебя не задело? — Я… не… я не… — Коннор не договорил. Вместо краткого и внятного ответа он пуще прежнего вдался в невольные сентиментальные слёзы, и, оглушая строительную площадку своим отчаянным плачем, позволил подбежавшей матери прижать себя к груди. Торопливо осмотрев его на наличие повреждений, Эмбер облегчённо вздохнула. — Ну ёб твою мать, Андерсон… нашёл время геройствовать, — продолжал гневно причитать отец, вытаскивая из кармана сотовый телефон и кивком поручая жене отойти подальше. — А мне что прикажешь теперь с тобой делать? Добить и закопать на месте, как сбитую на шоссе шавку? Вот ещё дохлого копа на участке не хватало. Блять, блять, блять, да что за день-то такой?       Как ни странно, прикапывать окровавленного копа никто и не собирался. Вызвав на участок скорую из, говоря образно, «приватного резерва особой организации» и попросив о содействии своего так называемого коллегу-по-бизнесу (ну, того самого, который приходил к их семье в гости по праздникам, умел делать из бумаги журавликов и, как оказалось, благодаря службе в армии США знал как оказывать первую медицинскую помощь при венозных кровотечениях), Роберт всё-таки смог отсрочить, казалось бы, неизбежное. Ради чего конкретно — Коннор сказать не мог, однако при этом внимательно наблюдал за тем, с каким усердием его отец заботился о человеке, существование которого буквально десять минут назад смешивал с помоями. «Может папа ошибался?» — подумал он, разглядывая ужасающее зрелище, состоящее из кровавых подтёков, проглядывающего сквозь разрезы мяса и прерывистого, наполненного хриплым свистом дыхания. В тот миг ему ещё хотелось дополнить свои размышления чем-то более определённым и дать самому себе понять, в чём его отец действительно мог оказаться не прав, да вот только ситуация более не собиралась настраивать его на философский лад.       Коннор очень сильно переживал. Честно-честно. Правда, сам корень его растущих опасений крылся вовсе не в рухнувших семейных убеждениях, а скорее брал своё начало в чём-то большем, что не давало ему перестать пускать слёзы и, вопреки попыткам матери оттащить сына как можно дальше от места происшествия, с ужасом пялиться на тяжело вздымающуюся грудь. «С ним ведь всё будет хорошо? — всхлипывая думал он, противясь глупому желанию кинуться останавливать кровь своими крохотными ручками. — «Андерсон» ведь не умрёт? Не умрёт же? Я не хочу, чтобы он умирал». Впрочем, никого из присутствующих его надежды не волновали, да и дать гарантий они также не могли — во всяком случае до тех пор, пока на участок с заливистыми визгами не залетела «та самая скорая».       Почему именно «та самая»? А как ещё назвать представителей служб спасения, не имеющих никакого отношения к государственной структуре и не состоящих на учёте у министерства здравоохранения? «Та самая» — это потому что не каждое медучреждение готово припрятать в кармашек «чёрный нал» и, закрыв глаза на всякого рода бумаги, оказать подпольную помощь раненному наркоторговцу или разыскиваемому преступнику. Естественно, сама карета скорой помощи не имела никакого отношения ни к одной из пятёрки больниц, в которую она доставляла пациентов, однако в ней точно так же работали профессионалы своего дела, способные как укол поставить, так и сердечно-легочную реанимацию провести. Помнится, как-то раз — примерно полгода назад — когда Коннор в силу своей наблюдательности увидел у отца в телефоне контакт под названием: «Когда всё крайне хуёво», родитель тактично пояснил, что этот номер ему дали некоторые «друзья с работы». «Это друзья из твоего офиса?» — Коннор почувствовал неладное. Что же касается Роберта, то тот, по всей видимости, врать сыну не хотел, а потому постарался обойти стороной лишние подробности и переключился обратно к вопросам «той самой скорой». — Сынок, понимаешь ли… бывают случаи, когда человек не хочет, чтобы ему помогали публично, — сказал тогда Роберт, пытаясь подвести к теме разговора совсем уж издалека. — В больнице ведь потом останется информация о тебе и твоём здоровье. А вдруг её найдёт кто-то непорядочный и решит этим воспользоваться? Например, вот тебе случай из моей жизни. Помнишь мистера Торреса? Нет, наверное, тебе же тогда всего два годика исполнилось, но мужиком он был хорошим. Между прочим, когда-то помог мне открыть свой собственный бизнес. Так вот, мистер Торрес занимался продажей опиоидов для людей с болями. Да, незаконно, но у него просто не было возможности промышлять этим легально, а ведь препараты людям нужны. Однако когда в полиции об этом узнали — объявили его в розыск. Торрес тогда из страны уехать хотел, но, как назло, поймал воспаление лёгкого и его в срочном порядке доставили в больницу. А там уж доктора всю личную информацию в полицию и передали. И что? Сидит теперь хороший человек в тюрьме. И кому такое надо? Я потому номерок-то и узнал. Так что если вдруг что-то случится, будем обращаться за помощью к «своим» ребятам. Они отвезут именно в то место, где работают умные и порядочные люди. Быстро, комфортно, но — самое главное — приватно! — В каком смысле «то место»? — переспросил тогда Коннор, не понимая, как государственная больница может быть одновременно и «той» и «не той». — Пап, ты что, хочешь сказать, что они нарушают закон? — Нет, почему? — Роберт наигранно возмутился. — Считай, что они просто предоставляют некоторые анонимные услуги с разрешения главного врача. А знаешь, как звучит отрывок из клятвы медицинских школ? «Я буду уважать личную жизнь своих пациентов, поскольку их проблемы раскрываются мне не для того, чтобы о них мог узнать весь мир». Правительство заставляет бедных докторов делиться информацией о неугодных пациентах, а значит надо обладать смелостью, чтобы идти против системы! И ты должен уважать тех, кто, несмотря на наши дурные законы, продолжает честно выполнять свою работу!       Удивительно, но в тот день Коннор оказался с ним вполне солидарен. Конечно, в будущем он ещё узнает, что на деле такие подпольные махинации проворачиваются далеко не из-за веры в идеи Гиппократа, а скорее ради жажды крупной наживы, однако даже тогда он не станет их осуждать. В мире, которым вот уже который год правит рыночный капитализм, каждый умный человек будет стремиться к достатку, иначе он просто не выживет в условиях вечной конкуренции. А если оно так, то зачем осуждать людей, нашедших выгодный для себя способ заработка? К тому же отец был всецело прав и, порой, с главврачами таких заведений не возникало и половины тех хлопот, что проявлялись с принципиальными упрямцами, наотрез отказывающимися принимать тайных пациентов. Заинтересованная сторона всегда будет пытаться оказать лучшее лечение, дабы отбить свою чёрную зарплату и привезти семье на ужин хоть что-то, помимо купленных по скидке хот-догов. Помогают — и замечательно. По этой причине Коннор пытался в них верить и точно по этой же причине он надеялся, что они-то уж наверняка смогут спасти умирающего полицейского. Надеялся, кстати, весьма недолго. — Не довезём, — сухо констатировал темнокожий врач, попутно разрывая пропитанную кровью рубашку на две неравные части. — Внутренние органы, вроде бы, не задеты, но повреждена одна из яремных вен. Даже с оказанной нами медпомощью до больницы он попросту не дотянет. И это без учёта всех прочих повреждений. К тому же вот-вот наступит час пик. — До больницы? То есть рядом вообще ничего нет? — Роберт неприязненно сплюнул на асфальт. Покачнувшись на своих алюминиевых костылях, он кинул кроткий взгляд в сторону своей жены, но когда не смог разглядеть в ней то, что, по всей видимости, пытался найти изначально, вновь развернулся к врачу. — Рядом… — тот на секунду прерывался. В попытках хоть как-то остановить обильное венозное кровотечение, он уперся правой рукой чуть выше свежего пореза и, крикнув что-то своему напарнику, громко и неприлично выругался. — Харпер. Харпер, блять, но оно студенческое. Нас туда навряд ли так просто пропустят. Больше времени потратим на ссору с охра- — Значит сделайте так, чтобы пропустили! — прервал того Роберт, сделав наступательный шаг вперёд. Уверенный, но при этом бессмысленный — костыли портили весь угрожающий образ. — Придумайте что-то! Просите, угрожайте, дайте взятку. Меня ебать не должно, как вы это сделайте. Просто сделайте и точка! — Всё не так просто, мистер Стерн! — Возмутился врач, раздражённо закатив глаза. Сжав в руке протянутую напарником марлю, он поспешно обернул ту вокруг своей ладони и, пробежавшись по всей изуродованной осколками спине, вернулся к области шеи. — Мы действительно здесь бессильны. Я не думаю, что даже ваши «особые» связи смогут исправить положение. Поймите, что больница финансируется университетом. По закону мы не имеем права вот так просто взять и прикатить туда незнакомого человека. Блять, да если бы у нас на руках был сам Джордж Буш — нас бы всё равно послали нахуй. Стоит заранее согласовывать список пациентов, составлять на каждого по медицинской карте, проверять страховку… — Значит слушай, блять, сюда, ёбанный ты храбрый муравьишка… — Невзирая на боль в переломанной ноге, Роберт сделал упор на правый костыль. Освободив вторую руку, он вновь подался вперёд и, схватив доктора за край синей рубашки, дёрнул на себя. — Мне похуй на Джорджа Буша, окей? Я в рот ебал все ваши порядки. Я сказал — ты сделал. Это не оспаривается, понял? Этот кусок полицейской свиньи ценой собственной жизни спас моего сына. Поверь, на данный момент его сохранность для меня куда дороже твоей. Возможно, я не умею спасать жизни, Дэвис, но — сам понимаешь — я нахожусь на короткой ноге с теми, кто вполне умеет их отнимать. Рискнёшь проверить? — Да окститесь же вы! — бессильно возмутился врач, пытаясь параллельно оказывать медицинскую помощь пострадавшему. Не столько из-за веры в существование у того магической регенерации, сколько из-за обязывающего действовать подобным образом протокола. — Пожалуйста, мистер Стерн, подумайте своей головой. Что мы им скажем? Не станем ведь брать металлические ворота на таран — наша машина просто этого не переживёт. Поверьте, если бы существовал хоть малейший шанс на то, что нас смогут там принять, я бы сразу туда направился, а не пытался с вами тут спорить. Понимаете? — «Понимаю», — едко передразнил того Роберт, однако рубашку всё же отпустил. Видимо, осознав, что такими неприкрытыми угрозами особо делу не поможешь, он плавно переменился в лице и нехотя решил следовать так называемым «путём человечности». — Ты говоришь, что Харпер — это больница при университете. Но ведь у них там есть кто-то главный? Декан или, возможно, главврач? Кто-то, кто сможет по щелчку пальцев допустить разовое исключение из правил? — Есть главврач, — согласился с ним Дэвис, отреагировав на услышанное еле-заметным кивком. — Если мне не изменяет память, на посту всё ещё должен находиться Кит Паркер-младший. Но я не совсем понимаю, что вы хотите… — Значит вези его в Харпер. Если по прибытию не пустят — просто жди. Мне предстоит сделать несколько важных телефонных звонков, прежде чем вам дадут доступ на территорию. — Подпрыгнув на здоровой левой ноге, Роберт потянулся к своему карману. Когда же он заметил, с каким скепсисом пялится на него Дэвис, то лишь грубо пихнул его в плечо и грозно добавил: — Тебе особое приглашение надо? Быстро, блять, взял ноги в руки и попиздошил на место назначения. Я тебя уже предупредил, что если этот коп сегодня сдохнет, то ты отправишься вслед за ним. Всё, ходу, ходу! — Понял, — послушно качнул головой врач, после чего водрузил истекающего кровью полицейского внутрь вместительного фургона и, подцепив пальцем одну из свисающих со штатива канюль, громко крикнул водителю: — Улица Джона Ричбурга, Харпер. Быстро!       Истошный визг взревевшей от нахлынувшего отчаяния сирены вновь огласил собой всю строительную площадку. Её высокий протяжный вопль, походивший не то на вой брошенной злым хозяином собаки, не то на плач испуганной осиротевшей девочки, мучительным эхом отразился от возведённых вокруг просторного участка стен и осел прямо по его периметру. Набрав в грудь значительно больше воздуха, чем могли вместить в себя его крохотные лёгкие, Коннор судорожно закашлялся, после чего попытался закрыть свои уши руками. Увы, это нисколечко не помогло, и тот самый пугающий вой всё же сумел заставить его расплакаться вновь — уже второй раз за день. «Как будто я какой-то сопливый молокосос». Коннор тяжело засопел. Прижавшись к своей матери как можно сильнее, он осторожно обнял её за шею и, сглотнув очередную порцию подступивших к горлу слёз, спрятал своё лицо в веявшей дорогим парфюмом груди. «Мама очень приятно пахнет. — Изучая мокрыми глазами маленький золотой кулончик, Коннор обиженно всхлипнул. — Приятно. Но не так, как пах он».       А тем временем, не разменявшись даже на скромное прощание, белая карета скорой помощи тотчас дала задний ход, после чего развернулась на девяносто градусов и рьяно бросилась прочь — прямо в сторону широченных двухстворчатых ворот, что вели к северному выезду с территории. Замедлившись только около главной дороги, напоследок она будто бы кокетливо подмигнула Коннору одной из своих задних фар, но когда он попытался вновь опуститься на ноги, машина сделала финальный рывок и исчезла с его поля зрения окончательно. Спустя же ещё тридцать секунд, пропал и тот пронзительный визг тревожной сирены, что не давал испуганному мальчику успокоиться и взять себя в руки. «Я в порядке», — хотел громко сказать он, продолжая давиться жгучими слезами. «В порядке». Но в порядке Коннор не был. И как бы сильно он не пытался вернуть на место привычное хладнокровие, сознание попросту отказывалось его слушаться. Сама плоть отказывалась его слушаться, брезгливо отвергая всё былое безразличие и впитывая каждой клеточкой тела такой необычный, но такой желанный страх.       В ту ночь Коннор так и не заснул. Переполненный невообразимым количеством новых, доселе неизведанных ощущений, он долгое время только и делал, что ворочался из стороны в сторону и, пытаясь унять биение взволнованного сердца, считал несуществующих овец. «Сто пятьдесят первая, сто пятьдесят вторая, сто пятьдесят третья…» Зверушкам не было конца. Когда же и это перестало приносить пользу, Коннору пришлось вновь обнять себя за плечи и, прикрыв покрасневшие от усталости глаза, попытаться представить вокруг своей кровати заснеженную сосновую рощу. Ощутить дуновение прохладного зимнего ветерка, услышать похрустывание впавших в глубокий сон деревьев и почувствовать лёгкий запах колючих хвойных иголок. Укрывшись с головой мягким пуховым одеялом, в определённый момент он даже поймал себя на мысли, что хочет попробовать помолиться, однако сразу же списал эту идею в утиль, осознав, насколько сильно перестал верить в существование Бога после всего случившегося минувшим днём. — Мама рассказывала мне, что он способен совершать истинные чудеса. Читать чужие мысли, превращать воду в вино, излечивать неизлечимые заболевания и управлять ненастной погодой, — шёпотом проинформировал Коннор, глядя на восходящее за окном солнце. — Но только ты сумел вернуть краски в моё рутинное существование…

***

      «Между двумя неровными каменистыми обрывами расстилается широкая бездонная пропасть. Загляни вниз — не увидишь ничего, кроме тусклой и пугающей пустоты, что словно всасывает в себя стекающие с небес яркие солнечные лучи, дабы впоследствии извергнуть из недр нечто неимоверно кошмарное и походящее на кровожадное лавкрафтовское чудовище. Обойти данное препятствие не представляется возможным — нет у него конца или кромки, а любая попытка проследовать вдоль оборванного зубчатого края обязательно приведёт к изначальной точке отправления, тем самым образуя бесконечный для исследования путь. Единственное, что хоть как-то объединяет уступы между собой — это не более чем тоненький и шаткий мостик, покачивающийся из стороны в сторону всякий раз, как дунет порывистый ветер. Он скрипит, он трясётся, он буквально дышит на ладан и грозится рассыпаться в любую секунду, будто бы неверно собранный малым дитём конструктор. И исходя из всего этого, оценив бесчисленное количество напрасных и неоправданных рисков, будь добр, ответь на один несложный вопрос: «Понесёшь ли ты меня?» — Чего?       И то было самое первое и самое неуместное для сложившейся ситуации слово, что пришло Хэнку на ум при пробуждении. Глупее, разве что, было бы спросить «как» или «сколько», но это уже отдельная тема для рассуждений и к текущим обстоятельствам она отношения не имеет. Да и не так важна сама суть сказанного, сколь вложенные в неё страх и усердие, призванные придать интонации определённую окраску. Порой, спонтанные вопросы направляют поток образов в правильное русло, а так как мыслительный процесс не всегда требует озвученного приказа для старта своей деятельности, оттуда появляется простор для несвоевременных дилемм. Случалось, что Хэнк, в силу своей излишней вдумчивости, упускал из виду некоторые важные детали, однако в процессе всё-таки успевал вспоминать о них в самый последний промежуток времени, когда те уже практически вылетали из головы и превращались в струящийся из ушей пар. «Естественно, в образном понимании данного выражения».       Скривившись от разгоревшейся в области ноющего затылка боли, он медленно — словно после двухчасового дневного сна — попытался перевернуться со спины на бок, но когда понял, что находится в кровати один, поспешно принял сидячее положение. Пожалуй, даже слишком поспешно, ибо уже спустя пару секунд после столь необдуманного поступка у него перед глазами поплыли цветные огоньки. «Блин, неужели я умудрился проспать? Почему Стеф меня не разбудила?» — и это были далеко не все вопросы, что под давлением своего призрачного веса вызвали обоснованное беспокойство, да только уделять внимание каждому не было никакого желания. Хэнк нервничал, но Хэнк не спешил вдаваться в переживания и всё, чем ему хотелось заняться на данный момент — это промыть лицо холодной проточной водой. Далее, разобравшись с утренней растерянностью, совершить непродолжительную зарядку, а под конец вернуться к предпочтительному распорядку дня и наконец дать себе шанс разобраться с прочими житейскими трудностями.       Тем временем странная и в определённой мере манящая темнота, костлявые руки которой уже вот-вот готовились приобнять Хэнка за шею и утащить вслед за собой на самую глубину сознания, разом куда-то исчезла. Оставшееся же после неё чувство дурманящего помешательства вызывало некую мучительную неопределённость, но как бы сильно Хэнк не пытался взять мысли под контроль, ничего у него не получалось. «Странное ощущение, — подумал он, щуря утомлённые светом глаза. — Я что, заболел?» Вполне может быть, иначе как объяснить тот факт, что рядом с ним красовалась не привычная глазу настольная лампа, а самая настоящая капельница? Также исчез гардероб и висящая над ним картина. Там, где раньше находилось большое и круглое зеркало, теперь весело скакали озорные солнечные зайчики. В принципе, если не придираться к мелочам, изменения даже пошли интерьеру на пользу — стало куда просторней и светлей. «Минималистично. Мне нравится», — решил для себя Хэнк, и только спустя десять минут уверенного мозгового штурма до него наконец дошло — он находится не дома.       «Ну а тогда, спрашивается, где?» Вопрос на деле несложный. Видишь лекарства — значит аптека. Видишь кровать — значит отель. Видишь галлюцинации — значит в психушке. Если всё в совокупности, то либо больница, либо наркопритон. С учётом же того, что в наркопритонах никогда не бывает настолько чисто как здесь… ответ сам всплывал на поверхность. «Хорошо, с этим мы разобрались, — Хэнк внимательно осмотрел торчащую из своей руки иглу-бабочку. — Остаётся лишь узнать, как я сюда попал». А вот с этим у него возникли определённые трудности. Ожидаемые, но ни разу не значительные. «Да и кто станет переживать из-за частичной амнезии?» Подобные прецеденты случаются и нет смысла делать вид, что они носят временный характер. Память скоро вернётся. Главное — это не придавать случившемуся слишком много значения, иначе существует шанс впасть в панику. «Чего я делать и не собираюсь. Я взрослый и хладнокровный мужчина. Держать себя в руках — это по моей части», — навязчиво подумал Хэнк, не забыв натянуть на лицо наигранную улыбку. Спустя же ещё тридцать секунд он мягко и спокойно добавил: — Пиздец, я вообще не понимаю, что происходит.       И то было слабо сказано. В отчаянных попытках вспомнить, что же могло привести к вероятно экстренной госпитализации, Хэнк долго и упорно кошмарил недра своего сознания. Перебрал множество разнотипных вариантов, сопоставил определённые вероятности и прибегнул к помощи интуиции, однако единственным, что удалось выудить из закромов затуманенного разума, было одно коротенькое: «Я рад, что тебя не задело». Впрочем, долго страдать всё равно не пришлось. Отыскав присущую каждой больничной палате кнопку для вызова медперсонала, чуть погодя Хэнк сумел наконец лично узнать все подробности своего недолгого пребывания в больнице харперского университета. Не обошлось и без сюрпризов — как оказалось, в коме он пролежал в общей сложности около трёх суток и за всё это время успел посетить не только реанимацию, но и хирургический стол, на котором его оперативно избавили ото всех впившихся в тело осколков. «Вам крайне повезло, — уверенно сообщил ему дежурный врач, попутно меряя давление тонометром. — Знали бы, сколько крови потеряли… Пришлось делать экстренное переливание. Честно, я был уверен, что вы не выживете, но у нашего реаниматолога золотые руки. Считайте, вытащил вас с того света».       «С того света?» — от этих мыслей Хэнка пробрала дрожь. Бросаясь спасать сидящего под падающим стеклом ребёнка, он и подумать не мог, что сам очутится на волоске от смерти. Казалось, какова вообще вероятность, что множество пусть и острых, но таких крохотных осколков смогут нанести ему столь серьёзную травму? «Хотя… они ведь летели с огромной скоростью… Очевидно, что последствия всегда зависят от обстоятельств и не так страшен ядовитый паук в банке, сколь в тарелке с шоколадными хлопьями». Пожалуй, в тот момент Хэнк сильно недооценил всю серьёзность ситуации и руководствовался скорее зовом полицейского долга, нежели элементарной логики. Значило ли это, что теперь он жалеет о своём поступке? Нет. Вовсе нет. Даже если бы в тот день кто-то и сумел предсказать, что попытка спасти мальчика будет чревата встречей со святой девой Марией, Хэнк бы не передумал. «Стефани, наверное, меня бы потом в Раю прибила, — усмехнулся он, пытаясь поправить скомкавшийся в районе бёдер больничный халат. — И было бы за что. Сорвать свадьбу собственной смертью всего за месяц до её наступления — это нужно постараться».       «Точно, свадьба же!» Потеряв всякий интерес к сидящему напротив кровати врачу, Хэнк тотчас вспомнил об ещё одном важном деле. (Если не самом важном в принципе). Получатся, раз уж он не ночевал дома целых три дня, следовательно Стефани понятия не имеет о том, где очутился её будущий супруг. Как тот себя чувствует и жив ли он вообще. Мало ли, вдруг действительно умер во время очередной перестрелки с налетевшей на банк шпаной и теперь бездыханно валяется в одном из городских моргов. (К слову, вполне обыденная практика для рядовых работников полиции). В теории, предупредить-то о смерти её были обязаны, но ведь Хэнка пока не умер. Следовательно место, в котором он на данный момент пребывает, также остаётся для Стефани под вопросом. «Она, наверное, жутко обо мне переживает. Бедная, точно вся извелась…» — беспокойно подумал Хэнк, пробежавшись глазами по всей больничной палате в поисках своего сотового телефона. Благо, заботливые медсёстры оставили тот внутри прикроватной тумбы и за всё прошедшее время он практически не разрядился.       На удивление, Хэнк не обнаружил ни одного пропущенного вызова. — Не волнуйтесь, уже через неделю мы вас выпишем, — спокойно заверил его доктор, взявшись заниматься предусмотренной перебинтовкой. — Кстати, мистер Стерн просил сообщить ему, как только вы оклемаетесь. Сказал, что хочет обсудить нечто «крайне» важное. На вашем месте я бы обязательно его поблагодарил. Не знаю, кем этот господин работает, но он каким-то чудом умудрился выбить вам здесь приём. Честное слово, вся больница на ушах…       «Может мне ему ещё хуй отсосать?», — скептично подумал Хэнк, убирая телефон обратно на тумбу. Вот кто-кто, а Роберт Стерн уж точно не стал бы рвать свою жопу ради отчаянных попыток спасти жизнь какому-то рядовому копу. (Который, между прочим, в тот день готов был скрутить его без зазрения совести и без оглядки на недееспособность из-за сломанной ноги). Конечно, и общались-то они всего ничего — каких-то полчаса, но даже за это время Хэнку уже стало понятно: Стерны по своей натуре были далеко не теми людьми, которые стали бы отвечать добром на добро. Да в их пренебрежительном ко всему стиле было бы куда перспективнее отреагировать на случившееся печальным вздохом и словами из разряда «всякое бывает», после чего равнодушно прикопать Хэнка под тем же строительным песочком. Почти как мёртвую собаку, да только навряд ли у них нашлась бы настолько огромная коробка для сандалий. (Или куда там ещё кладут трупы почивших питомцев?) В общем, Хэнк по началу не поверил, что хоть кто-то из них будет обеспокоен его самочувствием, и не верил до тех пор, пока спустя два с половиной часа Стерны — во всей своей комплектовке — сами не явились к нему в палату. — Ну надо же, кого я вижу… — Хэнк кисло нахмурился. Придвинувшись к спинке кровати как можно ближе, он спрятал украшенную иглой-бабочкой руку под одеялом и выпрямил приподнятые плечи. — Сперва спасаете мне жизнь, а потом ещё и навестить решаетесь. Да вы, мистер Стерн, тот ещё самаритянин. — И не надейся, Андерсон, — грубо шикнул ему в ответ Роберт, корчась от натянутой благодарности. — Не расценивай мои поступки как проявление доброй воли. Честно, я бы и пальцем ради тебя не пошевелил, но сам понимаешь, какие были бы последствия, сдохни у меня на участке коп. Пришлось бы нехило потратиться на разборки с министерством труда и прочими судебными исками. Всё, что я ради тебя сделал, было не более чем попыткой избавиться от геморроя в заднице, так что можешь не сотрясать зря воздух.       «Ага, очень мило. Вежливости вам, как обычно, не занимать», — раздражённо подумал Хэнк, изъявив на лице весь спектр неприязни к услышанному проявлению высокопарности. Отвесив главе семейства полный едкой издёвки поклон, он в недовольстве хрустнул пальцами и глумливо приложил свободную руку к своей тяжело вздымающейся грудной клетке. Жест крайне неприветливый, но как иначе можно было выразить фразу: «Ебать, спасибо», не прибегая к употреблению нецензурной лексики? Да и, в принципе, никто ведь не заставлял его выстраивать со Стернами приветливо-дружественные отношения и каждые выходные ездить с теми за город на совместное барбекю, правда? «Хотя они наверняка и сосиски за еду не считают. Поди, уплетают за обе щеки норвежскую сёмгу на гриле или мраморную говядину». Как бы то ни было, но произошло так называемое «Quid pro quo», что переводится как «услуга за услугу», а значит более ничего не обязывало Хэнка благодарно хлопать глазками, впитывать в себя незаслуженные оскорбления и дослушивать до конца весь тот перечень гадких намёков на то, что его жизнь на деле не стоит дороже одного десятка мультяшных кэпсов и пустой банки из-под вылитой «Кока-колы». — Вау, какие мы нежные. Ладно, я вас понял, — только и добавил он, после чего скучающе откинулся обратно на подушку и кивнул головой в сторону входной двери. — Спасибо за помощь, до свидания. Рад был повидаться. На выписку приходить не обязательно. Цветы присылать тоже. — Оставь своё убогое чувство юмора при себе. Ты ведь не думаешь, что я действительно припёрся сюда только ради того, чтобы очередной раз напомнить тебе о твоём бессмысленном существовании? Просто кое-кто захотел передать своё личное «спасибо» и я не сумел его отговорить. — Роберт уныло перемялся с одного костыля на другой. Прождав в тишине около десяти секунд, он вяло повернул голову и, не скрывая в голосе чистейшей неприязни к одобренной ранее затее, негромко позвал: — Коннор, ну где ты там топчешься? Давай бегом, у нас впереди ещё много дел. Не заставляй папу с мамой ждать. — Д-да… — Услышав своё имя, Коннор растерянно выглянул из-за мамкиной юбки. Обратив на неё свой полный оторопи взор, он неуклюже покинул былое укрытие и медленно проковылял к больничной кровати.       «Неужели хоть кто-то в вашей семье не собирается относиться ко мне как к дерьму? Вот спасибо! Какая удача…» Хэнк нерешительно откашлялся. Глядя на то, как оказавшийся рядом ребёнок предпринял неказистую попытку начать важный по собственному мнению разговор, он еле заметно напрягся, однако когда тот не сумел с пятой попытки выговорить первые пару слов, ситуация потеряла всю свою серьёзность. Коннор в растерянности замер, пытаясь переформулировать своё предложение, а когда Хэнк осторожно заглянул ему в глаза, тот тут же стеснительно опустил голову. Весьма странное зрелище, да ещё и с учётом того, что подобным образом обычно ведут себя дошколята, которых родители ставят на стул и заставляют зачитывать перед гостями стишки. «Надо бы прервать его, пока совсем не запутался», — подумал Хэнк и уже было собирался пресечь все эти потуги собственной инициативой, но Коннор ему не позволил. Претенциозно и в какой-то мере самоуверенно вскинув руку, тот потребовал дать себе ещё немного времени. — Мистер Андерсон… — протараторил он, делая особый акцент на гласных звуках. — Я бы хотел сказать вам спасибо за то, что вы спасли мою жизнь! Большое, большое спасибо! Я… я правда ценю ваш героический поступок и очень хочу вас чем-нибудь отблагодарить! — Отблагодарить меня? Зачем? Не нужно, я ведь просто делал свою работу, — Хэнк тепло усмехнулся. Позабыв о режущей в загривке боли, он осторожно протянул руку и в родительской манере погладил Коннора по голове. — Честно, одной улыбки такого милого солнышка как ты мне более чем достаточно.       Услышав последние брошенные слова, Коннор покраснел пуще прежнего. Невзирая на то необъяснимое волнение, с каким он всё же попытался исполнить озвученную просьбу, уголки его сжатых губ приподнялись чуть выше. А потом мальчик выпрямился. И просиял. Тем временем, глядя на это забавное зрелище, где-то на фоне раздражённо прокашлялся Роберт, пытаясь таким образом привлечь внимание сына, но ни он, ни Хэнк на это не отреагировали. Наоборот, мальчик только сильнее приподнял подбородок и, продолжая жаться макушкой к ладони своего спасителя, наслаждался медленными заботливыми поглаживаниями. «Блин, у него такие мягкие волосы, — внезапно для себя подумал Хэнк, перебирая меж пальцем каштановые пряди. — Сравнивать немного неуместно, но даже у Стефани они не такие мягкие. Интересно, сколько денег тратит их семья на средства гигиены?» Хотя ответ и так был очевиден. Не так много, чтобы нарочито выделиться из толпы, но достаточно, чтобы очаровать простого человека. — Всё? Поблагодарил? — поспешил окликнуть сына Роберт, уже норовившись тронуться в сторону приоткрытой входной двери. — Давай, говори «пока-пока» и поехали. Мы опаздываем в школу. — Подожди, пап! — Коннор робко замялся. Оглянувшись на стоящих позади родителей, он приложил указательный палец к губам, как бы демонстрируя жест «тише», после чего сделал по направлению к кровати Хэнка ещё один шаг. — Мне нужно сказать кое-что очень важное… — Я тебя внимательно слушаю, — Хэнк ободряюще кивнул. Наклонившись ещё чуточку ближе, дабы мальчику не пришлось через силу повышать голос, он проигнорировал раздражённый вздох Роберта и заинтересованно вскинул брови. — Ну? Что у тебя на уме, малой? — К сожалению, на данный момент у меня нет ничего настолько ценного, что я мог бы предложить вам в качестве благодарности за своё спасение… — Коннор смущённо потёр кончик обветренного носа. Будучи не в силах подобрать правильные слова, он беспомощно сжал в пальчиках край белоснежной простыни и, заикаясь через одно слово, закончил изначальную мысль. — Но… через девять дней у меня будет день рождения! И… я бы очень хотел пригласить вас на это… как его? Ну, то самое слово на букву «с». Мам, ну подскажи, пожалуйста! — Слово на букву «с»? А я… не знаю. — Миссис Стерн в негодовании пожала плечами. Очевидно, что несмотря на убеждённость сына в обратном, она также не могла догадаться, о каком конкретно слове идёт речь, а потому принялась вразнобой перебирать возможные варианты: — Соревнование? Собрание? Совещание? Это как-то связано с играми? — Да нет же! Я про другое! — Коннор задето надул губы. Плюнув на инсценированную собственными силами «помощь зала», он отмахнулся ото всех услышанных подсказок рукой и, слегка потеребив пуговичку на своей рубашке, внезапно уверенно выдал: — На свидание! Точно! Я хотел пригласить вас на свидание!       Пожалуй, в тот момент Хэнк готов был услышать любой из всех возможных вариантов, какие могли прийти на ум благодарному семилетнему мальчику. Любой. Кроме этого. «Я не ослышался?» — обеспокоенно подумал он, склонив голову к правому плечу и повторив вышесказанное у себя в голове ещё четыре раза. То есть… озвученное предложение оказалось настолько по-дурацки неожиданным, что он вообще сперва решил, будто бы столкнулся со слуховой галлюцинацией. Мало ли, вдруг трёхдневная кома имеет и такие негативные последствия, отчего в ближайшем времени придётся сомневаться в каждом разговоре с коллегами. «А как теперь в полиции работать? Надеюсь, в этом году не заставят проходить ещё одну штатную проверку у психотерапевта». Да и звучало бы это как вполне сносный вариант, вот только воцарившаяся в помещении пауза как будто бы мягко намекнула — вкинутое Коннором предложение было реальней всего реального. Настолько, что опомнившийся Роберт чуть было не подавился воздухом. — Коннор, постой! — запротестовал он, позабыв о своём желании как можно быстрее покинуть палату. — Так нельзя! — Почему? — а вот невозмутимая стойкость Коннора поистине впечатляла. Несмотря на сам факт того, каким растерянным он выглядел минутой ранее, теперь на его покрасневшем от смущения личике читалась исключительная уверенность. — Ты ведь мне сам говорил, что на свидания зовут тогда, когда хотят отблагодарить человека за поступки и также дать ему понять, как сильно мы его ценим. Разве нет? — Зовут тех, с кем ты состоишь в отношениях, Коннор! — поспешил поправить его отец, сдерживаясь из последних сил, дабы не потерять самообладание. — Слышишь меня? В отношениях! С девушкой! Я пригласил твою маму, потому что мы с ней женаты, а Андерсон мало того, что мужик в возрасте (ну спасибо, мистер Стерн, вы вообще-то старше меня на шесть лет), так вы и знакомы-то всего ничего. Ты не можешь пойти с ним на свидание! — А я не хочу приглашать никаких девушек, я хочу сделать по-своему! — твёрдо настоял Коннор, сжав пальцы в кулачки. — Это мой обещанный подарок! Ты ведь сам говорил, что я имею право попросить абсолютно всё, о чём только пожелаю. Разве не так? Вот я и прошу. Папа, пожалуйста! У нас был уговор! — Уговор-то был, но Коннор… — В поисках поддержки Роберт умоляюще взглянул на жену. Та же посмотрела на него с нескрываемым ахуем, так что пришлось выкручиваться самому. — Зачем тебе это надо? Ты посмотри на Андерсона. С ним и на улицу выйти стыдно. Ладно, если бы какую девушку красивую попросил, я бы ещё понял, но с этим… — Не надо так про него говорить! — Коннор сурово топнул ногой. — Мистер Андерсон хороший человек! А если ты мне не разрешишь, то я больше никогда тебе не поверю! И… и… и не буду с тобой разговаривать, понял? — Я… — Хэнк знатно опешил. Во-первых, его крайне раздражала та высокомерная манера, в которой о нём выражалось разговорившееся между собой семейство. «Типо… алло? Вас не смущает моё присутствие? Вы как бы меня обсуждаете, а я, между прочим, всё слышу». Во-вторых, он, конечно, был крайне почтён таким вниманием со стороны Стерна-младшего, ведь не каждый мужчина удостаивается чести быть приглашённым на свидание, но… «какого, мать его, хуя?»       Вот именно, «какого хуя»? «Какое к чёрту свидание?» Хэнк в негодовании посмотрел на Роберта, а Роберт посмотрел на него. Правда, уже с таким выражением, будто его наилюбимейший сын не интерес к полицейскому проявил, а признался в жестоком убийстве и последующем расчленении доброй беременной женщины. О, на этом бледном растерянном лице читалось столько ужасающего неприятия реальности, что от расшалившихся нервов у него даже запульсировала жилка и пришлось в срочном порядке массировать виски пальцами. И с одной-то стороны всё это зрелище выглядело вполне комично, а с другой Хэнку даже стало его немного жаль, ибо детским капризам порой не было лимита. В попытках обдумать, как выкрутиться из этой непростой ситуации, Роберт чуть было не потерял равновесие, когда стал переминаться с одного костыля на другой, однако благодаря поддержке своей жены всё-таки сумел остаться пусть и в подвешенном, но хотя бы в вертикальном положении.       «Давай, папаша, отмазывайся», — с издевательским удовольствием подумал Хэнк, будучи уверенным в том, что загнанный в тупик Роберт уж точно устроит какое-нибудь глупое представление. Позаикается, посрамится, наобещает ещё целую кучу других дорогих подарков, но с горем пополам выпутается из насущных проблем победителем. «Наверняка вляпается по полной». Всё же не было похоже на то, что Коннор готов так просто отказываться от своего желания, а значит требовалось если не предложить ему куда более выгодную альтернативу, то хотя бы отложить этот разговор до момента, когда самому ребёнку наскучит качать права. Так что предположив, какими потешными могут оказаться все последующие диалоги, Хэнк почти было улыбнулся, да только судя по тому, какую расстроенную гримасу напустил на себя Роберт и с каким поражённо безрадостным голосом он попросил Коннора ненадолго покинуть палату, результат оказался неутешительным: глава семейства так и не смог найти отмазку. — Андерсон, слушай… Я, конечно, понимаю, что это звучит крайне подозрительно, но, пожалуйста, пойди мне навстречу… — тихо попросил он, при этом всё также продолжая смотреть на Хэнка глазами, полными брезгливого пренебрежения. — У Коннора через полторы недели наступит день рождения, а ты — это то, что он хочет получить — как бы странно это не звучало — в качестве подарка. Да и не подумай ничего лишнего, он ведь не всерьёз приглашает тебя на романтическую встречу. Просто таким образом хочет отблагодарить за спасение. Прошу, не порти моему ребёнку жизнь. Соглашайся. — Нет! — категорично выпалил Хэнк, чувствуя, что над ним попросту издеваются. — Вы шутите? Ему же всего семь лет! — Почти восемь, — сурово поправил его Роберт. Сделал это с таким умным лицом, будто высказанное дополнение должно было кардинально изменить ситуацию. «А, ну если восемь, то без проблем. Букетик принести? — думал было саркастично выдать Хэнк, не скрывая в голосе глумления. — Вы только заранее сообщите моей невесте, что у неё появился конкурент». — Да какая разница? Какое свидание? Вы в своём уме? — Не веря в подобную наглость, он начал пытаться отыскать в услышанном подвох. — У вас понятие о совести есть? Не стыдно такие вещи людям предлагать? — Какие ещё «такие вещи»? Никто не просит тебя вести его на настоящее свидание! — Роберт желчно закатил глаза. — Просто удели ему часик свободного времени. Тебя что, с детьми общаться не учили? К тому же Коннор не младенец и сюсюкаться с ним не надо. Сам не заметишь, как пролетит время. — Всё равно нет! — категорично возразил Хэнк, шлёпая рукой по пружинистому матрасу. — Плевать я хотел на то, какими словами вы это описываете. Сути не меняет. Вот делать мне больше нечего — гулять с вашим отпрыском ради его забавы. Я вам не нянька, мистер Стерн. Наймите для Коннора отдельного аниматора и пусть тот хоть щенятами жонглирует. Я же в эту аферу вписываться не собираюсь. — Не понимаю, чего это ты так упрямишься, — снисходительно добавил Роберт, меняя стратегию нападения и пытаясь завоевать доверие Хэнка путём сочувственного понимания. — Неужели тебе так сложно обрадовать моего сына? Он, между прочим, очень умный и послушный ребёнок. Считай, пожалел тебя, а ты ведёшь себя так, будто в твоей скучной жизни есть ещё хоть кто-то, кто станет относиться к тебе с таким же уважением. Признайся, Андерсон, ты ведь потерянный изгой. Без друзей, без семьи и без должной социализации. Просто покинутый всем миром цепной государственный пёс. — Идите нахуй, мистер Стерн. — Хэнк попыток не оценил. Переход на такие сокровенные темы всегда вызывал внутри него неприкрытую ненависть и церемониться в вопросах собственной важности он не собирался. Иными словами: «Ебать вас не должно, как ко мне относятся другие люди». Хэнк — это Хэнк. Простой и неидеальный, но оттого не менее значимый для общества мужчина. А если кого-то данный факт не устраивает, значит кому-то пришла пора разбить ебальник.       Неудивительно, что продолжать эту тему Роберт не решился. Заметив неодобрительный блеск в чужих синих глазах, он в небрежной манере покрутил головой из стороны в сторону и, одарив Хэнка лишь напыщенным спесивым взглядом, показательно усмехнулся. По-хорошему, услышав столь нелестный отзыв в отношении собственной персоны, а также получив уже какой по счёту отказ, Роберту следовало сдаться. Спокойно пригласить сына обратно в палату, состроить на лице плаксиво-разочарованное выражение и, пожав покатыми плечами, произнести: «Видишь? Плохой дядя не хочет никуда с тобой идти. Это его право, Коннор, и я не могу ничего поделать. Давай ты попросишь на день рождения что-нибудь другое, хорошо? Как насчёт котёнка? Или гоночной машинки?» В общем поступить так, как поступил бы любой адекватный родитель в подобной безвыходной ситуации. Никакие крики, никакая ругань и никакие ебучие упрашивания уже не помогут изменить высказанного решения, потому что если Хэнк и сказал «нет», значит его «нет» подкреплено суровым характером, твёрдой волей и нерушимыми моральными принци- — Я обещал исполнить любое желание своего сына, Андерсон. А если он что-то хочет, то он это получает, будь то вещь или зверушка. — Роберт нахально вскинул голову. Почесав небрежно отросшую щетину, он утробно хмыкнул и хищно прищурил веки. — Если не собираешься заниматься этим добровольно, то как насчёт кратковременной подработки? Да, ты всё правильно понял, я заплачу тебе за эту маленькую услугу. И не надо делать такое тупое лицо, ты ведь знаешь, что всё в этом мире покупается и продаётся. Как человек, который умеет вести коммерческие дела, я разбираюсь в этом как никто другой. Деньги правят миром, Андерсон, и даже такой неотёсанный увалень как ты покорно подставит шею для поводка, стоит только отщипнуть ему два десятка бумажек с Бенджамином Франклином. Давай, назови свою цену. Хотя… погоди, не хочу ебать себе мозги твоими сучьими играми в неприступную целку. Три сотни… нет, пять сотен долларов. Идёт? Погоди, не торопись возмущаться и дай мне закончить мысль. Считай, я оплачиваю тебе услуги личного телохранителя, так что хорошенько подумай, прежде чем отказываться от столь щедрого предложения. Ты же у нас «добрый полицейский», не так ли? Ну так побудь хорошей собачкой. Если сам привык жить в дерьме, значит отправь лишние деньги родителям или переведи их в детский дом. Уверен, сиротки точно не откажутся от новой одежды. Типа… брось, это ведь даже не взятка. Я просто организую своему сыну праздник. Не более того.       «Ничего мне от вас не нужно», — собирался уж было грубо оборвать разговор Хэнк, но в последний миг предательски опустил голову. Не потому что кругленькая сумма пробудила внутри него грех непомерной жадности или заставила представить себя пузатым толстосумом с сигарой во рту, а потому что мистер Стерн (как бы горько не было это признавать) оказался всецело прав — Хэнку и правда нужны были деньги. В первых числах следующего месяца у него намечалось свадебное торжество, которое, с учётом запросов Стефани, обойдётся в кругленькую сумму с четырьмя нулями. Место проведения, банкетный стол, ведущие, украшения, список гостей — всё это было распланировано до дичайших мелочей, так как любой выход за рамки составленного бюджета подразумевал бы влезание в долги. И пусть зарплата полицейского, а также накопившиеся за несколько лет холостяцкой жизни сбережения позволяли покрыть большую часть планируемых расходов, всё же оставались некоторые потребности (прихоти), ради которых Хэнк даже подумывал взять кредит. Выплачивать проценты — дело долгое и муторное, и только по этой немаловажной причине он сумел перебороть в себе желание ограничить ответ кратким многозначительным факом. — Я обязательно подумаю над вашим предложением, — тяжело пробурчал Хэнк, затыкая ворчливый голос разнывшейся гордости.

***

— Сколько-сколько? Пять сотен долларов? — Изумлённая Стефани явно не поверила своим ушам. Шлёпнув по мягким губам ладошкой с таким выражением лица, будто бы осмыслила нечто крайне непристойное, она тяжко охнула и настороженно замотала головой. — Этого просто быть не может! А они точно не обманывают тебя? Точно не водят за нос? Мало ли, вдруг это всё какая-то подстава? — Не поверишь, я сперва подумал также, — спокойно ответил ей Хэнк, споласкивая с выбритого лица остатки охлаждающей пены. — Но, как заверил меня мистер Стерн, «им нет смысла меня дурить. Хотели бы избавиться — не тратились бы на лечение в больнице. Да и за кого я их принимаю? Пятьсот баксов — это же сущая мелочь. Не для меня — полицейской свиньи — конечно же, но вот школьная форма Коннора стоит в разы дороже».       И тут Стефани запищала. Так взволнованно и так радостно, словно девчушка, получившая на день рождения новенькую Барби от «Маттел». Откинув в сторону розовое махровое полотенце, она молнией кинулась Хэнку на шею, даря ему самые крепкие и самые влюблённые объятия, на какие только была способна любая счастливая женщина. В процессе даже не постеснялась чуть приподняться на носочках и поцеловать того в гладкую после завершающей банной процедуры щёчку: энергично, звонко и вызывающе, будто провожала того на фронт. Когда же и этого ей показалось недостаточно, то Стефани не постеснялась пробежаться носиком по скуле и перейти губами к покрасневшему от смущения уху. С азартом туда зарычав, она куснула будущего мужа за мочку и, сжав пальчиками его сильное плечо, возбуждённо прошептала: — Хэнк, дорогой, да тебе же крупно повезло! Ты хоть представляешь, сколько всего мы сможем с тобой докупить на нашу свадьбу? — Стефани мечтательно прикрыла глаза и сладко протянула: — Помнишь те туфельки от «Луи Вюиттон», которые мне так понравились? Те самые — беленькие с замочком. Теперь-то мы точно сможем их себе позволить! Также не придётся поить гостей той дешёвой бурдой от «Хилл энд Дейл». Закажем «Франчакорту», хорошо? О! О! И не забудь про свадебный букет! Какая невеста захочет кидать в толпу розы? Это ведь совсем неоригинально. Давай лучше приобретём каллы! Они ведь куда гармоничней и… — Стеф, Стеф, погоди… — поспешил прервать её Хэнк, не желая доходить до конца нескончаемого потока фантазий. — Я ещё не согласился, поэтому постарайся не гнать вперёд паровоза. Ты хоть немного меня слушала? Напомнить, за что конкретно мне собираются заплатить? — Хэнк, ну что ты как маленький? — возмутилась та, прижав ладони к пояснице. — Не понимаю твоих сомнений. Да и что плохого в том, чтобы осчастливить ребёнка? Тем более с одобрения его родителей. — И всё равно это неправильно! — И то было мягко сказано. Несмотря на очевидно невинный подтекст, Хэнку не нравилась сама суть затеи. Вести малолетку на свидание — противозаконно. Какая разница, фальшивое оно или нет? Что это вообще меняет? А если Коннор внезапно захочет попробовать алкоголь? Родители скажут: «Купи ему пиво и перелей то в коробочку из-под сока». Будет ли оно по прежнему являться пивом? Будет! Станет ли у Хэнка легче на душе? Нет. — Боже мой, ну почему ты такой правильный? — Стефани умоляюще надула губы. Теперь в её мерцающих от счастья глазах проглядывалась и неимоверная обида. — Тебе же не его брать в жёны, а меня! Хэнк, это всего лишь театральное представление. Не знаю, представь, что тебя заставили сыграть роль Санта-Клауса. Посиди, поулыбайся и получи свою оплату. Проще некуда. — Некрасиво сравнивать такие вещи, — попытался опомнить её Хэнк, но тут же был контратакован внезапным аргументом. — Некрасиво заставлять невесту краснеть от стыда в день её свадьбы, — грубо шикнула та, крепче впиваясь ногтями в широкие мужские плечи. — Некрасиво угощать её отца дешёвым алкоголем, от которого у того может случиться инфаркт. Некрасиво упираться, некрасиво отказываться от лёгкого заработка и некрасиво экономить на главном торжестве в своей жизни, Хэнк. А то, чем занимаюсь я — это всего лишь попытка заставить тебя перестать быть упёртым бараном. — Так значит это я упёртый баран? — Сплюнув в раковину остатки зубной пасты, Хэнк многозначительно обернулся. — Именно поэтому ты мне ни разу не позвонила? — Господи, Хэнк, опять ты завёл эту пластинку? — Стефани устало покрутила головой. Пререкаться она явно не хотела, но и признавать свою вину также была категорически против. — Мы ведь с тобой уже это обсуждали. Я не звонила, потому что я думала, что ты снова застрял на ночном дежурстве. — Три дня подряд? — Да! — упёрто рявкнула Стеф, нахмурив выщипанные бровки. — Ты ведь никогда не предупреждал меня о том, что не вернёшься домой. Знаешь, сколько ужинов мне пришлось скормить соседской собаке? Ты постоянно забываешь мне позвонить, Хэнк. Постоянно забываешь о том, что у тебя, помимо работы, есть любящая девушка. В будущем любящая жена. Так скажи мне, дорогуша, что удивительного в том, что я решила тебе не звонить? Мало ли, вдруг ты опять надумал переночевать в патруле и настолько увлёкся за этим «занимательным» делом, что решил не ставить меня в известность? К тому же, как только ты сам мне позвонил и сказал, где именно находишься, именно я каждый божий день наносила тебе визит. Ну так что? И будешь и дальше обвинять меня в случившемся? — Нет… — Хэнк раскаянно опустил взгляд обратно к раковине. — Не буду…       Так уж случилось, что поначалу он действительно злился на Стефани за то, что она и не подумала поинтересоваться о состоянии своего практически мёртвого супруга. Казалось бы, твой будущий муж работает в полиции и вот уже как три дня подряд не возвращается домой. Не звонит, не пишет и даже не просит кого-то оповестить о причине своего долгого пребывания на возможном дежурстве. Да в такой ситуации сразу стоило бы начать бить тревогу и разрывать его телефон если не сотней, то хотя бы парой десятков звонков. Поднять на уши коллег, начальство, больницы, морги, кладбища. Не спать самой целыми ночами, но разузнать, что же могло случиться с человеком, которого ты, вроде как, должна любить. А что было бы, если бы Хэнк действительно отправился на тот свет? Как быстро Стефани бы об этом узнала? Или и пальцем не пошевелила бы до тех пор, пока ей не позвонили из полицейского участка и не уведомили о том, что свадьба отменяется, а несостоявшаяся невеста уже переходит в статус новоиспечённой вдовы?       С другой же стороны, поразмыслив о сложившемся положении ещё некоторое время, даже сквозь нешуточную обиду Хэнк внезапно для себя понял — она оказалась права. Притом полностью. Пожалуй, из-за слишком высокой загруженности на работе, он действительно начал проводить уж слишком много времени либо в департаменте, либо на выездах, с головой погружаясь в свою маниакальную идею навести в Детройте порядок. Горел этим настолько, что забывал о доме и отдыхе, предпочитая скорее уж добровольно остаться на ночное дежурство, нежели позвонить Стеф и сообщить ей о том, что ждать его этим вечером не стоит. Притом повторялось это с завидной регулярностью, отчего бедной невесте приходилось ужинать в полном одиночестве и ложиться спать самой в пустой холодной постели. Порой, так и не получив должного звонка, она могла просидеть на кухне до двенадцати часов ночи, всё ещё не убирая со стола уже остывшую после приготовления запеканку и дожидаясь, когда же её любимый человек наконец-то вернётся с работы.       Хэнк же идиотом не был и также мало-помалу начал замечать, как карьера откусывает у него уж слишком много времени. Сперва она отняла будни, потом перешла на ночные часы, а под конец завершила свою трапезу периодическими срочными вызовами по выходным дням. Проблема была на лицо, но пока что у Хэнка не предвиделось возможности переосмыслить свои планы на будущее и попытаться переключиться с режима трудяги на режим заботливого муженька. К тому же через пять лет он планировал задуматься о детях, что уж точно должно ударить по семейному бюджету и вывести непомерные траты на новый уровень. Спрашивалось, чем их кормить, если папка перестанет трудиться? А одевать во что? Стефани как будто не понимала, что любое счастливое будущее строится на упорном труде и стремлении достигнуть новых высот. А если уж они и собирались дальше укреплять своё семейное гнёздышко достатком — как те же Стерны, например — то и Хэнк не должен был лениться. Отдохнуть можно и на кладбище, а пока есть силы и здоровье работать, нужно пахать, пахать и ещё раз пахать, как бы сильно кому-то это не нравилось.       Пребывая в своих мрачных и переполненных тягостными решениями размышлениях, Хэнк не сразу заметил, как ласковые ручки приобняли его упругий живот. Тоненькие, но при этом уверенные пальчики стали опускаться ниже и, небрежно миновав светлые лобковые волосы, скользнули под резинку семейных трусов, после чего по-собственнически сжали чуть затвердевший член. Игриво, хотя при этом недостаточно крепко, дабы оставить простор для фантазий и дать непутёвому жениху понять — Стефани шутить не собиралась. Осторожно поцеловав Хэнка в шею, она прижалась к его широкой спине относительно небольшой, но мягкой грудью и, не забыв издать полный томного вожделения вздох, кокетливо промурчала: — Помнишь, я показывала тебе в каталоге то красивое свадебное платье? Пышное такое, с рюшечками. Думаю, под ним будет достаточно места для особого нижнего белья, которое я планировала надеть на нашу с тобой первую брачную ночь… Мало ли, вдруг ты захочешь вскрыть свой свадебный подарок чуточку раньше… — Хорошо! Ладно! Я тебя понял! — рвано бросил ей Хэнк, после чего круто развернулся на пятках и, прижав Стефани к себе как можно ближе, кинулся её зацеловывать. — Я согласен с ним прогуляться. Хоть час, хоть два, хоть десять. Но знай, что делаю это только ради тебя! — Как будто у тебя был выбор, — усмехнулась та, грациозно откидывая в сторону каштановые волосы и довольствуясь свершённою ею победой. Правда, прежде чем позволить будущему супругу расстегнуть петельки на своём алом лифчике, она сделала небольшой шажочек назад и прижала к его груди свою правую ладонь. Хитрые карие глаза на мгновение стали суше. — И больше никаких укусов, понял? Я не хочу провести медовый месяц в больнице. — Я ведь уже извинился… — Хэнк виновато склонил голову. Сжав мягкую ладошку Стеф в своих мозолистых руках, он бережно погладил большими пальцами тыльную сторону её запястья, после чего добавил робкое: — Я… не хотел. Клянусь, это произошло случайно и больше никогда не повторится. — Научись держать себя в руках, хорошо? — строго произнесла Стефани, позволяя одарить свою щёчку полным раскаяния поцелуем. — В конце концов, ты ведь у меня представитель закона, а не какой-то дикий и неотёсанный медведь. Должен ведь знать, где располагаются грани дозволенного. — Да, милая… — покорно прошептал Хэнк, обхватывая сильными руками тонкую женскую талию и прижимаясь своими бескровно-бледными губами к её худенькому и пахнущему маточным молочком плечу. — Ты права. Я действительно не дикий медведь…

***

      Вот. Вот каким подлым, но при этом неподобающе действенным против молодого мужчины образом Хэнк очутился здесь — прямо возле кинотеатра «Театр Адамса» в назначенное семейством Стернов время. Чистенький, приодетый, пахнущий своим любимым хвойным одеколоном, да и с полным стыда румянцем на выбритых позапрошлым вечером щеках. «Это действительно со мной происходит? — беспорядочно думал он, не чураясь лишний раз обвинить себя в испорченности. — Это не сон и не какая-то ебанутая шутка из телевидения, призванная развеселить непритязательную целевую аудиторию сортирным юмором. Я — Хэнк Реджинальд Андерсон — без пяти минут женатый человек и законопослушный полицейский, пребывая в добром здравии и по доброй воле согласился пойти на свидание с семи… с восьмилетним ребёнком. С мальчиком! За деньги! Которые мне готовы столь щедро заплатить его собственные родители! Да что, блять, не так с этими людьми? Что не так с этим миром? Кто-нибудь, пожалуйста, в срочном порядке остановите планету, ибо я хочу сойти возле ближайшего магазинчика…»       Действительно, реальность его крайне разочаровывала. А ещё угнетала. (В принципе, ничего удивительного в такой здравой реакции не было). И если кому-то на первый взгляд могло показаться, что все переживания Хэнка произрастают из абсолютного непонимания того затруднительного положения, в котором он успел оказаться, то спешим вас огорчить. «Давайте начистоту. Я не идиот! Я прекрасно осознаю, что всё запланированное одной неделей раннее будет происходить «понарошку», ясно? Меня тревожит не столько постановочное свидание с малолеткой, сколько сам факт того, что… ему в принципе захотелось заняться со мной чем-то подобным. Что-что вы говорите? Мальчик всего лишь пытается отблагодарить меня за спасение? Не вопрос, давай сходим выпить в какое-нибудь кафе. Мне — чай, тебе — сок. Спасибо, не за что, до свидания. Точнее, прощай. Вот и всё, неужели это настолько сложно? Дело десяти минут, не более. Но зачем вообще называть нашу встречу «свиданием»? Зачем наряжаться в обновки? Причёсывать волосы, душиться одеколоном и подстригать на руках ногти? Что за пиздец вообще происходит? Это ведь… дико! Да и разве родители не понимают, что подобными выкрутасами они портят психику своему сыну? А что будет, когда ему стукнет восемнадцать? Он точно не скажет им спасибо за такие вот мерзкие воспоминания. Может… я ещё успею свалить домой?»       Да, домой. «Домой» — звучит вполне неплохо. «Но Хэнк… — тут же прошептал ему на ухо елейный голос «старой доброй логики», что вечно пыталась наставить своего обладателя на путь истинного мужского счастья. — Мы ведь делаем это всё ради нашей любимой Стефани, не так ли? Неужели тебе сложно чуть-чуть потерпеть? Да, ты обманываешь ребёнка, но, поверь, завтра он тебя уже и не узнает. Дети… они ведь все такие впечатлительные создания. Вспомни себя в его возрасте. Что, не можешь? Вот и я о том же говорю. Восемь лет — это восемь лет. Так что перестань вдаваться в вопросы морали и подумай о своём мужском долге. Или что, ты считаешь, что твоя невеста не достойна дорогого платья и красивых туфелек от «Луи Вюиттон»? Не достойна пышного букета и огромного сладкого торта от известного на весь штат кондитера? А представь, какие шикарные фотографии получатся. Коллегам покажешь, родственникам отошлёшь. Пусть все видят, что ты остепенился. Пусть все знают, что ты такой же нормальный человек как и они.       «Твоя правда. Как и всегда… — поспешил согласиться с ним Хэнк, попутно отряхивая со своей рубашки непонятно откуда взявшуюся грязь. — Да и Стеф расстроится, когда узнает, что я передумал. Она ведь уже столько всего назаказывала. Даже умудрилась позвонить маме и похвастаться ей, что на закуску у нас уже будет не просто какая-то копчёная колбаса, а самый настоящий финский сервелат. Ну как я могу всё испортить? Который блядский раз…»       «Вот именно, Хэнк! Правильно мыслишь. Перестань строить из себя недотрогу и подумай о грядущем семейном будущем. Ты не имеешь права испортить самый счастливый день в своей скучной неправильной жизни. Поэтому успокойся и постарайся не забивать себе голову лишними переживаниями на тему фиктивного свидания. Просто своди этого надоедливого мальчика на мультик, а на следующий день также просто выкинь его из головы. К тому же Коннор — это всего лишь сын двух напыщенных эгоистов. Вероятно, ему всё и всегда позволяют, вот он и привык клянчить у родителей всё что ему вздумается. Растёт с серебряной ложкой во рту, и, наверное, с ней же и когда-нибудь кончит — под обломками спорткара».       Что же, эти слова вполне имели смысл. Хэнк пусть и не любил навешивать на людей ярлыки, однако это вовсе не мешало ему относиться к семейству Стернов не то, чтобы с подчёркнутым пренебрежением… скорее уж с какой-то лёгкой предвзятостью. И да, он небезосновательно считал их крайне высокомерными и напыщенными личностями, что не были знакомы с таким понятием как «взаимоуважение» и никогда не проявляли сострадания к простым честным работягам. Тем не менее, Хэнк не причислял себя к низшему классу и потому не привык судить окружающим исключительно по их финансовому достатку. Точно по этой же причине он не мог сказать, что испытывает к Коннору подобную неприязнь и ставит его в один ряд наравне с надменными родителями. «Да и кто будет винить во всех бедах ребёнка?» Более того, Хэнк нисколечко не желал ему смерти и, даже наоборот, был бы счастлив по итогу узнать, что этот мальчик прожил долгую и полную безмерных радостей жизнь. Коннор ведь в принципе был вполне ему симпатичен и, если бы не взвалившееся на него воспитание маленького принца, возможно, он бы вырос очень достойным и уважаемым человеком.       Но хватит беспокоить себя бессмысленными рассуждениями о личностных отношениях с грубым и малознакомым семейством. Хэнк ведь пришёл сюда не для того, чтобы оценивать чужие методы воспитания, а значит он и не должен был морочить себе голову всякой надуманной ерундой. Да и как там говорил ему Роберт? «Считай, я оплачиваю тебе услуги личного телохранителя». А какой личный телохранитель станет накручивать себя из-за натянутых отношений с заказчиком? Тем более если его наняли всего на каких-то два часа. Пришёл, отработал, забрал деньги и навсегда распрощался с таким ненавистным клиентом. (Или до тех пор, пока у того не случится очередной конфуз с правом владения на земельный участок). «Серьёзно, я скорее в «Макдональдс» завалюсь, чем ещё хоть раз приеду выслушивать его вечно недовольные пререкания», — с усмешкой подумал Хэнк, обещая себе больше не вестись на уговоры коллег по выезду и не церемониться даже в том случае, если Роберт встретит его на инвалидной коляске.       Таким беспорядочным образом он простоял на улице ещё около пяти минут, пока к кинотеатру не подъехал большой серебристый «Хёндай». «А вот и хозяева жизни прибыли, — хмыкнул про себя Хэнк, после чего взглянул на свои наручные часы и понимающе покачал головой. — Почти вовремя. Стеф проспорила мне пять баксов. В принципе совсем неудивительно, ведь где это видано, чтобы самовлюбленные типы были знакомы с пунктуальностью? Опоздали, но зато приехали на личном авто и с личным водителем. Понятное дело, что у Роберта сломана нога и он не может сам усесться за руль, но неужели такси — это что-то из раздела фантастики? Или Стерны из принципа не станут садиться в авто, у которого нет мини-холодильника и встроенного кинотеатра? Господи, они ведь не какие-то голливудские звёзды или политики. Зачем столько пафоса?»       От одного только взгляда на выполированный до блеска капот Хэнку стало неуютно. Тем временем задняя дверь машины медленно приоткрылась и из-за неё свесились две обутые в новенькие кроссовки ступни, после чего ловко выпрыгнул и сам их обладатель. Коннор небрежно отряхнулся. Застегнув самую верхнюю пуговицу на своей выглаженной льняной рубашке, он прибрал и без того причёсанные волосы, после чего вцепился обеими руками в длинную мамкину юбку и принялся застенчиво вертеться по сторонам. Прытко, но при этом предельно сконцентрировано, будто стесняясь своего настойчивого внимания перед несуществующим окружением зевак. Оттого складывалось стойкое ощущение, словно мальчик сильно нервничал, а когда пара его лучистых карих глаз всё же смогла заприметить стоящего поодаль Хэнка, он тихо охнул и быстро нагнал на себя вид, будто обнаружил на земле что-то крайне интересное. «Ага, ты проделывал тот же трюк в песочнице. Не, малой, на меня это больше не подействует». Попыток установить нечто кроме зрительного контакте не предвиделось, однако стоило миссис Стерн захлопнуть за собой дверь и направиться вперёд — прямо вслед за своим хромающим мужем — как Коннор решительно двинулся за ней. Оказавшись перед так называемой пассией на сегодняшний день, тот наскоро протараторил: «Доброе утро, Хэнк!» — Да, доброе… — Хэнк недоумённо почесал затылок. «Он только что назвал меня по имени? Почему? Если мне не изменяет память, раньше я был для него «мистером Андерсоном», но никак не просто «Хэнком». Мы ведь не друзья и даже не одногодки. Или это отец надоумил его отбросить всякое уважение к представителям закона?» Как бы то ни было, а ругаться из-за какого-то пустяка не особо-то и хотелось. Да и кто на полном серьёзе будет устраивать скандал на пустом месте, требуя большего уважения к своей арендованной на полтора часа персоне? Не то время и не то место, чтобы качать права, а потому Хэнк решил прикрыть глаза на такого рода упущение и, одарив мальчика оценивающим взглядом, продолжил как ни в чём не бывало: — Поздравляю тебя с днём рождения. Желаю тебе там… не знаю… верных друзей, хороших оценок и чтобы ты рос здоровым. Ну и родителей слушайся — это главное. — Спасибо. — Коннор радостно просиял. Удивительно, с каким негодованием на эту картину посмотрела его мать. На её встревоженном от невесть чего лице читалось такое недоумение, будто её чадо впервые за последние восемь лет сумело кого-то искренне поблагодарить. — Совет на будущее, Андерсон. Не имей дурной привычки желать другим людям то, чем тебя самого обделила жизнь. — А вот Роберт строить из себя джентльмена не собирался. Зажав меж зубов надломившуюся в кармане сигарету, он вытащил из пиджака зажигалку и под раздражающие щелчки рычажка принялся читать нотации. — Друзья, здоровье и хорошие оценки у моего сына есть и так. Да и что за «слушайся родителей»? Это ведь даже не поздравление. А если я пожелаю тебе… пистолет в пятую точку запихать? Ты воспримешь это с должной благодарностью? — Мне стоило пожелать ему посылать вас куда подальше? — сухо спросил Хэнк, сглатывая невысказанное: «Могу запихать вам». — Тебе стоило пожелать себе мозги. А мой сын мог обойтись скромным «с днём рождения». Поверь, твои комплименты ему никуда не впёрлись. — Роберт устало перевёл дух. Перевалив вес на свой левый костыль, он потянулся рукой к переднему карману своего жакета и извлёк оттуда бумажник. — А теперь слушай меня, дружочек. У вас есть всего полтора часа на встречу. Ты завёл его в кинотеатр, ты посмотрел с ним фильм, ты вывел его из кинотеатра. Усёк? Ни трогать, ни обнимать, ни целовать моего ребёнка не надо. Узнаю о чём-то подобном — руки оторву. — За кого вы меня принимаете? — оскорблённо поинтересовался Хэнк, не понимая, к чему был озвучен весь этот свод правил. Разве они не что-то само собой разумеющееся? Как техника пожарной безопасности или распорядок дня пациентов оздоровительных учреждений? За Хэнком вроде никогда не прослеживалось желаний тянуться к малолеткам, так к чему была вся эта унизительная показуха? — Вот деньги. — Впрочем, отвечать на заданный вопрос Роберт не собирался. Вытащив из отделения для налички две купюры номиналом в пятьдесят долларов, он показательно потёр их друг об дружку меж средним и указательным пальцем, после чего небрежно протянул всю сумму Хэнку. — Захочет попкорн — купишь. Захочет в туалет — отведёшь. В кабинку с ним заходить не обязательно, просто постой рядом. Мы с женой пока подождём вас в соседнем кафе. Как фильм закончится, сразу веди Коннора сюда. — И что, вы на меня даже не установите маячок и не наденете прослушку? — всё также раздражённо прошептал Хэнк, выхватывая деньги резвым движением руки — Мало ли, вдруг я его случайно съем и не подавлюсь? Время нынче неспокойное, стоит перестраховаться… — Очень смешно, — Роберт подвёл глаза под лоб. Напоследок погладив сына по голове, он подтолкнул его в сторону кинотеатра и, дождавшись, когда мальчик начнёт поспешно взбираться по ступеням, вытащил из другого кармана белый конверт. — Вот оплата за саму встречу. Честно, Андерсон, ни одна нянька не зарабатывает за неделю столько, сколько ты заработаешь за этот час. Тебе не грубить надо, а в ноги мне бросаться за такое выгодное предложение. — А я и не нянькой нанимался, мистер Стерн, — спокойно подметил Хэнк, запихивая конверт в нагрудный карман своего пиджака. — Я веду вашего несовершеннолетнего ребёнка на свидание. Получается, на ближайший час мы с вами будем фактически считаться роднёй, не так ли? Могу ли я в таком случае называть вас свёкром? — Да иди ты! — обиженно гаркнул ему Роберт, стукнув костылём по земле. — Не хватало мне ещё полицейской свиньи в родственниках. К тому же практически ровесника. Ты что, нарочно пытаешься меня разозлить? Или… — на его устах заиграла подленькая ухмылочка, — сам метишь на роль отца? Неужто я оказался прав и твоя жена действительно не хочет под тебя ложиться? Не подумай ничего дурного, я ведь не просто так интересуюсь. Тут один мой знакомый из Коннектикута подрабатывал донором в банке спермы. Если хочешь, могу дать тебе их визитную карточку. Вдруг решишь осчастливить свою супругу семенем «настоящего» мужчины? Кого-то, чей отпрыск по достижении восемнадцати лет не будет выглядеть также дико как ты. — Ну почему же сразу «отца»? — А вот последние замечания Хэнка крайне задели. Не задумавшись даже о том, какой противоречивый эффект может породить его следующая остроумная штука, он грозно выпрямил плечи и низко, смакуя каждое слово, насмешливо процедил: — Кто я такой, чтобы пытаться отнять у вас самую главную роль в вашей жизни? Мистер Стерн, вы слишком плохо обо мне думаете. Не волнуйтесь, спустя десять лет Коннор всё также продолжит называть вас «папой», а меня он, скорее всего, будет ласково нарекать «папочкой». И никто не в обиде, правда? Все останутся довольны. — Ты охуел? Ты что несёшь, ебанутый? — Роберт ошеломлённо поперхнулся. Вероятно, если бы не горький опыт позорного падения, к которому привёл необдуманный отказ от использования костылей, он бы точно кинулся на Хэнка с кулаками, невзирая на их разницу в росте и габаритах. — Уёбище, если ещё хоть раз так пошутишь, клянусь, я сделаю всё, что будет в моих силах, дабы выжить тебя из Америки. Заставлю надеть на себя ебучее сомбреро, взять в руки дырявые маракасы и переехать в Мексику, где наркоторговцы будут тебя раком во все дыры ебать. Поверь, я пусть и не без труда, но смогу это устроить. А если понадобится, я ещё и семью твою туда же напра- — Рад, что мы друг друга поняли, — не дослушав и трети той разгневанной тирады, цель которой заключалась в самом желании смешать существование Хэнка с дерьмом, он безразлично развернулся к источнику шума спиной, и, напоследок оглянувшись в сторону покрасневшего от гнева Роберта, издевательски тому подмигнул. — До встречи, мистер Стерн. Увидимся через полтора часа.       «Вот же мразь неадекватная, — Хэнк рассержено сплюнул на асфальт. — Чёрт возьми, да разве меня хоть раз кто-то так выбешивал? Прям антирекорд какой-то — доебать честного работягу всего за — подумать только — один час общего знакомства. И я не преуменьшаю! Тридцать минут ушло на первую встречу, двадцать на беседу в больнице и ещё десятка выпала на минувший срач возле кинотеатра. Это ли не талант? То есть… однозначно есть такие полудохлики, любящие нарываться на потасовку, вот только их обычно за версту видно по наличию синяков, фингалов и по отсутствию передних зубов. А Роберт… он ведь представляет из себя чуть ли не солянку из всего оскорбительного и вообще не следит за тем, что говорит окружающим. Даже удивительно, как этот придурок смог наладить свой собственный бизнес. Или другие люди вообще не обращают внимание на поведение тех, с кем планируют выстраивать деловые отношения? Большая игра для больших уебанов, коим и является мистер пожалуйста-набей-мне-ебало. В нём же… в нём столько кичливости, столько пафоса. Откуда? Кем, твою мать, работает этот дятел и как он смог выбить мне лечение в «Харпер»?»       Хэнк вдумчиво замер на месте. Ощутив пробежавший по спине холодок, он коротко пораскинул мозгами и вновь медленно оглянулся назад, однако уже не увидел там ничего примечательного. Как и было обещано, высокомерная супружеская пара всё же вернулась обратно в серебристый «Хёндай», и, оставив своего сына на полное попечение полицейского, направилась к ближайшему кафетерию. «А что если?.. — Замявшись в полной неуверенности, Хэнк сделал ещё несколько шагов по направлению к кинотеатру, после чего перевёл свой внимательный взгляд на ждущего возле входной двери Коннора. — Что если мне спросить у тебя? Знаю, что беседовать с детьми на личные темы без присутствия их родителей — это противозаконно, но ведь ничего не мешает мне лишь косвенно поинтересоваться? Задать в ходе разговора несколько деликатных вопросов и тем самым составить примерный образ главы их до ужаса интересного семейства? Мало ли, Коннор, вдруг окажется, что твой дорогой папочка на самом деле сотрудничает с…»       Сумбурные догадки были лаконично обрублены на корню. Втягивать детей во взрослые разборки — это не очень-то и правильно, да и навряд ли Коннора вообще посвящают в дела семейного бизнеса. «К тому же я не имею права обвинять человека раньше времени, — грубо сказал сам себе Хэнк, выбрасывая из головы весь тот надуманный бред. — Как бы сильно я не ненавидел Роберта, он всё ещё не дал мне повода начать против него расследование. Пусть хоть торгует жареной человечиной — я не должен совать свой нос в его дела до тех пор, пока он сам не даст мне повода, ведь полицейские — это в первую очередь стражи правопорядка, а не грозные распростанители пустых подозрений». Да и какой скотиной надо быть, чтобы нарочно вытягивать из ребёнка компрометирующую информацию? Коннор не заслуживал того, чтобы им так гнусно пользовались, да и ещё во время своего долгожданного дня рождения. Он, в отличие от своих родителей, был очень воспитанным мальчиком и даже, увидев случившуюся вдалеке ссору, не постеснялся приветливо помахать Хэнку рукой. (А также впоследствии осторожно схватиться за его штанину).       В широком холле «Театра Адамса» было как всегда людно. Прежде чем добраться до кассового окошка, Хэнку пришлось простоять в очереди около двадцати минут, десять из которых он с ужасом наблюдал за тем, как два взбесившихся ребёнка кидались друг в друга сладким попкорном. «Блин, как можно так бессовестно переводить снеки? — уязвлённо подумал он, сдерживая в себе желание гаркнуть на этих сорванцов. — И куда смотрят их предки? В моё время за такое отлупили бы по заднице». Дурачество дурачеством, но с едой играться некрасиво и уж тем более так бессовестно её разбрасывать. Не хотите есть — отдайте кому-нибудь желающему: мальчику или девочке — не важно. Сделайте доброе дело! А Хэнк пусть и не был ханжой, всё же он не понаслышке знал, что может представлять из себя так называемый «дефицит востребованных вкусностей». И всё благодаря грядущей свадьбе, что подводила его к разумной экономии и отчего порой приходилось ограничивать себя в некоторых простых радостях по типу пончиков на работе или стаканчика кофе на заправке.       Продолжая витать в своих осуждающих продуктовый профицит мыслях, Хэнк не сразу заметил, как начал откровенно пялиться на разыгравшихся детей. Не удивительно, что даже Коннор не смог оставить такую бурную реакцию без внимания, правда трактовал увиденное уже по-своему. Аккуратно вытащив из приоткрытого кармана половину отцовской налички, он ненадолго воспользовался тем, что остался без бдительного надзора и удалился в сторону театрального мини-магазинчика. Погодя ещё три минуты вернулся назад, но уже с маленьким ведёрком карамельного попкорна в своих заботливых руках. — Это тебе! — Коннор смущённо протянул ношу Хэнку. — Забирай абсолютно всё! Я ведь тебя пригласил, а значит я должен тебя угощать, правильно? Не стесняйся просить, если ещё что-то захочешь. — Мне? — Хэнк неожиданно опомнился. — Коннор, я, конечно, тебе крайне благодарен, но, пожалуйста, не убегай от меня так далеко. А если бы с тобой что-то случилось? — Я не… извини меня… — мальчик расстроенно опустил голову. — Я просто подумал, что ты тоже хочешь попкорна и решил сделать тебе сюрприз… — Мне правда очень льстит твой знак внимания, но давай не будем расходиться, хорошо? — Хэнк снисходительно выдохнул. — А то как же я на свидании останусь в одиночестве? Скучать ещё начну. Потеряюсь. Кто меня потом провожать будет? — Не бойся, не потеряешься! Я никогда не оставлю тебя одного! — Коннор уверенно тряхнул ведёрком, уронив на пол несколько карамельных хлопушек. — Даже от приставал защитить смогу, вот увидишь. Папа рассказывал, что когда-то один из них к маме клеиться начал. И он их сразу же отпугнул. А знаешь как? Сказал, что если те не отстанут, то он возьмёт свой пистолет и запихает им в… — Не продолжай! — резко прервал его Хэнк, не дав закончить предложение тем, чем обычно заканчивались такого рода истории. Заметив, что стоящие перед ними в очереди люди наконец отошли в сторону, он поспешно подвёл Коннора к освободившемуся окошку, и, тактично откашлявшись, протянул кассирше наличку. — Добрый день. Дайте нам, пожалуйста, два билета на «Сезон охоты». Один детский и один взрослый. К слову, у вас вроде были скидки по случаю дня рождения, если я не ошибаюсь. У этого мальца сегодня торжество. — Да, всё верно. А сколько лет исполняется вашему сыночку? — улыбнулась в свою очередь женщина, приподнявшись со своего места в попытках внимательнее разглядеть мальчика. — И на какой ряд вы хотите сесть? — Я ему не «сыночек», — только грубо поправил её Коннор, приобняв Хэнка за ногу и надув щёки. — Мне восемь и у нас свидание. Билеты нужны на последний ряд, понятно? — В каком смысле свидание? — И вот располагающая улыбка медленно угасла. Приоткрыв рот в немом вопросе, кассир оглянулась по сторонам, после чего с опаской посмотрела на Хэнка. Когда же на её лице отразились бесспорные черты омерзения, тот сразу же поспешил объясниться: — Послушайте, вы всё не так поняли. На самом деле мы ни в коем случае не занимаемся этим всерьёз… — Хэнк нервно почесал шею. В моменте он даже собирался было признаться, что находится здесь исключительно по прихоти этого маленького сорванца, однако когда Коннор опечаленно ослабил объятия и сделал один неуверенный шаг в сторону, пришлось сбавлять обороты. — Его родители в курсе происходящего, окей? Не делайте такое лицо, я прекрасно понимаю, насколько странно это звучит. Давайте не будем устраивать скандал на пустом месте. Просто продайте чёртовы билеты и мы пойдём в зал.       Благо, дальнейшего скандала не произошло. Несмотря на то, что женщина всё ещё выглядела встревоженной, по всей видимости она решила не поднимать панику в разгар рабочего дня, однако одним только взглядом будто бы тонко намекнула, что будет держать Хэнка под подозрением. «Наверное, мне стоило взять с собой удостоверение полицейского», — тогда подумал он, хотя сразу же признал эту идею отстойной. Убедить бы убедил, но мог поднять этим такую реакцию, что потом смотреть бы на «Театр Адамса» ему было бы стыдно. Как минимум ближайшие лет десять.       «Да и что мешает полицейскому оказаться преступником? — Хэнк в отвращении наморщил нос. — Был ведь на моей памяти один такой коллега. Я, правда, тогда ещё в Детройт не переехал и только-только получил звание детектива в полицейском департаменте Биллингса. Кевин был старше меня на год и под благородным предлогом брался подвозить наивных девушек домой после ночных концертов, а потом… ну, не важно, что он с ними вытворял. Важно лишь то, что его закрыли на пожизненное. К слову, самым забавным оказался тот факт, что я против него расследование и вёл. Были улики, были показания и были наводки со стороны опрошенных лиц. Вот только когда я впервые начал высказывать теории, касательно причастности детектива Кевина к развернувшемуся делу, практически весь отдел взялся со мной спорить».       «Хэнк, что ты такое несёшь? Кевин ведь хороший человек! Как у тебя хватает наглости обвинять его в чём-то настолько омерзительном?» «Совсем мозгами поплыл. Тебе бы тест на наркотики пройти, приятель». «Хэнк, не говори ерунды. Я знаю Кевина вот уже на протяжении пяти лет. Он нормальный мужик. Слышишь меня? Нормальный!» «Ты что, ему завидуешь?» «А, я понял, ты специально пытаешься его подставить. Это из-за того анекдота, который он рассказал про тебя неделю ранее?» «Ребят, Андерсон из-за шутки разнылся». «Да он точно завидует. Кевин ведь душой компании был, а этот ёбик бесится, что его постоянно опрокидывают». «Я пожалуюсь на тебя начальству!» «Как не стыдно? Клеветать на коллегу ради личных мотивов. Я была о тебе совсем другого мнения». «О-о-о, да после такого позора ты уже не отмоешься. Пиши давай заявление по собственному желанию». «Лопух! Лживый завистник! Валенок!» «Да тебя самого посадить за такое надо!»       «Короче, Андерсон, ты меня заебал. Не знаю, какая муха тебя укусила, но мы с Кевином дружим ещё с полицейской академии. Так что я предупреждаю тебя заранее: либо ты перестаёшь страдать хуйнёй и больше не ебёшь моему братишке мозги, либо я позову своих ребят и этим вечером мы пересчитаем все твои зубы. Выбирай, златовласик. Даю тебе один час на раздумья».       «Выбирать? Пересчитаешь зубы? Знаешь, на самом деле это звучит пиздец как интригующе.»       Как итог, Кевина задержали всего спустя две недели. Притом схватили его по горячим следам — отошедшая от наркотиков девушка смогла найти телефон и сама позвонила в полицию, после того как он запер её у себя и отвлёкся на ссору с пьяным соседом. Также в его доме нашли кучу фотографий с обнажёнкой, грязное нижнее бельё, несколько секс-игрушек и множество приватных записей. «И что? Извинился ли кто передо мной?» Нет. Ни одна живая душа не попросила у Хэнка прощения за вылитые в его адрес оскорбления. Ни один коллега так и не сказал заветное: «Прости, я ошибался». Все просто разом начали его игнорировать, а ведь в данном коллективе он проработал целых два года. «Интересно, а что не так?» Возможно, причина крылась в том, что никто не хотел признавать своего бывшего друга виноватым. Возможно, они до сих пор верили, что всё это оказалось одной крупной подставой, которую сам же Хэнк и организовал. Возможно, они даже верили, что его переводят работать в другой департамент как раз по той причине, что он оказался манипулирующим лжецом, а не потому что в хлам разбил ебальники трёх ебучих долбаёбов. — Эй, Хэнк! Хэ-э-энк! — Коннор резко выдернул его из личностных рассуждений. — Ты там заснул что ли? Давай, пошли быстрее. Мультик сейчас начнётся.       Пришлось в спешке успокаивать нервы. «И ведь действительно последний ряд…» — с изумлением обнаружил Хэнк, стоило им только миновать длинные бархатные шторки и крадучись проследовать в тёмный зрительный зал. Сверившись с номерами на выданных недовольным кассиром билетах, он наскоро пораскинул мозгами и, обнаружив то тут, то там предостаточно свободных мест, как бы невзначай предложил Коннору пересесть куда-нибудь поближе. (Куда-нибудь, где никто не станет подозревать их в чём-то нехорошем и где совестливый Хэнк не будет лишний раз ругать себя за то, что добровольно подписался на весь этот беспредел). Да и что может быть плохого в обоснованном перемещении по залу? Экран в кинотеатре и без того слишком большой, а значит мультфильм будет прекрасно виден и с любого другого конца «Театра Адамса». К тому же зачем добровольно идти на поводу у ребёнка, который не придаёт всему происходящему и доли закономерных переживаний? Коннор — это всего лишь милый наивный мальчик, а Хэнк — взрослый обаятельный мужчина, и следовательно на данный момент именно он должен обладать в разы большим влиянием. Нет ничего фантастического в том, чтобы уговорить мальца прислушаться к своему мнению, как бы сильно тот не хотел провести это «свидание» (какой кошмар) по собственному усмотрению. «Вот когда тебе исполнится восемнадцать, тогда и будешь приглашать меня на последний ряд», — рассудительно подумал Хэнк, сворачивая свой билет в плотный неровный шарик. Правда, точно такими же рассудительными темпами он получил вполне рассудительный отказ. — Папа сказал, что мне нельзя садиться слишком близко к экрану, иначе могут заболеть глаза, — тактично пояснил Коннор, приглашающе хлопая ладошкой по пустому соседнему месту. — Никто и не предлагал садиться «слишком близко», — Хэнк неуверенно приземлился рядом. — Но не на последний ряд ведь. Ты хоть знаешь, зачем люди берут на него билеты? — Да, знаю! — Вопреки всяким ожиданиям, Коннор ободряюще улыбнулся. — Я как-то раз передачу смотрел по телевизору. Там взрослая женщина сказала, что, как ей кажется, последние ряды в кинотеатрах нужны для того, чтобы «без палева отсасывать». Я поэтому тоже сюда захотел! Здорово придумал, правда? — Подожди, чего? Так, с меня хватит… Коннор, ты что, совсем с ума сошё-… — но Хэнк не договорил. Стоило ему только преисполниться праведным негодованием и, залившись густой краской, шарахнуться от мальчика на другой край кресла, как тот уверенно засунул руку в карман и, пошерудив в нём какое-то время, вытащил оттуда целую горсть карамелек. Часть из них была щедро высыпана Хэнку на колени. — А что такого? — Коннор недоумевающе захлопал глазами. — Да ладно, не волнуйся. Никто не узнает, что мы пришли в зал со своими сладостями. А если и спросят, то скажем, что купили их в кинотеатре. Я видел — они продают точно такие же. — Слушай, ты бы поменьше телевизор смотрел… — Хэнк беспокойно вздохнул. Тем не менее, занять вторую половину своего кресла вновь он не решился. — И сладостей… тоже поменьше ел. А то живот болеть будет.       На этой комичной ноте данный конфуз (слава Богу) подошёл к концу. Несмотря на все былые переживания и изначально неуклюжие попытки держать между собой и Коннором оптимальную дистанцию, в конечном итоге Хэнк оказался пересилен собственной усталостью. Потратив всю свою выдержку на просмотр шести рекламных роликов, уже через десять минут после начала сеанса он проникся атмосферой тихого тёмного зала и, плюнув на распирающее его беспокойство, непроизвольно погрузился в сладостную дрёму. В целом, судить его за такое распределение предпочтений не имело смысла — мультики Хэнк всё равно не особо любил, а по-дурацки странный сюжет о дрессированном медведе его по определённым причинам не заинтересовал. «К тому же никто не обязывал меня смотреть всю историю от начала и до конца, — сонно рассуждал он, вслушиваясь краем уха в бесчисленные переживания оленя по имени Эллиот. — Главное, чтобы она понравилась Коннору. На остальное как-то плевать. Будет нужно — прочитаю краткое описание в газете. Ну или схожу на повторный сеанс тогда, когда у меня появится уже свой ребёнок. Интересно, кто будет первенцем? Мальчик или дев-». — …ку? Можно? — бессвязный торопливый шёпот не дал отойти в мир грёз окончательно. — Хэнк, можно? — Что? — Встрепенувшись, Хэнк раздражённо протёр глаза и посмотрел на повернувшегося в его сторону Коннора. — Повтори, пожалуйста, я плохо расслышал. — Можно я возьму тебя за руку? — снова попросил мальчик, застенчиво бегая пальцами по подлокотнику. — А это ещё зачем? — Хэнк мнительно хмыкнул. — Страшная сцена, — без зазрения совести соврал Коннор, пользуясь тем, что его спутник не следит за сюжетом. — Я боюсь смотреть. Мама сказала, что если будет страшно, я должен взять тебя за руку.       «Ты думаешь я в это поверю? — Хэнк в сомнении вскинул брови. — Да твоя мать скорее бы тебе руки отрезала, чем дала прикасаться ко мне «во время страшных сцен». Признайся, ты ведь это нарочно придумал, не так ли?» Ну, очевидно, что всё так, но Коннор очень старательно выстраивал на лице образ испуганного мальчика, которому срочно требовалась хоть какая-то моральная поддержка, основанная на физических контактах. Удивительно, как его с такими талантами не взяли сниматься в «Телепузиков» на роль солнца из вступления. Однако каждый обман должен пресекаться, и сперва Хэнк хотел сказать твёрдое «нет», но потом решил, что не очень-то красиво отказывать в таких несущественных мелочах. У них же «свидание», не так ли? Да, фальшивое, но Коннор ведь верит в обратное. А какое свидание обходится без держания за ручки? Расстроится ведь, засранец, и как потом Хэнку себя чувствовать? «То-то же». Так что решив не морочить лишний раз себе голову, он безразлично протянул свою ладонь и, почувствовав, как дрожащие пальчики Коннора осторожно легли сверху, медленно сжал его руку.       На дальнейший просмотр мультфильма данный жест ни капельки не повлиял. Хэнку как было пофиг на сюжет, так пофиг ему и осталось, из-за чего впоследствии он вновь начал испытывать накипающую сонливость и принял взвешенное решение проспать до самого конца сеанса. Спустя же ещё один час пролетевшего в мгновение ока времени проснулся от осторожных толчков в плечо и, изучив бегущие по экрану титры, опустил расфокусированный взгляд на свои наручные часы. «Пол первого. Пора возвращать маленького принца обратно к двум его драконам», — сонно зевнув, Хэнк посмеялся собственной аллегории. После он попытался медленно подняться с кресла, но когда Коннор не дал выпустить свою ладонь из не самого добровольного рукопожатия, пришлось вести его к выходу в такой родительской манере. «Главное, чтобы мистер Стерн опять не развонялся из-за такой незначительной мелочи», — подумал Хэнк, проделав пол пути по направлению к главному холлу. Под конец уже почти было свернул к ведущей на улицу двери, правда в миг оказался приторможен резким отсутствием содействия со стороны замершего на месте Коннора. — Хэнк… — вкрадчиво прошептал тот, комкая в своих пальцах подол холщовой рубашки. — Я… хочу в туалет. — До дома не потерпишь? — с надеждой спросил у него Хэнк, но получив в ответ полный постыдного отрицания взгляд, понимающе кивнул.       От изначального пункта назначения пришлось ненадолго отклониться. Отыскав глазами табличку с указанием мужского туалета, Хэнк, как ему и велели действовать в подобной щекотливой ситуации, уверенно отвёл туда смутившегося от своей просьбы ребёнка. Даже помог отыскать ему свободную кабинку и попросил по окончанию всего действа обязательно вымыть руки, после чего спланировано направился дожидаться того у входа. «Направился. Но не дошёл». (Как говорится, угадайте, кому сказать спасибо). Оставив Коннора заниматься своими делами в гордом одиночестве, он оказался тотчас предан несбыточными ожиданиями и словно по закону подлости вспомнил, что его желания не особо-то у семейства Стернов и котируются. «Да и кто я такой, чтобы удивляться подобному повороту событий? Должен же был уже привыкнуть». Нарушать планы — это, по всей видимости, у них наследственное, но ругаться на детей за такие подлости пока не приходилось. А ведь всё только по той нескладной причине, что Коннору вдруг стало одиноко. — Можешь… зайти сюда со мной? — тихо спросил он, робко приоткрыв скрипнувшую от потуги дверцу. — Я боюсь, что один не справлюсь… — Не справишься с чем? — не понял Хэнк, но вдаваться в подробности не собирался. — Ты ведь уже не маленький. Туалетом пользоваться не научили? — Пожалуйста… — хныкая взмолился Коннор, дёргая дверную ручку туда-обратно. — Мне очень нужна помощь. Хэнк, прошу. Иначе… я описаюсь.       «Но твой отец сказал, что помогать тебе не обязательно. По-хорошему, он вообще обещал оторвать мне за такое руки, — Хэнк смерил мальчика недоверчивым взглядом. — Коннор, тебе уже восемь. Туалеты в кинотеатре новые. С чем ты конкретно можешь не справиться? Не умеешь за собой смывать? А почему родители тебя не научили? Или в вашей семье принято нанимать отдельного работника, в обязанности которого входит подтирание попок? Если да, то причём здесь я?» Так много вопросов и так мало времени их все обсудить. Конечно, Хэнка никто к обязательной помощи не принуждал, но и выводить на улицу ребёнка с мокрыми штанами — это не очень-то и гуманно. Там кругом дети, которые даже из-за пролитой на ширинку воды могут поднять сверстника на смех, а тут на кону чуть ли не целая трагедия. Да и зачем заставлять Коннора позориться в свой же день рождения? Тем более, что он так открыто просит о помощи, прибегая к не самым честным уловкам по типу жалостливых похныкивай. Тут хочешь не хочешь, а сочувствием проникнешься, будь ты хоть трижды взрослым и суровым мужчиной. Пришлось Хэнку проследовать поддаться. — Ладно, только давай быстрее. Мы и так с тобой сильно задерживаемся, а твой отец не перестаёт кошмарить мой телефон грубыми смсками. — И это ещё мягко сказано. За последние пять с половиной минут от Роберта поступило порядком пятнадцати беспрерывных сообщений, состоящих исключительно из однотипных вопросов и угроз на тему: «Если с моим ребёнком что-нибудь случится».       Повезло, что хотя бы Коннор оказался далеко не глупым малым и решил не затягивать со своими неотложными делами в угоду зрелищного продолжения. Услышав о тревожащих методах проявления излишней обеспокоенности со стороны своего взвинченного родителя, он понимающе кивнул и, стряхнув рукой весь скопившийся на крышке унитаза мусор, деликатно на неё приземлимся. «Хэнк, ты, наверное, хотел сказать — «на него». То есть на унитаз, правильно?» Нет, не правильно. Он сел именно на крышку. Да ещё и с таким обыденным выражением лица, будто уже не в первый раз использовал грязный общественный сортир в качестве кресла для отдыха. Пыль? Микробы? Полнейшая антисанитария? Вообще насрать. Вёл себя настолько непринуждённо, словно обладал слоновьим иммунитетом и никакая грязь не могла прилипнуть к его мягкой коже или к новым вельветовым штанам. (Спрашивалось, что ещё страшнее запачкать?)       «А-а-а… я, кажется, понял… ты у нас «особенный» ребёнок, не так ли? Таких ещё называют аутистами, если я не ошибаюсь…» Хэнк почувствовал себя крайне неловко. Надо же, а ведь поначалу он даже и не подозревал, что проводит время в компании мальчика с подобными отклонениями. Конечно, в этом не было ничего странного или постыдного, но мистеру Стерну стоило как минимум предупредить, что его сын… не такой, как другие дети. Что ему нужно уделять особое внимание и относиться проще, чем к другим ребяческим выходкам. В конце концов объяснить, мол, мой мальчик может испытывать некоторые трудности при использовании туалета, а потому, пожалуйста, помоги ему управиться с этим нелёгким делом и — ключевой момент — не распуская руки, помочь застегнуть пуговицы. (А это вообще как?) Короче, неважно! Разбираться придётся на ходу, так что Хэнк всё-таки поборол в себе настающее желание съязвить и, вспомнив все аспекты общения с… «не такими как все» детьми, начал пытаться говорить чуть медленнее. — Эм, Коннор… — дружелюбно пробормотал он, кивая в сторону осёдланного унитаза. — Тебе надо сперва поднять крышечку и… снять штаны. Ты ведь сможешь сделать это сам, я надеюсь? — Хэнк, ты думаешь, я отсталый? — недовольно поинтересовался у него Коннор, вскидывая насупленные брови. — Я знаю как пользоваться туалетами. Я не тупой. — Если знаешь, то зачем заставил меня на всё это пялиться? — Хэнк бесцеремонно фыркнул. Отыскав левой рукой щеколду для замка, он сжал её что было мочи и не глядя попытался открыть. — Давай, делай что нужно и пойдём. Не хватало мне ещё подцепить тут какую-то заразу. — Хэнк, погоди! — Коннор внезапно встрепенулся. Схватив Хэнка за воюющую с щеколдой руку, он легонько дёрнул его на себя и, забавно поманив того пальцем, попросил подойди поближе. — Можешь уделить мне пару секунд? Это очень важно.       «Ну что там ещё? — Хэнк нехотя наклонился вперёд, тем самым позволяя мальчику прошептать ту самую «важную» вещь себе на ухо. — Неужели он начнёт делиться своими маленькими секретами? Или постарается рассказать мне о том, что же ещё успел увидеть по телевизору на вечернем канале». Ох, а вот второй вариант уже не гарантировал ничего хорошего. Не факт, конечно, что до него в принципе дойдёт, однако чем чёрт не шутит? «И пусть обсуждать со взрослыми интересующие тебя вещи — это всегда правильно, не лучше ли заниматься этим со своими родителями? Те и объясниться смогут, и интерпретировать увиденное в таком ключе, дабы случайно не навредить детской психике. В конце концов взять на себя все сопутствующие риски и дать ребёнку понять, что не всё в этом мире состоит из конфет, бабочек и радуги, а детей приносят не аисты или почтальоны, а самое настоящее слово на букву «с»!»       «Хотя я же полицейский, — внезапно вспомнил спохватившийся Хэнк, почувствовав на себе непомерную ответственность за все совершаемые поступки. — В принципе… пусть рассказывает о чём хочет. Уроки полового воспитания проводить не стану (тем более тебе пока рано об этом знать, сопля), но хотя бы понимающе выслушаю и не буду за такое отчитывать. Да и чем быстрее мы тут закончим, тем быстрее вернёмся назад и я наконец смогу заняться шопингом со своей будущей женой. Короче, малой, делись. Меньше слов, больше дела!» И ведь Коннор действительно мог поделиться какими-то противоречивыми наблюдениями или пугающими подробностями, какие терзали его воображение вот уже на протяжении долгого времени, однако вместо того, чтобы воспользоваться такой выгодной ситуацией, он… просто обнял Хэнка. Подался вперёд, обогнул руками туловище и прижал его к себе настолько крепко, насколько хватало сил у его коротеньких ручек. Впоследствии даже не постеснялся наклонить голову и без какого-либо понятия о личном пространстве уткнулся лицом в широкую грудь. — Эй-эй, погоди-ка! Ты чего вытворяешь? — Хэнка пробрала дрожь. Схватив Коннора за плечи, он попытался отстраниться назад — медленно, дабы случайно не уронить ребёнка. Да вот только если бы это был так уж просто, Коннор бы не включил эту часть в состав своего гениального плана. — Ты пахнешь… вкусно. Мне нравится твой запах, Хэнк, — прошептал Коннор, не переставая обжигать своим горячим дыханием взмокшую от нервного пота шею. — Что-то необычное… Не понимаю почему, но я не могу выкинуть этот запах из головы. — Слушай, мне, конечно, приятно это слышать, но…       Хэнк не договорил. Его мыслительные и словесные потоки были бесцеремонно прерваны ощущением чего-то влажного, что изучающе прошлось по его кадыку и замерло где-то в районе подборка. «Это что ещё за хуйня такая?» Хэнк беспокойно дёрнулся. Первым, что пришло ему на ум после неприязненного шипения, оказалось вполне примитивное предположение о капельке пота, что образовалась из-за повышенной в туалете температуры и оставила вслед за собой тот самый холодок. «Да, звучит вполне логично». И продолжало звучать некоторый промежуток времени. Нелогичным оно стало тогда, когда непривычное ощущение повторилось вновь и до Хэнка пусть и с опозданием, но всё же допёрло: «Коннор меня лизнул». Вот так просто и бесхитростно. Без каких-либо положенных в таком случае предупреждений. Взял и лизнул. Дважды. А с этим уж Хэнк церемониться не стал. Резво подавшись назад, он отдёрнул мальчика от своей одежды и, в панике прикрыв рукой шею, выдал агрессивный рык. — Коннор, ты совсем еба-… с ума сошёл? — Хэнк беспорядочно ударился спиной о закрытую дверь. — Ты что удумал? Это что ещё за фокусы? — Хэнк, а теперь, пожалуйста, выслушай меня. Внимательно. Давай оставим лишние формальности и перейдём к самой сути нашего свидания, хорошо? Папа говорил, что вы — полицейские — очень туго соображаете, но не волнуйся. Я ни в коем случае тебя не осуждаю и постараюсь говорить медленно, не используя в своей речи сложных терминов, чтобы даже ты смог меня понять. — Голос Коннора изменился. Вся та детская и в какой-то мере наивная нерешительность, что проскальзывала в нём на протяжении последних полутора часов, улетучилась окончательно. Выстроенный образ глупого беззащитного оленёнка рухнул, отчего Хэнку даже начало казаться, будто перед ним сидит взрослая и раскрывшаяся личность в теле восьмилетнего мальчика. Умная, но оттого крайне язвительная. — Что ты хочешь? — только и полюбопытствовал Хэнк, пытаясь стереть со своей шеи остатки чужой слюны. — Я понимаю, что сегодня тебе было со мной скучно. — Замявшись, Коннор потёр своё левое запястье. — Да и у нас было не так много времени для более личного знакомства. Прости уж, мама с папой не разрешили отвести тебя на свидание в ресторан. Однако я хочу, чтобы ты знал… Хэнк, ты мне важен. Понимаю, это звучит очень внезапно, мы ведь не так долго с тобой знакомы, но… я не знаю, как описать свои чувства кроме слов: «Я не хочу тебя потерять». Хэнк, ты мне очень дорог, а потому я хотел бы у тебя спросить: Ты будешь со мной встречаться?       «Что делать? Встречаться? В смысле не видеться в свободное время, а прям… встречаться-встречаться?» Хэнк знатно так выпал из реальности. Помнится, Роберт предупреждал, что если он вдруг станет приставать к его сыну со всякими «такими вещами», то в последствии обязательно лишится обеих рук. Но что делать в ситуации, когда этот же самый сын решил лично перейти в атаку и высказать напрямую вполне однозначные предложения — Роберт так и не объяснил. Как, спрашивалось, на такое реагировать и стоит ли реагировать вообще? Смутиться ли? Отругать? Сделать вид, что не понял сути вопроса? Прикинуться дурачком? «Не правильней ли в таком случае будет закрыть этот разговор игнорированием темы? Деликатно промолчать и, схватив Коннора за руку, шустро отвести обратно к родителям?» — Хэнк напряжённо задумался. Может и правильней, но столь искусно убегать от своих проблем он пока не научился, так что выпустив из пальцем дверную ручку, провально спрятал руки в карманы и вернулся обратно к насущному обсуждению. — Нет! — твёрдо возразил он, скрещивая на груди руки. — Не буду. Да и не могу я с тобой встречаться. Тебе же только восемь! Ты ещё слишком маленький для подобных вещей. — Ну и что? — Коннор как будто бы ждал подобных слов. — Спешу тебя уведомить, что в средние века во времена феодальной Европы детей венчали уже в моём возрасте. К тому же отношения со мной — это выгодное вложение в будущее, не находишь? Папа рассказывал, что вы в своём полицейском департаменте получаете сущие гроши, на которые и нормальную одежду купить не можете. А вот когда вырасту я, то буду очень много зарабатывать, даже не сомневайся! Тогда ты точно сможешь бросить работу и жить на полном обеспечении. Как принцесса, Хэнк! Разве это не здорово? — Коннор, заканчивай! Ты несёшь полную ерунду, — рассердился Хэнк, не желая слушать в свой адрес пусть и лестные, но при этом уничижающие комментарии. — Не знаю, чему тебя учат твои охренеть какие умные предки, но правильные отношения не строятся на деньгах и подарках. Между супругами должна быть любовь, понимаешь? Любовь, а не грёбаное потребление ресурсов. Да и к тому же хочу тебя огорчить: я вообще-то уже… — Тогда я не понимаю! — возмутился Коннор, бесцеремонно хватая Хэнка за край рубашки. — Пожалуйста, я просто не хочу потерять тебя. Я знаю, что на данный момент не могу предложить тебе ничего, кроме пустых обещаний. Но, пожалуйста, дай мне шанс. Один маленький шанс, когда я стану старше. Как минимум десять лет, пока мне не исполнится восемнадцать. Клянусь, ты ни капельки не пожалеешь. Пожалуйста, Хэнк. Ведь ты единственный… кто стал мне настолько важен.       Хэнк безнадёжно промычал. Ох, как сильно ему не нравились те неожиданные обороты, которые в процессе приобрело их фальшивое свидание. Да и вообще — вот уже как пять минут назад он должен был вернуть мальчика родителям и, помахав тому на прощание рукой, поехать со Стефани по магазинам. По-хорошему, это она должна трясти с него обещания долгой и счастливой жизни, да не в какой-то кабинке мужского туалета, а за столиком мясного ресторана в торговом центре. Она! Но никак не восьмилетний сопляк, что только привык смотреть по утрам «Губку Боба», чистить зубы щёткой в виде дельфинчика и каждый будний день ходить в начальную школу: сидеть там за первой партой, слушать о ключевых различиях между сталактитами и сталагмитами и тянуть трясущуюся ручку, дабы ответить на заданный по теме вопрос. «Вот радость-то какая, меня обхаживает малолетка, — потерянно подумал Хэнк, опираясь спиной о закрытую дверцу. — А чё будет дальше? Подарками задабривать начнёт? Боже, всё ведь было нормально. Ну вот как могла случиться такая несусветная хуйня?»       Но Коннор явно не собирался вот так просто отставать, пока не услышит достойный по своему мнению ответ. В его светлых карих глазах отражалась такая неугасаемая надежда на благополучный исход, что казалось — ещё чуть-чуть и он обязательно расплачется. И объясняй потом родителям, почему их ребёнок выходит из кинотеатра зарёванный. «К тому же у него сегодня день рождения… некрасиво будет отмалчиваться», — напустив на себя озадаченный вид, Хэнк поражённо фыркнул. Праздничное событие, конечно, не подразумевало под собой расцеловывание попки именинника, но и от привычных отказов оно также старалось воздерживаться. В придачу стоило не забывать, что Коннору исполнилось всего восемь лет, а следовательно и запросы у него были пусть и несуразные, но далеко не вселенских масштабов. Хоть золотых гор наобещай — навряд ли вспомнит об этом в сознательном возрасте. «А если и вспомнит… — Хэнк виновато опустил голову. — То сам посмеётся над своей наивностью. Например, когда я был маленьким, то мечтал научиться двигать стаканы силой мысли. Но это ведь бред, правильно? И теперь я сам понимаю почему».       А если оно и так, то зачем относиться к этим словами настолько серьёзно? Зачем возмущаться, вести себя грубо и тем самым портить мальчику такой важный день своими дрянными реалиями? «Ведь жизнь — это неблагодарная сука, привыкшая давать несбыточные обещания, но редко берущая на себя ответственность за их выполнение». Мир жесток. Это факт. Заверить Коннора в счастливом совместном будущем — это всё равно что пообещать ему скорейшее зачисление в школу чародейства и волшебства «Хогвартс». «Пиздёж ли? Да, пиздёж». Но пусть ребёнок порадуется. Пусть проведёт этот вечер в приподнятом настроении и ляжет спать в радостном расположении духа. Всё равно когда-нибудь он обязательно станет старше и встретит на своём пути ещё множество разочаровывающих истин, что не будут цацкаться с его неокрепшей психикой и нанесут столько непоправимого ущерба, что разговоров о каких-то детских надеждах уже и не останется. Врут все. Хэнк — не исключение. Да для такого грандиозного события он даже не постеснялся вжиться в роль заботливого ухажёра, что медленно наклонился ближе и, не взирая на всякий здравый смысл, протянул свою правую руку, после чего осторожно — в какой-то мере по-рыцарски — сжал ладонь Коннора в своих шершавых пальцах. — Хорошо… — Хэнк обаятельно улыбнулся. — Обещаю, что я обязательно дождусь, когда ты станешь старше.       Это была ложь. Глупая, подлая, неприкрытая ложь, в достоверность которой Хэнк не вложил и доли от тех стараний, какие мог бы вложить, начни он врать по-крупному. (Как, например, сделал это спустя пятнадцать лет в тёмном маленьком баре, когда пытался утаить от повзрослевшего Коннора то, как провёл минувший вечер в пределах тесной ванной комнаты). Возможно, в каком-то смысле он даже хотел, чтобы не по возрасту внимательный мальчик заметил эту неприкрытую фальшь и в будущем сам сделал для себя верные выводы, не придав услышанному обещанию и крупицы должного внимания, как поступил бы любой другой толковый малый. Как поступил когда-то сам Хэнк, отринув всякое человеческое понимание о долгих и здоровых отношениях, променяв те на иллюзорную кальку со счастливой «американской мечты». «Потому что взрослые всегда будут врать ради личной выгоды и поверить в такое невозможно». Невозможно! Но Коннор поверил.       Ребёнок, выросший в семье честных справедливых людей, не привык к подлой, но сладкой лжи и сокрытиям волнующих тайн, призванных обвести вокруг пальца его светлое неоперившееся сознание. Все те слова, которые он услышал в тот важный и значимый для себя день, были всей наивной душой восприняты за чистую монету, а в крохотном, но обширном как пустыня Сахара разуме родилась заветная и страстная мечта: «Когда я стану старше, он обязательно останется со мной». А если… если это правда, то тогда Коннор сможет вновь занырнуть во все те яркие краски эмоций, какие украшали жизнь всех его друзей и родственников. Тогда — в таком далёком, но таком желанном будущем — он наконец обретёт того самого человека, сумевшего одними лишь объятиями предотвратить целый листопад и придать его серым облакам бескрайне-голубой оттенок. Такой же голубой, какими были эти красивые глаза, что всякий раз будто вглядывались в саму душу. Коннор верил в это настолько, что впоследствии даже не заметил, как спустя всего десять секунд после «самого искреннего» признания, Хэнк стёр со своего лица всякое подобие улыбки, а стоило им покинуть пределы туалетной кабинки, как тот и вовсе прошептал тихое, но уверенное: «Уже спустя несколько дней ты обязательно обо мне забудешь».

***

      Но Коннор не забыл. Ни одного обещанного слова. И то, каким размеренным и каким непринуждённым голосом они были произнесены, наоборот вызвало в нём непомерное желание как можно скорее перейти во взрослый этап жизни. «Потому что если я стану старше, — всякий раз с надеждой думал он, вжимаясь лицом в свою любимую подушку. — Я смогу снова его обнять. И буду обнимать столько, сколько захочу! Днями напролёт, пока не свалюсь от усталости. И тогда… тогда всё пойдёт на лад». Вся жизнь пойдёт на лад! Больше не придётся слышать о том, как родители перешёптываться в соседней комнате и делятся пугающими предположениями о возможном будущем их единственного наследника. Больше не придётся сдерживаться, не придётся щипать себя каждый раз, когда нужно будет заплакать. Не придётся симулировать счастье, не придётся изображать горе и не придётся видеть в себе кого-то неправильного, кого порой могли опасаться другие дети из-за того, что он был не такой как все. Из-за того, что он был другим.       Но «стать старше» — это ведь так долго! Это мучительно долго и крайне непозволительно для одинокого и запутавшегося в своих чувствах ребёнка, познавшего для себя такое невероятное чудо как истинная привязанность. Коннор хотел расти, но рос он слишком медленно, практически не замечая за собой никакого прогресса: усы не появлялись, молочные зубы не выпадали, счёт в банке не открывался, алкоголь не продавали. Наверное, именно тогда ему и пришлось полюбить то самое пюре из брокколи, о котором так любят писать во всех женских журналах для похудения. Именно тогда Коннор начал просить маму добавлять в его ежедневный рацион бананы, яйца и бобы, дабы как можно скорее стать куда выше и куда красивее. Постоянно мерял свой рост, просил покупать рубашки на вырост, учился с двойным усердием и добровольно отказывался ото всех детских забав, считая заинтересованность в них слишком незрелой чертой. Вместо комиксов — классическая литература. Вместо футболок с «Томом и Джерри» — строгий и одноцветный фасон. Вместо яблочного сока — чёрный несладкий чай, какой привыкли пить безрадостные сорокалетние лбы.       Тогда же — спустя всего каких-то три месяца после столь судьбоносной встречи — с Коннором произошло одно удивительное происшествие. Возвращаясь с родителями домой после очередной вечерней прогулки в городском парке, он не сразу обратил внимание на то, как отвлёкшаяся на смс-ку мать на мгновение отпустила его руку. Нет, не бросила его, а вроде как даже скромно попросила подождать, но будучи полностью сконцентрированным на своих личных рассуждениях, Коннор продолжил неосознанно топать вперёд и в какой-то определённый момент доковылял до близлежащей проезжей части. Красный сигнал светофора не заметил, но вот загудевшую на всю улицу машину он уж проигнорировать не смог. При всём при этом Коннору крайне повезло — водитель успел вовремя вдарить по тормозам, так что отделался он лишь лёгким испугом. «Испугом… и кое чем большим». Всё же именно в тот момент, когда Коннор заметил, как на него несётся машина, по его телу и пробежал тот странный, но до одури приятный разряд адреналина.       Точно такой же разряд, какой он испытал тогда, когда Хэнк прикрыл его собой от падающего стекла. Нездоровая, но при этом до пугающего притягательная мысль засияла в детском разуме ярким ослепительным светом, привнеся вместе тем и дорогие душе воспоминания: приятное тепло, разлившееся внутри живота, а также замирание взволнованного сердца и чуть ли не эфемерное предчувствие того, как нечто сильное жмёт тебя к себе. «А если я снова попаду в опасность, он придёт меня спасти?» Странная, глупая, но до безумия маниакальная идея стала подталкивать его к новым свершениям, отчего Коннор начал пытаться встревать в неприятности с двойным усердием. Он гладил на улице бродячих собак, шатался на покачивающихся стульях, перебегал дорогу на жёлтый сигнал светофора, спрыгивал с движущихся качелей и даже пытался ловить голыми руками пчёл. Да, это безрассудно, но одно лишь только представление о том, как в самый последний момент сильные и накачанные руки вновь подарят ему столь сладостное спасение, заставляло взбудоражено млеть и вызывала на лице пусть и несвойственную доселе, но при этом искреннюю улыбку.       Естественно, что такие безрассудные порывы не могли остаться незамеченными. Странное поведение со стороны сына заметили и его родители, да только все попытки завести на эту тему разговор пошли коту под хвост. Коннор не хотел и не планировал делиться причинами своих поступков, но не потому что боялся осуждения, а потому что был уверен на все сто процентов: его всё равно не поймут. Если честно, то в каком-то смысле он тоже не мог понять себя, ибо в тот промежуток жизни был ещё не способен проводить столь удивительные параллели и действовал скорее уж на уровне устойчивых рефлексов. «Я делаю, потому что я хочу. Я хочу, потому что мне от этого приятно», — только и говорил он, пожимая худыми плечами, но ни Эмбер, ни Роберта такой ответ не устраивал. В попытках хоть как-то исправить ситуацию, они начали пускать в дело квалифицированных психологов, каждый из которых после коротенького разговора с мальчиком складывал своё личное мнение об увиденной им картине.       «Ты, наверное, просто немного запутался». «Пытаешься привлечь внимание родителей, не так ли?» «Скажи, ты ведь думаешь, что тебе уделяют недостаточно времени?» «Всё из-за того, что папа слишком много работает?» «А что ты испытываешь, когда гладишь бродячих собачек? Волнение или азарт?» «Расположи эти картинки в порядке убывания. От той, которая тебе нравится больше до той, которая не нравится совсем». «На тебя слишком давят? Это твои сигналы о помощи?» «Видишь эти витаминки? Их нужно пить три раза в день, понял?» «Тебе стоит смотреть меньше телевизора». «Признайся, тебя дома бьют? Ты хочешь поранить себя, чтобы заглушить страх перед жестокостью?» «Попробуй походить в группу для особых ребят. Думаю, тебе там понравится». «Боюсь, всё серьёзней, чем кажется. Это явное психическое отклонение и его надо лечить». «Коннор, послушай, ты сам себе всё напридумывал!» «Тебе стоит взяться за голову». «Тебе нравится строить из себя жертву?» «Хочешь, чтобы тебя пожалели?» «Это бессмысленно. Он сам не понимает, чего хочет добиться».       Десятки не имеющих к действительности теорий, бесчисленные расспросы о самочувствии и с каждым разом всё более и более перегруженные диагнозы — в купе с долгим и томным взрослением — постепенно привели к тому, что… Коннор действительно забыл о том, ради чего он начал всем этим заниматься. К чему так сильно хотел стремиться и ассоциации с чьими заботливыми руками как раз и вызывали у него трепетный мандраж по всему телу. Отточив свои пристрастия лишь до банального подросткового «надо», отныне он не задумывался о влиянии некоторых вещей на свою заинтересованность в риске и подводил её существование лишь к выработавшейся от нервов пагубной привычке. (По типу обгрызания ногтей или выдавливания чёрных точек). А если раньше некая личность под именем «Хэнк Андерсон» и была градообразующим предприятием его внутреннего мира, то со временем — спустя многие годы гормональных перестроек, приобретения нового опыта и постоянных разрушений собственных устоев — она оказалась завалена под кучей остаточного мусора.       Пожалуй, Коннора слишком много раз ломали и слишком много раз собирали воедино. У него менялись вкусы, менялись пристрастия и менялись взгляды на смысл человеческого существования, отчего менялся и сам он, пусть и не до конца это осознавал. Говоря метафорично, представлял из себя ту самую круглую свинью-копилку, что из раза в раз трескалась от уверенного удара молотка, но спустя некоторое время вновь становилась одним целым объектом. (Не без помощи жидкого клея). Именно таким образом Коннор прошёл привычный каждому человеку этап взросления и перестал цепляться за те вещи, какие больше не казались ему жизненно важными. Детская наивность потихоньку отпала, а на её место пришёл здравый эгоизм, что наконец открыл перед ним пусть и избитую, но неоспоримую истину: «Приспособляться к ситуации может каждый, а вот выживает сильнейший».       И только одна единственная привычка, что с очередным ударом молотка словно закралась ему прямо под корку мозга, даже с годами продолжала оставаться такой родной и такой незаменимой подругой. Только она помогла ему пробиться через тяжёлые времена и, перебравшись из состава «недостатков» в состав «не самых распространённых хобби», вызывала в животе ту необузданную истому от необдуманных действий. Отныне никакого «Хэнка» в жизни Коннора больше не существовало, однако это не значило, что она вновь стала такой же серой и унылой как раньше, ибо Коннору поистине нравилось то, чем он занимается. Он перестал чувствовать себя одиноким и перестал переживать из-за мнения окружающих, отдав приоритет собственным интересам, о каких не должны были печься глупые и невежественные зеваки. Благодаря адреналиновой зависимости, его будни вновь стали яркими и запоминающимися, но какой бы притягательной не была многолетняя привычка, именно она и сыграла этакую роль станового якоря, что впоследствии перестала выполнять свою основную функцию и начала бесстыдно тянуть Коннора на дно.

***

      Мощный отчаянный рывок был не то, чтобы необходимой мерой в сложившейся непростой ситуации, однако совершать его пришлось прямо-таки на последней паре метров до неминуемой катастрофы. (Как бы противоречиво это не звучало). Проделав несколько поспешных, но при этом просчитанных наперёд шагов, Хэнк больно ударился коленями о твёрдый бетонный бортик, после чего стремительно вытянул перед собой обе руки и, перегнувшись через разделяющее его с обрывом препятствие, поймал Коннора за тонкие стройные щиколотки. По началу не особо-то и цепко, но в процессе подъёма наверх значительно усилил хват и, благодаря правильно подобранной точке опоры, благополучно затащил мальчика обратно на обдуваемую крышу. «Относительно благополучно» — окровавленный после удара с кирпичной поверхностью нос никуда не делся, хотя всё равно по понятным причинам считался наименее существенным уроном, какой мог получить падающий с огромной высоты ребёнок. (Да и сопли подтирать не столь напряжно, как соскребать с асфальта впечатавшийся в него труп).       «Ну привет, горе ты моё луковое, — хотел было пошутить Хэнк, заметив с каким хаотичным взглядом на него пялятся два перепуганных карих глаза. — Гляжу, судьба никак не даёт нам с тобой расстаться. Ты растёшь, а беды стороной не обходят. Эй, а может быть я твой личный ангел-хранитель? Как тебе такая теория?» А что? Вполне забавная реплика для случившегося спустя восемь лет воссоединения. Без лишнего осуждения или нагнетания. Да и какой добрый юмор может оказаться неуместным в напряжённой обстановке? Хэнк вообще полагал, что если и не сможет с его помощью разрядить атмосферу, то хотя бы слегка развеселит пребывающего в шоке мальчика. Так сказать, вернёт его обратно в реальный мир и даст тем самым понять, что тот до сих пор живой и до сих пор целый. «А дальше уж чёрт тебя знает», — думал лукаво бросить он, но немного погодя заметил, что Коннор вообще не реагирует на окружающие раздражители. Сидит, молчит и сосредоточенно куда-то пялится, будто бы и не он минутой ранее готовился возглавить список самых необычных лепёшек в истории. — Эй, ты в порядке? — Хэнк аккуратно потряс его за правое плечо. — Живой хоть?       Коннор нехотя опомнился. Отреагировав на непрошенное вмешательство тихим недовольным бубнежом, он не спеша приподнял подбородок и, чуть нахмурив густые брови, посмотрел в сторону Хэнка сражённым беспорядочным взглядом. Прищурился. Взялся всерьёз о чём-то размышлять, а погодя ещё пару секунд буквально впился своими пристальными глазами в тающую синеву насыщенной цветом радужки и, слегка приоткрыв губы, взялся жадно пожирать её своим повышенным вниманием. Так тщательно и так дотошно, отчего даже Хэнку стало крайне неуютно. «Опять он на меня так пялится… зачем?» — озадаченно подумал он, попутно изучая мальчика в ответ. А что такого? «Ему можно, а мне нельзя?» Тем более это не Хэнк стал первым, кто проявил бескультурье и отбросил правила приличия при общении с другим человеком. А Коннор ведь мало того, что изучал чуть ли не каждый дюйм чужого лица, так ещё и делал это с по-идиотски ошеломлённым выражением — словно путник, что вернулся к себе домой спустя несколько десятков лет блужданий и не отыскал на том месте ничего, кроме пылающих руин. — Живой. — Коннор наконец-то подал голос. Не скрывая пугающей улыбки на своём бледном от шока лица, он выдержал некую паузу, после чего удовлетворённо добавил: — Живее всех в этом ебучем мире.       «Ага, весьма исчерпывающе». В ответ на это Хэнк лишь деловито хмыкнул. «Просто потрясающе, — коротко подметил он, пытаясь огородить себя от компании гнетущих мыслей. — Надеюсь, ты кукухой случайно там не поехал». В принципе, не самый недопустимый вариант, ибо пережитый стресс частенько накладывает свои липкие отпечатки на воспалённый рассудок. А психика — она не гора и прогнуться способна, но зачастую в подобных ситуациях отдаёт в какие-нибудь более депрессивные дебри. Никто из потерпевших не радуется и не смеётся, а ведь Хэнк знал с чем сравнивает, ибо спасать самоубийц ему уже приходилось и далеко не один раз. При этом никто из них не реагировал на случившееся таким отталкивающим образом и не пытался в качестве благодарности прожечь Хэнка глазами насквозь. «Ох, и не люблю я, когда за мной следят! Коннор, конечно, и до этого демонстрировал не самые обыденные наклонности, но всему в этом мире должен быть свой предел». Впрочем, дальше он решил в это не углубляться. — И чего это ты вдруг прыгать удумал? — вопрошающе бросил Хэнк, вытаскивая из кармана платок и пытаясь вытереть с чужого лица кровавые подтёки. — В семье что-то произошло? С родителями поссорился? Знаешь, если оно и так, то я тебя не осуждаю. Твой отец тот ещё говнюк. — Простите? — Коннор потерянно нахмурился. Теперь в его карих глазах читалось крайнее любопытство. — Вы знаете мою семью? Не думал, что у отца есть друзья в полиции. — Друзья? Глупости какие, не выдумай. — Хэнк пожал плечами. — Мы просто когда-то давно виделись, вот и всё. Но то было сто лет назад и не правда, так что постарайся не забивать себе этим голову. — Странно… — Коннор сморщился. Вновь пробежавшись по лицу Хэнка изучающими глазами, он сложил губы бантиком и, явно понадеявшись на какое-то вселенское чудо, прошёлся кончиками пальцев по чужой щеке. — Я… будто бы вас знаю.       «То есть ты уже и забыл, как в восемь лет мне чуть ли не свадьбу играть предлагал?» Хэнк горько усмехнулся. Собственно, вот и наступил тот самый день, о котором он уже когда-то высказывался раньше. «Скорее уж задумывался. Ты ведь не решился ляпнуть это вслух». Да какая вообще разница? Суть ведь всё равно заключалась в том, что ребёнок стал старше. Его память отдала предпочтения куда более значимым на новый период жизни вещам и вырезала оттуда всех, кто больше не влиял на продвижение личностного роста её законного обладателя. Да и по сути Коннор прожил почти вторую жизнь. С чего бы ему помнить о каком-то там мужике, с которым они виделись-то от силы всего пару раз и далеко не по его собственной воле? «Знаешь, это даже славно. А то вспомнил бы весь тот смущающий бред и снова пошёл бы сягать с крыши, — Хэнк иронично цокнул языком. — В любом случае что было, то прошло. Пришла пора двигаться дальше. Давай-ка вернём тебя обратно семье».       Подхватив Коннора на руки, он осторожно помог ему перевалить на себя вес и понёс мальчика вниз — прямо к беснующей около здания толпе. Преодолевая последний лестничный пролёт, в моменте как будто почувствовал, как чужой нос изучающе скользит по его шее, но списал эти ощущения на отголоски того травмирующего прошлого. «А если он и взялся вытворять что-то подобное, то и хрен с ним. Самое главное — это убедиться в его сохранности и показать для осмотра новоприбывшей карете скорой помощи. Ну и, наверное, матери». Почему «наверное»? Да потому что как героя Хэнка она встречать не собиралась уж точно. Несмотря на то, что он только-только вернул ей живого и почти целого сына, она оттащила своё чадо как можно дальше и, бросившись целовать его во все доступные участки лица, зло зыркнула на спасителя. — Это ты… опять ты… — дрожащим голосом прошептала Эмбер, в ужасе прижимая Коннора к своей груди. — Почему? Почему это должен быть именно ты? Хватит! Чем мы это заслужили? Чем Коннор это заслужил? — Чего? О чём вы говорите? — Хэнк озадаченно помрачнел. Возвращая живого ребёнка обратно обеспокоенной матери, он надеялся услышать в свой адрес хотя бы одно слово благодарности за проделанную работу. Банальное «спасибо» или «дай вам боже здоровья», но никак не беспочвенные обвинения, тянущиеся своими корнями к былому геройскому поступку. «Блять, дамочка, я не дал вашему сыну разбиться насмерть. Я уже второй блядский раз подряд спасаю его от последствий вашей же безалаберности. Делаю всё возможное, рискую собственной жизнью, чтобы не дать Коннору встретить следующее утро на ебучем кладбище. Так каким хуем вы обвиняете меня в обратном? Каким хуем смотрите на меня… как на животное?» — О чём я говорю? Ты что, издеваешься надо мной? — хрипло огрызнулась Эмбер, принимая на себя оскорблённый вид и вытирая с покрасневших глаз потёкшую тушь. — Он же постоянно вытворяет подобное! Уже восемь лет подряд подвергает себя бессмысленной опасности! Залазит на крыши, чешет дворняг, откручивает у своего велосипеда болты… И всё из-за тебя! А мы ведь с Робертом так старались его вылечить… так хотели, чтобы наш сын больше не страдал этой ерундой. — Послушайте! — возмутился Хэнк, желая прервать весь этот поток бессмысленного бреда. — Причём тут, вашу мать, я? Каким хреном я знаю, что творится с вашим ребёнком? Скажите спасибо, что он до сих пор живой. Или что, мне стоило дать ему разбиться? — «Спасибо»? Тебе? За то, что ты угробил ему психику? — миссис Стерн ошеломлённо вздохнула. Но несмотря на весь тот бессмысленный бред, который доносился из её болтливого рта, она продолжала говорить громко и уверенно. — Роберт был прав… у вас, чёртовых полицейских, нет никакого понятия о совести… никакого раскаяния перед травмированным человеком. А ведь Коннор из-за тебя начал сходить с ума. Именно из-за тебя он не мог нормально заснуть и часто просыпался в слезах и с высокой температурой… Именно твоё дурацкое имя он упоминал на протяжении долгих месяцев, пока мы не начали водить его по врачам. Именно из-за тебя он впервые начал… начал… а ты ещё смеешь говорить такие ужасные вещи… — Из-за меня? — Хэнк обескураженно отступил. — Что за… глупости? Хватит нести ерунду, вы не в себе.       «Не слушай эту сумасшедшую дуру, Хэнк! — шиканула ему «старая добрая логика», выталкивая из головы все пристрастные мысли. — Она не понимает что несёт. Каким боком ты виноват в том, что Коннор поехал крышей? Быть может на него так пагубно воздействовало воспитание двумя заносчивыми скотами. У богатых свои причуды. А мы ведь с тобой знали, что этим всё и закончится. И даже если он начал сходить с ума после того, как ты спас его от падающего стекла, твоей вины тут нет. Или что, нам следовало дать ему сдохнуть? Отличная перспектива, зато мальчику не пришлось бы ходить по психиатрам. Лучше уж патологоанатом чем мозгоправ, правильно? Просто пошли её нахуй и пусть не ебёт нам мозги. Старая избалованная корова совсем потеряла совесть». — Не смей больше показываться на глаза моему сыну! — истерично крикнула ему миссис Стерн, окончательно скидывая на Хэнка всю вину за случившееся. — Не смей больше появляться в его жизни! Хватит! Наша семья знать тебя не хочет!       «Я…» — Хэнк сдержанно промолчал. Не потому что исчерпал все свои аргументы или утомился от начатой не по собственной воле ссоры, а потому что… потому что он запутался. Запутался во всём происходящем. И всё потому, что о семействе Стернов за последние восемь лет ему так и не удалось услышать снова. Следовательно и знать о том, какие беды постигают их подрастающего сына, он никак уж не мог, ровно как влиять или не влиять на его развитие. Да Хэнк вообще бы не придал этим бредням и толики своего внимания, если бы Эмбер так яростно не заявила, что Коннор ещё долгое время после их последней встречи упоминал его имя. «С чего бы? Я ведь… я ничего плохого не сделал и не сказал, — возмутился про себя Хэнк, в негодовании хмуря лицо. — Мы всего лишь сходили в кино. Точка. Я не имею ни малейшего понятия, почему он вдруг мог на мне зациклиться. Видимо, мамашке уже кажется всякий бред и ей тоже не помешало бы провериться у психолога».       «А разве не ты обещал дождаться, когда Коннор станет старше? — хитро промурлыкала на ухо рассудительность, мельком возвращая Хэнка в тот самый суматошный день. — Разве не ты сказал, что дашь ему шанс? Захотел поиграться в добренького героя и кинул мальчику пустую надежду, не задавшись при этом вопросом, к каким последствиям может привести твоя коварная ложь».       «Да ведь это ебучий бред! — Хэнк возмущённо заворчал. — Какая разница, что я тогда сказал? Взрослые люди постоянно врут, а если кто-то к этому не привык, то пускай потом не ноет. Да и какой нормальный ребёнок вообще всерьёз поверит в эти глупые обещания? Кто в здравом уме станет прислушиваться к словам какого-то незнакомого мужика и выстраивать свою жизнь вокруг его спонтанного предложения.»       «Угадай-ка с трёх раз, дружочек».       Ты посмотри-то, что вокруг происходит. Посмотри, во что превратился этот город. Наркоторговцы продают героин прямо на улице, а человека могут застрелить средь бела дня из-за пары-то баксов. Убийцы, взяточники, угонщики. Детройт-то медленно катится в самую жопу. Ты представь, что будет через десять лет. Он станет выглядеть как вся эта свалка. А полиция-то наша, она закрывает глаза на всё происходящее. Вот давай, ты станешь старше, поступишь в полицейскую академию и лично разберёшься с этим бардаком.       «Блядь…» — Хэнка чуть не вывернуло наизнанку. Запоздалое осознание того, что он действительно может быть втянут во всю эту историю с разрушительными психическими проблемами исключительно благодаря своему врождённому добродушию, оставило его в подвешенном состоянии. «Я что, и правда мог вызывать такую пагубную реакцию всего лишь одним неосторожным словом? Да ладно, это ведь всего лишь теория… я могу оказаться ни при чём». Может быть и так. Может быть всё и правда так! Вот только Хэнк был не из того типа людей, что руководствовались пресловутой логикой из разряда: «Если я о чём-то не знаю наверняка, значит это сто процентов неправда». (Как любили делать гулящие папашки, когда заходила речь о том, есть ли у них на стороне дети или нет). Те факты, что он имел на руках в данный момент, свидетельствовали далеко не в его пользу, отчего и появлялось то гнетущее чувство причастности ко всему случившемуся. «Могу ли я… попытаться как-то всё исправить? — Хэнк обречённо покачал головой. — Уже точно нет. Но… раз уж миссис Стерн так хочет огородить Коннора от моего влияния, я подыграю ей в этом маленьком спектакле, но только так, как сам посчитаю нужным».       Возможно, если бы не это глупое и поспешно приятное в мимолётном замешательстве решение добровольно обрубить все былые связи, у Хэнка ещё был бы шанс избежать трагичных последствий. «Тебя ведь так сильно обижал тот фальшивый факт, что я не помню твоего имени? — порой рассуждал он, перебирая меж пальцев любимую шариковую ручку. — Я же вижу, как тебе от этого больно. Прости… я не могу признаться в обратном. Не знаю, что именно побудило тебя начать подвергать свою жизнь опасности, но я больше не хочу рисковать твоим здоровьем. Да и вдруг твоя мать оказалась права? Вдруг я действительно стал катализатором этой пагубной зависимости? Не знаю, так ли это, но, пожалуйста, извини меня. Если бы мне и правда выпал шанс вернуться в прошлое, я бы обязательно попытался всё исправить! Не знаю как именно, но точно бы попытался!»       Исправить то, как при самом первом воссоединении в тёмном шумном баре Хэнк смалодушничал, и вместо такого желанного и такого тёплого «Привет, давно не виделись. Как твои дела, малой?» буркнул сухое: «Что будете заказывать?» Исправить то, как наслаждаясь компанией Коннора в тесной маленькой комнате караоке-бара, Хэнк сыграл в дурачка и под давлением нескольких рюмок алкоголя заставил себя рассказать абстрактную историю о спасённом с крыши мальчике, но не осмелился выдать все факты напрямую даже после того, как увидел, с какой трепетной надеждой тот пытается вытащить из него недосказанные вещи и, возможно, впоследствии поделиться чем-то своим — более тайным и сокровенным. Исправить даже то, как двумя неделями ранее он не смог довершить инициированные в отельном номере ласки, променяв полные интимных близостей пикантности на одну бессонную ночь, что окончательно и добила его и без того поломанную психику.       И даже в тот самый миг, когда их тонкий и шаткий мостик казался напрочь сгоревшим, Хэнк мог попытаться его подлатать. Заменить опаленные доски, забить в них не тронутые ржавчиной гвозди и перевязать всё это дело куда более прочными верёвками. Сделать всё от себя зависящее, дабы выстроенная им конструкция пусть и не была долговечной, но как минимум в ближайшем будущем смогла выдержать вес всего двух затерявшихся человек. И если бы именно он впоследствии хотя бы на минуту усомнился в своём поспешно принятом решении держать язык за зубами, прикрывая чистым белым листом уже изрядно исписанную бумагу, возможно, всё окончилось бы иначе. Да, именно что «возможно». Возможно, Коннор оказался бы сговорчивей и, возможно, на его и без того хрупкие плечи не навалилась бы настолько неподъёмная ноша, что на наглядном примере продемонстрировала всем желающим цитату: «Лучшие из нас ломаются, когда не могут согнуться». «Возможно» — это такое красивое слово, однако судить об этом было уже слишком поздно, а то самое время, что было щедро отведено Хэнку на налаживание доверительных отношений, подошло к своему закономерному концу.       Моста больше нет. Перебраться через пропасть отныне не представляется возможным. Я не смогу тебя понести.

***

      «И всё-таки… приходить сюда было, наверное, не самой лучшей идеей». «Наверное?» Быть может. «Может?» А может и нет. «А может пошёл ты нахуй?» То есть какая уже разница? Это вообще имеет хоть сколько-нибудь весомое значение в конкретно сложившейся ситуации? Или же маячит в помутнённом от усталости сознании только ради отдельной галочки в несуществующей графе морали и порядочности? «Я озаботился, а значит я молодец. Дайте мне скорее медаль! А лучше сразу две — одну на лоб повешу, а вторую на ху-…». Фу, как некрасиво! Подобные мысли стоит ведь сразу принимать во внимание, а не прибегать к ним тогда, когда до места назначения оставался всего один шаг. Это ведь… как прийти на свадьбу к своему лучшему другу, чья новоиспеченная жена тайно бегает налево. Поесть, поулыбаться, похлопать складненько в ладоши, чтобы через три месяца как бы невзначай ему ляпнуть: «Слушай, а Анна-то твоя на деле та ещё блядина. Ты не знал? Она же прям на девичнике в пьяном угаре отсосала темнокожему стриптизёру. Наверное, мне стоило упомянуть об этом раньше, да? Сорян, что-то я тупанул. Ну, не расстраивайся. Зато у тебя, вон, рубашка красивая». Плохо! Просто ужасно! Как скрежет ржавого гвоздя по гладкой школьной доске.       «Боже, Хэнк, соберись! Ты ведь не просто так сюда приехал. Хватит мять в руке яйца и постучись, наконец, в эту ёбанную дверь». «Ага, «постучись». Проще сказать чем сделать, не все же здесь настолько безбашенные. Сперва — и это ключевой по важности момент — нужно подумать о последствиях и решить, как придётся действовать в той или иной ситуации». Как бы да, с одной-то стороны он действительно преодолел весь этот долгий путь, чтобы подавить незатыкающийся голос своего настойчивого сомнения и провести один важный разговор с одним важным человеком, а с другой… Ну, блять, ему было очень неловко. (И это ещё мягко сказано). «А если на самом деле?» На самом деле пиздец как неловко. Настолько, что хотелось схватить себя твёрдой рукой за шкирку и оттащить куда-нибудь на балкон — немного проветрить мозги и тем самым избавиться от навязчивых мыслей. Прополоснуть лицо в холодной воде, выкурить пару-тройку купленных в ближайшем киоске сигарет и на всякий случай пересмотреть все серии «Настоящего детектива». В конце концов, перестать задыхаться от осознания того, что впереди поджидают лишь неминуемые позор и унижение длиною в несколько часов.       «Господи, блядь, ну почему всё так произошло? Я ведь уже взрослый мужчина. Пожалуй, даже слишком взрослый. Сорок шесть лет, стабильная работа, распавшийся брак. Обычно, в таком возрасте начинают интересоваться пивом, рыбалкой и коллекционированием почтовых марок, а не пытаются выстраивать любовные отношения со всякими пиздю… малоле… не самыми заматерелыми людьми. — Хэнк огорчённо потёр потухшие глаза. Пригладив взмокшие под дождём волосы, он сделал один глубокий вдох и виновато упёрся лбом о входную металлическую дверь, пытаясь хоть немного привести себя в чувство. — Не понимаю, почему он ко мне так привязался. Да, пару раз я спас ему жизнь, но это ведь не повод в меня влюбляться, правда? Я всего лишь обычный заурядный полицейский. Мрачный, угрюмый, скучный, забитый, небогатый и со странными закидонами вроде причудливой любви к покусываниям. Одним словом — фрик. Двумя словами — жуткий фрик. Тремя — тупой… «чёрствый медведь». Эксцентричный, деревянный, безнравственный… Блядь! Блядь, блядь, блядь… Да по-хорошему, Коннор и вовсе должен был перестать со мной общаться».       Должен был. Но не перестал. И Хэнк откровенно не понимал почему. Опять же, его полусонное состояние недобитой после столкновения с бампером шавки не позволяло придавать извилинам глубокий анализ, да и лишние проценты алкоголя в крови затормаживали общий ход мозгового штурма, ограничиваясь лишь банальным: «Какое сегодня число и день недели? Пятница. Точно пятница! Или понедельник? Вчера ведь… вчера вроде как была суббота, да? А что идёт после субботы? Точно не четверг, потому что четверг следует за вторником». (Очевидно, что с цифрами дела обстояли ещё хуже). Однако это вовсе не означало, что Хэнк кардинально запутался в происходящем. Наоборот, находясь на пути к своему текущему месту назначения, он всеми силами пытался решить эту непосильную задачку и только и делал, что прикидывал для себя все возможные варианты, но ни один из них не казался в достаточной мере убедительным. (Да и звучали они, мягко говоря, по-идиотски).       «Быть может, потому что я душа компании?» «Ага, раскатал губу, проверяй. Ты можешь быть разве что душой клуба анонимных душнил. Кстати, как тебе идейка? Не хочешь такой основать?» «Завались, нахуй. Я думаю… Чёрт, а что насчёт жизненной мудрости?» «Мудрости в чём? В призвании готовить простенькие блюда по маминым рецептам? Или в умении отлизывать пизду? Кажется, Стефани твои навыки ни разу не впечатлили. Помнишь, что она тогда сказала?» «Ага. Назвала мой язык…» «Назвала твой язык напильником. Ну и стерва, не так ли?» «Но я ведь и правда плохо справлялся с этим делом». «Это не повод говорить в лицо такие вещи. Могла бы тактично промолчать. В конце концов, мы ведь тоже с тобой молчали после её посредственного отсоса». «Ну… а меня её навыки вполне устраивали». «Хэнк, ну мне-то пиздеть не пытайся. Ты даже кончить нормально не мог». «Мог! Просто… не спешил». «Просто она делала это с таким лицом, словно ты насильно заставлял её вбирать член в рот». «Я не знаю. Я не хотел, чтобы она себя принуждала». «Пиздец просто, Хэнк! После каждого ебучего минета ты чувствовал себя виноватым! Эта сука натурально тобой манипулировала. Почему ты продолжаешь её защищать?»       «Ладно, хватит! Какая разница, что там было в моём браке десять лет назад? Это уже не имеет значения! Напомню, что изначально мы с тобой говорили о Конноре, так что давай не будем сбиваться с курса». «О Конноре? Да-а-а, точно… Коннор. Вот что я тебе скажу, мужик, у этого паренька просто пиздатая задница. Такие мягкие и упругие ягодицы. Признайся, ты бы хотел ещё раз его отшлёпать». «Что? Нет! Хватит, причём тут вообще его… зад? Мы говорили о причинах, почему он вдруг решил запасть на меня». «Потому что ты хороший любовник?» «Бред какой, мы ведь даже ни разу не трахались». «И зря». «Не зря. Ты не заметил? Во время всех наших обоюдных ласк он постоянно получал какие-либо увечья. То укусы, то ссадины, то покраснения. Мне… мне тяжело сдерживать себя в руках». «А разве это требуется?» «Да, требуется! Стефани ведь говорила, что…» «Стефани то, Стефани это. Как ты меня заебал, Хэнк. Пошла твоя Стефани нахуй! Почему ты до сих пор пытаешься опираться на её мнение?» «Потому что она была моей женой?..» «Она была нашей женой, Хэнк. И, в отличие от тебя, я эту суку никогда не любил». «Тем не менее, она была права на мой счёт. В сексе удовольствие должны получать оба. Понимаешь? Оба!» «Понимаю». «А что мы с тобой сделали?» «Искусали Коннору соски. Погоди, или ты не об этом? Можешь повторить вопрос сначала?»       «Так, ладно. На наше совместное будущее — если оно ещё намечается — нужно будет в обязательном порядке составить для себя правила поведения во время… того самого». «Нихуя себе, чё придумал. Пытаешься и дальше прятать зверя внутри себя? Валяй, я с удовольствием на это посмотрю. Только учти, Хэнк, что ты нас позоришь. Позоришь самого себя». «Во-первых, никаких больше укусов. Во-вторых, никаких грубых поцелуев. В-третьих, поцелуи не должны опускаться ниже живота, ибо это уже признаки вульгарности». «Чего? Ты может это дерьмо ещё распечатаешь и в рамочку повесишь?» «Стефани всегда подмечала, что хороший супружеский секс основывается на постоянстве». «О Боже…» «Самое главное — это выработать формулу, при которой все будут счастливы!» «Формулу? Хэнк, ты меня пугаешь…» «Например, мы всегда делали это при выключенном свете. А всё потому что «обнажённые тела кажутся куда сексуальнее в полумраке, зайчонок». «Не смотреть на обнажённого Коннора во время секса — противозаконно. Я позвоню в полицию и мусорнусь. И мне плевать, что мы там работаем. Ты слышал, Хэнк? Я мусорнусь!»       «Также Стефани терпеть не могла быть сверху. Поза наездницы казалась ей слишком вызывающей и отталкивающей одновременно, из-за чего она ещё в период нашего медового месяца дала мне понять — во время «этого дела» с кровати она подыматься не собирается». «Вау, мужик, да ты буквально трахал бревно. А ведь она совершенно не приветствовала твои редкие попытки разнообразить ваш интим дополнительной прелюдией». «Это точно. Укусил за плечо — крик подняла. Поцеловал в районе подвздошной кости — разнылась. А когда я всего лишь попытался перейти к её соскам…» «Даже не напоминай. Эта чокнутая начала брыкаться так, словно ты собирался съесть её живьём». «А я ведь… я просто хотел пройтись по ним языком. Ничего болезненного или сверхъестественного. Лёгкий скромный петтинг и немного романтики. Я… правда надеялся, что ей понравится». «И это ведь ещё цветочки. А помнишь, как-то раз после минета она спросила…» — Хэнк, слушай, а ты никогда не планировал побрить лобок? — собрав на языке всё ещё тёплое после непродолжительной эякуляции семя, Стеф осторожно сплюнула его в заранее подготовленную салфетку. — Твои волосы такие колючие. В них очень неприятно вжиматься лицом. Я, конечно, понимаю, что это признак маскулинности и все дела, но посуди сам. Я ведь хожу ради тебя на эпиляцию. — Но я никогда не имел ничего против твоих лобковых волос, — поспешил ответить ей Хэнк, смущённо отворачивая голову в сторону. Пожалуй, в последнее время данный жест он проделывал уж слишком часто. — Ты сама решила, что хочешь от них избавиться. — Да, решила! — твёрдо добавила Стефани, не забыв принять на себя угрожающий вид, будто бы вот-вот готовилась к хищному прыжку. — И тебе крайне советую. Поверь, ни одна девушка в мире не будет в восторге от этого… кустарника. Хэнк, милый, на дворе давно не шестидесятые. Хиппи больше не в моде. Мужчины тоже должны за собой следить, иначе рискуют потерять к себе всякое уважение. Понимаешь, о чём я говорю? Понимаешь, на что намекаю?       И Хэнк прекрасно её понимал. Не поддерживал, но понимал. В какой-то мере даже принимал во внимание все эти справедливые замечания, пусть и считал их по-детски несерьёзными. Правда, до бритья интимных зон руки у него всё равно так и не дошли. И нет, это не потому что он действительно хоть сколько-нибудь дорожил растительностью на своём лобке или придерживался правил какой-либо субкультуры, пренебрегающей идеями общественного стандарта красоты. Просто так уж случилось, что подобный ни разу не приятный диалог на тему «Как меня бесит твой «кустарь» случился у них со Стеф незадолго до той судьбоносной ссоры, после которой разговора о продолжении половой жизни и быть не могло. Потребность в гладкой коже попросту отпала, ровно как и отпало всякое желание кого-либо возбуждать с помощью своего неказистого вида. «Быть может, когда-нибудь я всё-таки это сделаю, — порой думал Хэнк, когда принимал освежающий душ и намыливал свои волосы мягким травяным шампунем с запахом душистой мяты. — Когда-нибудь… но не сегодня».       Однако хватит рассуждать о том, что, вероятнее всего, уже никогда не случится. (В силу отсутствия мотивации, а не возможностей или навыков для исполнения). Продолжать застенчиво топтаться на месте, похрустывать костяшками покрытых мозолями пальцев и, предавшись воспоминаниям о былом, пытаться оттягивать неизбежную встречу. Это всё, конечно, весьма круто… но к чему вообще были все эти долгие переживания о том, что там думает себе какая-то ныне незнакомая Стефани? «Голос разума» ведь целиком и полностью прав — эта женщина больше не должна влиять на его судьбу. Да, они были женаты, и да, у них был секс, но теперь это всё давно в прошлом. Она — в прошлом. А вот Коннор, который успел за все эти дни так сильно настрадаться, — настоящий. Его чувства, страхи и опасения — они тоже настоящие. Всё, что как-либо связано с бездонным колодцем его бесчисленных переживаний — тоже настоящее. «Ну а если оно и правда так… то к чему всё эти попытки очередной раз поддаться зову предрассудков?»       «Неудачи случаются, Хэнк. Однако помни, что Коннор — это точно такая же жертва печально сложившихся обстоятельств. Он обязательно пойдёт к тебе навстречу, главное правильно наладить контакт. Не ругайся, не дави и даже не смей его провоцировать. Веди себя спокойно и естественно, будто пытаешься приручить маленького любопытного зверька. Больше телесных контактов, но не вздумай распускать руки — он может тебя неправильно понять. Мало ли, вдруг решит, что над ним попросту издеваются. Коннор ведь… тоже может пустить в бой свои личные закидоны. А если это произойдёт, то тебе стоит позволить ему выговориться. Старайся не допускать ссоры, но если начнёшь чувствовать, что ваша беседа переходит на повышенные тона, то обязательно извинись первым. Не бойся, у тебя точно всё получится! Коннор, конечно, бывает устрашающим, но на деле он всё тот же милый загнанный мальчик. Сколько ему? Двадцать три года, Хэнк! Двадцать три, мать твою! Детский сад, вторая группа».       «Не говори так. Звучит прям до жути мерзко. Я же помню его совсем маленьким. — За долю секунды до того, как издать громкий и ритмичный стук, кулак Хэнка замер в воздухе. — Да и вообще, как мне начать с ним разговор? Не думаю, что он захочет общаться. А вдруг откажется пускать за порог? Или вообще решит, что я пришёл сюда только из жалости. Понятное дело, это выглядит как минимум подозрительно. Днём ранее устроил настоящую сцену, чуть ли не нахуй его послал, а тут внезапно зайду и такой: «Слу-у-ушай, я решил, что внезапно не испытываю к тебе отвращения. Прикинь, да? Так что давай, натягивай на лицо улыбочку и внимай мои сладкие речи о том, как я хочу снова наладить с тобой контакт. Быть может попьём чайку? Или… не знаю, посмотрим какой-нибудь фильм? А чем ты, кстати, занят на выходных? Я тут присмотрел отличный ресторанчик с панорамным видом на город. Ни на что, конечно, не намекаю, но на всякий случай сообщу — я в анальном сексе полный ноль, поэтому придётся читать инструкцию». Это ведь… пиздец как мерзостно. За такие слова надо смело пинать по яйцам, а не навострять погрязшие в оскорблениях ушки и выменивать щемящее чувство собственного достоинства на полные лживых надежд заявления».       «А кто говорил, что будет легко? Сам кашу заварил, сам её и расхлёбывай. Да и какие долгоиграющие отношения выстраиваются на недосказанностях? Честность — вот лучшая политика. Конечно, не стоит так сразу выкладывать все карты на стол и ставить Коннора перед смущающим фактом: «Угадай, на кого я дрочил в душе больше недели назад. Ответ тебя шокирует». Для подобных откровений всегда найдётся более удачное время время, а пока следует поубавить пыл и начать с чего-нибудь непринуждённого. Улыбнись, пожми руку, поинтересуйся о самочувствии. Главное помни, что действовать агрессивно — затея глупая. Для начала просто поздоровайся, а там уж и видно будет. Если пустит внутрь — считай, что самое трудное уже позади и останется только перед ним правильно извиниться».       «А если не пустит. А если даст понять, что не хочет со мной общаться? Что я ему скажу? «Ой, прости, Коннор, я вижу, что не нравлюсь тебе. Ах, как жаль, а то я уж принял твоё признание в любви за истину и приготовился всерьёз пересмотреть свои взгляды на твою сексуальную ориентацию. Ладно, ничего страшного, не расстраивайся. Держи, вот тебе двадцать баксов на антидепрессанты и завалявшийся в кармане леденец из стоматологии. Да и на что мы с тобой оба рассчитывали? Поскольку я во всём ищу смысл, то цепляюсь за каждое слово, которое ты произносишь, просто чтобы услышать звук. Меня подобный расклад не особо цепляет. Давай, бывай. Кстати, твой айфон я случайно разбил. Сорян…»       «Ты слишком много говоришь, Хэнк, и слишком мало выражаешь. Общаться с подавленным человеком на таких драматических тонах — это всё равно что плясать чечётку на трескающемся под давлением веса льду. И да, если ты ещё не понял, я деликатно намекну: «Не надо, блять, загонять его в рамки ебучих условий». Что это вообще за попытки выставить Коннора виноватым? Я ведь тоже прекрасно понимаю, что его отказ может прозвучать обидно, но не надо вымещать свои собственные страхи на его шаткой нервной системе. Пошлёт нахуй — попрощайся и уходи. И не придётся устраивать концерты из разряда: «Ты сам инициировал такие отношения, а теперь отказываешься от моей помощи. Ну и тупица. Сиди и дальше в своей пустой квартире и плачься подушкам о нелёгкой судьбе». Всё, Хэнк, успокойся. Вы оба виноваты в случившимся, поэтому хоть постарайся донести до него свои истинные чувства. Никто ведь не заставляет тебя признаваться в любви, просто вырази свою привязанность к нему. Ну а если Коннор внезапно откажется тебя пускать — войди без разрешения. Не дай ему закрыть дверь и покажи, что ты настроен серьёзно».       «В каком смысле «без разрешения»? Это ведь буквально проникновение в чужую собственность! Нарушение закона! Я не могу просто так взять и начать к нему ломиться».       «Можешь, поверь мне. В конце концов разве не он когда-то поступил также? Даже у Коннора хватило смелости идти напролом и не дать тебе захлопнуть дверь прямо перед его носом. А ведь он меньше и слабее тебя. Это не вопрос морали, Хэнк. Это вопрос решимости. Что же касается закона… как-то он не особо тебя тревожил во время проникновения на частную собственность Марса, так что ты либо крестик сними, либо трусы надень. Отринь всякое понимание о том, чем должен заниматься «добрый и порядочный полицейский», и задайся всего одним правильным вопросом: так ли сильно тебе дорог Коннор, сколь дорог ты ему?» — Да… всё так! — убеждённо ответил Хэнк и его низкий басистый голос с гулким многократным эхом отскочил от стен просторной тёмной парадной.       Наконец, громкий настойчивый стук пронзил собой воцарившуюся после уверенного высказывания тишину. Хэнк прижал ладонь к груди и с замиранием сердца простоял около пятнадцати секунд, выстраивая в голове дальнейшее начало диалога и ожидая как можно скорее услышать неспешные плавные шаги. Затем он, удостоившись лишь внимания гнетущего безмолвия, предпринял вторую попытку «достучаться» до своего друга, но когда и она осталась обделённой интересом со стороны адресата, то пришлось решиться на самый отчаянный шаг и вдавить указательным пальцем кнопку дверного звонка, который до этого казался Хэнку уже отчаянной мерой. «Это как-то слишком нагло с моей стороны», — подумал он, считая, что подобный жест может быть воспринят как чрезмерная попытка привлечь к себе лишнее внимание. Что-то вроде яркой красной тряпки или софитов. Желание выделить себя на фоне потрескавшихся серых стен и будто бы дать Коннору понять: «Смотри, я тут! Я пришёл! Быстрее беги меня встречать».       Впрочем, дверь всё равно не собиралась приоткрывать завесу своих внутренних таинств. Как бы сильно Хэнк не старался верить в лучшее и как бы долго он не топтался на одном месте в надежде оказаться желанным гостем, грозная металлическая преграда укоризненно смотрела на него через крохотный дверной глазок. Казалось, будто даже она насмехалась над его жалкими потугами выстроить сожжёный в прах мост и заботливо оберегала своего хозяина от незапланированных встреч, тем самым прогоняя незваного посетителя восвояси. «Может он меня игнорирует?» — расстроенно подумал Хэнк, но тут же отбросил эту глупую мысль подальше. Если бы это и правда было так, то Коннор как минимум подошёл бы к двери, дабы визуально ознакомиться с человеком, что решил так неожиданно нанести дружеский визит. Взглянул, разозлился, молча послал нахуй и пошёл обратно с мыслями: «Опять этот урод припёрся! Испортил мне всю мою жизнь. Права была мама, от этих тупых копов не дождёшься ничего хорошего!» Так ведь нет! Ноль внимания, ноль желания и ноль заинтересованности в происходящем. «Возможно, он просто пошёл на работу… в отличие от меня» — растерянно подумал Хэнк, решив, что в таком случае ему стоит вернуться как-нибудь в следующий раз.       Уже собравшись было поддаться воле судеб и отправиться обратно к гладкой гранитной лестнице, Хэнк на всякий случай дёрнул за испачканную в отпечатках пальцев дверную ручку. Сделал это скорее уж от навалившегося камнем отчаяния, нежели в попытке добиться хоть какого-либо значительного результата, однако ожидания его обманули. Нехотя щёлкнув врезным замком, дверь всё-таки поддалась на уговоры и с тихим протяжным писком медленно отворилась, демонстрируя Хэнку все секреты своего внутреннего мира. Все разбросанные вещи, всю разбитую посуду и каждый испачканный в грязи сантиметр пола. «Что за?.. Хэнк настороженно сделал шаг вперёд. Изучив беглым взглядом не самую гостеприимную атмосферу, по началу он даже наивно предположил, что, возможно, оказался предан своей дырявой памятью и случайно перепутал квартиры. «Ведь даже дикий кабан не сможет устроить такой беспорядок намеренно. Вот уж точно — мусорные хоромы».       Возможно, усомнившись в путаных показаниях своей застоявшейся памяти, Хэнк попытался бы спуститься обратно к вахтёрше и уточнить, в какой именно квартире располагается его лучший… бывший… товарищ. Мало ли, вдруг тот вообще живёт одним этажом выше, а раскинувшиеся перед глазами красоты такого направления искусства как «деструкция» на деле относятся либо к недоделанному кем-то ленивым ремонту, либо к первому в мире частному музею для грязнуль. «Кстати, вполне перспективное направление для бизнеса. В Америке на каждый плевок найдётся по ценителю». И ведь поспорить с данным суждением непросто, однако Хэнк слишком уж быстро разуверился в своих инновационных предположениях. Не потому что опомнился или прислушался к голосу разума, который выкрикнул возмущённое: «Чего, блять?», а потому что заметил вдалеке валяющийся на полу знакомый рюкзак, из которого столь кокетливо выглядывала старая измятая рубашка. «Просто совпадение», — мрачно подумал он, попытавшись сделать настороженный шаг назад, но чуть было не споткнувшись о подковылявшую откуда-то из-за угла Поцелуйчик. — Привет, красавица, — с доброй улыбкой поздоровался Хэнк, почухав сонную собаку за правым ухом. — Ты только что проснулась что ли? А хозяин твой где?       Как ни странно, Поцелуйчик на ответ не расщедрилась. Взглянув на Хэнка умными чёрными глазами, она ласково уткнулась мордой ему в руку и, завиляв длинным пушистым хвостом, взялась увлажнять его шершавую ладонь своим мокрым как губка носом. «Быть может она голодная?» — Хэнк осторожно присел рядом. Пока Поцелуйчик занималась тем, что внимательно выискивала припрятанную, как ей казалось, вкуснятину в чужом кармане (вероятно почувствовала в нём запах сосисок, купленных для Сумо прошлым вечером), он бегло пробежался ладонью по её животу, проверяя, набит тот или нет. Ссора ссорой, а вот оставлять животных без еды нельзя; не должны они принимать участие в чужих склоках и оттого незаслуженно страдать. Собаки — они ведь как дети. Всё прекрасно понимают и чувствуют, пусть и не могут сказать об этом напрямую, а значит не стоит пренебрегать их состоянием и на всякий случай убедиться в том, что питомец хорошо питается. Как минимум не остаётся без завтрака.       Опасения оказались напрасны. Судя по раздутому животу, а также по прицепившимся к клыкастой морде крошкам, Поцелуйчик только недавно закончила свою утреннюю трапезу, после чего решила переварить всё съеденное во время короткой сладостной дремоты. Вон — у неё к ошейнику даже прицепился какой-то испачканный в чернилах мусор, что расположился под не очень удобным углом и явно вызывал у собаки дискомфорт, заставляя её из раза в раз беспокойно трясти головой. «Бедняга. Давай я тебе помогу», — Хэнк в стороне решил не оставаться. Ослабив розовый кожаный ремешок, аккуратно выцепил из-под него сложенную в четыре раза бумажку и небрежно осмотрел ту с разных сторон. На первый взгляд — обычная мятая записка. На второй тоже. Возможно, какой-то черновик, а может и забытый список продуктов. Ничего примечательного и интересного, что могло бы привлечь чужое внимание, а значит и тратить на неё своё время не стоило. Потому сперва Хэнк собирался просто запихнуть её в карман, чтобы по возможности выкинуть в ближайшую урну, да только когда он уже почти потерял к находке всякий интерес, его внимание привлекло собственное имя, неразборчиво выведенное среди прочих бессмысленных слов.       «Интересно, кому это он решил обо мне написать?» Осмотрев комнату в самый последний раз и жестом приказав Поцелуйчик держать всё увиденное в строжайшей тайне, Хэнк принялся поспешно разворачивать измятый лист. Читать чужие письма — это некрасиво, но в конкретно сложившейся ситуации он единогласно решил, что никому не станет хуже от бегло изученного послания, в котором он же сам и упоминался. Более того, в каком-то смысле Хэнк даже был крайне уверен, что найдёт о себе много нехороших слов, так как по началу вообще принял увиденное за вырванную из личного дневника страницу, на которой Коннор вполне мог поносить человека, к коему испытывал самую праведную ненависть. А в том, что страница принадлежала ему, никаких сомнений не было — этот беспокойный почерк Хэнк видел уже не впервой. «Ну, может обнаружу несколько забавных деталей, которые смогу впоследствии использовать при разговоре», — подумал он, вчитываясь в первый абзац и визуализируя всё новоизученное в своей голове.       Правда, реальность оказалась куда более жестокой сукой.       «На самом деле я вообще не имею понятия, как должны начинаться подобного рода послания. Есть какой-нибудь шаблон или особая формула? Я спрашиваю, потому что не сумел найти ничего похожего в Гугле, а значит буду действовать экспромтом и вываливать то, что первое придёт в голову. Эй, это же моё предсмертное письмо, правильно? Имею право на эксперименты. Смотри, я даже вставлю сюда красивую цитату: «Не могу решить, стоит ли мне остаться, потому что я запутался в своих мыслях. Я колеблюсь, стою между тем, кем я мог бы быть, и тем, кто я есть». Это вроде строки из Ницше, правильно? Или, погоди… нет, это Мика Релокейт. Группа такая, советую тебе хоть раз послушать для общего развития. Кстати, недавно совсем распались, представляешь? А я ведь так хотел сходить на их последний живой концерт…       Прости, мне трудно собрать все свои мысли в кучку. Пишу это дерьмо всего спустя несколько часов после того, как выбрался из больницы и ещё не до конца воспринимаю реальность во всех её красках. Не хочу переходить к сути сразу, но в противном случае всё моё нытьё затянется как минимум на пять страниц, а мне просто в падлу превращать трогательную эпитафию в нудные мемуары, так что постараюсь ограничиться всего одним листом, дабы не тратить ни моё, ни твоё время. (Хотя куда мне теперь торопиться, правильно?) В общем, забудь всё, что я до этого написал, хорошо? Не знаю, закрой верхнюю часть рукой и давай попробуем начать сначала. Сделай вид, что всего этого словесного поноса не было и поехали по новой.       Итак, привет, мам. Как у тебя дела? Можешь не отвечать, потому что это письмо, а не блядский телефон, так что я всё равно уже не смогу тебя услышать. Да и навряд ли ты будешь светиться от счастья, когда узнаёшь, что твой сын решил покончить с собой, правда? Ой, вот только не делай такое лицо, как-будто ты крайне удивлена. Мы ведь оба прекрасно понимали, что когда-нибудь этим всё и закончится. Или что, ты на полном серьёзе считала, что я найду себе красавицу-жену и заведу двух очаровательных детишек? Отращу длинные усы, куплю несколько загородных домов и благополучно продолжу дело своего отца по продаже недвижки? Блин, да я бы скорее от скуки вздёрнулся, чем решился таким вот образом провести остаток своей разгульной жизни. Планы… несколько изменились и именно поэтому ты сейчас держишь в своих трясущихся от плача руках весь этот бред сумасшедшего.       Пожалуйста, ни в коем случае себя не вини. Пообещай, что не будешь. Давай, я жду. Даже специально сделаю небольшую паузу в написании этой хуеты, чтобы ты остановилась и громко сказала: «Я ни в чём не виновата». Всё же поступок, который я совершил, никоим образом не связан с тобой или с папой. Для меня вы всегда были и будете идеальными родителями, так что утри, пожалуйста, слёзы и погладь себя по голове. Мам, ты большая молодец! Спасибо за то, что очень старалась дать мне достойное воспитание и превратить из простого апатичного сопляка в полноценного члена нашего общества. Прости, что я так и не сумел им стать. Поверь, мне правда перед тобой стыдно. Я ведь всегда был очень проблемным ребёнком, из-за которого почти четверть семейного бюджета уходила на частных психологов и психотерапевтов. И да, я прекрасно понимаю, сколько неприятностей доставил тебе по мере своего взросления, ведь уж кто-кто, а ты точно не заслужила такого неблагодарного сына как я. И знай, что я очень тебя люблю       Теперь давай перейдём ближе к делу и поговорим о более нагоревших вопросах. Тебе, наверное, всё-таки интересно, что же сподвигло меня на такой серьёзный шаг. (Это, кстати, игра слов. Заценила? Типо, шаг на суицид и шаг с крыши. Двойное значение! Ладно, похуй, забей). Я всё тебе расскажу, только пообещай заранее, что папа об этом не узнает. Конечно же, у меня нет никакой возможности проконтролировать твой длинный язык, но я всё равно хочу попросить, чтобы всё сказанное далее оставалось в строгой тайне. Мам, пожалуйста, ибо это то самое признание, которое не каждый мужчина способен пережить с должным спокойствием. Мне и без того стыдно, что на момент своего прыжка с крыши я продолжаю носить фамилию нашей семьи, поэтому не заставляй переживать меня ещё больше. Ты ведь не хочешь только усугубить и без того патовую ситуацию, правда? Надеюсь, что это так, потому что ты единственная, кому я могу доверить нечто настолько сокровенное.       В общем, дело в том, что я… по всей видимости оказался слегка голубоват. (Если ты понимаешь о чём я). Понятия не имею насколько сильно, но, полагаю, что не больше, чем на один или два процента, хотя самого факта это не отменяет. Да, мам, я влюбился в другого мужчину. Скажу в кого — не поверишь. Прикинь, в Хэнка Андерсона. Знакомое имя, не так ли? Конечно же ты его знаешь, в конце концов именно он не дал мне разбиться насмерть семь лет назад, когда я чуть было не уебался с двенадцатиэтажки. Хах, получается, он просто отсрочил неизбежное. Знаешь, и не зря! Мы ведь с ним так близко сдружились! И в караоке ходили, и роллы вместе ели. А на день рождение я его в стриптиз-клуб отвёл. Круто, да? Правда, приревновал к стриптизёрше, но это совсем не имеет значения. Важно лишь то, что Хэнк наконец-то сумел разбавить моё одиночество, и если бы даже небеса мне дали ещё шанс, то я бы обязательно попытался сдружиться с ним вновь.       Я думал, что у меня есть определённая вероятность добиться от него ответных чувств. Теперь-то я понимаю, насколько тупо это звучит, ведь Хэнк был женат и никогда не давал лишнего повода к нему подкатить, но я… я всё равно пытался. Ты ведь сама говорила мне, что всегда нужно прилагать усилия. Мам, клянусь, я очень старался, но всё оказалось бестолку. Хорошо, что тебя тогда рядом не было и ты не видела моего позора. Не видела, с каким отвращением посмотрел на меня Хэнк во время нашей последней встречи, когда я его поцеловал. Посмотрел как на кучу гнилого мусора. Мне стало та-а-ак стыдно, я ведь не хотел, чтобы он плохо обо мне думал. К сожалению, теперь уже слишком поздно что-то менять. После «таких» взглядов люди уже никогда не общаются с тобой на равных. Какая там любовь? Я ведь теперь не могу даже вернуться к статусу-кво и вновь попытаться стать с ним друзьями. Я окончательно разрушил всё, что успел с ним выстроить, мам, и этого уже ничто не исправит.       Я знаю, о чём ты сейчас думаешь. Что я веду себя будто какая-то наивная малолетняя пиздючка, которая влюбилась в первого подсевшего за её парту мальчика и уже распланировала всё их совместное будущее. Представила пышную свадьбу, пятерых детей, десятерых внуков и счастливую обеспеченную старость на берегу Атлантического океана. А потом «бац» — мальчик внезапно пересел к её лучшей подруге. И всё, и конец. Здравствуй долгая, однодневная депрессия и песни Бенедиксиона на репите. Поверь мне, я с тобой полностью согласен. Сам понятия не имею, чего это вдруг на меня нашло. Честно, сперва я даже всей душой его ненавидел и пытался вывести на эмоции, однако потом… мам, я понял, какой он замечательный. Хэнк такой добрый, такой заботливый и такой красивый. И с каждой нашей последующей встречей я всё больше и больше в него влюблялся. Буквально смаковал каждую минуту приватного общения и очень хотел сблизиться. (Потому что только с ним я чувствовал себя настоящим. Чувствовал себя живым). Но… ты ведь меня знаешь, не так ли? Я опять всё испортил…       Как бы то ни было, но я уже не могу ничего с этим поделать. Я устал. Все мои попытки вернуть былую близость потерпели позорное поражение, а шанс на успешный финал с каждым разом становился всё более и более прозрачным. Да и Хэнк, в отличие от меня, не способен вот так запросто сменить свою ориентацию и перешагнуть черту дружеского общения. Вероятно, теперь он меня просто ненавидит. (И поделом). Но знаешь, даже несмотря на такой внезапный разрыв, я всё равно продолжаю его любить — даже больше, чем свою собственную жизнь. «Но Коннор, ты просто запутался», — скажешь ты, но нет, мам. Это не просто какая-то ебанутая одержимость. Сперва я тоже полагал, что с течением времени мои чувства просто угаснут, но как бы сильно я не старался его забыть, ничего не получалось. А теперь, к сожалению, уже слишком поздно принимать обдуманные решения. Слишком поздно.       В общем, прости меня, пожалуйста, за всё. Знай, что я тебя тоже очень и очень люблю. Если хочешь, можешь продать все мои вещи. Там куча брендового шмотья, а лишние деньги лишними не бывают, правда? Все хранящиеся в ящиках документы сожги, а прочую компьютерную гарнитуру просто выкинь на мусорку — она всё равно не годится для повседневного использования. Ключи шифрования можешь стереть, а ноутбук передать Алисе — пусть играет в Симс. (Желательно, очисти его от всего того компромата, который я собирал почти в течении двух лет. Не думаю, что ей понравится смотреть на голые фотки политиков и знаменитостей).       И последнее. Можешь считать данную просьбу моим предсмертным желанием, но это очень важно. Не думай, что я не знаю, чем ты планируешь заняться уже через пять минут после того, как закончишь читать это письмо. Во-первых, нет, я не сообщу тебе, где именно Хэнк живёт. Во-вторых, даже не смей впутывать его в это дело. Поняла? Никакого самосуда! Мам, я серьёзно. Он — это последний человек, который должен узнать о моей смерти. Ни сном, ни духом. Ну а если вдруг поинтересуется, скажи, что я переехал жить в Россию к бабушке в Иркутск. Захочет связаться — пусть пользуется голубиной почтой. Ты же в свою очередь даже не вздумай его выслеживать. Пожалуйста. Потому что я прекрасно понимаю, что ты попытаешься это сделать, но он-то уж точно ни в чём не виноват. Я сам решил перейти Рубикон и сам поплатился за свои ошибки. Хэнк всего лишь понял, какое я ничтожество и просто поступил так, как поступил бы любой здравомыслящий человек.       P.S. А если я всё же попаду в Рай — что крайне маловероятно, ведь Бог геев презирает — и Хэнк в скором времени окажется там же (далеко не по собственной воле), то, клянусь, я буду дуться на тебя всю свою загробную жизнь. Мам, я предупредил. Это не шутки.       P.P.S. Кстати, интересный факт. Уверен, что эта информация тебе и даром не сдалась, но раз уж я всё равно собираюсь унести все секреты с собой в могилу, то напоследок расскажу хотя бы тот, что произвёл на меня наибольшее впечатление. В общем, как-то раз я ходил к Хэнку в гости. Не спрашивай зачем, у нас были с ним свои личные дела. И нет, мам, я ходил к нему не трахаться, а просто попить чай. (Безо всякого пошлого подтекста). Почему ты вообще думаешь, что у нас с ним что-то было? (А если не думаешь, то я крайне разочарован тем, что ты в меня настолько не веришь. У меня ведь были шансы, пусть и мизерные). Так вот, ты удивишься, но, прикинь, оказывается, что он рычит, когда конча-*страница обрывается*       «Он рычит, когда кончает…» — сухо закончил за него Хэнк, сжав жалобно хрустнувшее письмо в своей правой ладони. Его тихий, охрипший от невесть чего голос вновь отскочил от стен полутёмного коридора, воссоздав пусть и невнятное, но такое же выпавшее из жизни эхо, что энергично изучило собой всё доступное пространство и, совершив элегантный реверанс, врезалось в уши острыми ржавыми гвоздями. «Больно». Настолько больно, что не отреагировать на данное происшествие мучительным вздохом оказалось чем-то нереальным. Вот только если раньше Хэнк пытался как можно скорее отвлечь своё внимание чем-то незначительным, то теперь он просто беспомощно пялился в одну точку, позволяя жгучей рези упорно добираться до мозга. А потом последовала тишина. Та самая — гробовая, какая преследовала Хэнка вот уже на протяжении всей минувшей недели, прерываясь разве что назойливым и противным писком, больше походившим на плач неисправного слухового аппарата. Если говорить честно, то, порой, ему вдруг начинало казаться, будто бы это лопались барабанные перепонки, однако со временем все звуки возвращались на место, отчего причин для паники более не оставалось.       «Надо же, я, наверное, начал сходить с ума», — подумал про себя Хэнк, продолжая безразлично изучать мятый клочок бумаги. Делал это с таким серьёзным и сконцентрированным лицом, будто бы что-то ждал в ответ и не собирался прерывать своё занятие до тех пор, пока не получит желаемого. Неважно что — фокус, трюк, загадку или анекдот. Что угодно, лишь бы в достаточной мере несуразное, дабы заставить себя породить сомнения о реальности данного мира и очередной раз очнуться на полу старого доброго полицейского департамента. Да, в окружении смеющихся коллег и да, под пристальным взором обеспокоенного нудящего Джеффри Фаулера, но как можно дальше от всего этого ужасного и неправильного мира. Этаких отголосков проклёвывающегося соматического расстройства или нейрокардиогенной синкопы. «Потому что мне всё это кажется. Я снова заснул на работе. Это… это всё точно нереально. Точно очередной обман воображения. Пожалуйста, пусть это будет кошмар. Пожалуйста, пусть я просто окажусь сумасшедшим».       Однако окружающая его реальность не собиралась превращаться в пепел, как то произошло ранее с солнцем, чайками и сиренами. Наоборот, она как будто бы стала забористей, и в купе со всеми прочими неизбежными трудностями добавила ещё и покалывание в области грудной клетки, как бы тем самым говоря: «Видишь? Это тебе не кажется! Это всё на самом деле реально! Давай, покажи свою реакцию! Покажи, как ты начнёшь сходить с ума». И Хэнк показал — улыбкой. Нет, ситуация не казалась ему хоть сколько-нибудь смешной или весёлой. Вместе с прочитанным окончанием письма, которое, вроде как, должно было разбавить депрессивную атмосферу основного посыла, оно сыграло своеобразного роль несущегося по бушующим волнам бумажного кораблика. То есть Хэнк улыбнулся, потому что Хэнк попытался проявить реакцию. А проявить реакцию он решил для того, чтобы хоть как-то дать себе понять — он всё ещё живой.       Тем же временем, продолжая пялиться на торчащие из сжатого до онемения кулака обрывки бумаги, Хэнку внезапно показалось, будто бы он на секунду переместился на улицу. Как, когда и каким боком — неясно, но крохотные дождевые капельки отчётливо приземлились ему на лицо и тонкими солоноватыми дорожками потекли по побледневшим от ужаса щекам. «Может крыша протекает?» — растерянно подумал он и медленно приподнял голову. Но нет, потолок был в целости и сохранности — без намёка на какие-либо влажные пятна, характерные для скопившейся под ним воды. «Тогда что капает? — Хэнк в негодовании вытер лицо. — Что ещё за глупости? Я ведь могу прикоснуться к ним пальцем. Это точно не галлюцинация». Да, точно была не галлюцинация. И только спустя десять секунд полной раздумий тишины до него наконец дошло — то были его непрошенные слёзы.       В тот же миг всё неизбывное горе было тотчас перехвачено паникой, а паника непримиримой ненавистью. Ненавистью ко всей несправедливости этого мира. Ненавистью к себе. К своему поведению, к своим блядским взглядам на жизнь и к своей ебучей тупости, какой не сумел бы похвастаться ни один двоечник в мире. «Хэнк — ты идиот, — сказал он сам себе, сглатывая влагу при каждом движении губ. — Ты такой придурок. Тупорылый, отсталый, агрессивный придурок, которому нельзя общаться с людьми. Которого надо изолировать от этого общества и… и посадить на цепь где-нибудь на необитаемом острове». И это ещё мягко сказано. С такими самокопаниями можно было написать целую книгу под названием: «Хэнк Андерсон — худший человек во вселенной». Человек, который строил из себя невесть что и который пришёл к неутешительному выводу, что он нихуя в этой жизни не понимает. — Почему?.. — закончить предложение не удалось. Слёзы, сдавившие собой иссохшее от растущего беспокойства горло, не дали выдавить из лёгких весь оставшийся в них воздух, из-за чего Хэнк лишь довершил сказанное придушенным хрипом и надрывно закашлялся. Скомкав чуть промокший в поте лист в своём увесистом кулаке, он порывисто прочистил глотку и, попытавшись сглотнуть ставший поперёк гортани ком, перевёл свой взгляд на бетонную стену.       «Почему? — отозвался вопрос в его воспалившемся сознании, однако теперь эха за собой не оставил. На самом деле изначально Хэнк планировал спросить: «Почему ты решился на этот шаг?», однако немного погодя он попросту понял, что не может удостоить первое слово целиком и полностью столь… тупому вопросу. Очевидному! Но на деле их была ещё целая куча: «Почему так произошло? Почему, блядь, именно так? Почему именно в нашем случае? Почему именно со мной? Почему именно с ним? Почему никак иначе? Почему? Почему? Почему?» — Почему, блядь? — злобный рык смешался со звукам удара, а после оказался подыгран хрустом посыпавшейся штукатурки. На бледной стене парадного холла осталась характерная вмятина. Неглубокая, но дело поправимое, ибо Хэнк останавливаться на достигнутом не стал.       Вскоре воздух наполнился характерными отголосками ударов. Под беспрерывное: «Блядь… блядь, блядь, блядь! Коннор, блядь, нахуя…» — Хэнк продолжал издеваться не только над бетонной поверхностью, но и над своими костяшками пальцев, что уже на пятой попытке доказать своё лидерство пустому холлу превратились в чавкающую кровавую кашу. Знал ли он о том, что вчера видел Коннора в самый последний раз? Мог ли вообще об этом подумать? Засунуть поглубже свою высокомерную отрешённость и хотя бы на секунду представить, к каким последствиям приведёт его халатность по отношению к этому мальчику? «Нет, не мог». Как шизофреники, которые не способны воспринимать оптические иллюзии, так и долбаёбы не могут правильно мыслить наперёд, ведь на то они и долбаёбы. Эгоистичные долбаёбы, что могут часами напролёт трепаться о своей заботе по отношению к окружаемым, но при этом смешать с грязью самого нуждающегося в поддержке человека. И Хэнк был именно таким же, что его очень и очень бесило. «Что мне, блядь, с этим делать? Как, сука, жить дальше? Как перестать чувствовать к себе хоть что-то, помимо злости и отвращения?». Ну, ответа на этот перечень вопросов не существовало даже в теории. Хэнк был рассержен и руководствовался исключительно негативными эмоциями, что не давали ему перестать себя корить, а потому единственное, что ему оставалось делать — это срывать свою агрессию на ни в чём не виноватой стене.       «Хэнк, успокойся… — ровный уверенный голос решительности, что раздался чуть ли не из-под самых глубин разбитого сознания, прервал беспорядочную истерику и помог самую малость собраться с мыслями. — Глубоко вздохни и перестань сходить с ума. Паникой ты делу не особо поможешь, так может угомонишь свою истерику и обратишь внимание на детали? Ты же блядский коп. Шевели извилинами. Думай».       «Какие, к хуям, детали? Закрой свой пиздак», — мысленно огрызнулся Хэнк, царапая на предплечье кожу. Какой вообще смысл пытаться изучать обстоятельства, если их следствие ничто не сможет отменить? Так ли радостно будет родителям погибшего ребёнка знать, почему их дитя направилось к колодцу, в котором случайно утонуло? Так ли счастлива будет девушка встретить лицом к лицу убийцу своего суженного, что поступил подобным образом ради пары баксов, на которые хотел купить хлеба? Поебать на обстоятельства. Пусть они нахуй идут. Пусть нахуй идёт весь этот ебанутый мир с его ебанутыми законами подлости. Жизнь, спасение, шанс — всё это ебучий бред. Для тупорылых малолетних уебанов, которые так наивно рассказывают другим людям свои ссаные сказки про добро во всём мире. «Ебаный блядский бред», — рыкнул Хэнк и уже хотел было украсить измазанную в крови стену очередным отпечатков своего кулака, пока не заметил лёгкое очертание влажного следа на ламинате. Не от его подошвы…       «А когда… начался дождь?» — недоумённо подумал Хэнк, опустившись на одно колено и прикоснувшись похолодевшими от нервов пальцами ко всё ещё мокрому отпечатку подошвы мужских осенних кроссовок. Если ему не изменяла память — что, естественно, могло произойти из-за всё тех же проявлений фрагментарного недосыпа — то когда он пытался поймать свободное такси (телефон-то не работает, звонить неоткуда), на улице всё ещё было сухо. Не солнечно, конечно, ибо грозовые тучи уже бойко окружили собой город и безостановочно надвигались прямо к центру главной площади, однако первая морось сумела застать его только во время дороги. «А это произошло около сорока минут назад», — потерянно подытожил Хэнк, вглядываясь в циферблат висящих на стене часов в форме чёрно-белой мозаики.       Сколько должна держаться влага на шпонированном ламинате — он также не имел ни малейшего понятия. Если же брать в расчёт температурный режим, открытое настежь окно и циркулирующую через него вентиляцию, то, вероятно, не дольше двух-трёх часов, так как водонепроницаемое покрытие придумали ну ни за хуй собачий. Также стоит отметить, что Хэнк даже при всём своём желании так и не сумел отыскать ни одного сырого следа на лестничном пространстве, а значит если кто-то в квартиру и приходил, то ушёл он из неё не позднее, чем полчаса назад. Собственно, события никак друг с другом не перекликались и могли развиваться только двумя обособленными путями: либо кто-то действительно воспользовался отсутствием Коннора и пришёл ограбить его в этот промежуток времени, либо же сам Коннор был здесь примерно в районе девяти часов утра. А если учесть, что на тумбочке в прихожей до сих спокойно лежали кошелёк, кредитная карточка и бережно укутанный в салфетку брелок в виде счастливой овчарки, оставалось надеяться на то, что… — Что ты всё ещё наверху, — закончил обнадёживающую мысль Хэнк, вымученно поднимаясь на ноги и вытирая испачканные в крови руки о джинсы.       Реакция не заставила себя долго ждать. Выкинув на пол остатки того, что парой минут ранее являлось трагичной предсмертной запиской, Хэнк резво кинулся в сторону лестничных пролётов, после чего за считанные десятки секунд преодолел расстояние в оставшиеся семь этажей. На ходу переступая через каждую вторую ступеньку, он уверенно добрался до ведущей на крышу двери и, выбив её своим мускулистым плечом, взялся бегло оглядываться по сторонам. «Блядь… только не это!» За всё то время, пока он продумывал план по привнесению запоздалых извинений, мелкий осенний дождик успел набрать обороты и преобразовался в самый настоящий ливень, обременяющий любые визуальные поиски. Не такой уж и обильный, каким мог показаться на первый взгляд, но дальность видимости всё равно оставляла желать лучшего, из-за чего приходилось горбатиться и по-глупому щурить глаза. «Твою мать, я его не вижу…» — на мгновение Хэнк чуть было не потерял надежду. Проделав вперёд ещё несколько шагов, он миновал одну из крышевых котельных, благодаря чему смог обратить внимание на огороженную часть пространства, что по очевидным причинам не была доступна его обзору ранее. И тогда Хэнк увидел его.       Коннор действительно стоял на самом краю обрыва. Мокрый, трясущийся от холода и понурый, но пока ещё живой. (А «пока» — это очень важное слово). Пристально глядя вниз своим недоступным для оценки взглядом, он медленно покачивался из стороны в сторону, будто бы уже заранее высчитывая, под каким углом ему будет сподручнее падать. «На асфальт или на травку? Спиной или животом? Молча или с криками?» И Хэнк не сдержался. Всё ещё воюя со сбившимся после стремительного бега дыханием, он измученно выпрямился во весь свой высокий рост и, совершив ещё один неуверенный шаг по направлению к своей цели, громко позвал Коннора по имени. Сделал это так, как только смог сделать в той непростой ситуации, не жалея охрипших голосовых связок и чуть ли не надрывая свой голос до раскатистого рёва. И тем не менее, парень не обернулся. Наоборот, плотнее заткнув свои уши глушащими любой фоновый шум айрподсами, он недоверчиво замотал головой и, сократив расстояние между собой и пропастью, медленно приподнял правую ногу.       Казалось, в тот миг время и замерло. Твёрдая сырая земля будто бы отдалась изнутри побудительным толчком и заставила Хэнка обострить все свои чувства до такой степени, что он мог поклясться, как услышал стук собственного пульса и как почувствовал жар вскипающей в венах крови. И именно тогда, потеряв всякое понимание об усталости, он незамедлительно кинулся в сторону Коннора. Быстро, безрассудно и беспамятно. Сфокусировав взгляд на одной конкретной точке, отбросил прочь все человеческие качества по типу рассудительности и с рвением нацелившегося на добычу зверя, взялся её нагонять. Так сконцентрировано и так зацикленно, что если бы рядом внезапно пролетел метеорит, Хэнк бы его не заметил — не то сейчас его столь непомерно волновало. Куда большей проблемой стали всё ещё не отошедшие после спринта длиной в семь этажей лёгкие, что категорично отказывались хватать достаточное количество кислорода и отчего Хэнк даже перестал на время дышать. Дикий, необузданный страх за чужую жизнь завладел всем его телом и, с одной стороны не давал прийти в чувства, а с другой помогал удерживать равновесие на скользкой из-за дождя грязи. Однако Хэнк был уверен — если бы он даже внезапно поскользнулся и каким-то чудом умудрился сломать ногу, скорости бы он не убивал.       «Я не успею! Я не успею!» — обречённо билось у него в голове, тем самым навевая кошмарные воспоминания пятнадцатилетней давности, когда Хэнк точно с таким же стремлением рвался под осколки падающего стекла. Но если тогда он руководствовался исключительно выстроенным в голове образом самоотверженного и правильного полицейского, то теперь целиком и полностью полагался на зов ноющего сердца, а оттого с куда большей тревогой наблюдал за тем как Коннора перевешивает вперёд. Как мокнут под дождём уже и без того приглаженные влагой волосы и как липнет к его телу светлая рубашка. Как, в конце концов, безвольно откидываются назад исцарапанные в порывах самокопаний руки, за которые Хэнк при всём своём желании не сумел бы ухватиться, иначе рисковал бы по инерции улететь вниз — прямо вслед за тем, кого пытался так рьяно спасти. «Придётся тормозить перед самым краем, — тогда решительно подумал он, выискивая альтернативные методы хвата и не обращая внимания на возмущения собственного тела, что было не способно выдавать такую стремительную скорость без должной подготовки. — Но если начну замедляться, я проебусь. Упущу свой единственный шанс всё исправить и не успею, блять, его поймать. Не успею!»       Но Хэнк успел. В будущем — спустя всего несколько дней после случившегося этим утром происшествия — он ещё задастся для себя вопросом, что же именно помогло ему ускориться на последних пятидесяти футах: чудо, божья помощь или же состояние аффекта, однако факт оставался фактом — Коннор насмерть так и не разбился. Усилия, конечно, приложил и уже почти было оказался вне зоны досягаемости, но стоило Хэнку совершить последний стремительный рывок, как его дрожащая от паники рука миновала границы кровли и дотронулась до чужой спины, после чего вся пятерня пальцев скомкала на той мокрую поплиновую рубашку. Хватка пусть и получилась слабой, а всё-таки смогла предотвратить практически неминуемое падение и заставила забывшегося в своих чувствах Коннора безвольно податься назад. В таком положении он провисел над обрывом ещё около трёх секунд, вслед за чем Хэнк осторожно приобнял его за живот свободной рукой и со всей силы дёрнул на себя, попутно совершив два отступательных шага. Первый вышел уверенным, а вот второй слишком нетвёрдым и под давлением чужого веса заставил невольно оступиться, отчего оба изувеченных тела грохнулись прямо в лужу. Ситуация, казалось бы, бестолковая, да только Хэнк всё равно не сумел сдержать усталой улыбки. Крепче прижав Коннора к груди, он тяжело вздохнул и, вглядевшись в очертания серого пасмурного неба, под конец выдал лишь осипшее: — Я держу тебя, малыш. Держу. *«Лесси возвращается домой» — цветной фильм киностудии Metro-Goldwyn-Mayer 1943 года выпуска с участием Родди Макдауэлла и собаки-актёра Пэла, рассказывающий о дружбе йоркширского мальчика Джо Керраклафа и его колли Лесси. *«Возвращение кота» — полнометражный аниме-фильм режиссёра Хироюки Мориты. Снят студией Studio Ghibli в 2002 году.