Виски? Коньяк? Минет за барной стойкой?

Так что я подружился со всеми своими демонами Позволил им вонзить зубы Привык к ощущению, что всё это испаряется Так дай мне что-нибудь, во что можно поверить Или выбрось меня на самое дно Оно ощущается одинаково, если ты закроешь глаза. «I Prevail — Deep End»

      Наконец-то мир погрузился во мрак. «Преобразился», — как сказал бы Льюис Кэрролл, проводя параллель меж тесной кроличьей норой и поросшим мхом колодцем. Затерялся, увяз, отправился на самое глубокое и самое вязкое дно. Утоп в нём, как утопает маленький кусочек жевательного суфле в чашке с горячим и сладким какао. Бескрайняя гнетущая атмосфера, с которой Хэнку уже когда-то приходилось незапланированно столкнуться лицом к лицу в хирургическом отделении больницы Университета Харпер, и которая показалась ему в тот момент уж слишком зловещей и пугающей, более не вызывала внутри ни чувства страха, ни чувства опасности. Скорее даже наоборот: несмотря на былые отголоски небезосновательного недоверия, в этот раз она решила пойти навстречу физиологическим потребностям и приняла завуалированную форму долгожданного поощрения, выданного окончательно заёбанному трудоголику в качестве награды за хорошую работу и значительный вклад в жизнь дышащего на ладан города. Подобая суровой, но заботливой матери, крепко-накрепко сжала жертву своей чрезмерной опеки в нежных объятиях и тем самым вырвала её из цепких лап неприглядной и суровой реальности, после чего взялась убаюкивать ту беззвучной колыбельной.       Вероятно, неподготовленный человек пришёл бы в ужас или, как минимум, встревожился из-за столь внезапной смены обстановки. Да оно и понятно — сохранить хладнокровное спокойствие, оказавшись в безвыходном плену беспросветного царства — вдали от насыщенных цветов и громких звуков — не каждому будет под силу, однако Хэнк, как бы странно это не прозвучало, совсем не противился своей судьбе заложника. Более того, он не собирался искать выхода и был крайне благодарен за такую удачную возможность позволить себе хотя бы ненадолго расслабиться. Выкинуть из головы всё то, что не давало ему уснуть на протяжении всей минувшей недели и, отдавшись на поруки заботливой матушке-тьме, позволить той проявить своё мастерство и вытащить из длинного рваного рукава маленькие бутыльки с самими разнообразными снами. О, она уже и не пыталась устраивать слежку — и без того поняла, что Хэнк не собирается никуда уходить. Будь его воля, он бы находился в этих тёплых объятиях целый день, а появись такой шанс — остался бы в них навечно.       И Хэнку снились удивительные вещи. Волшебные вещи. Сказочные, дивные, чудесные: они от начала и до конца были переполнены всякими нелепыми причудами, способными вызвать внутри впечатлительного разума самый настоящий детский восторг. Разлететься по голове в образе яркого праздничного фейерверка, после чего падающими звёздами подсветить наиболее приятные воспоминания, превратив их таким образом в нелепый реквизит для театрального представления личного мира грёз. По этой же причине не существует абсолютно идентичных снов, и даже самые примитивные мечты о том, чтобы стать богатым, научиться летать как птица или вновь повстречаться с уже отправившимися на тот свет родственниками находят своё воплощение в совершенно разных постановках. Меняются, прерываются, кажутся такими бессвязными, но одновременно с этим такими логичными и очевидными. Всё потому, что внутренний мир человека зависит не только от его текущего настроения, но также и от ожиданий, страхов и потребностей, что ловко дёргают за струны затуманенного рассудка и имеют прямое отношение к психическому состоянию в целом.       Так уж случилось, что в течении всего последнего месяца Хэнку не посчастливилось увидеть ни одного сновидения. Ни одного! Вероятно, причина крылась в переработке и повышенных нагрузках на организм, который, в силу отсутствия возможности прибегнуть к здоровому и долгому сну, решил столь нехитрым образом отрубить и без того утомлённое сознание от воображаемой сетки вещания. Тем самым он понизил ночные затраты энергии на всякую бесполезную хрень, продемонстрировав взамен все прелести лицезрения безжизненной и тоскливой пустоты. «Нравится, не нравится — терпи, моя красавица», — вот так прозвучало умозаключение внутреннего голоса, что поставил перед Хэнком очевидный ультиматум: либо тот берёт себя в руки, возвращается к нормальному распорядку дня и уделяет больше времени на отдых, либо дело заканчивается инфарктом и тогда уже будет поздно беспокоиться о всяких мелочах наподобие утреннего носового кровотечения или отсутствия бредовых мультиков из мира грёз.       Хэнк в свою очередь особой проблемы пока что не замечал, — чай не ребёнок с потребностями в ночных развлечениях. От носового кровотечения ещё никто никогда не умирал, ну а значительные провалы в памяти… ой, да кто в наше время от них не страдает? И всё же порой он чувствовал себя немного тоскливо. С окончательной утратой любых вариантов пассивного досуга и без того серая от рутины жизнь становилась куда угрюмей и апатичней, из-за чего желание ложиться в кровать с каждым разом всё больше и больше стремилось к нулю. Казалось бы, пришло время расстраиваться в своём существовании и начинать потихоньку мылить верёвку, но не тут-то было. Помощь пришла, откуда не ждали, и когда сегодняшним будним днём Хэнк впервые за долгое время очутился не просто напротив чёрного тумана из сожалений, а прямо посреди несущегося на всех парусах фрегата, то сразу же вжился в отданную ему роль и представил себя не абы кем, а самым безрассудным и самым отважным моряком в мире! Харизматичным капитаном дальнего плавания, что опирался чёрным кожаным сапогом о деревянную корму своей огромной посудины и, заглядывая одним глазом в надтреснутый окуляр подзорной трубы, решительно стремился на поиски захватывающих приключений и золотых сокровищ. Это был первый и единственный раз, когда за всю прошедшую неделю он почувствовал себя счастливым.       Мерное журчание воды, ритмичный скрип деревянной мачты и хлёст бьющихся друг об дружку волн создавали поистине приятную уху мелодию, пока порывистый попутный ветер игриво подхватывал светлые распущенные локоны и с неким неимоверным задором заставлял их переливаться на фоне беспокойного синего моря. Пьянящий солёный воздух наполнял собою лёгкие, по безоблачному небу сновали тявкающие чайки, а красоты ровного и залитого ярким солнцем горизонта вызывали внутри грудной клетки такое искреннее восхищение, что хотелось поскорее отбросить все существующие предрассудки о правилах приличия и громко-громко закричать, тем самым выплёскивая из себя все накопившиеся эмоции.       Отложив подзорную трубу в валяющуюся рядом дорожную сумку, Хэнк позволил себе сделать два шага вперёд и опереться обеими руками о планширь фальшборта. Довольно прикрыв веки, он подставил своё лицо струящимся свысока лучам полуденного солнца и растянул тонкие губы в счастливой полуулыбке, тем самым желая прочувствовать все прелести такой свободной и такой независимой жизни. Никакой больше работы, никаких переживаний и никаких волнений; лишь только полная и непоколебимая свобода, принадлежащая ему, ему и только ему. И никому кроме него. Глупые сплетники, недоброжелатели, начальники и вечно недовольные покупатели — всё это осталось где-то там — вдалеке, на суше, откуда они ещё долгое время будут неспособны дотянуть до него свои грязные ручонки. Пусть только попробуют приблизиться ближе чем на одну милю, как он сразу же прикажет зарядить все имеющиеся на корабле пушки и открыть по наглецам беспрерывный огонь, ибо никто из реального мира не имеет права нарушать его личный покой и пытаться развеять столь искусную иллюзию своим раздражающим существованием. Никто! Кроме, пожалуй, Коннора.       «Я бы очень хотел, чтобы ты был сейчас рядом», — смущённо подумал Хэнк, прикусывая нижнюю губу и украдкой поглядывая в сторону. Он на секунду представил, как было бы здорово, если бы и Коннор лицезрел эти красоты безмятежно волнующегося моря и, также сумев проникнуться их необычайным очарованием, подарил ему одну из своих самых обворожительных и самых лучезарных улыбок. Затмил искренними эмоциями сияющее на небе солнце и очередной раз заставил бедного Хэнка почувствовать, как у него колотится трепещущее сердце. Почему — не понятно, но докапываться до истины не хотелось. Хэнк не видел особого смысла разбирать своё странное состояние при нынешнем положении вещей и планировал только отметить, что подобные изменения казались ему очень и очень приятными. Он даже попытался на мгновение прижать к грудной клетке ладонь, дабы почувствовать, как от одной только мысли о Конноре внутри начинает разливаться несвойственное тепло, но когда очередной резвый порыв северного ветра отрезвил разум и заставил снова вернуться к здравому мышлению, Хэнк обнаружил, что его корабль успел сесть на мель.       «Во дела… конец приключениям». И ведь никак иначе. Хэнк надулся, но выражать своё разочарование в форме благого мата он не спешил. Несмотря на все смелые размышления об ответном огне в сторону желающих помешать его одинокому путешествию, отчего-то идеи позвать на помощь матросов не возникло. То есть… очевидно, что если на паруснике есть капитан, то и весь остальной экипаж должен присутствовать где-то рядом, ибо ни один боевой фрегат не отправится в море без полной команды. В конце концов, кто-то же должен драить палубу, заряжать пушки, готовить рагу и скидывать на дно якорь. «Кто-то должен, — Хэнк понимающе закивал. — Но «кого-то» здесь нет». Совсем нет. За исключением одного единственного человека корабль был абсолютно пуст, о чём также свидетельствовала доносящаяся из кают гробовая тишина. Спрашивалось, как тогда Хэнк, будучи опытным капитаном, вообще оказался в такой ситуации? Как он сумел пуститься в далёкое плавание и как успевает поспевать за всеми делами разом?       Секрет был очень прост. Так уж сложилось… На самом деле… Суть в том, что… хуй его… знает. «А это вообще важно?» Вероятно, нет. Отчего-то все упомянутые ранее вопросы стали казаться крайне бессмысленными и не вызывали внутри Хэнка никакого отклика, как бы сильно он не пытался придать всей этой картине хотя бы толику логики. «Есть я. Есть огромный корабль. Есть расправленные паруса. Но ведь так не бывает…» Или бывает. Кто он вообще такой, чтобы устанавливать свои собственные правила мироздания? Море, солнце, чайки и парусник — всё это красочная реальность, которая в свою очередь умудряется дарить ему позитивные эмоции. «Работает — не трожь» — простая житейская мудрость. И Хэнк не трогал. Пусть он не привык спускать на самотёк подозрительные ситуации, в какой-то момент всё равно всякий интерес к насущной проблеме угас. Та просто выскользнула у него из головы, ибо на горизонте замаячила иная — уже более очевидная неприятность, отыскавшая своё воплощение в омываемом приливными волнами буром рифе, на поверхности коего восседала тройка прекрасных сирен. Впрочем, обеспокоенности это не убавило. — Хэнк! — внезапно позвала одна из них, приветливо помахав бледной рукой. — Хэнк, посмотри на меня! Я здесь!       «С её мягких как пух губ срываются столь сладкие речи. Не слушай их, Хэнк. Не обращай внимания. Сирены лишь желают утянуть тебя на самое дно», — первым делом предупредил его инстинкт самосохранения, разом припомнив все те многочисленные сказки из далёкого детства. В них коварные то ли русалки, то ли птицы одурманивали доверчивых моряков своим ангельским пением, но когда те теряли над собой контроль и подплывали к берегу слишком близко, то злые безжалостные создания не только топили их корабли, но и похищали всех членов экипажа без каких-либо исключений. Промедли секунду-две, как они тут же вцепятся в тебя острыми когтями и утащат за борт, не оставив и малейшего шанса на спасение. (Ибо такова суть всякой сладкой лжи, призванной скрыть истинные намерения лгущего).       «Нужно убираться отсюда как можно дальше, пока не стало слишком поздно», — незамедлительно решил для себя Хэнк и, дабы не быть голословным, одним резвым движением поднял лежащую возле ног сумку с важными для каждого капитана вещами. Чрезмерный энтузиазм неслабо заряжал организм энергией, а также мотивировал на трудозатратные свершения, пусть и продержался всего считанные секунды. Стоило Хэнку оглянуться по сторонам и не обнаружить вокруг ни единого пути к отступлению, как он быстро осознал всю проблематичность положения, в котором успел оказаться. Из-за своей невнимательности и градом нахлынувших позитивных эмоций не заметил очевидную ловушку. Возможности покинуть корабль не было, ровно как не было и какого-либо побочного плана для спасения своей жизни, что только привело к идее лишь терпеливо дожидаться следующего прилива и надеяться на сострадательность своих новых хвостатых знакомых.       По началу Хэнк намеревался спрятаться в одной из просторных кают для матросов и не вылазить оттуда до тех пор, пока не появится шанс вновь расправить паруса и продолжить своё приключение. Поступить пусть и трусливо, но зато по-умному и таким образом миновать замаячившую на пути угрозу отправиться прямиком на дно. «Но кем я после этого буду? — поинтересовался он у самого себя, в неуверенности разглядывая потенциальный путь к отступлению. — И как насчёт духа авантюризма?» Сбежать-то можно, однако какой тогда будет толк в извечных морских странствиях? Возможная угроза всегда играет не меньшую роль в долгих путешествиях, цель которых заключается в идеи погасить пламя внутреннего любопытства. Закрой глаза — окажешься слеп и пропустишь множество интересных знакомств. Останешься в безопасности, но таким образом лишь загонишь себя в рамки и до самой старости будешь трусливо жаться в угол при одной только мысли о чём-то странном и неизведанном.       Немного погодя, Хэнк всё же решил, что лучше уж действовать рискованно, зато проявить крупицы своей исключительной храбрости, попытаться завести диалог и узнать обо всех особенностях жизни коварных сирен. Чем они питаются, чем лечатся, умеют ли отращивать ноги и, что самое главное, почему их длинные волосы постоянно выглядят гладкими и расчёсанными, если в морском царстве не существует и намёка на шампуни и прочие средства гигиены? «Всё будет хорошо», — заверила Хэнка интуиция, отчего он плюнул на когда-то введённые в обиход правила предосторожности — написанные, между прочим, кровью — и решил с душой открыться новым необычным знакомствам. Набрав в грудь побольше свежего морского воздуха, склонился вперёд и что было мочи во всё горло громко прокричал: — Эй, привет! — Он также вскинул свою правую руку и поздоровался с каждой из восседающих на рифе девушек. При этом по всему его телу пробежали до одури приятные мурашки — как у ребёнка, который готовился вот-вот развернуть свой рождественский подарок. — Хэнк! Хэнк, пожалуйста! — И вот уже вторая из сирен с до ужаса знакомым голосом поспешила подключиться к их маленькой беседе. Откинув в сторону свои кудрявые и выгоревшие на солнце волосы, она сцепила в замок тоненькие пальчики и звенящим замогильным голосом то ли пропела, то ли провопила: — Хэнк! Ты нас слышишь? — Слышу! — всё также эмоционально ответил ей Хэнк, не понимая, с чего это вдруг ему задали такой нелогичный вопрос. Впрочем, он весьма быстро пришёл к выводу, что у сирен просто плоховато со слухом, ведь большую часть своего времени они проводят глубоко под водой, а следовательно и общаются также, как это делают другие рыбы: колеблют стенки плавательного пузыря, скрежещут зубами или трут друг о друга жаберные пластинки. Проще говоря, не пользуются подобиями человеческих ушей на все сто процентов. По этой причине пришлось ещё сильнее повысить громкость своего голоса и перейти не просто на оглушительный крик, но даже на полноценный ор. — Чего вы от меня хотите? — Хэнк! Ужас какой, что происходит? — Первая сирена снова дала о себе знать. Правда, по какой-то причине её голос стал куда более истеричным и испуганным. В нём уже не сквозило тех манящих тёплых ноток, из-за чего тон приобрёл совершенно иной эмоциональный окрас и стал звучать по большей мере угрожающе. Тембр задрожал. «Наверное, ей просто стало немного холодно», — предположил Хэнк, хотя отчасти он совсем не понимал, как кто-то может замёрзнуть в такую знойную погоду.       И тотчас произошло нечто необъяснимое. Пугающее даже по меркам беспокойного послеобеденного сна, обязанного не столько дать организму отдохнуть, сколько собрать мысли в кучку для последующей вечерней рутины. Отвлёкшись на спикировавшую за окунем чайку, Хэнк лишь ненадолго потерял былую бдительность, как непонятно откуда ему в лицо со всей дури шибануло пенистой волной. Хлёстко, грубо и больно. Царивший на море штиль не давал никаких предпосылок для столь непредвиденной опасности, отчего он не успел вовремя среагировать и как минимум прикрыть ладонями заколовшие от солёной воды глаза. «Блядь, сука», — первая и последняя мысль, прилетевшая в голову аки кинутый хамоватым подростком камень, а ведь Хэнк не привык грубо выражаться даже в своих мыслях. «Чем чаще употребляешь в своей речи нецензурную брань, тем скорее просочится она в твой обиход», — когда-то предупреждала его ныне почившая матушка, однако она забыла уточнить, что бывают непредвиденные обстоятельства, во время которых всё же приходится прибегать к чему-то большему, нежели банальному: «Блин, вот невезуха».       «Невезуха… в рот её ебать», — Хэнк отвесил себе ментальный подзатыльник. Содрогнувшись, он сделал назад два нетвёрдых шага и согнулся пополам, после чего принялся надрывисто кашлять. К сожалению, безрезультатно. Прохладная мутная влага каким-то чудом успела забить собой сразу обе ноздри, а стоило лишь попытаться сделать глубокий вдох, как она тонкими струйками потекла вниз по истерзанному от общения с сиренами горлу. «А теперь? Теперь-то я могу безукоризненно материться? Повод подходящий?» — Но не расщедрившись на полноценный ответ для неуместной в текущей ситуации дилеммы, Хэнк прикрыл один глаз и, совершив рефлекторный глоток, наиллюзировал самое искреннее в своей жизни: «Пиздец, блядь, ну что за хуйня?». Грубо? Грубо. Но какой смысл строить из себя заслуженного интеллигента всея Америки, когда перед глазами внезапно замаячила тропа к глубокой могильной яме.       Катастрофическое возгорание асфиксии привело к режущей боли в области лёгких. Каждая попытка прокашляться в свою очередь лишь усугубляла и без того патовую ситуацию, а былая чёткость и ясность ума превратились в некое подобие тины, что привыкла украшать собой поверхности зловонных болот. Хэнк держался и держался молодцом, однако такие эксперименты в области дыхательных практик не могли аукнуться положительным исходом и замутнённый разум принялся постепенно угасать. Проще говоря, наступал конец сознательной деятельности. Всё, смерть! Билетик на автобус в загробный мир (но только стоячие места). А дальше костюм, монетки и каменное надгробие, на котором неразборчивыми буквами будет написано: «Хэнк Андерсон. Умер, захлебнувшись от удара морской волны. Помним, любим, почти не ржём». — Эй, эй, эй. Ты чё творишь, шизанутая? Совсем мозгами поехала или как?       «Или как?» — пусть и забавный, но риторический вопрос. Во всяком случае, Хэнк самолично осмелился выдвинуть это предположение, ибо если судить по незнакомым грубым ноткам, раздавшееся негодование скорее всего принадлежало последней — но не по важности — участнице клуба «Морских хвостатых бабёх». С чего это она практически внезапно решила подключиться к практически оборванному разговору между практически откинувшимся человеком и своими практически ни разу не дружелюбными подружками — хер её знает. Но всё же стоило отдать должное — безрезультатным сий поступок также не оказался.       Во-первых, он привнёс за собой тотальное разрушение стереотипов о том, что у всех сирен высокий певчий голосок. Либо встречаются исключения из правил, либо же эта особа решила обменять его у морской ведьмы на умение дурно выговаривать букву «з». (Странное, конечно, приобретение, но чем чёрт не шутит?) Во-вторых, её спонтанное возмущение умудрилось призвать в этот мир пугающую неведомую силу, что одной лишь волей желания сумела заставить Хэнка послушно рухнуть на колени и чудом помогла ему избавиться от вытекших из носа струек воды, которые за это время успели приобрести подозрительно газированный привкус. — Ебанутая, двинься назад. Слышала? Назад! Додумалась же, блять, до такого… Водой решила поливать. Зачем? Нахуя? Он тебе не ебучая герань. Давай, убирай свою эту хуйню в сторону. Я пока помогу подержать его голову. Попробуй расстегнуть на груди пуговицы.       Наконец ощутив в области грудной клетки спасительную лёгкость, Хэнк принялся потихоньку приходить в норму. (Хотя какая тут нахуй норма?) Он вновь поднялся на ноги и уже с крупицами проявившегося во взгляде недоверия покосился в сторону злосчастного рифа. «Что за манеры? Сирена, а матерится как сапожник. Никакого понятия о приличии и этикете», — обиженно хмыкнул Хэнк, вытерев рукавом мокрые губы и окончательно перестав понимать, что вокруг происходит и почему сирены, с которыми он пытался быть дружелюбным, ведут себя так, словно издеваются над ним. То игнорируют, то матерятся, то заливают водой. Разве суть этих прелестных мифических созданий не в том, чтобы очаровывать храбрых мужчин и своими мелодичными голосами зазывать тех на верную смерть? Если это действительно так, то у Хэнка пропало всякое желание продолжать вести с тремя этими дамами диалог, не говоря уже о том, чтобы позволить им на кой-то хрен расстегнуть свою рубашку. «Никаких больше пошлостей!» Но пошлости исчезать не собирались. — Глянь сюда, у него на шее какие-то гематомы. Может они злокачественные? — поинтересовалась вторая по счёту сирена, тряхнув чешуйчатым хвостом и сжав пальцами свой подбородок. Несмотря на то, что её голос раздался у Хэнка почти возле самого уха, обращалась она явно не к нему. «Они серьёзно говорят обо мне так, будто меня здесь нет? Что за наглость?» — Может… — ответила ей грубая русалка, однако, немного погодя, она замотала головой и тут же затараторила. — Нет, нет, нет, погоди… Блять, это следы от засосов. Пиздец, ебануться можно. Андерсон, твою же мать! Почему ты такой мерзкий?       «Кто? Я мерзкий? На себя посмотри, рыба недоделанная. Рот давно с мылом не поласкали? Так это можно легко исправить!» И ведь как так можно? Куда подевались все понятия о доброте и вежливости? Почему каждая грубая тварь старается так бесцеремонно отпустить в сторону бедного Хэнка такие неприятные слова? Разве этому учили мистер Роджерс и тигрёнок Даниель*? Нет, не этому! Ни разу не этому! Нисколечко и ничуть. Но раз кто-то считает, что имеет право вести себя как неотёсанная свинья и поливать помоями ни в чём неповинных людей, то и Хэнк в стороне оставаться не собирался. Кто-то послал его нахуй? Ну так этот «кто-то» сам нахуй и пойдёт. Нет… побежит! Отправится в дорогу безо всяких исключений и будет топать до тех пор, пока не прибудет к месту назначения. И даже тот факт, что у сирен, по сути, ног как таковых нет, не даёт тем никаких преимуществ и при всём желании может быть использован в качестве отличного аргумента в жарком споре. «Ты не только наполовину человек, но и наполовину рыба. Как думаешь, сколько вкусной ухи я смогу приготовить из твоего огромного хвоста?»       Обидное, но весьма колкое замечание. Пусть, так сказать, понимает, с кем решила выйти на тропу войны. Хэнк, конечно, был не особым поклонником направленного на внешность юмора, но и нахальство он терпеть не собирался. Люди, сирены или даже инопланетяне — не важно. Учтивость должна прививаться с юных лет, иначе какое будущее может ждать цивилизацию, для которой «взаимоуважение» — это пустой звук? То-то же.       Хэнк подбоченился. Выстроив в своей голове достойный ответ, он уже было собирался адресовать грубиянке пару ласковых слов, не забыв при этом упомянуть её рыбьи корни. Хлёстко намекнуть о том, что нельзя учитывать мнение существ, неспособных читать, писать или как минимум произошедших от соития трески и больного на голову извращенца. Сказать, мол, ха-ха, ты обычный мутант, а потому и сердишься. Все мутанты сердятся — такова суть их бренного существования. «Но всё равно это как-то грубо», — Хэнк виновато замялся. Не всем же приходится выбирать родителей. Ну, подумаешь, мама — рыба. Что в этом такого? Зато… рыба явно — во всех смыслах этого слова — здоровая, раз она сумела произвести на свет человекоподобную сирену. Да, грубую, но тем не менее красивую. Наполовину красивую. Во-о-от буквально до уровня пупка, а ниже уже… Хэнку судить было не дано.       «Ладно, — отмахнулся он, теряя интерес к возможной перепалке. — Хрен с тобой. Обзывайся сколько угодно, мне наплевать. Благо, я не настолько сошёл с ума, чтобы на полном серьёзе устраивать скандал из-за какой-то бессвязной болтовни. Я выше непрошенной грубости. Я гораздо мудрей». И всё же Хэнк был не таким человеком. Не умел он разбрасываться колкими гадостями, какими, например, безостановочно сыпал раздражённый Коннор. Мерзко так, но зато с хитрой ухмылкой на довольном лице. Втаптывал человека в грязь одними словами, лишая того всякого чувства собственного достоинства, после чего нагло придавливал своим авторитетом, не давая и шанса на попытку ляпнуть что-нибудь в ответ. «Вот бы мне у него поучиться, — Хэнк безрадостно хихикнул. — Уверен, он бы эту хамку в два счёта приструнил». Приструнил, осадил, а под конец развернулся к Хэнку лицом и с покрасневшими от прилива чувств щеками, почти не шевеля губами, прошептал: — Ты мне нравишься.       Внезапно по телу Хэнка пробежал леденящий озноб. Он весь напрягся, но зацикливаться на странных фантазиях не стал и тут же поспешил переключить своё внимание на что-нибудь иное — чуть более актуальное. «Но это не потому что данная мысль кажется мне пугающей или неприятной. Просто она меня слегка озадачивает, только и всего». Только и всего. Напоминает собой постыдное воспоминание, предназначенное для хранения в самых дальних, но самых важных уголках памяти. Хэнк закашлялся и таким образом попытался сделать вид, что отвлёкся от беспокоящих его ведений и вернулся обратно к вопросу о положении, в котором успел оказаться. «Корабль сел на мель. Точно». Отыскав некую прелесть в желании дождаться наступления прилива где-нибудь в теньке, он развернулся на сто восемьдесят градусов и, упустив каменный риф из виду, медленно побрёл по палубе в сторону кают. Впрочем, дойти до места назначения ему так и не удалось.       Первым звоночком на пути к грядущему пиздецу послужила горстка колючих мурашек, проследовавших по маршруту «шея — копчик». Предчувствуя нутром надвигающуюся опасность, Хэнк настороженно замер и осмотрелся по сторонам, однако на первый взгляд не приметил ничего удивительного. «Может, мне показалось?» — подумал он, правда бдительности не убавил. И не зря. Стоило попытаться совершить ещё один шаг, как крики вечно голодных чаек превратились в один долгий и пронзительный свист, а, казалось бы, застрявший на мели фрегат пошатнулся из стороны в сторону. Очертания парусов, мачты, рифа и морского пейзажа начали медленно расплываться перед глазами, а и без того сочные краски всего окружающего мира приобрели куда более пёстрые и яркие оттенки. Подрумяненный солнечный блин перестал дарить коже своё живительное тепло, однако взялся стремительно разрастаться до невиданных размеров. Складывалось ощущение, что вышедшая из-под контроля звезда решила взять планету на таран и тем самым отомстить человечеству за все совершённые грехи.       Иллюзорный мир сгорел дотла.       «Видимо, отведённое на сон время подошло к концу, — раздосадовано вздохнул Хэнк, чувствуя, как его начинает вырывать обратно. — Пришла пора вставать на работу». Но вставать не хотелось. Уставший организм противился преждевременному пробуждению и призывал дальше игнорировать любые внешние раздражители, будь то головная боль, неудобная подушка или яркий свет, бьющий прямо в сузившийся до размера спичечной головки зрачок. Впрочем, Хэнку они также не доставляли практически никакого дискомфорта, а сам он искренне надеялся провести в кровати ещё хотя бы пять минуточек, дабы досмотреть окончание своего увлекательного сна и узнать, действительно ли всё закончилось неожиданным солнечным взрывом. «Очевидно, что нет». Почему? Потому что Хэнк мог поклясться, что несмотря на столь скорое прибытие в суровую реальность, голоса ведущих оживлённую беседу сирен никуда не исчезли, а значит жизнь на Земле продолжается и у него ещё есть шанс попытаться продолжить своё морское путешествие и встретиться лицом к лицу с новыми опасностями. «Надо только… ещё немного… поспать…» — Он приходит в себя! — Поспать не удалось. Резкий, аки прилетевший в лицо твёрдый ледяной снежок, счастливый голос всё-таки заставил Хэнка напрячься и настороженно приоткрыть веки, пытаясь при этом не ослепнуть от бьющего в глаза света. — Давай, Хэнк, осторожно. Дыши… — Что?.. — Хэнк в негодовании нахмурился. Почувствовав на своей щеке мягкую женскую руку, он поймал себя на мысли, что совсем утратил связь с реальностью и окончательно перестал понимать суть происходящего, а его разум заполонило множество однотипно каверзных вопросов. Например, где именно он сейчас находится: во сне или в реальности? Если второе, то почему рядом с ним столь беззаботно восседает та самая сирена? Как она вообще оказалась в его квартире? Как смогла пережить солнечный взрыв? В конце концов, каким образом она добралась сюда со своим рыбьим хвостом?       «Нет, Хэнк, погоди. Что-то тут не так», — поспешила погасить его интерес предусмотрительность, призвавшая лежать на месте до выяснения всех обстоятельств. А ведь действительно, что-то было подозрительным… что-то было не так. Всё было не так. Настолько «не так», что от повисшей в воздухе некомфортности начало разить гнильём. Попробуй, так сказать, сложить два и два, дабы тебе хватило мозгов найти неоспоримую истину среди бесчисленного множества весьма настораживающих догадок. Прояви свою сообразительность, положись на подсказки интуиции и собери всю волю в кулак. Как там говорил Роберт Кийосаки? «Если вы хотите изменить свою реальность, то вы должны изменить своё мышление». Значит пришла пора действовать!       Во-первых, стоило начать с того, что Хэнк чувствовал себя крайне хуёво. Кра-а-айне хуёво. Понятное дело, что холодным ранним утром работающие люди обычно не привыкли светиться от переполняющего организм счастья, но даже по меркам самого ненавистного и самого дерьмового пробуждения это не шло ни в какое сравнение с предыдущими. У Хэнка болела голова, ломило спину, сохло в горле, пищало в ушах и рябило в глазах от бьющего откуда-то сверху яркого света. «Так вот она какая — смерть от истощения, — в какой-то момент решил было он, обнаружив подозрительное сходство между собой и увявшим от недостатка влаги фикусом. — Надеюсь, после моих похорон Сумо смогут пристроить в добрые руки». Ну а что? Звучало как вполне выгодное положение вещей. В могиле ведь темно, тепло и тихо. Воздуха, правда, маловато, но тут уж скорее действовала система подбора дешёвого отеля за границей: либо удобства в номере, либо море прямо за окном.       Во-вторых, когда к Хэнку в кой-то веки начала возвращаться память, он внезапно поймал себя на мысли, что его раннее пробуждение на деле… не такое уж и раннее, каким могло показаться на первый взгляд. Возможно, причина крылась в утреннем помешательстве или в столь удачно нахлынувшем чувстве дежавю, но отчего-то Хэнка переполняла непоколебимая уверенность: за прошедшие сутки он успел проснуться далеко не первый раз. Умывание, завтрак, чистка зубов, прогулка с собакой и поездка на работу — это то, о чём он мог поведать со всей предельной точностью, которая, в свою очередь, породила вслед за собой не самые замысловатые теории. «А что, если я попал в «День Сурка»? Как в том фильме с Биллом Мюрреем… — От одной только мысли об этом по спине и рукам Хэнка пробежала кучка приятных мурашек. — Или научился перемещаться во времени? Блин, вот это было бы так славно… Это, получается, можно спать да спать… спать да спать».       Как бы то ни было, но именно эти бессвязные фантазии о всякой несбыточной ерунде и положили начало решительному мозговому штурму. «Утро, кровать, работа» — мутные воспоминания отразились в воображении мгновенной цепной реакций, что не без труда, однако всё же помогла Хэнку окончательно избавиться от незримых оков сонливости и наконец-то попытаться ответить пусть и на трудный, но оттого и важный вопрос минувшего происшествия: «Какого хуя тут вообще произошло?» В смысле, не в мелькнувшем перед глазами сне, а вообще-вообще. Так сказать, затрагивая все события минувшего спектакля. Паршивенького, конечно, совсем без аплодисментов. (Зато с переполненным зрителями залом).       Хэнк заёрзал. Недовольно поведя головой, он попытался приоткрыть веки чуточку шире и совершил прерывистый сдавленный вздох. В это же мгновение словно по щелчку пальцев бьющий в глаза свет, что по незнанию изначально был принят за взрыв эфемерного солнца, постепенно затух. Исчезла лёгкая рябь, зрачки привыкли к блеклому освещению и наконец-то появилась возможность оценить немногочисленное окружение. Пара знакомых предметов интерьера, пара приевшихся лиц — типичное утро буднего дня. (Но не сказать, что особо приятное). И если по началу из-за ливнем нахлынувшей рассеянности Хэнк успел заметить только краешек своего рабочего стола, на котором гордо возвышался исцарапанный стакан с кучей одинаковых грифельных карандашей и ручек, то уже после — погодя пару так называемых «моментов вдупления» — ему удалось заприметить и своё офисное кресло, с какого-то перепугу укатившееся куда-то вдаль. Никакой бодростью не пахло и в помине. — Эй, Хэнк, ты там как? В норме? — тихо поинтересовался обеспокоенный женский голос, после чего Хэнк почувствовал, как нежная мягкая ладошка опускается ниже и аккуратно жмётся к его грудной клетке.       Теперь, когда больше не приходилось настраивать связь с реальностью и всеми силами делать вид, что пиздецовая ситуация на самом деле находится под тотальным контролем, Хэнк попытался перестать отыгрывать труп и медленно приподнялся на локтях. Осмотревшим по сторонам, он недоверчиво протёр глазницы большим и указательным пальцем. Сглотнул. Неловко усмехнулся, посчитав себя последним шизофреником. Осмотрелся снова. Под конец потряс головой, пытаясь развидеть перед собой то, что должно было являться не более чем плодом больного воображения, однако, чуть погодя, практически застонал от жестоких махинаций коварной безысходности. От стыда, который просочился в каждую клеточку тела и теперь принуждал как можно скорее дать дёру. Плевать куда. Главное дать.       Причина крылась в том, что Хэнк осознал один неприятный для себя факт — он находился не дома. То есть совсем не дома! Не на кухне, не в спальне, не в гостиной и даже не в туалете. Не дома, а в убойном отделе полицейского департамента Детройта — рядом со своим родным рабочим местом, возле которого не было и намёка на привидевшееся синие море и огромный скрипящий корабль. Более того, как оказалось чуть позднее, бьющий прямо в глаза свет не имел ничего общего с жарким летним солнышком, а представлял из себя лишь обычный телефонный фонарик, которым кто-то пытался столь бесцеремонно вызывать зрачковый рефлекс. Жёсткая же подушка — всего-навсего чья-то дамская кожаная сумочка, а сидящие рядом и ведущие разговор люди — не более чем взволнованные коллеги, одним из которых, к превеликому ужасу Хэнка, являлся вечно недовольный всем Гэвин Рид. — Что происходит? — Самый первый и самый логичный вопрос, успевший проникнуть в только что заработавшие мозги. Хэнк смущённо оглянулся по сторонам и, дабы больше не привлекать к себе лишнего внимания, попытался подняться на ноги. Попытка с треском провалилась, и всё благодаря недовольной Кэти, чья ладошка в тот же миг переместилась с его щеки на тяжело вздымающуюся грудь. — Ты пизданулся в обморок, вот что происходит, — озлобленно пробурчал Рид, не скрывая в своём голосе насмешки и кривя разбитым в когда-то проигранной драке с бездомным носом. — Чё, силы уже не те, да? Старость берёт своё? Ну так пиздуй нахуй на пенсию и не заставляй весь отдел рвать ради тебя жопу. Серьёзно, как будто у нас и своих забот нет…       Хэнк этим словам, естественно, не поверил. Ему показалось, что всё услышанное — это не более чем часть затянувшейся дурной шутки, которую в скором времени прервёт кто-нибудь здравомыслящий, ибо шутить Гэвин не умел. Пытался, но зачастую его напрасные потуги вызывали у людей не более чем недоумённую усмешку, по большей части относящуюся к определению: «Я сделаю вид, что мне понравился твой пошлый анекдот, только, пожалуйста, отъебись». (Поверьте, вы просто не слышали то, как он их рассказывает). Всё верно, слова Гэвина ни в коем случае нельзя было воспринимать всерьёз — себе дороже. Однако, вспомнив о встревоженных коллегах, столпившихся вокруг него, Хэнк взял эту догадку на вооружение. Он громко прыснул и, отвернувшись от неудавшейся пародии на комика, посмотрел в сторону Кэти, тем самым надеясь разглядеть на её лице хотя бы тень полуулыбки. Но Кэти не улыбалась. Никто не улыбался.       «Боже, блять, мой… только не говори, что я на полном серьёзе успел так обосраться». Хэнка изрядно пробрало. Покраснев до самых кончиков ушей, он позорно прикрыл лицо руками и попытался сосчитать от одного до десяти, тем самым желая хоть как-то отвлечься от ужасной действительности. Всё потому что он не мог! Не мог вот так просто пиздануться в обморок, словно какая-то там обласканная миром неженка. Этим привыкли заниматься боящиеся стоматологов тюфяки, пришедшие в поликлинику на ежемесячный осмотр полости рта. Маленькие дети, слабохарактерные девочки, больные старушки или перегревшиеся на солнце копуши. Да абсолютно кто угодно, но никак не Хэнк, который в своё время мог спокойно перетерпеть жгучую боль от пулевого ранения или сильный удар металлической балкой по голове, которой его успел огреть подкравшийся со спины наркоторговец. Исключением, разве что, мог послужить случай, когда он безвольно отрубился в карете скорой помощи из-за чрезмерной потери крови, да и тот нельзя было назвать равнозначным, ибо в тот раз Хэнк и правда чуть было не откинулся.       Реальность же оставалась таковой: Хэнк действительно пизданулся в обморок. Не просто упал, — нет, таким занимаются запнувшиеся о порожек дошколята — а прямо-таки пизданулся, о чём свидетельствовала сильная боль в области лба. «Самое постыдное, что произошло это в разгар рабочего дня», — думал он, чувствуя себя навеки опозоренным изгоем, в которого теперь будут тыкать пальцами все кому не лень. Как в ребёнка, успевшего обмочиться прямо во время урока. А всё потому что негоже примерному полицейскому и… (Как меня там называли? Ах, да, герой города!) и герою города проявлять такой пример слабости. Показывать себя загнанным и измотанным существом, неспособным просидеть за какой-то там бумажной работой, с которой без проблем справляются обычные офисные планктоны каждый божий день. «Наверное, как бы стыдно не было это признавать, Гэвин оказался прав, — подумал Хэнк, униженно таращась на свои измазанные в чернилах руки. — Мне действительно пришла пора задуматься о пенсии. Или нет… сразу о месте на кладбище. Интересно, смогу ли уместиться рядом с матерью и отцом?»       «Хэнк, что ты такое несёшь? Ты вообще в своём уме? — внезапно возмутился бодрый голос самоуважения, что лишь относительно недавно стало принимать активное участие в жизни своего обладателя. — Пенсия, кладбище, мать с отцом. Ты упал в обморок не потому что постарел или оказался неприспособлен для долгой работы с бумажной волокитой и ты сам об этом прекрасно знаешь. Хватит прибедняться и делать вид, что все твои проблемы завязаны исключительно на личных недугах. Просто признай: причина кроется в…»       «А ну заткнись, — рыкнул ему Хэнк, не желая слушать конец и без того осознанного предложения. — Я устал. Почему? Потому что не сплю! Почему не сплю? Потому что работаю. Работаю и точка. И тот факт, что в последние дни я практически не мог заснуть, заключается лишь в моей загруженности на второй работе. Вот и вся причина. Хватит надумывать ерунду. Был бы я на двадцать лет моложе, без труда бы справился и с нагрузкой в полицейском участке, и с нагрузкой в баре. И не надо пытаться со мной спорить и уверять в том, что в этих проблемах могут быть замешаны что-нибудь или кто-нибудь ещё».       «Но ведь… а как же К-».       «Я понятия не имею, о чём ты говоришь. Как же что? Кофе? Я его почти не пью. Коньяк? Я не был в «У Джимми» вот уже пять месяцев. Конфеты? Предпочитаю шоколад. Клаустрофобия? Не болею. Кот? У меня собака. Кальций?.. А, знаешь, наверное, ты прав. У меня просто недостаток кальция. Надо пить перед сном больше молока. Спасибо за совет, обязательно возьму на заметку».       «Я не о кальции, я говорю о Кон-»       «Не надо говорить о нём, пожалуйста. Просто пожалуйста. Он тут ни при чём. Не нужно превращать меня в ещё большее ничтожество. Моя жизнь — это моя жизнь, а его жизнь — его. Точка. Если я начну втягивать в свои проблемы людей, с которыми общаюсь всего один или два месяца, то скоро окончательно начну ехать кукухой и перестану различать сны с реальностью. Давай остановимся на том, что я просто постарел, идёт?» — взмолился Хэнк, пытаясь всеми силами выбросить из головы терзающие его психику образы. Всё потому, что он прекрасно понимал: чем слабее человек, тем от большего количества друзей и знакомых начнёт зависеть его ментальное состояние. Доверчивый дурак будет морально увядать из-за всяких пустяков, в то время как Хэнк, будучи мужчиной благоразумным, отдаёт предпочтение независимому одиночеству. Он не сердится, не переживает, не ревёт, не ноет и никогда не привязывает свою жизнь к кому-то конкретному. (Включая даже бывшую жену). Следовательно, любые серьёзные неприятности, преграждающие путь к счастливому будущему, являются не более чем плодом собственных усилий. И это факт! Факт, который не обсуждается! А дабы не мучать себя разного рода переживаниями и продолжать устраивать бессмысленные разборки с собственным подсознанием, Хэнк поспешил завершить диалог на выигрышный для себя ноте и тем самым возобновить разговор об иной — более насущной проблеме. — И долго? Сколько я пробыл в отключке? — поинтересовался он, оглядывая своё слегка испачканное тело. Заметив расстёгнутую в области шеи рубашку, что как будто нарочно обнажила несколько нерассосавшихся после дня рождения засосов, Хэнк поспешно одёрнул её за края и принялся беспорядочно застёгивать пуговицы. — Где-то около четырёх минут, — сообщила ему Кэти, украдкой поглядывая на свои наручные часы. — Ты не подумай, никто из нас и не собирался над тобой смеяться. Наоборот, мы все знатно переволновались. Честно, я даже поначалу подумала, что ты… того… ну, этого… короче, сам понимаешь. После нападок ребят из синдиката любой из нас может стать жертвой их отмщения. Боже, Хэнк, как я рада, что с тобой всё в порядке! Правда, есть небольшая проблема…       Облегчённая улыбка Кэти неожиданно сменилась нервной обеспокоенностью. Виновато сжав губы, она запустила руку в передний карман своего потёртого свитшота и, немного погодя, выудила оттуда чёрный телефон. Если быть точнее, то разбитый чёрный телефон. А если ещё точнее, то разбитый чёрный айфон. Тот самый айфон, который две недели назад успели подарить Хэнку вместо утопленной в реке старушки-нокии. — Он выпал у тебя из кармана, когда ты упал. Прости, Хэнк, мне следовало сразу его поднять, но я так за тебя перепугалась, что совсем не сориентировалась. — Смятённо почесав затылок, Кэти протянула телефон прямо в руки его обладателю. — Кто-то в спешке его пнул и он ударился прямо об угол твоего стола. Мне правда жаль, я такая непутёвая дура! Но-о-о… проверь, может он ещё работает.       Хэнк ей ничего не ответил — настолько он был обескуражен количеством навалившихся невзгод. Собрав в кулак оставшиеся на душе крупицы надежды, он задержал дыхание и вдавил большим пальцем боковую кнопку питания. «Это же айфон. В рекламе постоянно говорят, что они очень прочные. Подумаешь, пара трещин. Не страшно, стекло всегда можно поменять. Это не критично. Пожалуйста, просто включись. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста»… Но телефон не зажёгся. Более того, он даже не издал ту самую приветственную вибрацию, которую обычно издаёт практически каждый существующий в этом мире гаджет, когда подключаешь его к питанию или выводишь из сонного режима. «Ему же только две недели… это такой дорогой подарок. Если Коннор увидит, то…» — Покрутив головой, Хэнк спрятал устройство в карман. Коннор не увидит. Уже не увидит. — Разойдитесь все! Живо, живо, живо! С дороги! — Времени на скорбь никто не предоставил. Стоило Хэнку лишь подумать о том, чтобы как можно скорее уговорить всех коллег позабыть об этом маленьком инциденте и, списав всё случившееся на какой-то нелепый пустяк, вернуться обратно к прерванной работе, как за толпой замаячила знакомая лысина. Шаг влево, шаг вправо, и вот уже прямо перед ним очутился обеспокоенный начальник. «Растрепали паникёры, чёрт бы их побрал», — разозлился Хэнк, однако виду не подал. Фаулер же в свою очередь упускать момент не собирался и заметив, что его бывший сослуживец успел прийти в сознание, мигом опустился на левое колено, после чего до раздражающего медленно — словно говорил с умственно отсталым ребёнком — спросил: — Как ты себя чувствуешь? — Нормально, кажется. — Хэнк вновь предпринял попытку подняться, переместившись из положения лёжа в положение сидя. Благо, в этот раз ему никто мешать не собирался. Кэти, Гэвин и все прочие незваные наблюдатели лишь переглянулись между собой, в то время как сам виновник торжества принялся пробовать разминать конечности и крутить головой из стороны в сторону, дабы окончательно убедиться в том, что он ничего и нигде не сломал. Кости были в порядке, а вот затылок отозвался тупой болью. — Башка, правда, ноет. — Ни капли не удивительно, ты же ею с полом поцеловался. Решил, так сказать, проверить на прочность, — с умным видом протянул Рид, тыча костлявым пальцем в сторону укатившегося офисного кресла. После данного жеста он как бы невзначай кивнул на сидящую рядом Кэти и, невзирая на её обеспокоенный вид, с явной издёвкой в голосе добавил: — А эта дура тебя ещё и водой поливать решила. Скажи спасибо, что хоть кто-то в этой помойке знает правила оказания первой помощи, иначе отъехал бы ты, Андерсон, в иной мир раньше, чем дочинил свой убогий сарай. — Спасибо, наверное… — Хэнк попытался усмехнуться. «Усмехнуться» взаимностью не ответило и вместо приподнятых уголков рта отразилось на лице крайним замешательством. — Считай, что мы с тобой квиты. Не просто же так я был единственным, кто согласился навестить тебя в больнице.       А вот последние слова Гэвина явно задели, но извиняться за правду Хэнк не любил. К тому же у него всё равно не было никакого желания тратить свои силы на то, что на данный момент казалось абсолютно бессмысленным. Справедливости ради, как бы сильно он не презирал Рида и как бы искренне не считал его самым завидным лентяем всего полицейского департамента, тот действительно был далеко не последним идиотом и, обладая достаточными знаниями приёмов оказания первой помощи, не дал Хэнку захлебнуться. Вовремя перевернул на бок, да ещё и голову сумел попридержать. «Надеюсь, руки у него хотя бы чистые». А вот в этом уже пришлось сомневаться. Но стоило ли жаловаться на гигиену чужой кожи, попутно с этим продолжая согревать теплом своего тела твёрдый бетонный пол? Навряд ли. Так что не желая больше казаться в чужих глазах пострадавшей неженкой, Хэнк решил во что бы то ни стало подняться на ноги. И у него это почти получилось, однако давящая боль в затылке сумела быстро остудить так и не разгоревшийся пыл. — Не вставай, — тут же распереживался Фаулер, кивнув в сторону своего личного кабинета. — Я уже позвонил нашему штатному врачу. С минуты на минуту должен будет подняться. — Что? Нет, зачем? — Хэнк в негодовании насупился. — Ерунда, я в полном порядке. Не надо со мной так возиться. — Люди, у которых действительно всё в полном порядке, просто так в обморок не падают, — всё таким же низким размеренным голосом сообщил Джеффри. После этих слов у Хэнка не осталось никаких сомнений: тому точно кажется, что удар головой привёл к проблемам в восприятии реальности. — Ты, часом, не заболел? Хорошо ли спишь? Возможно, у тебя есть какие-нибудь предположения о том, что могло послужить причиной недомогания? — Нет. Нету. Абсолютно не имею понятия, — безо всякой заминки прочеканил Хэнк аки личную мантру. Переменив всю растерянность на подозрительную серьёзность, он попытался нагнать на себя озабоченный вид и взялся стряхивать с рубашки невидимую грязь.       «Это ведь не совсем ложь… это полуправда», — хотелось добавить под конец, но оправдываться перед кучкой безынициативных зевак не хватало духу. Какой вообще толк занимать изначально проигрышную позицию, если Хэнк всё равно не краснея пиздел? Вновь бессовестно и нагло врал, тем самым пытаясь избавить в первую очередь самого себя от ненужных обвинений. Да, ему приходилось выдумывать жалкие отговорки, но исключительно ради поддержания целостности внутреннего покоя. «Все мои проблемы происходят из-за немолодого возраста. Пора признать: я постепенно увядаю. Это нормальный физиологический процесс. Поэтому у меня ухудшается здоровье и поэтому я… отрубаюсь прямо на работе», — разочарованно думал он, хотя где-то в глубине души и так прекрасно понимал, что причина недосыпаний крылась в совершенно ином и не имела никакого отношения ни к ещё далёкой старости, ни ко всяким надуманный болячкам. Грешить же на недостаток кальция в истощённом организме — это всё равно что винить в своих недомоганиях влияние магнитных бурь. Бред? Ещё какой. Но если откинуть притянутые за уши доводы и посмотреть в глаза пугающей правде, то все совпадения внезапно обретали свой сакральный смысл.       С момента их последней встречи минула целая неделя. За это время они ни разу не созвонились и не списались, а сам Коннор, как и обещал, в «Смехе Питера» больше не появлялся. Казалось бы, наступила белая полоса, однако Хэнк принял произошедшее в штыки. По какой-то неведомой причине он начал чувствовать в случившемся свою вину, хотя до конца не мог понять, что именно заставляет его так переживать из-за чужого решения. «Прикинь, возле моего дома недавно открыли почти такое же заведение. Там и цены приятнее, и алкоголь крепче», — прозвучало как вполне весомый аргумент в пользу того, чтобы сменить увеселительное заведение и перестать пиздошить из одного конца города в другой. Коннор сделал правильный выбор и Хэнк, как и подобает взрослому человеку, должен был только похвалить паренька за находчивость.       «Он такой молодец. Научился ценить свои время и деньги. Правильно, зачем лишний раз торчать в пробках, когда можно просто пару минут прогуляться до соседнего двора? Если бы «У Джимми» находился прямо напротив моего дома, я бы, может, тоже ходил туда чаще, — думал Хэнк, попутно с этим вспоминая, сколько нервов было потрачено на вечные пререкания и провокации со стороны парня. — Наверняка там ему будет спокойнее. Особенно после той неприятности, что успела с нами произойти. Никто не будет раздражать или маячить перед лицом с «тупой ментовской рожей». Всё правильно. Всё так, как и должно быть». И всё бы ничего, однако сам процесс бережения старых ран расположился у Хэнка на том самом месте, на котором чуть ранее находился ночной отдых. Проще говоря, он больше не мог нормально заснуть.       Словив мучительную бессонницу, Хэнк, вместо того, чтобы набираться сил перед предстоящим трудовым днём, только и делал, что тупо пялился в потолок и размышлял о всяком бессвязном бреде. Помочь ему не могли ни таблетки, ни травы, ни даже лёгкий алкоголь, а любая попытка прикрыть глаза и дать себе подремать хотя бы чуть больше, чем десять минут заканчивалась непроизвольным вздрагиванием и пробуждением в холодном поту. Далее — перерыв в полчаса и очередная безрезультатная надежда на снисходительность судьбы, что научилась ловить чистый кайф от людских страданий. «Каков же результат» — спросите вы? Всё до безумия очевидно. За всю прошедшую неделю — с девятого по шестнадцатое октября включительно — Хэнку удалось поспать суммарно не более шести часов. (И это с учётом двух выпавших выходных, когда ему не приходилось торчать в полицейском департаменте).       Естественно, с таким графиком работы тело знатно ахуело от подобных практик. Когда изо дня в день пашешь на двух разных должностях, на одной из которых тебе в течении восьми часов подряд приходится стоять на ногах, то не удивительно, что и без того в хлам уставшему организму пришлось действовать радикально. «Отрубить нахуй сознание», — та самая красная кнопка, по которой и был совершён один решительный удар. Оставалось лишь благодарить бога за то, что произошло это не в момент нахождения за рулём или на каком-нибудь важном рабочем выезде, где Хэнку пришлось бы руководить действиями целого отряда. В обоих случаях подобный конфуз мог привести к гибели ни в чём неповинных людей. И всё почему? Потому что один отрешённый, но отчаявшийся придурок не может разобраться в своих отношениях с человеком, который долгое время только и делал, что отравлял ему жизнь.       Но всё-таки Хэнк и правда скучал. Появившаяся по отношению к Коннору симпатия переросла в привязанность, а привязанность — в непередаваемую тоску. Спрашивалось, как теперь вообще дожидаться наступления вечера, если тот не будет привносить в и без того нудную жизнь частички чего-то приятного — наподобие шуток и дружеского общения? В придачу ко всему прочему Хэнку очень и очень не нравилась та нота, на которой им пришлось завершить свой последний разговор. Висящая в воздухе недосказанность никуда не делась, однако у него просто не хватало духу первому взяться за телефон и совершить один важный звонок. «Просто спроси как дела, — озабоченно советовал внутренний голос, принуждая Хэнка перебороть свои убеждения и всё-таки нажать на иконку «контактов». — Поинтересуйся, вдруг ему нужна какая-нибудь помощь. А если нет, то попытайся прикинуться простачком и сделать вид, что случайно перепутал номер».       «Не хочу больше отнимать твоё время».       «Какой смысл его лишний раз беспокоить? Кажется, он отчётливо дал понять, что не хочет с тобой общаться. В противном случае, позвонил бы сам или хотя бы отправил смс-ку. Навязчивых людей всё равно никто не любит, так что попытайся задействовать своё серое вещество и научись соблюдать личные границы. У Коннора своя жизнь, а у тебя своя. Пусть он решает свои проблемы сам. Тебе-то на кой чёрт соваться?»       «Верно», — соглашался с этими мыслями Хэнк, тут же теряя всю инициативу и откладывая телефон в сторону. Правда, какая-то часть его здравого самосознания — та самая, что ещё не успела выгореть от недостатка сна — считала, что в отношении Коннора лучше подобным образом не размышлять. Тот ведь столько раз помогал и проявлял неподдельное желание подружиться. А каким другом будет Хэнк, если не попробует хотя бы разок дозвониться? Наплевать на просьбу удалить номер из списка контактов и проявить то самое мужское достоинство, за которое его почитали все коллеги без исключения. Как минимум ляпнуть необдуманное: «Я просто хотел услышать твой голос», после чего понять, насколько двояко прозвучали эти слова и в ужасе скинуть трубку.       «А вдруг он не примет вызов? — продолжал переживать Хэнк, таращась покрасневшими от усталости глазами в сторону встречающего рассвет окошка. — А вдруг посмеётся надо мной? Вдруг опять включит режим душнилы и начнёт издеваться? Кажется, пока не лучшее время для подобных решений. Лучше сделаю это завтра». Но то самое «завтра» всё никак и никак не наступало. Прошло три дня, четыре… минула неделя. И вот, получив в качестве напоминания разбитый вдребезги телефон, Хэнк наконец понял, что то самое «лучшее время» для звонка теперь оказалось безвозвратно упущено.       В тот день Хэнку удалось свинтить с работы пораньше. Осмотревший его врач никаких серьёзных травм не обнаружил, однако всё равно предложил «на всякий случай» проехаться до ближайшей больницы, на что получил сухой категоричный отказ. Настаивать не стал, но выписал пару успокоительных капель и взял с Хэнка устное обещание, что как только тот вернётся домой, то впадёт в спячку до тех пор, пока подушка к щеке не прирастёт. Короче говоря, прописал самый банальный «постельный лежим». «Меньше нагрузок, больше мелатонина, понятно?» И Хэнк-то, конечно же, пообещать был рад, да выполнять свои новоявленные обязательства он не планировал от слова совсем.       Во-первых, с учётом его затянувшейся в последние дни бессонницы, уповать на помощь таких же однотипных лекарств — дело гиблое. Во-вторых, как бы «неожиданно» это не прозвучало, но у него была вторая работа, за которую он получал вторую зарплату и тем самым вдвое быстрее ремонтировал своё погоревшее жилище. Да и какая может идти об отдыхе речь, когда до выселения из текущего места жительства оставалась всего какая-то неделя? «Лентяи спят на улице», — напомнил себе Хэнк, тем самым решив потратить освободившееся время с пользой и устроить дома стирку, а также заехать в магазин за продуктами. Зашить на рабочей рубашке дырку, погладить брюки, отремонтировать сломанную полку, заменить лопнувшую лампочку, помыться, перекусить… причесаться… и под конец направиться в бар.       А интуиция подсказывала, что в баре точно ждать беды.

***

      У матери Коннора всегда были очень нежные руки. Мягкие и гладкие ладошки, изящные тоненькие пальчики, а также короткие, но ухоженные ногти и пахнущая косметическим молочком кожа — вот те самые качества, за которые отец просто обожал осыпать их бесчисленным количеством поцелуев. Да и сама Эмбер, будучи женой статусного человека, никогда не позволяла себе показываться на людях с грязными украшениями или ободранным маникюром. А в две тысячи восемнадцатом году так и вовсе произошёл случай, когда на одной из важных корпоративных встреч Роберт решился познакомить её с Майком Пенсом*. Вице-президент сперва не проявил к женщине никакого интереса, однако стоило ему лишь приличия ради попытаться чмокнуть её ладонь, как тот тут же переменился в лице. «Господи! — воскликнул Майк, хлопая Роберта по правому плечу. — Да она у тебя просто ангел! Клянусь, я в жизни не встречал леди, что смогла бы очаровать меня таким необычным образом!»       И оно совсем не удивительно. Сколько Коннор себя помнил, материнские поглаживания преисполняли его ощущениями безопасности и комфорта. С ними он чувствовал себя как за каменной стеной, и пусть даже со временем детские представления о мире выветрились из поумневшей головы, Коннор всё равно готов был променять всех психологов мира всего на тридцать минут нахождения в материнских объятиях. Они приободряли, они успокаивали, они передавали любовь. Одним из самых важных и запоминающихся моментов так и вовсе стало преддверие поступления в Гарвард, когда на носу замаячили первые экзамены. И каким бы умным, талантливым и способным учеником Коннор не был, он, как и подобает любому желторотому юнцу, от переживаний чуть ли не начал лезть на стенку. «А что, если я не справлюсь? Что, если моих знаний окажется недостаточно? Что, если я всех опозорю?» Тягостным сомнениям не было конца, но всего один-единственный разговор с таким дорогим человеком как мама помог избавиться ему не только от беспрерывного стресса, но и от страха перед тёмным неминуемым будущим.       «Ты у меня такой умничка, — шептала она, теребя меж своих пальцев редкую прядь каштановых волос. — Самый умный мальчик в мире. Столько учился, столько не спал. Так стараешься идти к своей мечте. Такой молодец. Ты обязательно сможешь поступить! Не волнуйся, как только ты окончишь колледж, перед тобой будут открыты все дороги. Папа познакомит тебя с важными людьми, ты встретишь замечательную девушку, создашь свою семью и будешь жить долго и счастливо».       «Малыш, пожалуйста, очнись! Пожалуйста, пожалуйста! — кричала она, заливая бледное лицо горькими солёными слезами. — Коннор, молю тебя. Открой глаза. Господи, Роберт, звони в скорую! У тебя сын умирает, чего ты стоишь как вкопанный? Господи, господи, господи… ну почему это произошло? Что я сделала не так? Я ведь… я даже не знаю, что в таких ситуациях делать. Искусственное дыхание? Массаж сердца? Я-я… я… Роберт, твою мать!»       О, тот самый день Коннор запомнил надолго. «Ещё бы, заработал таких неизгладимых впечатлений — ебанёшься. Пусть теперь остальные расскажут, как они с огоньком провели лето». Казалось, прошло всего каких-то пять часов, но за этот относительно небольшой промежуток времени он успел и помыться, и пообедать, и передознуться, и до смерти перепугать чуть не поседевшую вмиг маму, и познакомиться с Элайджей Камски, и даже оказаться новоиспечённым членом детройтского мафиозного синдиката. «Добро пожаловать в семью, сынок». Ну чем не захватывающие остросюжетные будни? Чем не причина хвастать перед всяким беспросветным быдлом, привыкшем лишь сидеть за столом общепита и высасывать из банки безалкогольное пиво? Как говорится, сами-знаете-кто накрутил свою хуйню.        «Да и потом, — думал Коннор, перетягивая правое плечо шнурком от старых поношенных кроссовок. — Тогда я просто немного проебался… Хорошо, хорошо, я знатно проебался. Но то, что нас не убивает, делает нас сильнее. Правильно? Правильно! Ну не рассчитал дозу, с кем не бывает? Не помер ведь, так к чему столько паники? В конце концов, я же был не шестнадцатилетним пиздюком, чтобы за меня стоило переживать. Что тогда, что сейчас — я вполне состоявшаяся личность. И я умею учиться на своих ошибках. Урок усвоен, знания закреплены. И всё же…»       «Прости меня, мама. Я снова тебя подвёл».       Никогда. Никогда, никогда, никогда. Мать твою, никогда ещё время «аус дем лебен брехена» не пестрило столь живыми и яркими красками. Буйными, насыщенными и сочными — тонким полотном они покрывали собой мрачное серое окружение и словно добавляли жизни второй вкус. Если ментоловые сигареты, которые раньше курил в процессе Коннор, можно было смело сравнивать с пузатым ламповым телевизором — таким же, какой стоял у бабушки на тумбочке в Иркутске — то теперь он буквально глядел в широкоформатную HD-плазму, купленную в ближайшем торговом центре за десятки тысяч долларов. Изменилось всё. Вообще всё! Цвета, звуки, оттенки и восприятие окружения. Да даже наизусть заученная мелодия от «Сахарного недостатка», играющая на протяжении вот уже двух часов подряд, вызывала внутри поразительный восторг, какой вызывают разноцветные шарики-собачки у малых детей.       Перерыв от жизни давал новые глотки свежего воздуха, о которых Коннор знатно так успел подзабыть за минувшие полтора года. Если сперва он чувствовал себя просто расслабленным и спокойным — словно после чашки зелёного ромашкового чая, то с каждым последующим всплеском эмоции становились всё сильнее и сильнее, отчего казалось, будто сердце разорвётся надвое и выльет из своих недр бурные алые реки, переполненные исключительно положительной энергией и приятными образами. «Так и ведь и должно быть, да?» — поверить было тяжело. Коннор чувствовал, что во всём происходящим безумии есть какой-то скрытый подвох и что в будущем ему обязательно придётся заплатить за своё чересчур хорошее настроение: не деньгами, так здоровьем. Тем не менее вскоре он всё-таки пришёл к утешительному выводу, что всё ведущее к позитивным впечатлениям — это хорошо. Да и какая разница, каких затрат и в каких количествах оно требует? Ни один мастер не поскупится на качественный материал для своей самодельной фигуры, а в случае Коннора фигурой был он сам и лепил, так сказать, самого себя.       Ох, у него всё было более чем ахуенно. (Ключевое слово — «более»). И пусть с момента их последней встречи прошла всего лишь какая-то неделя, каждый из её дней со временем становился всё лучше и лучше предыдущего, и Коннор начал постепенно остывать к былым ощущениям, что ранее так рьяно сжигали его изнутри. «Боже мой, я действительно начал убиваться из-за какого-то там обычного мужика. Звоните скорее в дурку, этот пацан ёбнулся в край» — в голос хохотал он, не понимая, как же позволил себе так низко пасть. И нет, против самого Андерсона он не имел ничего дурного и до сих пор — как и полагает взрослым мальчикам — считал, что тот на самом деле был замечательным другом и приятным человеком в принципе. Просто так уж вышло, что сам Коннор морально перерос стадию юношеской влюблённости и ему удалось посмотреть на ситуацию со стороны так называемого «здравого гражданина общества». Этим он проявил свои исключительные навыки аналитика и сумел прийти к до боли простому, но при том очевидному выводу — он провёл с этим мужчиной слишком много времени. (Ключевое слово — «слишком»). Переложил на него слишком много ответственности, повёл себя слишком неподобающим образом и чуть было не клюнул на его слишком большой член. (Ключевое слово…).       Но все проблемы отныне позади! Возможно, благодаря не только весёлой громкой музыке и полезным статьям из женских форумов для разведёнок, однако и не принижая их немалых заслуг. Коннор играл строго по правилам: не ныл, не жаловался, не устраивал на пустом месте очередной пьяный скандал и не пытался манипулировать своим надорванным состоянием, отыгрывая кинутую всем миром жертву. Единственное, где он, пожалуй, позволил себе немного схитрить — это прибегнул к так называемому «звонку другу» и взялся влиять на своё текущее эмоциональное состояние при помощи подручных лекарственных средств. (Но только в корыстных целях). Перед тем, как с головой окунуться в мир вечных бабских споров и невыдуманных историй о том, какая там у бывшего миллиметровая писюлька, дожидался скорейшего наступления вечера, заказывал себе на дом какой-нибудь понравившийся на картинке ужин и на пару минут запирался у себя в ванной. И вот уж тогда в его посеревшую от вселенской печали жизнь наконец-то вливались иные, абсолютно неизведанным другими людьми, краски. Коннор снова мог спокойно дышать.       Так продолжалось в течении пяти рабочих дней. На шестой Коннор решил несколько поменять условия ведомой им ранее игры и, не захотев дожидаться столь мучительно долгого наступления вечера, взял перерыв сразу на голодный желудок. Результат? Как оказалось, одни сплошные плюсы! Мало того, что он наконец-то выполнил данное ещё на Рождество обещание и прямо в дождь отправился на пробежку, так ещё и впервые за неделю принял душ! Побрил и без того гладкое лицо, выпил три бутылки апельсинового сока, покурил, сделал десять отжиманий, заказал пиццу, покурил, выкинул пиццу изо окна, потому что пиццу он терпеть не может, случайно уронил свой плазменный телевизор на пол, покурил, около тридцати раз заставил Поцелуйчик выполнить команду «дай лапу» и под конец всей этой истории впервые за всю свою жизнь попытался приготовить спагетти с креветками. По итогу каким-то невероятным образом умудрился сжечь дорогущую кастрюлю и, забив на так и недоделанный завтрак, отправился листать ленту в Фейсбуке. А ведь на всё это приключение у него ушло каких-то два часа.       Пожалуй, единственным минусом мог послужить тот факт, что Коннор стал излишне эмоциональным. Порой даже ловил себя на мысли, что не всегда контролирует свои последующие действия и может буквально начать сходить с ума из-за какой-то нелепой ерунды. «Ну и с того что? Я ведь никому этим не мешаю, — считал он, попутно изучая в зеркале свои сузившиеся зрачки. — К тому же какая вообще разница, если все мои эмоции представляют из себя исключительно положительные реакции?» Да, да, абсолютно все. Даже те, что непосредственно пересекались с какими-то не самыми приятными вещами, наподобие прикушенного во время приёма пищи языка или ярко-красного синяка на плече, который Коннор успел заработать, когда случайно споткнулся о свою же ногу и со всей силы долбанулся о стоящую рядом дверь. «Ничего страшного, до свадьбы обязательно заживёт», — просто хихикнул он, растирая холодной ладонью ушибленное место. Да и кто вообще будет обращать внимание на какое-то неприметное пятнышко? Это ведь всё равно что выискивать грязь на теле взрослого далматинца — она тут же начинает теряться на фоне других похожих отметин.       В тот день Коннор решил, что ему во что бы то ни стало следует вспомнить об одной из самых важных женщин в своей жизни — о маме. Та мало того, что вот уже долгое время переживала из-за душевного состояния своего буйного чада, так ещё терзала его безответными звонками на протяжении всей последней недели. На фоне участившихся нервных срывов, Коннор трубку брать не хотел, однако текущим дождливым утром ситуация кардинально переменилась в пользу воссоединения родственных уз. «Я просто с ней поздороваюсь. Точка. Не стану долго трепаться, иначе она может что-то заподозрить. Скажу лишь быстрое «привет, у меня всё хорошо, я работаю, пока». И всё. Никаких левых тем, никаких лишних вопросов. Коротко и ясно: привет, у меня всё хорошо, я работаю, пока. Привет, у меня всё хорошо, я работаю, пока. Привет, у меня всё…       Но стоило ему только бросить хриплое «алло» и услышать в ответ родной и всё ещё сонный после недавнего пробуждения голосок, как Коннором тут же овладел самый неподдельный щенячий восторг. Вместо заготовленных ранее набросков для непринуждённого приветствия, он наплёл ей целую историю о том, каким вкусным был завтрак, каким ясным был день и какой мягкой была вода во время утреннего душа. «И туалетный слив. Ты представляешь… он вообще не забивается! Я туда и спагетти слил, и губку уронил, и случайно (нет) выкинул пару носков. А ему вообще всё равно. Мам, это самый лучший унитаз, который я когда-либо видел». В ответ на её недоуменный интерес, что же послужило причиной для столь бодрого расположения духа, Коннор промурчал нечто быстрое и невнятное, состоящее из слов «наконец», «устал» и «расстался», после чего как бы невзначай поспешил сменить тему.       Поведав о секретах приготовления самых сочных котлет в Швейцарии, он принялся около десяти минут рассказывать о том, как важно и нужно научиться дышать маткой. После взялся пересказывать топ-десять самых жарких намёков, которые ни один мужчина так и не понял и подвёл это к дело к идее, что «тупым мужикам» нужно всё говорить прямо, иначе они так и будут вести себя как полные идиоты. «Невероятные кретины, неспособные удовлетворить свою пассию тогда, когда та нескрывая этого жаждет». На вопрос, откуда он всего этого понабирался, Коннор сознался прямо — с женских форумов и сайтов для мамаш. Начал было даже делиться «самыми сексуальными видами свадебного белья», однако под конец, услышав долгожданный визг своего дверного звонка, оказался прерван на полуслове. Так что он просто пожелал матери счастливой осенней Пасхи и, попросив поцеловать за него сестру и отца, моментально скинул вызов, после чего лёгкой пружинящей походкой направился к входной двери.       На пороге оказалась Сэм. Его дорогая и прекрасная Сэм, одетая в мягкую вязанную кофточку и тонкие обтягивающие лосины, подчёркивающие собой её широкие округлые бёдра и мягкие упругие ягодицы. Она улыбнулась ему, а он улыбнулся ей: правда, как-то по-дурацки. «Надеюсь, это был мой последний косяк за сегодня». Да, всё верно, Коннор решил двигаться дальше. Нет, даже не так. Он мог двигаться дальше. Мог, потому что, благо, оставил человека с фамилией на «А» на задворках собственной памяти и таким образом попытался вернуть назад те будни, которые были у него до встречи с… этим. (Короче, неважно). Ту самую жизнь наглого богатенького ублюдка, забивающего хуй на всё своё окружение, попивающего в свободное время дорогущий виски и потрахивающего знакомых элитных эскортниц. И нет, это была вовсе не бессмысленная попытка таким образом заглушить неутолимое горе, (кто так думает, идите нахуй) а просто возвращение к изначальным истокам молодого самца. Коннор малость сбился с пути, но теперь он готов был признать, что потихоньку становится прежним. А значит что? А значит, что он больше не будет заваливать себя прочими гейскими проблемами и научится снова «брать бастионы штурмом».       «Время лечит. Если хочешь пережить детские обиды на своих задир-одноклассников — просто стань старше. Найди успешную или не очень работу, начни посещать какого-нибудь бюджетного психолога и постарайся переосмыслить то, что раньше ты считал безвыходным пиздецом. Ну а если ты пытаешься позабыть любовь всей своей жизни, то… докажи самому себе, что на деле она не имела такого уж важного значения. Пусть это будет ложью. Пусть сковавшая тебя привязанность всё равно никуда не денется — продолжай безостановочно лгать. Человек — это создание глупое и способное поверить во всё, что угодно, важно лишь его правильно в этом убедить. И если когда-нибудь я смогу подумать об Андерсоне, не чувствуя при этом в груди нарастающего покалывания, значит мои старания были проделаны не зря», — с этими мыслями Коннор впустил Сэм к себе в квартиру. Присмотревшись украдкой в висящее на стене зеркало, он растормошил на голове свои непричёсанные волосы и быстренько заправил измятую от постоянного валяния на кровати футболку. Пафосно сложив на груди руки, нарочито низким голосом проворковал: — Доброго тебе дня, принцесса. Ты рада вернуться обратно в замок богатого дракона? Надеюсь, что так, потому что ровно через десять минут ты будешь сгорать от страсти во-о-он за той дверью. — Привет… — А вот Сэм отвечать взаимным кокетством не торопилась. Осмотрев квартиру с каким-то уж слишком недоумённым взглядом, она попыталась что-то воскликнуть, да только грубить ей не хватило духу. Вместо этого девушка просто сдержанно вздохнула и с очаровательно невинной улыбкой клянчащего мороженое ребёнка осторожно поинтересовалась: — Коннор, а что у тебя здесь произошло? — А что произошло? — Не понял Коннор, также покрутившись по сторонам, но так и не обнаружив, что заставило Сэм выдать такую реакцию. Квартира как квартира. Милая, уютная и тёплая. Возможно, малость неопрятная, но ведь это настолько несущественная мелочь, что обратить на неё внимание — всё равно что пожаловаться на температуру, которая была бы на один градус меньше от желаемой. — Срач произошёл, — весьма неучтиво ответила та, переступая своей ногой через валяющуюся на полу вешалку. — Ты меня, конечно, извини, но я и подумать не могла, что у тебя может быть так неприбрано. Что-то случилось? Ты решил переехать? — Глупости какие, не говори ерунды, ты просто подтасовываешь факты. — Коннор проблемы не видел. Квартира ему казалась абсолютно такой же, какой была всегда. Он даже осмелился предположить, что Сэм просто сошла с ума. — Если тебя постоянно ебут в дорогих, вылизанных дочиста отельных номерах, это не значит, что и у меня квартира должна быть стерильной как в больнице. Прояви немного уважения, раз уж я плачу тебе не только за секс, но и за приятную компанию. Тебя никогда не учили тактичности? Или, может быть, правилам приличия? — Да… — Сэм смутилась. Отодвинув ногой пустую коробку из-под молока, она поставила сумку на груду из наваленных одеял и поспешила вернуться к позитивному расположению духа. — Извини меня, пожалуйста. Наверное, я слишком резко высказалась. Просто думала, что ты куда больший чистоплюй. — Всё с моей квартирой нормально! — И вот уже Коннор сорвался на крик. Отчего-то его внезапно охватила такая невероятная ярость, что захотелось плюнуть на любые понятия об этикете и отвесить Сэм размашистую пощёчину за слишком длинный язык. Правда, продлился этот порыв недолго и вот уже через десять секунд он поймал себя на мысли, что слишком уж бурно реагирует на какой-то пустяк. А как говорила мама? «Пустяки — они как мошки. Перестань обращать на них внимание и они сами улетят». Эти мысли помогли ему восстановить изначальный уровень спокойствия и даже помочь Сэм в развязывании шнурков на её осенних кроссовках. — Ты уже решил, чем будем сегодня заниматься? — спросила в свою очередь та, попутно расплетая свою тонкую косу. — Обычный секс? Анальный? Бандажирование? Наручники? Ролевые игры? Ох, я также привезла с собой кожаные ремешки для ягодиц. Помнишь? Ты говорил, что видел такие в журнале и они тебе очень понравились. — Давай займёмся сначала обычным, а там уж видно будет, — безразлично ответил Коннор, откладывая чужую обувь в сторону. — Можешь не размениваться на душ. Топай сразу в спальню, я через минуту подойду. — Хорошо! — Разувшись, Саманта вытащила из сумочки какие-то дорогие духи и дважды пшикнула ими в районе шеи. После этого она, как и было сказано, направилась в сторону спальни, попутно стаскивая с себя ненужные элементы одежды. Осторожно перешагнула разбитый от падения телевизор и, протиснувшись между косяком и стоящей в проходе коробкой, окончательно скрылась из виду.       Убедившись, что сумел остаться в комнате совершенно один, Коннор поспешил вытащить из кармана свой мобильный телефон. Перемнувшись с ноги на ногу, он украдкой пролистал весь список входящих сообщений и вызовов, но, так и не отыскав нужного, расстроенно замер на месте. Сердце пропустило удар, в глазах неприятно закололо, а на искусанных бледных губах заиграла грустная полуулыбка — типичная реакция на обиду, которую Коннор пытался скрыть даже перед самим собой.       Он так и не написал.       «Кто не написал?» Коннор мигом опомнился. Ругнувшись на свою излишнюю эмоциональность, он поспешил вернуть свой излюбленный режим «посылания всех нахуй» и запихнул телефон обратно в карман джинсов. «Кто-то… кто-то не написал». Ну, не написал и не написал, какая вообще разница? Значит напишет завтра. Или послезавтра. Или через три дня. Какой вообще смысл думать о ком-то ненаписавшем, когда в соседней комнате его ждёт шикарная обнажённая девушка с такой классной задницей. «Куда более классной, чем была у тупой шлюхи-Кэсси, чтоб этой мрази пусто было». И, чёрт возьми, Коннор сегодня проявит себя на все сто. Будет долго и упорно трахать голодную до его члена сучку; до тех пор, пока не устанет или не умрёт от обезвоживания. Да, этим он и собирался заняться прямо сейчас, ибо секс — это самый главный признак проявления заинтересованности, не так ли? Всё так. Всё верно. И Коннор уж точно планировал доказать всему миру, что внутри него всё ещё живёт завидный альфа-самец. Уничтожитель девчачьих кисок и просто плохой парень с удивительными навыками быстро двигать бёдрами.       Перед тем, как проследовать дальше, Коннор поспешил подбежать к своему ноутбуку и вырубить играющую на повторе песню. (Мало ли, а то вдруг Сэм не поймёт всей прелести «Сахарного недостатка», доносящегося из небольших карманных динамиков битый час подряд). После этого он ещё разок осмотрел всё своё тело, оценил небольшие, но пиздатые бицепсы, выдал самое маскулинное «хех», которое только могло существовать в английском языке, и, попытавшись выкинуть из головы все навалившиеся сомнения, бодрым шагом отправился прямо в спальню.       И Сэм действительно ожидала его в кровати, успев при этом заранее откинуть в сторону светлое изорванное покрывало и принять одну из своих самых сексуальных поз. Будучи полностью обнажённой, улеглась спиной на одну из избитых в порыве кратковременной ярости подушек и, распушив свои тёмные как шоколад волосы, смотрела на Коннора внимательным томным взглядом. На прикроватной тумбочке уже лежали лубрикант и презервативы, а её слегка разведённые в стороны ноги во всей возможной красе демонстрировали гладкую выбритую киску. Давящая атмосфера в комнате словно так и говорила: «Давай, Коннор, действуй. Выеби её до потери пульса. Покажи, кто здесь настоящий мужчина, а кто лишь маленькая глупая игрушка, созданная для того, чтобы удовлетворять все его капризы».       И Коннор был бы очень рад превратить задуманное в реальность. Наконец-то — после стольких бессонных ночей и мучительных надежд на счастливое будущее с недалёкой полицейской свиньёй — у него вновь появится присущая всем Стернам гордость, и он больше никогда не позволит всяким непутёвым медведям делать из себя податливого хлюпика. «Потому что я мужик! Мужик, блядь!» — с этими вздорными мыслями он принялся поспешно раздеваться. Не так, как-то было перед Х… перед Андерсоном. Тогда Коннор делал это медленно и дразняще, пытаясь зажечь интерес в притягательных голубых глазах. Показать, насколько далеко он готов зайти ради того, чтобы утолить чужое любопытство и позволить тому перерасти в нечто большее, чем просто жажду посмотреть на красивого голого мальчика. В конце концов, вызвать у него чистое необузданное желание, пробуждающее внутри робкого мужчины дикого и голодного до секса зверя. «Но теперь в этом нет абсолютно никакой нужды. Сэм предоставляет услугу, а я плачу за это деньги. Всё куда проще. Всё куда примитивнее».       Пуговицы расстёгивать не пришлось — как и говорилось раньше, вот уже на протяжении всей последней недели Коннор ходил по квартире в старой выцветавшей футболке, так что он просто стянул её через исцарапанную шею. О ремне также беспокоиться не стоило — домашние растянутые джинсы отлично стягивались сразу вместе с трусами всего лишь одним резвым движением руки. Хоп — и нету. Под конец осталось избавиться от протёртых чёрных носков и вуаля — Коннор оказался полностью нагой и готовый покорять вершины женского оргазма. Правда, стоило ему уткнуться руками в бока и на мгновение посмотреть вниз, как вся напускная уверенность тут же выветрилась через поливший из ушей пар. Исчезла. Растворилась Пух — и оказалось вне зоны досягаемости.       Коннор малость запаниковал. Как же оно было раньше? А раньше… у него на этом моменте уже вовсю стоял колом. Происходил нормальный физиологический процесс, для которого не требовалось никаких особых махинаций или прелюдий. Сам вид красивой голой девушки становился отличной причиной для того, чтобы даже опьянённый чем-то, помимо любви, организм переходил из режима «наблюдателя» в режим «раздвигай, дорогая, ноги». Проще говоря, к сексу Коннор подходил ответственно и безо всяких проблем, а если предварительные ласки и имели место быть, то их целью скорее являлась задача подкинуть пару дровишек в уже ярко пылающий жаркий костёр, нежели разводить его с самого начала. И это логично… это нормально. Так было всегда! Но теперь же… теперь по какой-то неизвестной причине половой орган Коннора не спешил наполняться энергией и готовиться вступить в неравный бой.       «Полтора года назад всё было нормально. Причина явно не в… том». «Ну а в чём же тогда?» — Коннор смущённо задумался. Тревога была внеучебной. С мужчинами, конечно, подобное и случается, но в основном тогда, когда те пересекают отметку в тридцать пять лет. Тридцать пять! А Коннору всего двадцать три года! Он в принципе не должен испытывать проблем с сексуальным влечением к женскому полу. (Да и никогда и не испытывал). Опустившая взгляд Сэм также приметила его небольшую проблемку, однако, в отличие от других неблагодарных девушек, привыкших в таких случаях поднимать своего парня на смех, она имела достаточно опыта в подобного рода вопросах, так что поспешила сменить изначальный план действий и, слегка пододвинувшись в сторону, приглашающе похлопала по освободившемуся месту рядом с собой. — Я сделаю тебе массаж, — произнесла та, принимая вертикальное положение и вытаскивая из своей сумочки какое-то особое масло. — Давай, ложись. — Д-да… ладно. — Сгорая от нахлынувшего на него смущения, Коннор неловко взобрался на кровать и бухнулся животом на одеяло.       Не растерявшись, Сэм поспешила усесться на него сверху. Её гладкая выбритая промежность прижалась прямо к его чувствительному копчику, что всё же смогло привести к слабой реакции в виде защекотавшего живот возбуждения. «Видишь, всё получается. Надо только немного подождать. Сейчас она сделает мне массаж и он точно встанет. Она же в этом деле мастер, и не таких умеет распалять», — подумал Коннор, нервно прикусывая ноготь на указательном пальце. Он немного поёрзал, пытаясь подобрать более удобное для процедуры положение, но когда Сэм укоризненно шлёпнула его по спине, пришлось расслабляться как есть. Уложить голову на подушку, слегка раздвинуть в стороны ноги и с тревожащими разум надеждами отдаться махинациям профессионала… профессионалки. Талантливой особы с удивительными умениями одаривать мужские половые органы должным вниманием и заботой.       Однако надежды не оправдались. Стоило Сэм лишь вылить ему на спину немного холодного и, судя по запаху, кокосового масла, после чего прижаться обеими руками к покрывшейся мурашками пояснице, как Коннора тут же пробил озноб. Не тот озноб, который пробивает людей во время возбуждения, когда те внезапно начинают понимать, что они до безумия хотят трахаться, а скорее совсем наоборот. Озноб отвращения. Озноб омерзения. Озноб, который за секунду зарождается в районе поджелудочной и поднимается вверх по пищеварению, не забывая при этом прихватить с собой часть желудочного сока. Такой озноб, который прошибает тебя тогда, когда ты откусываешь кусочек от сладкой на вид клубники, но оказывается, что та уже насквозь пропитана гнильём и поселившимися в ней червями. «Меня сейчас вывернет наизнанку», — пропыхтел он одними губами, ибо всё, начиная от мерзких чавкающих звуков и заканчивая консистенцией жидкой увлажняющей смеси вызывало внутри него брезгливую неприязнь. И то ведь были только мелочи…       Её руки, как и руки любой ухоженной женщины, были нежными, мягкими и тёплыми, а движения умелыми и отточенными. Сэм действовала крайне аккуратно: не пыталась сильно давить, не натирала и не царапала кожу короткими полированными ногтями. Она обращалась с Коннором так, как и с любым другим постоянным клиентом, что впоследствии обязан был поддаться первобытным животным инстинктам и оплатить услугу из своего набитого купюрами кошелька. Проще говоря, Сэм всего лишь выполняла свою обыденную работу, вот только в этом и крылась вся основная проблема. Фантазии, желания, чувства и эмоции… она была не такой. Даже её руки были не такими. Они отличались.       Отличались от чьих? Давай, Коннор, перестань валять дурака и скажи уже это имя.       Отличались от рук… От рук, ладошки у которых были жёсткими и шершавыми, а на некоторых пальцах имелись незаживающие из-за слишком упорной работы мозоли. От рук, что не привыкли к дорогим увлажняющим кремам или скрабам, но умели управляться с оружием, держать хват и до звучного хруста позвоночных костей заламывать всяких отпетых ублюдков. От рук, которые вгоняли Коннора в краску лишь одним своим прикосновением, заставляя податься к ним навстречу и почувствовать, с какой нежностью и одновременно с каким желанием они стремятся показать всю свою любовь. И даже совсем не важно, куда именно они пытались прикоснуться — к волосам, лицу или вздрагивающему от неожиданности животу. Коннор поддавался и делал это до самого конца, невзирая на струящиеся изнутри противоречия. Верно, руки Сэм были тонкими и ухоженными, однако они всё делали не так. Не так, как это привык делать Хэнк. — Сэм, скажи мне, ты это специально? — недовольно пробубнил Коннор, взявшись списывать все грехи на бестолковую девушку. — В каком смысле? Специально что? — не поняла та, огладив Коннору талию и прижав свои руки к его худым лопаткам. — Делаешь это вот так! Что здесь непонятного? — Ситуация начала набирать негативные обороты. С каждой последующей минутой Коннору всё больше и больше казалось, что над ним попросту издеваются. Выставляют безнадёжно отбитым дураком, который вжился в роль извечной игрушки для битья и не имеет никакого понятия о том, как нужно защищать себя перед жестокими людьми. Впору ботаникам, привыкшим трепаться безвольной куклой в руках у школьных задир и слышать в сотый раз уже настоебенившее: «Зачем ты себя бьёшь? Ну зачем ты себя бьёшь?» — Как так? — А Сэм словно и рада подыгрывать. Сделав свой голос куда более недоумённым, она озадаченно прокашлялась. — Я… я делаю это как и всегда. Честно!       Но Коннор ей не поверил. Более того, он отнёсся к услышанным словам с долей нескрываемого скепсиса и в какой-то момент, когда тревожащие мысли перестали забивать его голову оторванными от реальности догадками, осознал весьма очевидный факт — эта девка над ним издевается. Насмехается! Специально прикидывается наивной легкомысленной дурой, а сама уже прекрасно поняла, что к чему, и таким откровенно гадким образом пытается вывести Коннора из себя. Заставляет уподобиться слабому бесхарактерному пиздаболу, нарушить собственные предубеждения и начать опять думать о чёртовом Хэнке, (да, мать твою, я повторил это имя) но уже только в позитивном для того ключе. Вновь возжелать его тёплых прикосновений и тем самым обнулить весь накопленный за последнюю неделю прогресс. Представить, какого это, когда кто-то такой большой и сильный прижимает тебя лицом к влажной от слёз и слюней подушке и, попутно надавливая ладонями на бледные худые плечи, обжигает шею своим горячим дыханием.       «Хватит, хватит, хватит!» — думать о подобном Коннор не хотел. Не для того он в таком отчаянии созванивался со своим бывшим дружбаном Стэнли и не для того вновь прибегал к приобретению у того не самых законных услуг. «Убирайся из моей головы! Я тебя больше не люблю! Вон! Вон!» Но уходить оттуда Хэнк не собирался. Более того, невзирая на услышанные в свой адрес заявления, он лишь в своей обычной манере издал немногозначный смешок, после чего Коннор представил, как чужие крепкие зубы впиваются ему прямо в шею. Прикусывают чувствительную кожу и заставляют его вскинуть бёдра, попутно промычав услужливое: «Я пошутил. Пожалуйста, прости меня. Прости меня, Хэнк. Я беру все свои слова назад». И скулить до тех пор, пока наигранный в голосе страх не начнёт перерастать в настоящее дикое возбуждение, а взмокший от нервного пота копчик не прижмётся к толстому и липкому члену, что в свою очередь одарит его позвоночник парой прозрачных капель вытекшего из головки предэякулята.       «Господи, какой кошмар». Коннор тихо захныкал. Удивительно, с какой сверхзвуковой скоростью может начать съезжать крыша, если ты не проявишь должной обеспокоенности и позволишь ей немного поскрипеть. «Интересно, а что дальше? Фантазии, о том, как эта невежественная ментовская свинья будет грызть мои соски?» Как заставит очередной раз опуститься перед ней на ободранные колени и, прижавшись счастливым лицом к твёрдому как камень стояку, почувствовать терпкий запах тяжело работающего мужчины. С выражением голодной до мяса собаки сглотнуть образовавшиеся во рту слюни, а после, преданно подавшись вперёд, пройтись влажным языком по солоноватой на вкус мошонке, не забыв при этом послушно поднять потемневшие от жажды глаза. (Блядь, пожалуйста, не подкидывай мне ещё больше ебанутых идей!)       Однако же не стоило вот так сразу списывать со счетов удивительные способности человеческого мозга. Раз уж пришли очередные воспоминания об этом коварном и хитром Хэнке, значит стоило проявить немного врождённой Стерновской смекалки и, наплевав на любые понятия об уважении к былой дружбе, просто их стереть. Заменить, как это обычно бывает с запылившимися в шкафу видеокассетами, на плёнку которых можно записать абсолютно новую — другую информацию, попутно перекрыв старый наскучивший фильм. Самое главное — это всего лишь отыскать те самые нужные неправильные участки и исправить их посредством перепрошивки сознания. Его тело хочет испытать то, что дарил ему Хэнк? Хорошо, без проблем. Будет вам Хэнк. Но только такой, какого Коннор позволит себе сам! А Коннор не собирался возвращаться обратно в голубые дали и, решив вычеркнуть себя из короткого списка почётных хэнкосексуалов красной шариковой ручкой, попытался сыграть на опережение. — Укуси меня, — цыкнул он, тычась подбородком в свою исцарапанную шею и обнажая усыпанный родинками загривок. — Быстро! — Что сделать? — удивилась Сэм, после чего неловко усмехнулась, видимо, приняв услышанное за хохму. — Ты шутишь? Зачем? — Укуси меня, твою мать! — уже куда агрессивнее ответил ей Коннор, не понимая, почему до этой ебанутой ничего не доходит с первого раза. — В шею. В шею укуси. Я тебе плачу за это бабки, так что делай свою работу.       Сэм на мгновение застыла. Будучи неспособным увидеть её лицо, Коннор лишь мог предполагать, какая же эмоция отразилась на украшенным ярко-красной помадой личике, однако, судя по всему, та всерьёз задумалась над услышанным в свой адрес предложением. Возможно, если бы оно прозвучало куда более спокойным и вежливым голосом, она бы незамедлительно взялась за дело, но теперь её явно смущала не столько сама просьба, сколько рваный и агрессивный тон, которым та была озвучена. Одно дело — это когда проявляющаяся агрессия является частью обговорённой ролевой игры, но другое — когда клиент действительно ведёт себя грубо. И всё же работа есть работа, и тут уж ничего не поделаешь. Так что через пять до ужаса долгих секунд Коннор почувствовал, как обе женские ладошки прижались прямо к его лопаткам, а ровные прямые зубы осторожно вцепились в загривок. Неслабо — Сэм явно прилагала все свои усилия, однако Коннор не почувствовал ничего. Ничего, помимо вселенской обиды.       Сперва он замер на месте, надеясь на лучший исход и дожидаясь момента, когда чужие челюсти прихватят его кожу ещё сильнее. Когда же этого не случилось, то по его напряжённому телу вновь пробежал озноб, но совершенно иной силы. Куда более неприятный и мощный, отчего Коннор даже неестественно вздрогнул. Вновь царапнул и без того изодранную шею, а после, потеряв всякую надежду на шанс «перепрошить» свою голову, резко перекатился с живота на бок. Настолько резко, что Сэм, не ожидавшая подобного манёвра, с визгом свалилась на постель. Издав растерянное «ай-яй-яй», откинула упавшие на лицо волосы и потёрла покрасневшее предплечье, по которому пришёлся удар тупой деревянной ложбинки. Но не успела она вовремя опомниться и, согнув трясущиеся коленки, попытаться принять вертикальное положение, как была тут же придавлена спиной к скрипнувшей от суеты кровати. — Блять, ты издеваешься надо мной, да? Считаешь меня полным долбаёбом? Придурком, которого можно вот так легко наёбывать, да ещё и брать с него за это бабки? — зарычал Коннор, нависнув прямо над испуганной девушкой. — Устроила тут ёбанный цирк уродов. Кто тебе обо всём рассказал? Признавайся, сука. Откуда ты узнала? — Что ты несёшь? Я понятия не имею, о чём ты-… — Но Сэм не успела закончить. Она непроизвольно проглотила вторую часть предложения, когда Коннор схватил её за горло и сдавил с такой силой, что оно неприятно уху булькнуло. — Тупые ахуевшие пёзды. Что ты, что Кэсси, — причитал он, чувствуя, как излившийся в кровь адреналин начинает пропитывать каждую клеточку его тела. — Я плачу вам деньги, дарю подарки, а вы что делаете? Унижаете меня, да? Пытаетесь свести с ума и заставить чувствовать себя мерзко. Манипулируете мной и хотите, чтобы я совсем поехал кукухой! Я, блять, всего лишь хотел хорошо провести время. Нахуя ты начала всё портить? Чего ты пыталась этим добиться? Чтобы я снова вспомнил о Хэнке? Поздравляю, сука, у тебя получилось. На нахуй, принимай награду. — Кон-… — Прохрипела Сэм, вцепившись пальцами в его затвердевшие от напряжения запястья и пытаясь хотя бы самую малость ослабить перекрывшую дыхание хватку. Всё было тщетно.       На самом деле Коннор даже не до конца осознавал, чего именно в данный момент он пытается добиться. Хочет ли перейти черту и придушить слабую девушку до смерти? Нет. Может, старается выбить из неё какие-то невнятные извинения? Да вроде тоже нет. Устраивает своеобразные жёсткие ролевые игры? Нет! Нет, нет, нет, всё не так! Поступок, вызванный очередным приступом неконтролируемой агрессии, был крайне необдуманным и спонтанным и не преследовал вслед за собой никаких чётких целей. Коннор душил, потому что Коннор злился, а злился он потому, что без единого сомнения был уверен в истине: эти тупые коварные девки мечтают его испортить. Развратить. Заставить вновь испытывать те самые пожирающие изнутри чувства, из-за которых он давился горькими солёными слезами и до выступающих сквозь новообразовавшиеся раны капелек крови раздирал свои шею и запястья. А всё потому — и только потому — что Коннор хотел пережить болезненное расставание и принять для себя пусть и болезненный, но тем не менее очевидный факт: Хэнк был ему не нужен. Нет, не так… Потому что Хэнку был не нужен он.       В какой-то момент изо рта Сэм начали течь густые пенящиеся слюни. Покрасневшее от недостатка кислорода лицо постепенно приобрело куда более бледный и болезненный оттенок, а пытающиеся ослабить захват пальцы беспомощно рухнули на влажное одеяло. Девушка медленно задыхалась. Пытаясь до конца бороться за свою потихоньку угасающую жизнь, она в панике вытянула правую руку и, пошерудив по всей доступной поверхности кровати, умудрилась дотянуться до бутылочки с кокосовым маслом для массажа, после чего, сжав ту из последних сил, со всей дури прошлась по лицу обидчика. И это сработало на отлично. Будучи обескураженным внезапным контрнаступлением, Коннор пальцы всё-таки разжал, а из его ушибленной левой ноздри тонкой струйкой побежала горячая алая кровь. Правда, сам он так до конца и не понял, была ли травма вызвана ударом тупого продолговатого предмета или же причина крылась в ином — более пугающем факторе? — Ты что, поехавший? — истерично закричала Сэм, вскакивая с измятой от возни постели и попутно собирая с собой все попавшиеся под руку вещи. — Мудак конченный! Шизик! Только попробуй ещё раз ко мне притронуться, я буду визжать! Понял? Придурок, даже не вздумай мне больше никогда звонить, иначе я обращусь в полицию! Они тебя быстро раком поставят! — Да ты что? Серьёзно? Поверь мне, я сам бы этого хотел… — С каким-то диким смешком сообщил Коннор, глядя на то, как текущая из его носа кровь потихоньку пропитывает собой белые простыни. — И если бы у меня это получилось… тебя бы здесь вообще не было.       А после он впал в некое подобие прострации. Наблюдая за тем, как тёмное красное пятнышко постепенно увеличивается в размерах, Коннор взялся отсчитывать секунды до какого-то неминуемого пиздеца. Думая обо всех бессмысленных происшествиях, краем уха он улавливал прерывистые звуки постукиваний и зловещего шуршания, а когда сама Сэм, судя по топоту, наконец натянула последний кроссовок, то тут же поспешно выскочила в холл и громко хлопнула дверью, так и не удосужившись взять за вызов оплату. Ну, оно и не удивительно. Стала бы она требовать деньги с человека, который чуть её не придушил? Оставаться и рисковать вновь попасться под горячую руку, будучи обязанной спасением чуду косметической продукции. Проститутка, а с принципами, что весьма и весьма похвально. Коннор даже улыбнулся, но улыбнулся без явной на то причины, а раздавшийся на всю квартиру стук входной двери так и вовсе заставил его засмеяться.       Впрочем, смеяться пришлось недолго. Через мгновение всё его внимание привлекли робкие шажочки когтистых собачьих лап, а после в комнату неуверенно заглянула испачканная в сухом корме Поцелуйчик. Когда-то — когда эта гончая была всего лишь несмышлёным щенком — Коннор взялся её учить, что ежели он занимается с кем-то сексом, то в спальню лучше не соваться. (Иначе пропадает весь возбуждённый настрой). Поэтому зачастую в эти моменты она либо просто лентяйничала в коридоре, либо отправлялась дремать на балкон. Когда же девушки наконец уходили восвояси, Поцелуйчик спешила вернуться назад, так как понимала, что, скорее всего, измотанный после бурного часа активного отдыха хозяин ляжет спать, а значит можно смело присоединиться к нему и провести всю ночь не на искусанной и пахнущей пылью собачьей подстилке, а на мягком человеческом ложе.       Так было и сейчас. Проводив удравшую Сэм хитрым собачьим взглядом, Поцелуйчик намеревалась проверить, остался ли Коннор в спальне один. Удостоверившись, что остался, она радостно завиляла светлым пушистым хвостом и уже было попыталась прокрасться поближе, однако резкий прилёт тусклой прикроватной лампы тут же поубавил весь её пыл. — И ты пиздуй отсюда! — крикнул ей Коннор, чувствуя, что если вдруг Поцелуйчик окажется рядом, то тоже начнёт над ним насмехаться. — Слышишь? Уёбывай! Вали к чёрту!       Благо, светильник угодил прямо в стену. Тем не менее собака всё равно испуганно попятилась, после чего кинулась прятаться на кухне под столом — то было её любимое место для того, чтобы скрываться от грохочущего весеннего грома или ярких уличных фейерверков, запускаемых горожанами во время национальных праздников. «Как же меня всё заебало, — подумал Коннор, хватая с кровати одну из мягких пуховых подушек и швыряя ту в сторону пустого компьютерного стола. — Заебало! Почему это происходит со мной? Почему я так схожу с ума из-за какого-то долбанного копа? Почему другие люди могут спокойно начать новые отношения, а я трясусь над этим придурком как ненормальный? Почему я просто не могу жить как раньше? Почему? Почему? Я ведь… я ничего плохого не сделал. Никому!»       Не помогало. Ничего не помогало. Ничего не шло на пользу и ничего со временем не менялось, как бы сильно Коннор не старался вернуть свою прошлую жизнь назад. «Мне станет лучше», — уверял себя он, надеясь, что если делать вид, будто бы Хэнк — это не более чем вчерашний день, то тот вчерашним днём и останется. Превратится лишь в одно приятное воспоминание, а спустя какое-то время и вовсе окажется на самых задворках дырявой от алкоголя памяти, как-то бывает с ненужными телефонными номерами или днями рождения забытых друзей из детского сада или школы.       Однако теперь проблема замаячила вновь. Чувствуя накатывающую приливными волнами безысходность, Коннор шмыгнул окровавленным носом, после чего, не желая и дальше пачкать настрадавшиеся за всю прошедшую неделю покрывала, поспешил сползти с кровати. «Может мне стоит переодеться?» — подумал он, глядя на своё тощее отражение во встроенном в шкаф зеркале. Правда, по какой-то непонятной причине оно показалось ему самым мерзким и самым уродливым отражением в мире. — Убожество, — презрительно хмыкнул знакомый першащий голос, после чего кончики опухших пальцев прошлись по иссохшим синеватым губам, пытаясь таким образом скрыть проявившиеся признаки высокомерной насмешки. — Господи, Коннор, ты действительно мечтаешь о сексе по любви? Действительно думаешь, что сможешь вызвать интерес хоть в ком-то, помимо проституток? Посмотри на себя. Ни мускулов, ни рожи, ни кожи. Даже не удивительно, что Хэнк отказался с тобой трахаться. Да он скорее присунет свой член дешёвой спидозной шлюхе, нежели позволит себе опуститься до такого редкостного посмешища как ты. Подбери свои сопли, нюня. У тебя изначально не было никаких шансов на то, чтобы построить с ним нормальные любовные отношения. А знаешь, почему? Потому что с тобой есть только одна дорога, да и та — на дно. — Это неправда! — попытался оспорить услышанный вердикт Коннор, по-ребячески топнув правой ногой. — Хэнк говорил, что я ему нравлюсь. Правда говорил! — «Сто я ему нлавлюс, бе-бе-бе». Ты как ребёнок, Коннор. Не понимаешь, что человек способен врать, — строго ответило ему отражение, смазав кровавый след уверенным движением руки. — Ты ведь уже давно не мальчик. Как человек, который сумел закончить Гарвард, неспособен увидеть столь очевидную вежливость? Просто подумай, ты купил Хэнку кучу дорогих подарков и постоянно таскал его за собой во всякие необычные места. Думаешь, после такого он бы признался, что ты ему противен? Конечно же нет. Хэнк — мужчина вежливый, пусть и без должного уровня самоуважения. И всё же посуди сам. Стоило вам зайти чудь дальше банальных объятий, как он внезапно продемонстрировал своё истинное отношение к тебе. Знаешь, как это называется, Коннор? Это называется «брезговать». — Если бы он и правда мной брезговал, — тихо прошептал Коннор, прикрывая руками своё мужское достоинство. — Он бы не стал лезть ко мне целоваться. — Он был пьян, Коннор! Слышишь меня? Пьян! — возмутилось отражение, делая наступательный шаг вперёд. — Не сдержался, с кем не бывает? Ты теперь будешь пытаться его этим порицать? А ты ведь столько гадостей ему в своё время наговорил и теперь ещё надеешься, что он внезапно захочет с тобой встречаться? Ты что, бабских романов перечитал? Да Хэнк наверняка о тебе уже и не помнит. Наверное, удалил твой номер с телефона и теперь живёт себе припеваючи. А что? Никто ему не мешает, никто его не доёбывает. Он, Коннор, остался таким же, каким был и раньше, а вот ты изменился. Стал размазнёй, у которого теперь даже член на девок не стоит. То есть понимаешь? Ты импотент. Фригидный неудачник, жена которого будет бегать налево каждые свободные выходные, а ты ещё и дорогу ей оплачивать начнёшь.       Коннору было мерзко это слышать. Приписывать ему подобное будущее — всё равно что опускать лицом в унитаз, но куда обиднее было от осознания, что всё это может оказаться правдой. Что всего одна совершённая глупая ошибка отныне уничтожит в нём любые намёки на самооценку и превратит из когда-то завидного, как говорила мама, жениха в придурковатого оленя, над которыми так любят издеваться в социальных сетях. — Блядь…       «Всё хорошо, не нужно волноваться. Я просто должен успокоиться и позвонить, — решил для себя Коннор, копаясь в карманах валяющихся на полу джинсов и выискивая в них свой телефон. — Позвонить и узнать. Спросить у Хэнка, что тот обо мне думает. Быть может, всё не так уж и плохо, да? Может я просто себе навыдумывал. Вообразил всякой несусветной хуйни, а на деле Хэнк всё ещё считает меня классным. Если и так, то… то я ещё могу попробовать всё наладить. Вернуть всё как было. Заставить его позабыть о том случайном недоразумении и вновь стать хорошим близким другом».       Наконец, отыскав контакт Хэнка в длинном списке номеров, Коннор нажал на иконку звонка и, приложив телефон к уху, взялся дожидаться гудков. «Он сейчас, наверное, в полицейском департаменте, но трубку взять всё равно должен», — подумал он, глядя на часы и надеясь, что не слишком отрывает Хэнка от дел. Мало ли, вдруг тот сейчас настолько занят, что не сможет ответить даже на пару-тройку важных вопросов. Ляпнет что-то вроде: «Ты мне мешаешь, давай до вечера», и придётся бедному Коннору восемь часов подряд смотреть уже подзаебавший телевизор или заниматься какими-то иными — такими же бесполезными делами. «Тогда я просто для начала поздороваюсь, а там уж и по голосу будет понятно». И он принялся ждать. Правда, недолго. Спустя всего несколько тревожных секунд холодный роботизированный голос, не привыкший к проявлению тактичности, безынициативно и сухо сообщил: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Пожалуйста, перезвоните позднее». — Он… что? Добавил меня в чёрный список?       Коннор ошеломлённо замолчал. Не веря в то, с какой поразительной лёгкостью его решили списать со счетов, он поспешил сбросить первый неудавшийся вызов и холодными, трясущимися от волнения пальцами набрал номер вновь. «Это какая-то ошибка. Наверное, я просто перепутал контакты». Однако и вторая непродолжительная попытка завершилась теми же холодными словами: «Аппарат абонента выключен или находится…». А потом и третья. И четвёртая. И десятая. И двадцать шестая. И сорок первая. Набирая и сбрасывая звонок, Коннор всё больше и больше погружался в пучины беспросветного уныния, а стоило общему числу потуг перешагнуть отметку в пятьдесят восемь, как на его вымученных от горя глазах не осталось сухого места. Предательски безутешные непрошенные слёзы продолжали скатываться вниз и, минуя область розоватых от стыда щёк, вместе с тем смешивались воедино с кровью, столь удачно размазанной по всей нижней части лица.       «И на что я вообще рассчитывал?» — Коннор негромко всхлипнул. Пройдясь надкусанными ногтями по изодранной от стресса шее, он вновь посмотрел на себя в зеркало, но уже с куда большей ненавистью в покрасневших карих глазах. Отражение в свою очередь взаимностью отвечать не собиралось, а его на первый взгляд враждебная гримаса в процессе наблюдений становилась куда измученней и печальней. — Ты проиграл, — прошептало оно одними лишь бескровными губами, после чего приобняло себя за худые плечи и, несмотря на заплаканное лицо, издевательски усмехнулось: — Так и будешь до конца своих жалких дней сидеть в четырёх стенах? Или, может быть, поднимешь с пола остатки фамильной гордости и, как и подобает всем взрослым дядям, решишь сыграть ва-банк? Всё или ничего, Коннор. Выбирай. — Я… — Коннор в неуверенности попятился назад. Запоздалый шок от услышанного ультиматума заставил всё его тело покрыться тысячами холодных мурашек, но когда сама суть сказанного всё-таки сумела улечься в затуманенном наркотиками сознании, до него наконец дошло: иного выхода нет.       Пойти ва-банк — это не значит совершить опрометчивый ход и, позарившись на крупный денежный приз, в одночасье лишиться всего нажитого имущества. В его — и только в его — случае пойти ва-банк — это понадеяться на отзывчивость скупой старухи-удачи, при этом не имея за спиной ничего, что могло бы хоть как-то поравняться с таким ценным выигрышем. Осмелиться на абсурдный шаг, получив взамен не более чем пятипроцентную вероятность успеха. «Мой единственный шанс вернуть всё как было». И пусть испачканное в крови отражение не вызывало у Коннора и толики слепого доверия, всё же оно, в силу понятных обстоятельств, видело его насквозь, а значит имело полное право на подобного рода пугающие высказывания. «У оказавшегося на самом дне человека есть только два пути: либо он начнёт приспосабливаться к новому бессмысленному существованию, либо попытается взобраться наверх, рискуя при этом разбиться насмерть. Так скажи мне, Коннор, что из этого тебе кажется предпочтительней?» И Коннор выбрал второе.

***

— Дальше… дальше, дальше, дальше. Чего там? Ага, «Адриатико». Что-то очень знакомое, не находишь? Это же у нас вроде бы кофейный ликёр, да? Если я прав, то вычёркивай его нахрен из списка! Мало того, что эту бурду и без того покупает два с половиной калеки, так ещё и бутылка занимает ну уж слишком дохрена места. Отвлекает, так сказать, от действительно стоящего алкоголя. Всё! Решено! Больше мы кофейным ликёром не торгуем. Плюс ты видел, какие сейчас цены начал гнуть поставщик? Вот же хитрый чёрт, пытается на мне нажиться. Нет, нет, Хэнк, погоди… «Адриатико», слышишь? Не «Адриан». Поставки бельгийского пива нам наоборот следует увеличить в два раза. Соберись, пожалуйста, хоть немного. Нам нельзя допускать такие ошибки. Ты чего это там? Носом клюёшь? — Прошу прощения, я просто немного задумался… — Хэнк протяжно зевнул. Протерев тыльной стороной ладони то и дело слипающиеся веки, он как можно крепче сжал меж трясущихся пальцев красную гелиевую ручку и вновь пробежался глазами по таблице, состоящей практически из ста двадцати наименований элитного алкоголя. Дело непыльное, но нужна концентрация, чего до смерти уставший человек выдавить из себя так просто не может. Да и с учётом того, что добрая половина позиций была уже либо перечёркнута, либо погребена под кривыми смазанными заметками, совсем не удивительно, что на исправление сделанных минутой ранее ошибок у Хэнка уходила целая вечность. — Поменял? Давай дальше… Так, вот эту бурду ты тоже убери, а то она выветривается быстрее, чем мы успеваем её распродать. — Почесав лысеющий затылок, Бёркман тщательно принюхался к крышечке из-под фруктовой водки. — А что скажешь насчёт вот этого? Людям вообще такое нравится? Или для коктейлей лучше использовать виноградное вино? Мне почему-то казалось, что разница между ними минимальная. Так зачем переплачивать? Хэнк? Эй, Хэнк, ты меня слышишь? Приём! Я к тебе обращаюсь. — Да? Да, простите! — Не успев до конца впасть в очередную прострацию, Хэнк тут же поспешно встрепенулся. Осторожно взяв бутылку за горлышко, он тщательно всмотрелся в надпись на бело-зелёной этикетке, после чего перевёл взгляд обратно на лист с наименованиями. — Так… это «Лёрх». Покупают его не то, чтобы часто, но почти всегда в больших количествах. В основном на корпоративы, дни рождения и… — Ладно, ладно, я тебя понял. Можешь не перечислять. Берут — оставляем. Отметь там у себя, чтобы их сразу относили на склад, если будет такая возможность. Барные полки не резиновые — весь ассортимент не уместится. Стоит отдать предпочтения чему-то более популярному. И да, Хэнк… — Бёркман внезапно стал очень серьёзен. Отложив в сторону очередную бутылку с каким-то аристократичным пойлом, он по-важному нахмурил брови и осудительно покачал головой. — Будь так любезен, соберись. Ты же понимаешь, что если допустишь ошибку, то будешь весь месяц возмещать убытки из своей заработной платы? Сомневаюсь, что ты в состоянии позволить себе такие расходы.       Грубый, обидный, но, тем не менее, неоспоримый факт. Побоявшись даже предположить, насколько неподъёмным может оказаться штраф в таком популярном заведении, Хэнк лишь пристыженно кивнул и поспешил взяться за работу уже с двойным усердием. «Жаль, мне никто за неё доплачивать не будет. Корпеть над корректировками ассортимента алкогольной продукции — занятие скучное и весьма рутинное. Да и выполняться оно должно уж точно не в момент полноценной работы бара, но кто я такой, чтобы возникать?»       Действительно, идея взяться править меню на глазах у немногочисленных посетителей всецело принадлежала такому неординарному человеку как Том Бёркман. «Раньше начнём — быстрее закончим», — мудро изрёк он, не забыв при этом для полноты картины засучить рукава. И пускай обычно подобные мероприятия устраивались уже после закрытия заведения, дабы не пришлось демонстрировать всякому нежелательному люду свою внутреннюю кухню, на этот раз пузатый начальник оказался непреклонен. Само желание внести в ассортимент значительные корректировки в первую очередь было вызвано тем, что совсем-совсем скоро начиналась череда особо важных праздников. Например, «День ветерана», «День Колумба», Хэллоуин и «День благодарения». Соответственно, для того, чтобы привлечь новый всплеск продаж, требовалось сообразить что-нибудь оригинальное. Что-нибудь свежее, но при этом необычное, сумеющее покорить сердца придирчивых гостей.       В процессе объединённого мозгового штурма было принято решение не только заказать поставку нового вида алкоголя, но и избавиться от чего-нибудь старого — в основном от того, что не пользуется особой популярностью среди завсегдатых покупателей. «Нам следует заботиться о достатке. Больше покупают — больше продадим. Больше продадим — больше заработаем. Больше заработаем — Я повышу вам всем зарплату. Какая разница, если тот же «Кураёши» почти никто не берёт? Хотят пить японский виски — пусть идут в суши-бары, а мы отныне будем торговать мескалем. Посмотрим, станет ли он популярней», — пафосно сообщил Бёркман, в готовности потирая свои жилистые руки. На закономерный же вопрос, почему со всем этим нудным дерьмом должен помогать именно Хэнк, он лишь удивлённо вытянул усатое лицо и безо всяких раздумий ответил: — На тебя приходится основной поток клиентуры. Зачем мне тормошить бармена с дневной смены, если он не наливает и половины того, что привык наливать ты. К тому же, Хэнк, я пытаюсь идти тебе навстречу. Нет, если ты, конечно, хочешь заняться этим после закрытия бара, то пожалуйста. Я не против. Буду ждать тебя здесь в десять часов утра. Ну как? Сможешь отпроситься в полицейском департаменте? Справочку тебе написать? То-то же.       И Хэнк, на самом деле, был бы рад стараться. Когда угодно, где угодно и сколько угодно — но точно не на этой неделе. Нечеловеческая усталость превратила его из честного, усердного трудоголика в то и дело засыпающую на ходу амёбу, неспособную даже с первого раза вчитаться в заголовок ежедневной газеты или правильно удержать в руках ложку во время завтрака. Голова трещала, веки тяжелели, организм мутило, а в сознании творилась полная неразбериха, от которой хотелось просто забить на всё хуй и одним уверенным движением свернуть себе шею. И только мысль о том, что до заветной починки его родного дома оставалось каких-то пятнадцать тысяч долларов — чуть меньше трети от первоначально требуемой строительной фирмой суммы — помогала держаться на плаву. «Теперь главное — снова не пиздануться в обморок, — переживал Хэнк по пути в бар, но тут же утешал себя наивными надеждами. — Бред какой, всё будет нормально. Там ведь всегда играет громкая музыка. Пожалуй, даже слишком громкая. Я точно смогу держать себя в руках, если не буду слишком расслабляться и стану больше концентрироваться на процессе».       Но, как и полагается оказавшимся во внезапной беде неудачникам, его надежды оправдываться не собирались. «Честное слово, как будто могло быть иначе». Стоило только Хэнку пересечь порог «Смеха Питера», как его уши уловили причудливо несвойственное данному месту спокойствие, а взамен раздирающего барабанные перепонки пост-хардкора его встретила кромешная тишина, прерываемая лишь дребезжанием посуды, топотом спешащих за заказами официантов и непринуждёнными разговорами сидящих за столиками людей. «У нас сломался проигрыватель, — украдкой сообщила Кэра, после чего кивнула в сторону пустой ниши, где раньше покоился громоздкий музыкальный центр. — Забрали в ремонт до четверга, так что в ближайшие дни нам придётся работать без этого чёртового бешеного ора. Господи, спасибо! Мои молитвы в кой-то веки были услышаны. Нет, серьёзно, неужели нельзя хоть иногда ставить нормальную музыку? Джастина Тимберлейка, например, или банальную Леди Гагу? Атмосфера атмосферой, но так ведь и крышей поехать можно».       «Не волнуйся, я уже», — хотел было пошутить тогда Хэнк, но в итоге всё же стушевался, так и не отыскав в этих словах ничего забавного. Чувства коллеги, он, конечно же, разделял, однако и подумать не мог, что из-за долгожданной всем измученным персоналом поломки сам окажется в таком невыгодном положении. Полное отсутствие какой-либо музыки только усугубляло и без того патовую ситуацию, и как бы старательно Хэнк не пытался подойти к своим непосредственным обязанностям, усталость брала своё. Окружение размывалось, бутылки путались, цифры перемешивались, а услышанные минутой ранее слова тут же вылетали из головы, тем самым заставляя его переспрашивать заказ по два или три раза. «Спасибо, что хоть документы никто сверять не заставил», — подумал тогда он, в ответ на что получил моментальную кару в лице шагнувшего за барную стойку Бёркмана, что с до безумия довольной интонацией поставил несчастного работника перед неоспоримым фактом: «Готовься, Хэнк, будем править меню».       «Ну ахуеть теперь», — с дружелюбной улыбкой подумал Хэнк. — Меня также волнует «Уильямс Бразерс». — Вытащив из холодильника полупустую бутылку из-под елового пива, Том повертел её в своих толстых пальцах и с лицом дохуя разбирающегося в алкоголе эстета попытался вычитать надпись на потёртой этикетке. — Что скажешь? Берут? — Практически нет, — ответил ему Хэнк, перелистнув документацию на следующую страницу. Замечтавшись, он ненароком сонливо прикрыл глаза, однако тут же больно куснул себя за внутреннюю сторону щеки и попытался таким образом хоть немного прийти в порядок. — Если не ошибаюсь, эта партия вообще стоит здесь с прошлого месяца. Цена у них заоблачная, а бутылки маленькие, так что покупатели в основном предпочитают брать сливочный эль. — Так и я об этом думал, Хэнк! — воскликнул Бёркман, возвращая бутылку на её законное место и придавая своему тону уровень житейской мудрости. — Но мне кажется, что будет крайне странно, если мы окончательно уберём из ассортимента еловое пиво. То есть, представь, ты приходишь в продуктовый магазин и тебе там говорят, что у них нет сметаны. Как часто ты вообще покупаешь сметану? Во-о-от, нечасто, но если ты вдруг придёшь в самый лучший магазин в городе и не сможешь её там найти… согласись, ты перестанешь это место уважать. — Соглашусь, — машинально поддакнул Хэнк, хотя успел потерять суть всего разговора уже после бессмысленных рассуждений о сметане. Желая как можно скорее разобраться с таким неблагодарным делом, он пытался ускорить процесс всеми возможными способами, тем самым рассчитывая выслужиться перед начальством и получить в награду за старания досрочное освобождение. Авось, отпустят домой чуточку раньше и за оставшиеся три часа удастся хоть немного поспать.       Но то были лишь пустые надежды и отпускать его пока никто не собирался. Работа с правками всей алкогольной продукции уже успела отнять целых два часа времени, а ведь была завершена только на сорок с лишним процентов и постепенно грозила затянуться. Хэнк, в свою очередь, то и дело подвисал, с чем ему не помогали справиться даже пять чашек залпом выпитого эспрессо. Чувствуя, что в любой неудобный момент может попросту расклеиться, он предпринимал всевозможные попытки набраться бодрости и для этого старался нагрузить свой мозг всякими дурацкими задачами. Например, по началу взялся пересчитывать стоящие на полках бутылки, но когда это дело всё же ему наскучило, то перешёл на пепельницы, стаканы, трубочки и даже шпажки для канапе. Под конец добрался до сидящих в зале гостей — во всяком случае до тех, которых ещё можно было заприметить, ибо «Смех Питера» — место довольно тёмное. (Хотя в этом и крылся весь его шарм).       Видимо, из-за сломанного проигрывателя и, соответственно, отсутствия должной атмосферы привычной суровости, ради которой сюда многие и приходили, посетители решили не задерживаться, что привело к значительной текучке людей. Сперва их было где-то в районе двадцати восьми человек, но спустя каких-то десять минут стало уже двадцать четыре. Немного погодя, в бар забрела группа иностранцев, благодаря которым количество клиентов увеличилось до тридцати двух, однако задерживаться те не стали, так что вскоре общее число вернулось к изначальной отметке.       И вот, услышав очередной стук полу-стеклянной двери, Хэнк поднял голову, дабы внести новоприбывшую единицу в свой вымышленный счётчик. «Плюс один», — подумал он, бросив поспешный взгляд в сторону стоящего на входе человека, после чего наклонился вновь, чтобы вернуть на место поднятую не пойми зачем минералку. Задумавшись о чём-то неконкретном, дёрнул за рычаг мини-холодильника, но вместо того, чтобы воплотить задуманное в реальность, выронил пластиковую бутылку из рук. «Мне показалось?» — не поверив своим глазам, Хэнк тут же выпрямился, и, вцепившись пальцами в край полированной барной стойки, принялся вглядываться в очертания пришедшего гостя. Не любопытства ради, а потому что рост, телосложение и фигура — всё это было до ужаса знакомым. Всё принадлежало ему. — Коннор! — вопреки всякой логике, Хэнк мгновенно взбодрился. Окончательно забыв обо всех порученных обязанностях, он приветливо и чересчур радостно — даже по собственным меркам — помахал вскинутой рукой, словно опять знакомился с приснившимися ему этим днём сиренами. Странная щенячья преданность, от которой слипающиеся то и дело глаза в миг засияли от счастья, впрыснула в кровь свою дозу адреналина, что позволило Хэнку повысить голос и тем самым удивить даже дёрнувшегося от неожиданности Бёркмана. — Привет! Как у тебя дела?       И это действительно был Коннор. Робкий, спокойный и приодетый. Правда, немного неухоженный, словно только недавно поднялся с кровати, но Хэнк делать особых ставок на свой уровень аналитики не хотел, считая, что на данный момент не может здраво оценивать чей-то внешний вид. Да и какая вообще разница, кто и как выглядит? Имеет ли это хоть какое-то отношение к происходящему? «Абсолютно нет», — подумал он, пытаясь убрать с лица лихорадочный румянец и унять в груди своё колотящееся сердце. Невзирая ни на что, Коннор — это Коннор, и важен был лишь тот факт, что он, несмотря на свои последние слова, всё-таки решил снова заглянуть в этот бар. А значит, что ещё не всё потеряно! Значит, у них ещё есть шанс наверстать упущенное и возобновить приостановленное до поры до времени общение. Наконец продолжить их ещё незабытую дружбу.       Правда, отвечать взаимностью Коннор как-то не собирался. Не спешил вальяжной походкой подойти прямо к яркой барной стойке, усесться на своё привычное место и заказать излюбленный до блеска в глазах ирландский виски. Даже не пытался как можно скорее покинуть широкий дверной проём, а вместо этого просто стоял и смотрел на Хэнка долгим зацикленным взглядом, словно подозревал того в чём-то нехорошем. При всём при этом совсем не двигался, из-за чего сам Хэнк уж начал беспокоиться: «А не обознался ли я? А не словил ли случайно очередной глюк от усатости?» Мало ли, вдруг съехавшая крыша успела задеть собой и остальной кирпичный каркас, тем самым заставив своего обладателя начать здороваться с воздухом? «Боже, я настолько ебанутый?» — начал было беспокоиться он, но, благо, страхи оказались беспочвенны, ибо спустя продолжительных десять секунд псевдогаллюцинация всё же решилась подойти поближе. — Кого я вижу, ну и ну. Коннор, добрый вечер. Давно ты к нам не заглядывал. Я даже переживать начал, вдруг ты заболел. — Заприметив оказавшегося рядом гостя, Бёркман поспешил усмехнуться и добродушно протянуть тому руку. Впрочем, ни пожимать её, ни садиться на барный стул Коннор не планировал. Наоборот, в неуверенности сцепив на животе пальцы, он надул слегка синеватые губы и посмотрел на Хэнка таким пристальным взглядом, будто не мог различить того на фоне мерцающей голубым оттенком гирлянды. — Коннор? — Хэнк дружелюбного выражения с лица не убрал, но напавшая откуда-то сверху неуверенность заставила его нервно нахмуриться и смять в дрожащих пальцах так и не законченный список с напитками. — Я могу тебе чем-то помочь?       И тут Коннор расплылся в улыбке. В такой глупой и ленивой улыбке, что Хэнк без раздумий понял — парень совсем в зюзю. Вероятно, словил очередной акт уныний, бесконтрольно напился в том своём новом баре и теперь пьяные мозги заставили его прийти на встречу со своим бывшим другом. Что же, если оно и правда так, то Хэнк совсем не возражал. Внутри его грудной клетки образовалось такое вселенское облегчение, что если бы он и сам был немного под градусом, то точно мог перейти черту и броситься на того с крепкими-крепкими объятиями. Того и гляди, ненароком оторвал бы от земли. — Привет, медвежонок. Как у тебя дела? Всё хорошо? Как работа? — начал расспрашивать Коннор, попутно неумело забираясь на барный стул. И нет, не просто усаживая туда свою пятую точку, а, как ребёнок, утыкаясь коленями в самое дно, дабы тем самым казаться выше и вести диалог со взрослыми людьми на одном уровне. — Да-а-а… всё по-прежнему как-то. Работа, дом, работа, дом. Сам понимаешь, приходится крутиться. — Хэнк самоиронично усмехнулся. Поймав на себе заинтересованный взгляд, он смущённо отвёл глаза, однако тут же почувствовал, как чужие пальцы начинают осторожно сжимать его вспотевшие ладошки. Ощущения, по правде говоря, необычные, но соскучившийся Хэнк настолько подзабил на любые понятия о нормальном, что оказался даже совсем не против подобного проявления внимания. — Бедный, они тебя совсем загоняли, да? — участливо пробормотал Коннор, наклонившись ещё ближе. — Сколько ты уже не спишь? Такой бледный. — Не волнуйся, я привык. А сплю нормально… честно. Каждый день по четыре часа минимум, — без зазрения совести соврал Хэнк, не желая выставлять себя полнейшим хлюпиком. Мало ли, вдруг даже будучи пьяным Коннор сможет провести нужные параллели и догадаться о том, что именно от него так усердно пытались скрыть с таким очевидным переживанием. — Хэнк, я серьёзно. Посмотри на меня, — израненные в следах от зубов пальцы метнулись выше и тёплая, пахнущая кокосовым кремом ладонь прижалась к небритой щеке Хэнка. — Сколько ты уже не спишь? У тебя началась бессонница? Ты уже ходил к врачу? — Что происходит? — Видимо, в силу здравого и трезвого сознания, не замутнённого ни недостатком сна, ни лишними процентами алкоголя, Бёркман оказался первым человеком, что заметил неладное. В негодовании посмотрев на происходящее подобие диалога, он попытался осторожно дёрнуть Хэнка за край брюк, но тот этого не заметил. — Я правда очень хорошо сплю, — продолжая свой спектакль, Хэнк ненароком прижался к внутренней стороне ладони губами. Таким образом он всего лишь пытался повернуть голову и посмотреть в сторону своего обеспокоенного начальника, но когда понял, что натворил, то быстро подался назад и, стыдливо прерываясь, попытался сменить тему. — А я думал, ты сюда больше не придёшь… сам же говорил, что теперь будешь посещать другое заведение. Так почему не остался там? — А что, ты этого хотел? — поспешил ответить вопросом на вопрос Коннор. В его холодных карих глазах промелькнула крохотная искра неодобрения. — Неужели я настолько тебе приелся, что ты больше не хочешь меня видеть? — Нет-нет, что ты такое говоришь? — А вот последний вопрос Хэнк принял в штыки. Беспокоясь о том, что его лучший друг внезапно почувствует себя ненужным, он поддался искушению самому проявить инициативу и сжать правую ладонь Коннора в своих руках, как если бы хотел остановить того от чего-то необдуманного. — Ты же знаешь, я тебе всегда буду рад! Даже если ты вдруг захочешь встретиться где-нибудь в другом месте. Мне… нравится проводить с тобой время. — Правда? — Коннор кокетливо хихикнул. — Ну, тогда я спокоен. Представляешь, я тебе сегодня позвонить хотел, а ты оказался недоступен… Вот я и подумал, вдруг… — Нет, нет, нет, всё не так! — поспешил перебить его Хэнк, понимая, к каким поспешным догадкам катится их не самый содержатльный разговор. Сперва он хотел признаться, что случайно разбил телефон в департаменте, но когда подумал, что такая новость может Коннора огорчить, то попытался миновать эту тему окольными путями. — Сам понимаешь, работы много. Не всегда есть время подзарядиться. Кстати, по поводу зарядки… Ты, я гляжу, успел уже неплохо так наклюкаться, да? Что отмечаешь? Праздник какой? — Хэнк, будь осторожен. Он не пьяный, — внезапно шикнул ему строгим голосом Бёркман, с опаской глядя в сторону сидящей перед ними фигуры. — Это что-то другое. — О чём это вы? — беспечно поинтересовался Хэнк, не понимая, на что ему пытаются намекнуть. Облизнув верхнюю губу, он поспешил оглянуться в сторону своего собеседника, однако тут же наткнулся на неодобрительный взгляд двух суженных зрачков. — Не нужно обо мне шушукаться, дядюшка Бёркман. Вы же знаете, чем чреваты гадости, которые пытаются про меня пиздеть всякие недостойные люди. — Высвободив свои сухие ладошки из рук Хэнка, Коннор в одночасье помрачнел, после чего слегка наклонил голову к левому плечу, отчего из-за неудачно упавшей тени его лицо стало выглядеть уж слишком устрашающим. — Я пришёл поговорить не с вами, а с Хэнком. Пожалуйста, будьте так любезны завалить своё неблагодарное ебало, пока я с ним не закончу. В противном случае, мне придётся позаботиться о том, чтобы вы больше никогда не смогли встревать в чужую личную жизнь. Поверьте, я могу это устроить и без помощи своего отца. Всё понятно? Надеюсь, выразился ясно, потому что дважды повторять одну и ту же мысль я не стану.       И только этот агрессивный поток слов перестал сотрясать собой воздух, как Том Бёркман оробело побледнел. Судя по его встревоженному выражению лица, подобный пример грубости и нахальства стал исключительным случаем, когда Коннор взялся с ним так разговаривать. Осмелился не только перейти к незаслуженным оскорблениям, но и начал в открытую угрожать чем-то жестоким, однако при этом завуалированным, дабы до Хэнка не дошла суть. «Нельзя же так себя вести». И всё же Коннор считал иначе. В довершении своего предупреждения он даже стукнул указательным пальцем по лежащей рядом с локтем хрустальной пепельнице, что с протяжным звуком проскользила по начищенной глади барной стойки и стукнулась об обтянутый твидовым пиджаком живот. Бёркман охнул, но снаряд поймать успел. После этого он лишь поверженно сделал назад один неуверенный шаг и, выхватив из рук своего подопечного список с алкогольной продукцией, поспешил молча продолжить работу сам. — Коннор, хватит! — обескураженно возмутился Хэнк, не желая становиться свидетелем подобного цинизма. Он поспешил вернуть пепельницу назад, а когда заметил, как Коннор в неприязни нахмурил брови, то приготовился услышать и в свой адрес пару неласковых выражений. Тем не менее, этого не произошло. — Ты хочешь, чтобы я извинился? — прошептал тот, виновато прижимая к груди ободранные кулаки. — Если ты прикажешь, я извинюсь. — Я не хочу тебе приказывать, я не твой родитель. Просто не понимаю, зачем ты так себя ведёшь. — Желая придать их разговору чуть больше конфиденциальности, Хэнк попытался понизить голос. В баре и без того было слишком тихо, а любое чересчур громко сказанное слово могло спокойно долететь до ненужных ушей. — У тебя всё хорошо? Или появились какие-то проблемы личного характера? — Не поверишь, но у меня всё замечательно! — резво ответил Коннор, не забыв при этом подчеркнуть сказанное бодрым шлепком ладоней о гладкую поверхность. — Я просто хотел с тобой увидеться. Узнать, как у тебя дела. Как работа. Как ремонт дома. Как жизнь, в конце концов. Не голодаешь? Зарплату платят исправно?       «Очень мило», — подумал Хэнк, но отчего-то столь внезапные порывы чрезмерной заботы начинали его пугать. Здорово, конечно, что Коннор позабыл о своём холодном прощании и успел соскучиться настолько, что решил поинтересоваться практически всеми аспектами жизни своего лучшего друга, но всему ведь должен быть предел. «Или я уже настолько сошёл с ума, что успел растерять все навыки социализации и слишком уж дико отношусь к таким обыденным вещам». Хэнк смущённо почесал затылок. С одной стороны он действительно долгое время провёл без намёка на здоровый сон, а с другой… что-то не давало ему покоя. Издержки работы в полиции буквально требовали обратить внимание на чересчур заторможённую речь собеседника или на его практически не моргающий взгляд — как у андроида, чей срок эксплуатации постепенно приближался к концу. «Ты же лейтенант, мать твою. Ты с таким уже сталкивался. Давай, перестань витать в облаках и сделай правильные выводы! Не позволяй сентиментальной привязанности заставить себя обмануть».       «Ну и ну, какая же глупость, — усмехнувшись из-за таких нелепых мыслей, Хэнк осторожно потряс головой. — Мне уже кажется всякий бред. Какая разница, как Коннор говорит или сколько раз он моргает? Главное — это то, что он пришёл сюда ради меня. Ну выпил немного для храбрости, с кем не бывает? Нормальный человек за такое спасибо сказать должен, а я тут теории заговора строить собрался. Давай же, Хэнк, соберись! Возьми наконец себя в руки!» И правда, стоило лишь дать себе заслуженный нагоняй, как ситуация мигом вернулась под контроль. Коннор больше не казался каким-то странным или неправильным, а все прочие подозрительные мелочи были списаны на излишне бурное воображение и отправлены туда, где теперь покоились корабль, сирены и белокрылые тявкающие чайки. Хэнк снова натянул на лицо счастливое выражение, а когда получил улыбку в ответ, то слишком уж по-девчачьи смутился. Опустил зачарованный чужим обаянием взгляд, а после начал пытаться делать вид, что ищет лежащую прямо на виду алкогольную карту.       «И чего это я так волнуюсь?» — подумал он, пытаясь согнать с лица предательский пунцовый румянец. Отчего-то всего одна неделя расставания заставила Хэнка подзабыть, каким же потрясающим может быть Коннор, когда старается непринуждённо улыбаться. Когда в его красивых карих глазах разливается нечто нежновато-тёплое, а на покрытых парочкой родинок щеках появляются очаровательные ямочки. «У меня не должно быть таких мыслей, но… — Хэнк как бы невзначай покосился на свои ладони. — В такие моменты я бы очень хотел прикоснуться к его лицу». Проверить, действительно ли у Коннора настолько белоснежная мягкая кожа, или то не более чем фарфоровая кукольная маска, прячущая под собой тёмное нутро. Возможно, даже получить старый добрый укус за указательный палец, после чего отвесить слабенький щелбан и услышать весёлый заливистый смех, от которого сердце вновь начало бы биться чаще. «Естественно, исключительно так, как и подобает делать хорошим друзьям».       Хэнк поспешил вернуться в реальность. Выкинув из головы все тревожащие фантазии о нездоровом, он робко протянул Коннору алкогольную карту, после чего всё же соизволил встретиться с тем глазами. «Может, предложить ему куда-нибудь вместе сходить? Выделить на выходных свободное время и направиться… ну, например, куда-нибудь погулять». Хэнк снова малость подзавис. Поймав себя на мысли, что подобные спонтанные предложения могут быть восприняты неправильно, он всё же соизволил прервать непривычно долгий зрительный контакт и, спрятав за ухом упавшую на лицо прядь, прошёлся взглядом ниже. Увиденное, мягко говоря, его неприятно удивило. — Ох, Коннор. — Выхватив из лежащей рядом пачки мятую салфетку, Хэнк поспешил протянуть её собеседнику. Давать в руки не стал, а самолично прижал ту к чужому носу, под которым столь неожиданным образом успел образоваться алый кровоподтёк. — Надо же, ты так обо мне переживаешь. Спасибо, мне очень приятно. — Придвинувшись как можно ближе, Коннор доверчиво прикрыл глаза. Пытаться перехватить инициативу не стал, а просто позволил Хэнку взяться за собой ухаживать, не стесняясь даже на ответное проявление симпатии. — Знаешь, скольких бы людей мне не удалось встретить за всю свою жизнь, но ты оказался среди них самым невероятным. Ты милый, добрый, скромный, умеешь за себя постоять и, что самое главное, понимаешь меня даже лучше собственных родителей. — А, я понял, на что ты намекаешь, — усмехнулся Хэнк, хотя данная мысль ему нисколечко не понравилась. Тем не менее, в попытках поддержать разговор, пришлось её озвучить: — По правде говоря, ты мне тоже как сын. Родного отца я тебе, конечно, не заменю, но если вдруг нужна будет какая помощь, то можешь смело обращаться.       Естественно, Хэнк врал. Ни племянника, ни младшего брата, ни уж тем более сына он в Конноре не видел и видеть не хотел. Не потому что считал того безнадёжным разочарованием, неспособным заставить любящего отца собою гордиться, а потому что сам Коннор не вызывал внутри его сердца хоть сколько-нибудь родительских чувств. Не было того страстного желания поставить его на ноги, поведать об устройстве окружающего мира и начать читать присущие любому папаше нравоучения, попутно испытывая радость за весомые достижения своего чада. Отец — это человек, цель которого заключается в самом желании дать отпрыску всё самое лучшее, помочь создать уже свою семью и сделать того достойным членом общества, что никоим образом не пересекалось с целями Хэнка, который просто хотел стать к Коннору как можно ближе с точки зрения простого приятеля. Ляпнул-то он об это только ради того, чтобы поддержать пацана в его озадачивающих открытиях и тем самым полностью оправдаться перед собой за случай, что произошёл между ними на дне рождения. Мол, ха-ха, то было всего лишь пьяное недоразумение, а на самом деле я чувствую себя родительской фигурой по отношению к этому мальчику.       Видимо, Хэнк с этим прогадал, да притом знатно. Стоило ему только коснуться темы отношений отца и сына, как Коннор мигом переменился в лице. Блаженная и в каком-то смысле даже влюблённая улыбка пропала, зато на её место пришёл нескрываемый ужас, перемешанный воедино с явной невысказанной обидой. Из глаз улетучилось всё то живительное тепло, и теперь они больше походили на две грязные чашки из-под невыпитого какао. Взгляд стал куда более мрачным, рот приоткрылся в немом мучительном вопросе, зрачки сузились до размера горелой спичечной головки, а покрасневшие от холода пальцы схватили Хэнка за запястье. Коннор озлобленно цыкнул. Немного погодя, он отпихнул в сторону лежащую перед ним алкогольную карту и, оперевшись левой ладонью о барную стойку, свободной рукой дёрнул Хэнка за ворот рубашки. Дёрнул сильно — ворот негодующе треснул, но зато под свет ярких жемчужных ламп попали уже практически незаметные человеческому взору пятна. — Глянь-ка, мои ещё не сошли, — притворно вежливо промямлил Коннор, огладив кончиками ледяных пальцев одну из блекло-бардовых отметин. — А вот твои уже исчезли. Наверное, это потому что у тебя более чувствительная шея. Засосы не держатся долго на такой грубой коже, как у меня. — Кон… — От услышанного у Хэнка по телу пробежал холодок. Тот самый холодок, который настигает людей во время неожиданного пиздеца, и мозг ещё не успевает обработать информацию целиком, из-за чего приходится реагировать таким постыдным образом. А именно сделать опасливый шаг назад, прикрыть замеченное место и в панике посмотреть по сторонам, надеясь на то, что никто сказанного не различил. Никто… кроме закашлявшегося от новых подробностей Бёркмана. — А мне понравилось, как ты целуешься с языком, Хэнк, — не унимался Коннор, продолжая изнеженно играться с голосом. — Честно. Я раньше никогда и ни с кем этим не занимался, так что ты стал у меня первым. Можно ли в таком случае считать, что ты лишил меня оральной невинности? Или подобное сравнение будет уместно только после минета?       Хэнка изрядно пробрало. «Какого хуя? Что ты вообще несёшь?» — собирался было выпалить он, не веря в такого рода нахальство, однако сумел вовремя себя остановить. Сперва морально, но потом пришлось со всей дури прикусить язык, что выразилось на лице болезненной гримасой. С одной стороны, конечно, приятно, что Коннор решил оценить полученные ласки лично, но с другой… «он что, совсем мозгами поплыл?» Разговаривать о таких вещах в публичном месте — признак врождённого кретинизма, и, ладно бы, окажись они сейчас вдали от лишних ушей, но какая может идти речь о французских поцелуях, когда буквально всего в метре от них имитировал бурную деятельность подахуевший Том Бёркман, а ещё в пяти сидели за столиком три посмеивающиеся дамы, что наверняка также услышали обрывки этого ни разу не приватного диалога. — Коннор. — Желая урегулировать разгорающийся конфликт мирно, Хэнк сделал вид, что принял услышанное за шутку. Он медленно подался вперёд и, понизив голос до уровня болезненного бормотания, вцепился пальцами в нижний край барной стойки. Сделал это лишь для того, чтобы в случае продолжения копаний в грязном белье не попытаться заткнуть Коннора силой. — Пожалуйста, помолчи. Если ты вдруг хочешь обсудить со мной что-то настолько личное, то давай сделаем это в другое время. Как насчёт выходных? Или, может быть, я тебе позвоню, когда появится… — Нет, мы будем обсуждать это сейчас! — грубо прервал его Коннор и, несмотря на очевидную попытку продолжить беседу в тишине, перешёл на полноценную ссору, чем и сумел привлечь внимание куда большего количества гостей. — Не поверишь, как ты меня уже заебал своим хождением вокруг да около. Ой, Коннор, ты мне так нравишься. Ой, Коннор, пожалуйста, встань передо мной на колени. Ой, Коннор, как насчёт искусать тебя как последнюю суку? Коннор, Коннор, Коннор. Я тут внезапно понял, что вижу в тебе сына. Ты что, поехавший? Или держишь меня за идиота? Можешь спокойно ответить всего на пару ёбанных вопросов? — Каких вопросов? — спокойно произнёс Хэнк, хотя от закипающей в крови злости у него уже начали трястись руки. Коннор кричал и вскрывал слишком много постыдных подробностей, вынося из избы не только сор, но и припрятанные в кладовой секс-игрушки. «Если так будет продолжаться и дальше, — подумал Хэнк, царапая ногтями полированную гладь. — Я заткну его силой». — Я думал, мы с тобой понимаем друг друга… — Но беда вроде как обходила стороной. Впав в некое подобие уныния, Коннор перестал вести себя неподобающе, из-за чего у Хэнка даже появилась надежда, что всё сможет разрешиться без происшествий. — Чем я заслужил такое отношение? Я ведь… я всего лишь хотел, чтобы ты понял, как сильно я тебя ценю. Я так старался, Хэнк. Я правда старался. Мне казалось, что всё правильно. Что всё так, как и расписывают в тех ёбанных книжках для девочек. Всё, чего я хотел — это добиться от тебя таких же чувств, а теперь мне просто нужно понять, за что ты меня так сильно ненавидишь. — О чём ты говоришь? — поспешил успокоить его Хэнк, не улавливая в последний словах логики. — Я тебя не ненавижу. Откуда такие мысли?       Действительно, Коннор нёс нелепицу. Затронув тему о взаимопонимании, он каким-то удивительным образом сумел спуститься до разговоров о стараниях и девчачьих книжках, а под конец и вовсе перепрыгнул на беспочвенные обвинения в необоснованной ненависти. Возможно, сказанные слова всё же имели под собой какой-то сакральный смыл, но то ли проблема крылась в бессвязном способе подачи, то ли в заторможенной обработке информации, однако суть оставалась прежней: Хэнк не мог понять своей вины. Хотел, но не мог. Для него — человека, который почти никогда не был силён в распознавании даже самых толстых намёков — пытаться читать между строк — дело гиблое. (Собственно, из-за такой провальной попытки и случился текущий скандал). — Не надо мне врать! Слышишь? Больше не смей этого делать! Я давно уже не ребёнок и умею распознавать любой пиздёж, как бы сильно ты не пытался его от меня скрыть. — Голос у Коннора надорвался. Прервавшись на то, чтобы подправить его судорожным кашлем, он вытер заблестевшие глаза и продолжил давить с двойным усердием. — Пожалуйста, Хэнк. Я прошу тебя. Объясни мне, что я сделал не так. Клянусь, я исправлюсь. Только объясни. Просто… мне казалось, что я тебе нравлюсь. Ты ведь сам мне об этом говорил, помнишь? Это ведь была правда? Правда?       Хэнк ошарашенно промолчал. Глянув мельком в сторону зала, он увидел, что почти все собравшиеся посетители уже позабыли о том, зачем здесь собрались и просто слушали их разговор. Кто-то делал это открыто, повернувшись в сторону ссорящейся пары, а кто-то пытался делать вид, что наслаждается алкоголем, хотя очевидно сидел с навострёнными ушами и в момент всеобщей тишины даже позволил себе поднять глаза. После же Хэнк посмотрел на Бёркмана. А тот на него. На бледном усатом лице так и читалось выражение: «Ебануться можно, что у вас там происходит». Да даже снующие официанты позабыли о своих обязанностях и теперь просто ждали момента, когда Хэнк наконец-то даст свой ответ. И Хэнк дал. Набрав в грудь побольше воздуха, выдал самое искреннее и самое красноречивое: — Да, нравишься. Я сказал это тогда и скажу сейчас. Но ведь…       Договорить он снова не успел, однако теперь был прерван собственными силами. А всё потому, что стоило только затронуть вопрос личных отношений, как по щекам Коннора тонкими ручьями потекли бледные слёзы. Это был первый раз, когда Хэнк увидел, как тот плачет. — Тогда почему ты в тот раз ушёл?       Картина была до ужаса неприятная. Хэнк, который вот уже целую неделю старался забыть о том бестолковом случае, вновь придался не самым приятным кадрам. Вспомнил, с каким омерзением шлёпнул Коннора по руке и, прорычав недовольное «не трогай меня, пожалуйста», в спешке покинул отель. Как долгое время терзал себя болезненными вопросами и как, в конце концов, совершенно перестал спать только по той причине, что не мог избавиться от навязчивых мыслей: «Коннор не хочет со мной общаться, потому что я его обидел. Это целиком и полностью только моя вина. Только. Моя. Вина». И сейчас, спустя такую тяжёлую для них обоих неделю, он лично стал свидетелем того, как вся та давящая досада, которую он успел причинить всего за один вечер, теперь выходит из Коннора таким душераздирающим образом. — Почему тебя это так волнует? — спросил он, сдерживаясь от желания протянуть свободную руку и вытереть большим пальцем солоноватую воду под чужими глазами. — Ты ведь сам говорил, что… — Я врал! Врал! Врал, мать твою! — сорвался Коннор, прерывая кромешную тишину очередным стуком кулака о стойку. — Я постоянно тебе вру, а ты мне так легко веришь. Всё потому что ты тупая полицейская свинья, которая только и умеет, что думать о себе! Я ведь… я так хотел быть самым красивым мальчиком, которого ты только встречал. Я так готовился. И всё ради того, чтобы ты передумал. Скажи мне, почему?       Хэнк не знал, как ему правильно ответить. Но он видел, с каким безудержным любопытством за ними продолжают следить люди. Как прожигают холодными проницательными глазами и при этом ведут себя так, словно пришли на цирковое представление. «А что же там такое делается, а?» — явно думали они, пытаясь утолить свой информационный голод. И в центре всего этого представления сидел Коннор. Измученный, заплаканный Коннор, дожидающийся ответа с искусанными от нервов ногтями. — Я ушёл… — Хэнк судорожно вздохнул. — Потому что я понял, что совершаю ошибку. Этого тебе будет достаточно? — Ошибку? — Повторил Коннор дрожащим голосом, словно услышал в свой адрес серьёзное оскорбление. Сглотнув подступившую к горлу слюну, он обречённо посмотрел в сторону мистера Бёркмана, будто ища в том поддержки, после чего о чём-то всерьёз призадумался.       И тут случилось неожиданное. Подцепив израненными пальцами верхнюю пуговицу на своей измятой рубашке, Коннор неторопливо её расстегнул. Обнажив худые ключицы, он натянуто улыбнулся и, вытерев с глаз очередную порцию навернувшейся влаги, под ахуевший взгляд Хэнка продолжил сий процесс. — Может быть… тебя возбуждают только покусывания? — спросили бледные губы, после чего Коннор приглашающе приподнял подборок. — Если так, то пожалуйста. Я совсем не против, если ты сделаешь это сей- — Коннор! — бешено рыкнул Хэнк, не собираясь больше терпеть этот неотвратимый цирк. В определённый момент ему стало настолько плевать на мнение следящих за происходящим посетителей, что он резво подался вперёд и, грубо схватив Коннора за расстёгнутые края рубашки, дёрнул его на себя, заставив больно уткнуться животом прямо в угол барной стойки. — Ты совсем пизданулся? Что ты, мать твою, вытворяешь?       Но Коннор ему не ответил. В тот же момент произошло то, что люди привыкли называть «редким проявлением акцентуации», когда человек, несмотря на поспешную скорость событий, начинает подмечать незначительные детали и те, словно бельмо на глазу, сразу бросаются во внимание. В памяти же Хэнка чётким ожогом отразилось три момента, что пронеслись перед ним в мгновение ока. Настолько быстро, что несмотря на распиравшее его возмущение, он не успел сразу обратить должного внимания и попросту замер на месте, будучи поражённый реальностью. Почти как в прошлый раз — в караоке, однако теперь ситуация казалась куда более напрягающей.       Во-первых, воспользовавшись тем, что руки Хэнка оказались заняты, Коннор поймал его за лицо. А после крепко-крепко сжал, не позарившись даже на то, чтобы пройтись большим пальцем по сжатым губам. Тогда Хэнк впервые обратил внимание на то, какие же всё-таки узкие у Коннора зрачки. Он и до этого ловил себя на мысли, что с ними что-то не так, однако только сейчас впервые осознал, насколько это неправильно, из-за чего значительно напрягся. Когда же Коннор помедлил, то Хэнк заметил у него на предплечье пять опухших прыщиков. Вот только впоследствии он всё-таки понял, что его предположение оказалось ложным и данные отметины не имели ничего общего с естественным процессом организма. (В свои годы приходилось накрывать наркопритоны).       Во-вторых, Коннор наклонился ближе. Пробежавшись холодным носом по пахнущей хвойным одеколоном щеке, он куснул его за мочку уха и тихо, чтобы не услышал никто посторонний, прошептал Хэнку короткую фразу. Всего лишь несколько невнятных слов, от которых у Хэнка по телу пробежала горстка мурашек размером с кулак. Вероятно, именно по этой причине он и замер как вкопанный, будучи не в силах переварить услышанное с должным спокойствием.       В-третьих, Коннор полез его целовать. Глубоко, с языком — явно подражая их последнему обоюдному поцелую. Даже стыдливо прикрыл глаза, пытаясь отдаться делу со всем своим усердием. И ведь поначалу Хэнк и не ожидал подобного развития событий. Пришёл в себя он лишь спустя десять секунд, когда заметил, что все на них смотрят. Кто-то с восхищением, кто-то с насмешкой, а кто-то с отвращением. С мерзким, до боли обидным отчуждением, словно на каких-то сношающихся во дворе собак, которые явно не должны вот так запросто демонстрировать свои низменные отношения. Перешёптываются, хихикают, прижимают ко рту руки, подсвистывают, но тем не менее смотрят!       Хэнк не сдержался. Куснув Коннора за нижнюю губу до свежих кровавых отметин, он грубо и в какой-то мере даже цинично отпихнул его от себя правой рукой, не забыв при этом в отвращении вытереть рот. Коннор, благо, на стуле удержаться сумел, но скрывать своих расстроенных чувств не стал. Тихо зашипел от боли засаднивших от укуса ран, после чего страдальчески прижал затрясшиеся руки к животу и воззрился на Хэнка сокрушительно обескураживающим взглядом. — Хэ…       Но Коннор не договорил. Надув порозовевшие после поцелуя щёки, он выпустил изо рта густой кровавый подтёк и принялся громко и судорожно кашлять, как если бы подавился лимонным леденцом. А после его вырвало. Несильно — в желтовато-белой лужице желудочного сока прослеживались лишь надорванные листья из-под салата-латука и кусочки до сих пор непереваренных креветок, но, тем не менее, паника в баре поднялась нешуточная. — Боже мой, Коннор! — Выпустив из рук дорогущую бутылку с медовым бурбоном, Бёркман тут же метнулся на помощь к пострадавшему. По пути вытащил из кармана свой мобильный телефон и, кинув его в руки ближайшему официанту, чётко и яростно скомандовал: — Звони в скорую! Живо!       Коннор воззрился на Хэнка. А Хэнк на него. Доверчивый и в то же время разбитый взгляд остекленевшей пары карих глаз въелся прямо в сознание, оставив вслед за собой горький привкус чего-то отвратительного, похожего на лекарство от гипертонии. «Помоги ему!» — истерическим тоном приказал внутренний голос разума, но Хэнк не послушался. Не поддался. Не желая больше быть в центре всеобщего внимания, он растерянно сделал назад два нетвёрдых шага и, хлопнув коротенькой барной дверцей, поспешил удалиться из зала. Последнее, что он услышал от Коннора в тот день, было лишь сдавленное: — Хэнк…       Но Хэнк не повернулся. Просто потому что не смог. Потому что опять струсил. Казалось, что если он поддастся позывам чуткой совести и проявит унизительную слабину, то уже никогда не сможет избавиться от жгучего чувства вины, что сдавило ему плечи в своих когтистых лапах и начало обжигать ухо зловонным дыханием. «Он доверился тебе и посмотри, что ты с ним сделал, Хэнк. Узнаёшь этот взгляд? Обречённый, загнанный и разбитый. Тот самый взгляд, с которым на тебя смотрела Стефани в тот самый вечер, когда вы с ней поссорились. Понимаешь, да? Все, кто тебя любят, заканчивают одинаково. Для них ты сплошное разочарование». «Значит не надо меня любить» — басовито рыкнул ему Хэнк, прицельно пиная дверь раздевалки и скрываясь за ней ото всех посторонних глаз. Судя по оклику, мистер Бёркман попытался его остановить, однако не удостоился ничего более, нежели показанного в свою сторону среднего пальца.       Ситуация казалась безвыходной. Будучи не в силах вернуться обратно в зал, Хэнк просидел в раздевалке около двадцати минут, попутно терзая себя разного рода сомнениями. В конце концов, когда часовая стрелка достигла отметки в одиннадцать вечера, к нему пришла пусть и опрометчивая, но вполне спокойная мысль: «Пусть меня уволят». Плевать на деньги. Плевать на дом. Плевать на жизнь. Плевать, нахуй, на всё вокруг. Какой толк вообще стремиться вернуть всё как было раньше, если «как раньше» уже никогда не будет? Никто не вернёт Хэнку потраченное на ночной смене здоровье, никто не оценит его бесконечных стараний в погоне за здешним мафиозным синдикатом и никто не восстановит все те нервы, которые ушли на постоянные переживания из-за одного назойливого паренька. «Надо было сразу уехать жить к двоюродному брату, — подумал он, поднимаясь со скрипнувшей в такт вздоху лавочки и стаскивая с себя чёрный рабочий фартук. — Послать нахуй этот Богом забытый Детройт, избавиться от всех сковывающих полицейских обязательств и, никогда не встретив Коннора, переехать жить в Калифорнию». Кто знает, вдруг ему бы удалось выйти на пенсию и, устроившись охранником в местное подобие «Волмарта», встретить старость без лишнего стресса? Отвечать на данный вопрос, увы, уже слишком поздно.       Не отпрашиваться, не предупреждать о своём уходе Хэнк не решился. Лишь быстро собрал все свои вещи в рюкзак и, закинув тот на правое плечо, покинул бар через чёрный вход прямо посреди рабочей смены. По пути к припаркованной возле центральной дороги машине столкнулся с новоприбывшей каретой скорой помощи, но заострять на ней особое внимание не стал и, напоследок стащив с волос лопнувшую от силы натяжения резинку, поспешил усесться за руль. Тяжело вздохнул. Кинул прощальный взгляд в сторону подсвеченного яркими фарами бара и, повернув ключ зажигания по часовой стрелке, медленно тронулся домой.       «Это не моя вина! Не моя вина, не моя вина, не моя вина», — повторял он в своей спутанной голове, попутно стискивая кафельные зубы от распирающей его изнутри горечи. «Не моя вина», — потому что личные проблемы Коннора его не касались, ровно как не имели никакого отношения ко всем случившимся между ними расприям. «Не моя вина», — потому что Коннор — это состоятельный и взрослый человек, который сам отвечает за свои необдуманные поступки и не должен поддаваться влиянию кого-то со стороны, как бы много этот «кто-то» для него не значил. «Не моя вина», — потому что Хэнк тоже живой человек, который имеет право ошибаться, говорить глупости или делать то, о чём он впоследствии ещё пожалеет. И пускай где-то в глубине души он прекрасно понимал, что принял в развернувшейся на его глазах трагедии непосредственное участие, какая-то часть его сознания, что сладким елейным голоском представилась «старой доброй логикой» и тем приняла на себя центральную роль руководительницы, лишь тихо шепнула на ухо успокаивающее: «Расслабься, Хэнк. Ты ни в чём не виноват».

***

      Сон окончательно ушёл на второй план. Обесценился. Перестал иметь хоть какое-либо значение для накачанного тоской и депрессией организма, оставив вслед за собой лишь горькое послевкусие в виде нарушения двигательной координации или редких протяжных зевков. Если раньше — ещё до случившегося в баре инцидента — Хэнк просто не мог позволить себе отоспаться, по причине участившихся приступов преждевременных пробуждений, то теперь — когда ситуация только начала набирать свои обороты — он совершенно утратил всякую мотивацию к пассивному отдыху. Даже будучи как никогда уставшим, не мог позволить себе сомкнуть глаз, не испытав при этом целый спектр тревожных симптомов, начиная с затруднённого и прерывистого дыхания и заканчивая бесконтрольной дрожью всех частей тела. Башка трещала, взгляд замыливался, мысли обрывались и, как итог, напрашивался всего лишь один вывод: «Такими темпами мне осталось недолго». За отсутствием сна придут заболевания, за заболеваниями отмирание мозговых клеток, а за отмиранием мозговых клеток долгая и болезненная смерть. — Наверное, Бёркман меня уже уволил, — безразлично пробурчал Хэнк, поглядывая пустыми глазами в сторону шипящего из-за неизвестной поломки пузатого телевизора. — Да и Фаулер точно на месте не сидит. Ха-ха, как же «жаль», что вышедшие из строя телефоны не способны принимать звонки. А я бы с удовольствием послушал все те долбанные нравоучения, касательно ответственного подхода к своим непосредственным обязанностям.       И ведь не без причины возмущался бы! Всё-таки вот уже как три часа назад его «самый трудолюбивый и самый старательный сотрудник» — ишачащий без прогулов, больничных и с накопившимися за несколько лет отпускными — должен был приехать в полицейский участок. (Ибо кто ещё согласится добровольно пахать на таких нечеловеческих условиях?). Только тупица. Или психопат. Или тупица-психопат. Ну не суть важно. Единственное, что хоть какое-то имело значение в подобного рода проблеме — это то, что Хэнк не пришёл на работу. (Не пришёл и даже не собирался). Более того, он вообще не планировал сегодня никуда выходить, а вместо того, чтобы добивать своё и без того подорванное здоровье страданиями над бумажной волокитой, решился проделать это куда более приятным образом. Если точнее, то отдохнуть, как и полагается заёбанным мужчинам. А если ещё точнее, то сгонять на скорую ногу в ближайший открытый магазин и позволить себе потратиться на твёрдый сыр, плитку шоколада и две бутылки коньяка, с которыми куда проще скоротать освободившееся время.       И всё же двух рюмок оказалось вполне достаточно, чтобы невыспавшийся организм начало ощутимо везти. Желания отправиться в кровать, конечно, не прибавилось, зато стало проявляться не самое обнадёживающее изнеможение, от которого у Хэнка зарябило в глазах. «Ну, хотя бы галлюцинации наконец прошли», — ликующе подумал он, правда, радоваться пришлось недолго. Первым тревожным звоночком на пути к возвращению душевных пиздостраданий оказались болезненные воспоминания минувшей встречи, после чего подсознание провело ассоциативный ряд и в ушах зазвучало отдалённое эхо их с Коннором ссоры. Громкое, но невнятное — в отголосках кинутых друг другу фраз можно было различить едва знакомые «нравишься», «ушёл» и «хватит». Естественно, ни о каком воодушевлении речи и не шло, и, дабы не впадать в неминуемое уныние ещё быстрее, Хэнк поспешил переключить своё внимание на что-нибудь другое. Что-нибудь позитивное, способное заинтересовать его на ближайшие пару часов и при этом не взаимодействовать с покоящимися на душе переживаниями. «Иначе такими темпами придётся идти топиться».       Благо, под рукой оказался старенький телевизор. Прибавив на нём громкости, Хэнк взялся скучающе листать немногочисленные каналы, минуя всю рекламу, новости и трансляцию спортивных событий. «А можно хоть что-нибудь жизнерадостное? Сериал какой или мультик? В выходные их хоть жопой жуй, так почему нельзя поставить и в будни?» Но, видимо, у всех телевизионщиков сегодня оказалось такое же дерьмовое настроение, раз их фантазии не хватило на что-то большее, чем интервью, телемагазины или кулинарные передачи. «Потому что нехуй прогуливать работу», — укоризненно изрекла логика, на что получила лишь безразличное молчание. Она бы явно и ещё что-то добавила, да только не успела вовремя раскрыть рта, ибо спустя десять минут безрезультатных поисков Хэнк всё же сумел наткнуться на один из своих знакомых фильмов. Хорошая новость — фильм был позитивным и даже помог ненадолго отвлечься от бушующих внутри переживаний. Плохая — им оказался «Она учится в колледже»*, так что спустя двадцать минут после начала просмотра Вирджиния Мейо и Джин Нельсон запели всем известное: «Любить тебя».

Я буду обнимать тебя. Как? Как малышка-панда. Целовать тебя. Где? На твоей старой веранде. Когда твоё обаяние, милый, совсем исчахнет. Да, я знаю. Ты всё ещё будешь любить меня.

      Милая песня, пусть и очень старая. А ведь когда-то Хэнку даже удалось спеть её дуэтом со Стефани. Когда конкретно — он вспомнить не мог, но то ли дело произошло на их свадьбе, то ли на застолье с друзьями во время Дня благодарения… хотя, какая уже разница? Как-будто верное соотношение событий и дат могло что-нибудь кардинально изменить. Чувства угасли, привязанность прошла, брак распался, а обещанные в красивом тексте слова так и не смогли воплотиться в реальность. Заслуженно ли? Вполне заслуженно. Горевать из-за того, что ты умудрился испортить своими же руками — это настолько глупо, насколько сокрушаться над приобретённой втридорога хернёй, на какую ты позарился в сувенирной лавке, а после обнаружил её на «Амазоне» с до смешного крохотной ценой. «Всё потому что ты — дурак. А дурак платит дважды. Сам напортачил, сам и разгребай. И даже не вздумай по этому поводу ныть. Смотреть тошно».       «А я и не ною», — подумал Хэнк, опрокидывая очередную стопку с купленным по скидке коньяком. Не ноет, потому что привык. Потому что осознал, в какой беспросветной заднице успел оказаться за все эти годы и что из неё уже слишком поздно пытаться искать выход. Всё-таки строить долгие и доверительные отношения, способные пережить и ссоры, и болезнь, и расстояние — это удел энергичной и доверчивой молодёжи. Людей, которые ещё не успели разочароваться в своём существовании и, обжёгшись о слишком неудачную попытку найти для себя вторую половинку, понять, что они — как личность — не способны предложить взамен ничего особенного. Что их, в конце концов, положенное время проявлять интерес уже давно прошло и всё, на что осталось надеяться, — это найти для себя кого-то настолько же непридирчивого. Мужчину или женщину, мечтающих лишь о том, чтобы встретить старость не в пугающем одиночестве. Да, в таком союзе ещё может появиться привязанность и даже любовь, (ибо так устроен человеческий разум) но не стоит пытать тщетных надежд и пытаться заниматься самообманом. Взаимовыгодное сожительство двух отчаявшихся брошенок — это не более, чем банальное усилие приспособиться к неблагоприятным условиям. Проще говоря, доесть то, к чему побрезговали прикасаться другие.       Хэнк опускаться до такого не хотел — стыдился. Решив, что куда лучше прожить остаток жизни в гордом одиночестве, он поставил крест на любого рода отношениях и, отринув любые предложения от коллег зарегистрироваться на сайте знакомств, перестал искать для себя новую жену. Вступить в брак во второй раз означало бы вновь нацепить на свою волчью морду белоснежную овечью шкуру и, прикидываясь добрым дядей-семьянином, волочить бесцельное существование рука об руку с такой же уставшей от напрасных попыток женщины, что Хэнка не особо-то прельщало. «Ладно, мне вполне комфортно в таких условиях», — тогда обозначил для себя он, выкинув из головы все безудержные фантазии о том, как по возвращению домой его встречают вкусный ужин, горячая ванна и крепкие-крепкие объятия. Никто уже не скажет: «С возвращением, любимый», никто не поцелует его в щёку и никто не выслушает шуточный бубнёж, касающийся трудного дня на работе. Никого не окажется рядом, когда он будет умирать.       И… в целом, всё казалось нормальным. Можно даже сказать, правильным. Хэнка подобное развитие событий вполне устраивало и за минувшие после развода года он окончательно сумел с этим смириться. «Нет жены, нет детей, нет любви. Окей, хорошо. Невелика потеря». Всё было в по-ряд-ке. В порядке. Но нет, нельзя же просто так позволить Хэнку безмятежно коротать его славные деньки. «Никакой стабильности и никакого спокойствия». К нему на голову свалился ёбанный Коннор. Злой, эгоистичный, нахальный, приставучий, забавный, симпатичный, ёбанный Коннор. Пацан, с которым Хэнк знаком всего два месяца, но уже успел получить впечатлений больше, чем за последние пять лет своей тихой мирной жизни. То есть… кроме шуток! Сперва они ругались, потом дружили, потом снова ругались, потом снова дружили, а потом… потом начало случаться то, что заставляло Хэнка усомниться в своей сексуальной ориентации. (И далеко не один раз). Искренняя и даже безобидная симпатия по отношению к этому милому парню постепенно переросла в интерес, а интерес в сексуальное влечение. Не постоянное, однако сам факт того, что оно имело место быть, Хэнка очень и очень напрягал.       «Блядь, ну этого мне ещё не хватало». Отпихнув от себя тарелочку с нарезанными ломтиками сыра, Хэнк спрятал лицо во вспотевших ладонях. Он не хотел принимать участия в таких нелепых играх. Будучи взрослым и уверенным в себе человеком, оказаться в какой-то сопливой подростковой драме на Нетфликсе, где приступы неразделённой любви приводят ко всяким необдуманным поступкам, а сходящие с ума подростки пафосно бросаются до омерзения слащавыми словечками. И ладно Коннор — ему всего двадцать три года и он имеет полное право на то, чтобы быть эмоциональной истеричкой. Однако Хэнк ведь ведётся. Поддаётся на все эти приступы душевных терзаний и, вместо того, чтобы просто отмахнуться от чужих страданий, сам начинает постепенно угасать. Переживает, не спит, скучает и сердится, а ведь всё потому, что его сентиментальная привязанность, которая сперва просто играла роль помощницы в выстраивании дружественных отношений, теперь порождала чувства, которые Хэнк раньше не испытывал. Даже по отношению к своей бывшей жене.       «Почему ты тогда ушёл?» — вот тот самый вопрос, из-за которого отсутствие сна перешло на новый уровень и теперь не давало Хэнку встретить очередной день без куда больших синяков под глазами. Кроме того, ничто так не добавляло ему значимости, как те — последующие слова, которые Коннор прошептал уже на ухо, ведь именно они и заставляли снова и снова возвращаться к событиям вчерашнего дня, вспоминая и намёки, и поцелуй, и заплаканный измученный взгляд. Всё то, что теперь сущим кошмаром бродило за ним вслед и, облизывая свои острые зубы, пыталось дождаться смерти Хэнка.       Почему Хэнк тогда ушёл? Да потому что он одумался. Даже сквозь пропитанный литрами алкоголя разум сумел правильно оценить обстановку и благодаря этому понять, что вот так вот нельзя. Не стоит опускаться до уровня животного и уподобляться тому, что появлялось в сумбурных фантазиях, призванных утолить разыгравшуюся похоть. Хэнк — мужчина. Коннор — это тоже мужчина. Они не должны заниматься сексом, как бы сильно им этого не хотелось. Почему? Ну… потому что это неправильно. Не только с этической точки зрения, но и с моральной.       На самом деле Хэнк просто боялся переступить запретную черту. Сделать один неверный шаг, после которого уже не сможет остановиться скатываться и постепенно превратится из «достойного члена общества» в какого-нибудь аморального ублюдка, не сумевшего с должной гордостью пережить развод и ставшего заниматься сомнительным сексом в отеле с пьяным телом повстречавшегося два месяца назад пацана. Ну а что тогда будет дальше? Истощение? Алкоголь? Увольнение? (Ну, последние три пункта и без того уже произошли, так что можно смело сказать, что худшее уже случилось).       Хэнк всю жизни был один. Был сам по себе. Другие люди порой его пугались и совсем не понимали, однако это вовсе не значило, что понятым он быть не хотел. Наоборот, отталкиваясь от понятий о «правильном», Хэнк с самого детства тянулся к простой и счастливой жизни, о которой он успел вычитать во многих книжках и о какой он смотрел в образовательных передачах. Таким образом в его неглупом сознании появился образ, что счастливый остепенившийся мужчина — это мужчина, у которого есть жена и дети. Свой родной дом, небольшой садик и стабильный заработок, а также ежемесячное барбекю с соседями и ежегодные поездки на море. Именно ради этого он и женился и именно потому стал таким нелюдимым после развода.       Коннор же заставлял его быть неправильным. Поступать не так, как велит тому логика, а следовать исключительно зову сердца. Опуститься до уровня тех необеспеченных кретинов, которые целыми днями напролёт ведут неправильный образ жизни и потом страдают об этом до конца своих дней. Иначе как объяснить тот факт, что Коннор превратил Хэнка в животное? Заставил его опять кусаться, тереться вставшим членом о мужские колени и ко всему прочему дрочить в ванной, во всех краской представляя то, как он ставит Коннора раком. Плохо ли Хэнку от этого было? Нет… вовсе нет. Хэнку было очень хорошо. Так хорошо, что стило вспомнить о том, как они проводили время, как в груди начинало теплеть. И всё равно он не мог зайти дальше. Почему? Да потому что не может взрослый человек желать того мальчика, которого он уже дважды спас от смерти, когда тому ещё не было восемнадцати! «А ты ведь был таким очаровательным ребёнком».       Хэнк вылил в себя очередную рюмку коньяка. Потянувшись рукой за отрезанным кусочком сыра, дабы закусить горький напиток, он случайно задел локтем краешек острого ножа, и тот, несколько раз крутанувшись вокруг своей оси, оказался перевешен пластиковой рукояткой, после чего шлёпнулся прямо на пол. «Чёрт, надо его поднять. Иначе придётся откусывать сыр от целого», — подумал Хэнк, после чего поднялся на ноги и поспешил вернуть упавший предмет обратно. Точнее, поспешил попытаться, ибо стоило ему только неровно шагнуть вперёд, как от алкоголя закружилась голова и Хэнк, сделав ещё два неосторожных шага, шлёпнулся прямо на колени. «Чёрт, ну какое дежавю», — с пьяной усмешкой подумал он, вспомнив, как две недели назад уже успел оказаться точно на этом полу и точно в такой же позе. Правда, в тот раз перед ним валялся не нож, а расслабленный и довольный Коннор, который с хитрым лицом начал крутить свою излюбленную шарманку. — Эй, — тихо проворковал он, легонько пихнув Хэнка носком в грудь. — Да ладно тебе. Ну подурачились и хватит, чего ты так расстроился?       «Да уж, — беззаботно рассмеялся Хэнк, на секунду позабыв обо всех своих нынешних печалях. — А ведь тогда он даже и подумать не мог, что же случится дальше». С какой нечеловеческой силой его прижмут к ворсистому ковру и украсят мягкую белоснежную кожу целой кучей засосов и укусов. Ну, ничего. Повозмущался малость, но обиженным не выглядел. Даже, вроде как, казался немного счастливым. А поступок пусть и был необдуманным, но, если говорить честно, вроде как сделал их с Коннором немного ближе. Кто ещё позволяет себе устраивать с друзьями такие интересные штуки? «Никто. А значит я своего рода первооткрыватель! — уверенно подумал Хэнк. Правда, спустя несколько секунд его лицо снова омрачилось. — Хотя, наверное, мне стоило сдержаться. Возможно, тот случай и заставил Коннора начать неправильно ко мне относиться. Хотелки хотелками, но стоило стерпеть».       А Хэнк много терпел. Таковой уж была его нелёгкая жизнь. Он терпел, чтобы походить на других таких же мужчин. Терпел, чтобы не казаться странным или не из мира сего. Терпел просто для того, чтобы нравиться людям и те с ним считались. И всё это по той причине, что именно так воспитали его любящие родители, в словах коих Хэнк никогда не сомневался. «Все мы хотим вести себя так, как нам заблагорассудится, — сказала ныне почившая матушка, когда её сын ввязался в неравную драку. — Но так не бывает, милый. Те, кто не умеет контролировать свои эмоции, живут в психиатрических больницах. А ты ведь у меня не такой, правда? Ты должен понимать, что если хочешь вписаться в общество, то обязан сдерживать свои дурные намерения. Вот как твой отец, например. Смотри, как он с нами счастлив. У него хорошая работа, любящая семья и все коллеги его уважают. Разве ты не хочешь стать таким же?» И Хэнк хотел. Очень хотел. Но сколько бы он не выстраивал это самое образцовое счастье, что-то постоянно шло не так. — Генри, ты дурак! Дурак! Мерзкий дурак! Миссис Агнес, Генри меня укусил! В руку укусил! Расскажите его родителям, пусть они посадят его в клетку! Не надо передо мной извиняться, ты — животное. Вот поэтому никто из девочек не хочет с тобой играть. Всё! Отстань от меня! — Хэнк, не пойми меня не правильно, ты крутой парень и все дела. Но… я хочу с тобой расстаться. Дело не в тебе, дело во мне. Просто… временами ты начинаешь меня пугать. Знаю, звучит как отмазка, но я не хочу тебя обманывать. В общем… прости. Не обижайся, пожалуйста. Уверена, ты ещё встретишь кого-нибудь лучше меня. — Эй, Хэнк. Выслушай меня. На самом деле я хотела сказать, что нам стоит с тобой развесить. Я нашла себе другого. Какая разница, как его зовут? Это Дэвид Марс, ну и что? Я просто думаю, что так будет лучше. Мы с тобой уже давно не любим друг друга как прежде, так что нам обоим станет легче, если мы наконец-то расстанемся. Особенно… после того инцидента, ты как будто сам не свой. Прости, но я так больше не могу.       «Хэнк, ты такой-сякой». «Хэнк, ты очень странный». «Странный». «Хэнк, перестань, это раздражает». «Какая тебе вообще разница, чем я планирую заниматься?» «Хэнк, пожалуйста, не лезь не в своё дело». «Да поехали, ребят. Он точно не составит нам компанию». «Хэнк, разберись, пожалуйста, вот с этим делом. Сейчас праздники и почти никто в нашем отделе не хочет работать, так что я поручаю его тебе». «Хэнк, отвали». «Тебя это не касается». «Моя личная жизнь — это моя личная жизнь, понял?» «Хэнк, да ты у нас волк-одиночка, да?» «Неужели думаешь, что слишком хорош для нашей компании?» «Я слышал, от него жена сбежала. Не удивительно, он ведь такой странный». «Наверное, шизофреник». «А ты видел, как он иногда смотрит? Ну и жуть». «Он прям зомбарь какой-то». «Или приведение». «Во-во, верно подметил. Приведение». «Хэнк, будь добр, не подслушивай». «Обиделся?» «Да нет, ему явно похер на всё». «Точно зомбарь». «Ну и ну, лейтенант, а такой чудила». «Чудила!» — Хэнк… ты мне нравишься.

Ты мне нравишься.                  Только благодаря тебе, мой герой.                        Хорошо, лейтенант, я больше не буду.                  Ты действительно самый близкий для меня человек.                  Ты — самая важная часть моей жизни.                  Это правда, ведь без тебя… я бы давно улетел камнем вниз.      Я полностью в твоей власти, Хэнк.                        У тебя красивые глаза.            Я тебя прекрасно понимаю. Потому что я доверяю тебе, Хэнк.

      Коннор смущённо улыбался. А когда улыбался он, то улыбался и Хэнк. Искренне, вдохновлённо и влюблённо. Им ведь… на самом деле было хорошо вдвоём. И дело крылось далеко не в пребываниях в высококлассных заведениях или дорогих подарках. Честно, если бы у Коннора не было за душой ни гроша, Хэнк бы относился к нему точно также. Просто… этот парень стал первым человеком, кто сумел разбавить своим присутствием долгие годы затхлого одиночества. И Хэнку это нравилось. Возможно, он вёл себя как малое дитя, которое доверилось чужому человеку, но ведь он имел на это полное право. И всякий раз, как он представлял Коннора рядом, то полноценно чувствовал себя живым. Его сердце билось чаще… — Ты мне нравишься, Хэнк, — прошептали прямо на ухо мягкие искусанные губы. — Ты молодец, Хэнк. Ты — мой герой. У тебя всё получится. Обязательно получится. — Не нужно меня успокаивать, — севшим голосом ответил галлюцинации Хэнк, виновато опустив глаза к полу. — Это ведь я… довёл тебя до такого. — Ты молодец, Хэнк, — снова добавила та, не постыдившись на полный восхищения вздох. — Ты потрясающий. — Хватит, перестань! Я этого не заслуживаю. Не говори так… — Хэнку становилось слишком некомфортно от такого количество лести, однако вместе с тем у него кружило голову. — Молодец. — Пожалуйста… — сипло прохрипел Хэнк, крепче сжимая нож в своей шершавой ладони. — Пожалуйста, повтори то, что ты сказал мне вчера в баре.       Коннор снова улыбнулся. Несмотря на то, что прошлым вечером он успел наговорить столько неприятных и личных вещей, воссозданная по его образу галлюцинация смогла без особых проблем понять, чего же от неё хотят. (Впрочем, совсем не удивительно, с учётом того, что Хэнк её и воссоздал. Это ведь всё равно, что играть в «угадайку» с самим с собой и поражаться серии побед). Однако, несмотря на очевидно выигрышное положение, все последующие действия контролировать не получалось. И когда чистый и опрятный Коннор уселся прямо перед Хэнком на колени, после чего сжал своими мягкими ладошками его удивлённое лицо, в воздухе повис вопрос. Галлюцинация не просто взялась дразнить своим необычным присутствием засмущавшегося мужчину, но и нежно огладила большими пальцами отросшую колючую бороду. Под конец, склонив голову к левому плечу, заглянула Хэнку в глаза своим красивым уверенным взглядом, в коем мерцала чистая неподдельная симпатия. Припухшие пунцовые губы уверенно выдали три внятных слова: — Я тебя люблю. — Ещё раз, — настойчиво потребовал у него Хэнк, чувствуя, как в сдавленном горле образовался тугой ком, а иссохшие от недостатка сна глаза вмиг остекленели от навернувшихся слёз. — Скажи это ещё раз. — Я тебя люблю, — всё с таким же теплом в хрипловатом голосе повторил Коннор, попутно подсев как можно ближе и потеревшись кончиком своего носа о нос Хэнка. — И ещё раз, — куда решительнее бросил Хэнк, чувствуя, что если сейчас он получит отказ в такой, казалось бы, несерьёзной просьбе, то просто-напросто сорвётся. Сойдёт с ума от распирающего его изнутри отчаяния, после чего точно потеряет всякое желание жить. — Люблю, Хэнк. — Коннор прикрыл веки и, уткнувшись своими губами в чужой висок, громко-громко добавил: — Я так сильно тебя люблю. — Кон…       Как же давно он не слышал этих замечательных слов. Так давно, что теперь они скорее казались ему чуждыми, словно небрежно брошенное оскорбление, но оттого не менее приятными. Хотелось выпустить всю накопившуюся в груди боль и, плюнув на любые представления о сильной и грозной личности, попросту сорваться. Позволить себе проявить минутную слабость и, находясь в компании лишь одного фальшивого Коннора, удариться в такие позорные для взрослого мужчины слёзы. В конце концов показать, что он — далеко не медведь, робот или ещё какое жестокое создание, неспособное к демонстрации характерных всем людям эмоций: таких странных, но при этом таких необходимых. Хэнк — это человек. Странный, неидеальный и временами пугающий, но всё-таки человек. Он тоже чувствует боль, он тоже чувствует обиду и он тоже не знает, как ему правильно поступить. Как ребёнок, который случайно разбил любимую мамину вазу и теперь пытается склеить синей изолентой то, что уже никогда не будет чем-то целым.       «Я устал. Я так от всего этого устал», — думал он, сглатывая вставшую комом в горле влагу. Устал быть один. Устал спать в пустой кровати. Устал возвращаться в холодную квартиру и в ответ на своё «я дома» слышать лишь радостно пыхтящего Сумо, просящегося выйти на улицу. Устал молчать, устал оправдываться, устал бояться эха. Устал жить, в конце концов. И пусть Хэнк продолжал себя уверять, что он привык к подобного рода существованию, то было не более чем попыткой обмануть собственные представления об одиночестве и сыграть на опережение. Не скатываться до унизительных самоутешений и с улыбкой на лице делать вид, что всё у него замечательно. «Всё в порядке. Меня всё устраивает. Всё так, как и должно быть. Я. Мне никто не нужен. Тоже. Одиночество — моё второе имя. Хочу. Никто не нудит. Чтобы. Никто не жалуется. Меня Я чувствую себя счастливым. Любили.»       Дабы сдержать себя в руках и не скатиться до позорного образа жалкой отчаявшийся плаксы, пришлось прибегнуть к крайним мерам. Сдавив в ладони поднятый пятью минутами ранее нож, Хэнк тихо зашипел, а жесткий ворс его светлого ковра обагрился стёкшей по запястью кровью. Боль притупила затуманенное в тоске отчаяние и помогла ненадолго прийти в себя. Избавлять от тревожащих вопросов не стала, но хотя бы направила на верный путь и подсказала, что слезами делу-то не особо поможешь. Вместо того, чтобы вдаваться в проявление ранимых чувств и доводить себя до приступов аутоагрессии, стоило вернуться к обдумыванию насущных тем и постепенно — шаг за шагом — прийти к осознанию чего-то важного, что поможет если и не кардинально изменить свою судьбу, то хотя бы освободиться от севших на шею неприятностей.       «Наверное, я слишком заблуждался», — предположил Хэнк, вытирая испачканную ладонь о штанину. Так уж вышло, что практически всю свою жизнь он выстраивал своё счастье на благополучии других людей. Отталкивался от их понимания мира и, пытаясь затесаться в цивилизованное общество культурных людей, подыгрывал им со всей своей инициативой. Почему? Да потому что так было надо. Потому что именно благодаря прилежности и терпению, он сумел добиться всего, что у него когда-либо было. Например, жены. «Она от меня ушла». Уважения на работе. «Меня слишком сильно нагружают». Собственного дома. «За починку которого я до сих пор не могу расплатиться». И продвижения по карьерной лестнице! «Тогда где моя блядская зарплата?»       Открывшаяся перед лицом правда настораживала. (А ещё немного пугала.) Когда начинаешь в полной мере осознавать, что к одиночеству тебя привели не твои личные особенности, а как раз таки полное их отсутствие, то становится до неприятного горько. В такие моменты проще всего спустить размышления на самотёк и попытаться отвлечь себя чем-нибудь менее напрягающим, однако Хэнк отступать не желал. Долгое время он только и делал, что корил себя за случившийся развод и считал, будто его внезапный порыв агрессии сумел положить конец счастливой семейной жизни. Частично, это, конечно же, было так, но только теперь Хэнк начал в полной мере осознавать, что совершил ошибку ещё задолго до случившегося конфликта. До их постоянных ссор, до их совместных поездок загород и даже до их свадьбы. Иначе говоря, он ошибся тогда, когда решил сделать Стефани предложение.       Нацепив на себя маску человека, чьи мечты, желания и потребностями нисколько не совпадали с мечтами, желаниями и потребностями настоящего Хэнка, он принял на себя роль образцового семьянина. Опираясь на переданный отцом опыт, рассказывал, как сильно хочет жить спокойной и беспечной жизнью. Завести кучу детишек, купить за городом небольшой домик, построить около него бассейн и каждые солнечные выходные кататься туда на барбекю. «Да, конечно, дорогая, я тоже всегда хотел встретить старость во Флориде». «Господи, блядь, как я ненавижу эту ебучую Флориду». «Стефани, зайка, я совсем не против, если ты потратишь немного семейных денег на покупку йогуртницы». «Признайся, ты ведь даже не будешь ею пользоваться. Просто увидела в каталоге красивое фото». «Да, прости, милая, что без спроса на кухню прокрался. Ты ведь у нас хозяйка в доме, а я даже готовить толком не умею. Так, решил слегка подурачиться». «У меня осталось несколько рецептов от моей матери. Я просто хотел попрактиковаться в готовке». «Честно, в постели тебе равных нет. Мне пришлось постараться, чтобы сдерживать себя так долго. А ведь я чуть было не кончил, когда увидел твоё шикарное тело». «Каждый раз в одной и той же позе, стыдливо пряча глаза. Помнится, я легонько куснул тебя за плечо, а ты такой визг подняла, словно всей руки лишилась. Какая может идти речь об удовольствии? Кажется, скоро у меня совсем на тебя не встанет.»       Не удивительно, что как только Хэнк перестал учтиво кивать головой и позволил одной из своих отрицательных сторон проявиться, Стефани тут же испугалась, будто бы встретила незнакомца. «Настоящий Хэнк» ей нисколечко не понравился, что было совсем не удивительно, ведь выходила замуж она за совершенно другого человека. Начиная с момента их первой встречи, — случившейся в центральном городском парке — и заканчивая прощанием возле запакованных в чемоданы вещей, всё их повседневное общение было пропитано лишь односторонней фальшью и напрасными надеждами, а состоявшийся спустя несколько месяцев после знакомства брак не содержал в себе ничего большего, чем причудливое желание как можно скорее остепениться. Создать счастливую ячейку общества, развесить по комнатам множество однотипно улыбчивых фотографий и наконец-то признаться самому себе, что теперь всё стало «правильным». Настолько, насколько и должны выглядеть счастливые будни счастливого американца и его не менее счастливой красавицы-жены.       В таком случае оставался вопрос — а было ли в этой жизни хоть что-то, что выбрал так называемый «настоящий Хэнк»? Какое из бесчисленного множества серьёзных решений на самом деле принадлежало ему, а не выстроенному в голове образу порядочного гражданина? Ну, казалось бы, ответ весьма очевиден — работа в полицейском участке. Хэнку нравилось помогать городу, Хэнку нравилось спасать людей и Хэнк не без причины считал, что в этом кроется его призвание. С самого детства у него было обострённое чувство справедливости, и когда речь касалась чего-либо незаконного, в его жилах начинало вскипать неодобрение.       «Но это ведь неправда, Хэнк. В полицию ты пошёл только по той причине, что родители помогли тебе определиться с выбором. Верно, работа тебе нравится и она целиком и полностью переплетена с твоими принципами, но, согласись, результат твоих трудов оказался несколько… плачевным. Спасённые жизни — это, конечно, здорово и похвально, но как насчёт личной выгоды? Должен ли герой целого города разливать напитки богатеньким нахалам и при этом питаться холодными и твёрдыми полуфабрикатами? Я так не думаю.»       Ну… это действительно имело свой смысл. Но что же в таком случае получается? Что Хэнк, ведомый лишь искажёнными представлениями об идеальной мире, так и не сумел понять, чего на самом деле добивается? К чему стремится и что приносит ему истинное счастье? Он ведь выбрал неправильную работу, женился на неправильной женщине и, довольствуясь этими картонными декорациями, прожил скучную и неинтересную жизнь. Возможности проявить своё истинное нутро так и не появилось, ровно как не было и попытки выбраться из сомнительной зоны комфорта. «Выходит, у меня нет вообще никаких предпочтений?»       «А вот и нет. Ты выбрал Коннора.»       И это была чистая правда. Коннор ведь… казался таким неправильным с точки зрения хорошего человека. Злым, высокомерным, грубым, бестактным и заносчивым. С самой первой встречи в баре обозначил себя, как редкостного мудилу и принялся доставать Хэнка с двойным усердием. Унижать, раздражать и насмехаться. Также не раз заставил того послать себя нахуй — как словесно, так и мысленно. «Что там ещё? Ага, вызывал страстное желание набить ему морду». Проще говоря, напоминал собой малолетнего школьного хулигана, задирающего других детей лишь по той причине, что воспитывался богатыми и алчными родителями. (А Хэнк таких никогда не мог терпеть).       Однако именно Коннор стал тем единственным человеком, с которым Хэнку хотелось наладить контакт. С которым он был готов часами напролёт беседовать о всякой несусветной чепухе и которому мог рассказать о своих самых постыдных секретах. (Например о том, как во время обучения в полицейской академии на спор выпил смесь из водки, пива и французского джина, после чего сумел даже ненадолго встретиться со своей покойной бабушкой). Шутить, дурачиться и делиться переживаниями. И всё это потому, что они оба казались такими странными и не вписывающимися в рамки этого идеального мира. Такими… похожими. «Он милый, чуткий и стеснительный мальчик, который всегда вызывает у меня на лице самую лучезарную улыбку», — искренне считал Хэнк, теребя большим и указательным пальцами одну из своих светлых прядей. И когда он уже думал ставить на Конноре крест, то видел, каким доверчивым взглядом тот на него смотрит. Как молча кусает губы, прикрывает пальчиками покрасневшие от смущения щёки и молча улыбается в ответ. — Так ответь мне, Хэнк, — прошептал прямо на ухо голос вымышленного Коннора, который всё это время только и делал, что пытался разделить с Хэнком его бездонное горе. — Почему ты тогда ушёл? — Потому что я испугался, — пристыженно признался Хэнк.       Испугался. Струсил. Дал слабину. Поддался воле ложных жизненных убеждений и, вместо того, чтобы заставить себя прислушаться к переполняющим сердце чувствам, отказался от возможности сделать и себе, и Коннору приятно. Господи, ну был бы у них секс. Что в этом такого? Многие друзья периодически трахаются на пьяную голову. И ничего, нормально ведь потом общаются. Если бы вдруг вышло неважно, то на следующее утро Хэнк вообще мог сделать вид, что ничего не помнит. Коннор, наверное, поддержал бы его в этих начинаниях. И всё, проблема решена! Но нет же, надо было сделать из себя недотрогу. Решить, что если вдруг он перейдёт черту и совершит что-то настолько аморальное, то окончательно поставит крест на своей «нормальной» жизни. Не сможет вернуться назад — к «нормальному» существованию и начать встречаться с «нормальными» людьми, попутно радуясь тому, сколь «нормально» выглядит его продолжительная личностная деградация. — И к чему же это привело? — поторопил его всё тот же тихий голос, после чего по-необычному нежные ладони сдавили напряжённые плечи. — Кон… ты вернулся к наркотикам.       Хэнк болезненно скривился. Он ведь… он не хотел. Не хотел, чтобы до этого дошло. Чтобы Коннор, который с таким восхищением рассказывал о том, как любит и свою жизнь, и свою семью, и даже их изгаженный в пороках город, начал вновь заниматься саморазрушением. Пытаясь заглушить всю ту боль, которую ему доставил столь близкий человек, взялся накачивать своё тело всяким запрещённым дерьмом. И Хэнк не имел права его за это винить, ведь он, по сути, оказался ничем не лучше. Заливать свои невыносимые страдания дешёвым магазинным пойлом — это точно такая же пагубная привычка, пробудившаяся внутри столкнувшегося с безвыходной ситуацией человека. «Так уж устроен наш ублюдский мир. Нет возможности вылечиться от рака — заглуши его обезболивающими. А если страдаешь из-за неразделённой любви, то… прибегни к более запрещённым веществам, — Хэнк невесело усмехнулся. — Наверное, если бы и у меня был доступ к чему-то похожему, я бы не давился здесь этой мерзкой хуетой».       В прошлый раз — в маленькой комнате первоклассного отеля — он беспокоился, что просто перебрал с алкоголем. Соскучился по приостановленной половой жизни, включил в себе необузданное сексуальное желание и, перепутав реальность с влажными фантазиями, чуть было не нагнул другого парня. А как потом, спрашивалось, жить? Как смотреться на себя в зеркало? Однако, как оказалось, Хэнк катастрофически ошибался. Не было в его действиях ничего неправильного и, на деле, когда он понял, настолько этот очаровательный юноша ему доверяет, то просто захотел оказаться к тому как можно ближе. Повалить на измятую кровать, прижать крепко-крепко к себе и, подарив нежный и мягкий поцелуй, дать Коннору понять, что всё в этом мире — вне зависимости от ситуации — можно пережить. Любые трудности, любые бедствия и любые заблуждения до тех пор, пока рядом есть тот, кто готов тебя поддержать. «И этого человека я для себя нашёл», — с улыбкой признался бы ему Хэнк.       «Больше я не позволю себя так обманывать», — мысленно изрёк он, тем самым отринув любые сомнения прочь. Понимая, что пришла пора положить конец долгой тирании слабой податливой личности, решил дать волю иному — более уверенному и более ответственному Хэнку, для которого «самооценка» — это далеко не пустой звук и который вот уже на протяжении сорока шести лет спал в его грудной клетке крепким медвежьим сном, периодически пробуждаясь лишь вместе с внезапным порывом сильных эмоций. Хватит с него этих ёбанных «так надо», «всё правильно» и «нормальный человек». Если кому и хочется следовать всем этим до ужаса занудным правилам, пусть делает это сам, а Хэнк более не собирался стремиться к тому, что с самого начала казалось ему лишь пустой тратой времени. «Флорида? Загородный домик? Коллекция из валяющихся в гараже йогуртниц? Сосните-ка хуйца! Всё! Спектакль окончен! Пиздуйте, пожалуйста, домой».       «Но Хэнк, ты ведь уже занимаешься самообманом, — напомнила ему ещё не до конца опьяневшая частичка разума, что заставила обратить внимание на стоящую возле деревянной ножки стола полупустую бутылку с коньяком. — Всё, что ты сейчас делаешь, это просто сидишь на месте и глушишь своё безмерное горе алкоголем. Злишься, обижаешься и коришь себя за весь случившийся тем вечером ужас, но при этом совершенно не задаёшься тем самым вопросом, который пришёл бы на ум любому здравомыслящему человеку. А именно: «Как я могу всё исправить?»       «Не задаюсь, потому что действую», — твёрдо решил для себя Хэнк, отложив испачканный в крови нож обратно на тумбу. Поднявшись на нетвёрдые ноги, он стряхнул со штанов невидимую грязь и, дёрнув за изогнутую ручку кухонной двери, решил наконец-то всё уладить. Перестать оправдывать себя неудачными сравнениями и, не прибегая ни к агрессии и ни каким иным изощрённым уловкам, поговорить с Коннором с глазу на глаз. Посадить его перед собой, налить им обоим по чашке горячего чая и, не избегая темы неудавшегося секса, обсудить все трудности их непростых отношений. Задать пусть и остоебевший, но при этом по по-прежнему важный и деликатный вопрос: «Скажи мне, что ты ко мне чувствуешь?» Если Коннор, разум которого при этом не будет одурманен наркотиками, ответит то же, что и в прошлый раз (а именно повторит те три заветных слова), то Хэнк, вероятно, постарается отнестись к этому с пониманием. А если вдруг нет… ну, тем и проще им будет разбежаться.       «Хэнк, не нужно, — ласково прошептал ему на ушко знакомый елейный голос, что уже когда-то представился как «старая добрая логика». Коварный голос, обманчивый. Тот самый голос, что пел ему на ухо утешающие дифирамбы ещё с десятилетнего возраста, когда родители впервые стали прививать Хэнку такое разностороннее понятие как «достойный член общества» и всячески подталкивали к тому, чтобы поскорее им стать. — Ты уже выпил. Тебе за руль нельзя. Поймают — лишат прав. Ты просто пьян, вот и бредишь о всякой бестолковой чепухе. Лучше попробуй снова лечь и поспать. То, что пришло к тебе на ум — это не более чем «спонтанная идея», вызванная повышенным процентом алкоголя в крови. Знаешь ведь, да? У пьющих людей такое часто бывает. Помнишь, как говорят? Пьяному море по колено, а лужа по уши. К тому же ты опять не спал всю прошедшую ночь, вот тебе и лезет в голову всякий мусор. Коннор уже не маленький — разберётся со своими проблемами сам, а ты поскорее иди в кровать. Пообщаться с ним успеешь и потом». — Нельзя за руль — поеду на такси, — дерзко рявкнул ему Хэнк, натягивая на ноги поношенные кроссовки и стаскивая с ржавого крючка ключи от съёмной квартиры. — И вообще… будь так добр и съеби из моей головы.

***

      Городской воздух был насквозь пропитан затхлой сыростью. От него несло гниющей листвой, гарью, помоями и дешёвым машинным маслом, что перемешалось воедино со стекающим в канализацию дождём и кое-как сдабривалось слабым ароматом ментолового дыма. Серое пасмурное небо, что с самого утра затянулось обилием грозовых туч, изливалось на Детройт холодными крокодильими слезами и тем самым щедро одаряло горожан каким-то своим — личным и никем неизведанным горем. Гудение проезжающих мимо легковушек, вой порывистого ветра и гул полицейских сирен были ничем иным, как дьявольской оркестровкой, призванной вогнать в уныние неокрепшие психикой души. И пускай где-то вдалеке обеденное солнце ещё пыталось бороться и пробивало своими бледными лучами густые облака, сомнений в вероятности изменения погодных условий уже ни у кого не оставалось. К городу упрямыми шагами подступал ливень.       Удерживая меж дрожащих пальцев тонкую тлеющую сигарету, Коннор медленно потрёпывал Поцелуйчик за ухом и через широкое распахнутое окно наблюдал за скудной жизнью своего родного города, попутно вспоминая минувшие годы начальной школы. Те самые, когда в точно такую же ненастную погоду родители забирали его с учёбы на стареньком серебристом «Хёндае», — ныне уже проданном и заменённым чёрной «БМВ» — после чего всей дружной семьёй отправлялись обедать в «Fishbones». Если вдруг он получал хорошую оценку, то его угощали сладким ванильным мороженым, а если ещё и удостаивался похвалы от учителей, то вдобавок мог попросить абсолютно любую игрушку. (Обычно ею становился новенький робот из коллекции Трансформеров). Далее все члены семьи делились своими переживаниями, пересказывали последние услышанные новости и дружно начинали обсуждать, куда они хотят отправиться отдыхать на грядущие зимние каникулы. И всё было хорошо, и жизнь не казалась чем-то невероятно сложным. Не казалась чем-то невероятно страшным.       Стоило отдать должное, медицина в Детройте как всегда была на высоте. И пусть с президентскими палатами Вашингтона она не выдерживала и не будет выдерживать впредь никакой конкуренции, врачи здесь всё равно своё дело знали. (Если ты, конечно же, готов им заплатить кругленькую сумму, ибо по страховке рассчитывать на оперативную помощь не приходится). Но Коннор особо не бедствовал и, благодаря вовремя выданной на лапу главврача зелени, смог позволить себе сократить время пребывания в Детройтском медицинском центре со стандартных трёх дней до всего одной ночи. Вечером забрали — утром отпустили. Оперативненько. Да ещё и на прощанье помахали рукой, словно провожали в долгий путь своего самого ценного клиента. «Не удивительно, — думал он, почёсывая шрам от капельницы и поглядывая в заляпанное окно мчащегося по центральной дороге такси. — Я им пятерной тариф оплатил. Удивительно, что за такие бабки ни одна медсестра не взялась отсасывать мне хуй».       Но глупо было бы ругаться из-за всякой ерунды, да и Коннор совершенно не злился из-за случившегося. Более того, спустя недлительный промежуток проведённого в больничной койке времени, он успел тщательно пораскинуть мозгами и прийти пусть и не к обнадёживающему, но тем не менее интересному выводу: его эмоциональный диапазон снизился до размеров старенькой пятидесятицентовой монеты. Страх, радость, гнев, уныние — всё это в один переломный момент оказалась на том же уровне значимости, что и пережитая сутками ранее обида, отравившая практически выздоровевший после недельного расставания организм своими гадкими токсинами. А когда утреннее октябрьское солнце попыталось сделать решающий ход и, вооружившись яркими рассветным лучами, пробиться сквозь накрывшие город тучи, Коннор пробудился после долгого сна. Не только в прямом, но и в переносном смысле, ибо первая осознанная мысль, посетившая его очищенное от наркотиков сознание, прозвучала не иначе как: «Я проиграл».       На самом деле, не всё казалось столь удручающим. Без минусов, конечно, не обошлось, но когда у тебя есть достаточно времени, чтобы проанализировать ситуацию и пережить все стадии неминуемого горя — начиная от отрицания и заканчивая смирением — картина становится куда ярче. «Любопытно, а смогу ли я реализоваться через другой ход? — безынициативно рассуждал Коннор, вытянув перед собой украшенную канюлей от капельницы руку и разглядывая разодранные тонкие пальцы. — Хотя… очевидно, что нет. Я проигравший, а проигравшие выбывают из игры. Особенно тогда, когда им больше нечего предложить в качестве ставки». С одной стороны, неприятно, конечно, вот так запросто оказаться на задворках вымышленного казино, а с другой… с другой он был рад, что на этом все его потуги наконец подошли к концу. Больше никаких переживаний, никаких рисков и никаких надежд. Лишь полное и безоговорочное поражение.       Поразмыслив над своим прошлым, настоящим и будущим, Коннор взялся подводить закономерные итоги. Собственно, так и полагается делать в завершении всякой крупной работы, начиная от учебных докладов для преподавателя и заканчивая обзором причин глобального потепления. Непонятно, правда, с кем, в его случае, придётся делиться своими неутешительными выводами, но для внутреннего покоя не мешало бы проанализировать ставший решающим конфуз (хе, какое смешное слово для случившегося пиздеца) и поставить последнюю жирную галочку, дабы не пришлось потом жалеть о последствиях. Подумать над тем, куда именно смогла привести изначально обречённая на провал влюблённость и имелись ли хоть какие-то шансы на счастливый исход, если бы Коннор сразу бросил свои попытки добиться взаимной симпатии от человека, что никогда не оценит вложенных в это дело стараний.       Но разгребать последствия бесчисленных ошибок было уже поздно, да и особого смысла в этом Коннор как-то не видел. По возвращению домой он столкнулся с настежь распахнутой входной дверью и практически в хлам разгромленной квартирой, где валялась разбитая вдребезги посуда, перевёрнутая мебель, а светлый ламинированный пол был украшен грязными следами от подошвы и собачьих лап. Первая мысль: «Меня ограбили». Вторая: «Я живу в богатом районе. Сюда кого попало просто так не пускают». Третья: «Аха, это ведь я её до такого довёл. Зря забыл закрыть за собой дверь; теперь соседи начнут распускать нехорошие слухи». Коннор бесцеремонно пнул валяющуюся под ногами вешалку. Впрочем, теперь ему стало понятно, о чём говорила приехавшая в гости Сэм. Жалко, конечно, что он ей не поверил сразу, однако какой может быть спрос с наркомана? У них же своя зона комфорта, непохожая на ту, в какой привыкли обитать здоровые на тело и разум люди.       Убираться Коннор не стал. А зачем? Какой в этом смысл? Всё равно что завершать купальный сезон на море поездкой в музей горных пород — такие поспешные решения могут испортить всё окончание отдыха. Вместо подобных излишеств он лишь взялся с пользой проводить оставшееся на последний «перерыв от жизни» время и, окончательно попрощавшись со своим любимым городом, дожидаться ближайшей возможности выйти на крышу. «Жаль, нет сил включать колонку. Я бы с удовольствием насладился ритмами «Сахарного недостатка». Но нахлынувшая лень оказалась сильнее, поэтому, усевшись на край широкого подоконника, Коннор лишь вооружился пачкой ментоловых сигарет. Принявшись уныло таращиться в распахнутое пластиковое окно, он ловил лицом порывы холодного осеннего ветра, следил за спешащими по своим делам людьми и, подставляя бледные руки под мелкий моросящий дождь, гадал, как скоро город будет накрыт долгим яростным ливнем. — Прости меня за то, что я швырнул в тебя ту лампу. Ты же знаешь, я не со зла, — виновато пробормотал Коннор, когда к нему под руку подлезла ластящаяся собака. — Поцелуйчик, а ты меня любишь?       Поцелуйчик завиляла пушистым хвостом. Выпрашивая заслуженную за свою покладистость похвалу, она также небрежно забралась на подоконник и, пару раз крутанувшись вокруг своей оси, бахнулась на набитый сухим кормом живот. И Коннор просьбу выполнил. Сперва он лишь медленно провёл тёплой ладонью по мягкой шелковистой шерсти, но когда собака практически впала в сладкую дрёму, то осторожно одёрнул кожаный ошейник и, подложив под него сложенную втрое записку, продолжил гладить ту по голове. В ответ на такой жест Поцелуйчик протяжно зевнула и, шлёпнув когтистыми лапами по белой пластиковой поверхности, исподлобья посмотрела на хозяина. — Не волнуйся, я написал маме о том, чтобы она не давала тебе консервы. А то помню, какая у тебя была на них аллергия. Нос картошкой, такое нелепое зрелище. — Коннор негромко рассмеялся. Тем не менее, когда по небу пронёсся оглушительный раскат грома, весь позитивный настрой как рукой сняло. — Не волнуйся, у Алисы уже давно прошла аллергия, так что тебя никто больше никуда не отдаст. Ты только, пожалуйста, пообещай мне не выть по ночам, хорошо? Понимаю, что будешь скучать, но постарайся не устраивать концертов. Зато… у мамы с папой очень большой дом. И свой двор тоже есть. Сможешь бегать целыми днями. Ямы копать, в траве валяться, лаять на почтальонов. Счастливая собачья жизнь, не так ли?       «Так ли», — согласился он сам с собой, невесело опуская глаза. Конечно, нельзя было так уж считать, что Поцелуйчик переезжает в «новую» семью, ибо первые две недели после того, как её оторвали от материнской титьки, она по праву считалась питомцем Алисы, но с тех самых пор прошло уже почти два года. Гончая выросла и привыкла видеть всех остальных членов семейства Стернов только по редким праздникам, а значит не мудрено, что без Коннора ей будет одиноко. Однако лучше уж так, чем отдавать её незнакомым людям или вообще вывозить куда-нибудь за город и оставлять там, как поступают со своими собаками некоторые бессовестные пидорасы. Поскулит, повоет, поскребётся под дверью, да привыкнет со временем к своей новой семье. Возможно, матушка даже начнёт в шутку называть её «доченькой» и та сможет оправдать куда больше её ожиданий, чем то было под силу выбывшему из игры Коннору. — Не волнуйся, малыш, всё будет хорошо, — уверял минувшим вечером дядюшка Бёркман, попутно поглаживая испачканного в крови и рвоте Коннора по спине. - Я ни в коем случае не расскажу об этом Роберту. Слышишь? Клянусь, никто о случившемся не узнает. Это будет наш с тобой маленький секрет. Ты только, пожалуйста, не совершай необдуманных поступков, хорошо? Не принимай случившееся близко к сердцу.       «Да плевать я хотел на то, что подумает обо мне отец», — собирался было ответить ему Коннор, но боялся, что если хотя бы на секунду приоткроет рот, то его вновь вывернет наизнанку. К тому же, какой вообще смысл в словах или мнениях людей, если случившееся стало катализатором беспросветной чёрной полосы? Всё! Приехали! Надежд на хоть сколько-нибудь благоприятный исход не оставалось. Да и вообще, какой может идти разговор о конфиденциальности его неслыханного позора, когда и свидетелем, и непосредственным участником событий оказался человек, ради которого всё и затевалось? Та самая игра ва-банк, призванная позволить Коннору получить пусть даже малейший шанс на счастливое будущее, совершенно себя не оправдала, и теперь, не имея за душой ни одной игральной фишки, он остался без всего. Без эмоций, без любви, без уважения. Нищий и ободранный дурачок, когда-то мнивший себя азартным королём, но на деле оказавшийся жертвой собственных заблуждений.       Так а что случилось по итогу? По итогу Коннор опозорился перед Хэнком. Обнажив перед ним свою самую мерзкую и самую отталкивающую сторону, сумел во всей пышной красе продемонстрировать на своём примере, с каким нескрываемым отвращением может быть отшит влюблённый человек. Признался в своих неправильных чувствах, выставил их обоих на посмешище и, благодаря этому, получил в ответ не более, чем полный неприязни взгляд, как если бы предложил тому вместе отведать человечины. Фраза: «Я тебя люблю», прошёптанная прямо на ухо самым искренним и самым благодарным голосом, была скорее уж воспринята за некое подобие издёвки, из-за чего Хэнк теперь точно не станет с ним общаться. Добавит в чёрный список не только мобильного телефона, но и всей своей жизни. А ведь то была финальная стадия — дальше уже никак. Последние оборванные нити доверия явно давали понять, что отныне ни любовниками, ни друзьями, ни даже простыми знакомыми они с Хэнком уже не станут.       В довершении ко всему прочему, не стоило забывать, что Коннор также потерял возможность встречаться с девушками. Перепрошитый касаниями Хэнка мозг отказывался вновь воспринимать женские ласки как что-то возбуждающее, так что вследствие подобных изменений, он, будучи человеком неглупым, сумел безошибочно осознать: нормальной семьи у него никогда не будет. А становиться тупорылым богатеньким рогоносцем, позволяющем своей жене открыто бегать налево, Коннор не хотел — не таким его воспитывали любящие родители. Всё, хватит позорить их гордую фамилию! «Стерны не должны падать в грязь лицом». Так привыкла поступать лишь презренная необразованная чернь, а значит Коннору оставалось только собрать в кулак крохотные остатки своей чести, проявить истинные качества настоящего мужчины и, вдавшись в меланхоличные рассуждения о вечном, вспомнить одну красивую цитату: «Лучше сгореть дотла, чем просто угаснуть».       Когда-то не так давно Коннор дал себе твёрдое обещание, что пока он будет жить, сердце Хэнка не перестанет биться. Однако тогда они ещё были хорошими друзьями, а теперь, если начать избегать их постоянных встреч и перестать интересоваться жизнью любимого мужчины, то, спрашивалось, как в таком случае сдерживать свою же клятву? Как уберечь себя от того, чтобы проснуться ранним утром и, взявшись штудировать социальные сети, случайно не найти новость под названием «Жестокая смерть Лейтенанта Андерсона», под которой будет сделанная крупным планом фотография с вытекшими на асфальт мозгами. Наверное, в таком случае Коннор окончательно тронется умом. Будет повторять: «Это всё моя вина» до тех пор, пока добрые дяденьки-санитары и натянут на него белую рубашку и не увезут вслед за собой в помещение с мягкими стенами, где будут отпаивать лекарствами и общаться как с малолеткой.       «Ага, щас, не дождётесь», — с этими мыслями Коннор решился действовать наперёд. Он же был смышлёным. Он всегда оказывался на шаг впереди. А значит, ему не стоило беспокоиться о последствиях и, обманув безжалостную судьбу, броситься наперегонки со смертью. Так что разобрав все возможные для лучшего исхода варианты, Коннор заключил, что не нарушит собственного обещания и не узнает о смерти Хэнка, если внезапно умрёт первым. Звучало, конечно, не особо по-умному, но если оставить все свои предубеждения и взяться смотреть на ситуацию с точки зрения логики, то среди остальных она начинала казаться наиболее благоприятной. А что? Вполне удачное решение. Смерть не только помогала освободиться от всех болезненных чувств, но и освобождала от наложенной на себя ответственности, из-за чего Коннору больше не пришлось бы переживать о том, опозорит ли он родителей или заставит ли Хэнка вновь посмотреть на себя с ненавистью. Никаких забот, никаких страхов и никаких обязательств. Прощайте тупые полицейские свиньи, прощай подзаебавший детройтский синдикат.       Рассмотрев все возможные способы умереть, Коннор пришёл к выводу, что лучше всего спрыгнуть с крыши. Почему так? Да потому что данный метод казался ему самым безболезненным. Утопиться, повеситься, наглотаться таблеток или вскрыть вены — всё это очень больно и очень долго, а когда организму грозит смертельная опасность, мозг начинает лихорадочно искать пути спасения, так что шанс потерпеть неудачу кажется чересчур высоким. Также Коннор надумывал застрелиться — с чем у него точно не возникло бы проблем, ибо пистолет при себе имелся — однако, немного погодя, решил всё-таки закончить начатое. Семь лет назад, когда ему было всего лишь шестнадцать, он практически свалился с крыши, благодаря чему испытывал ту самую эйфорию от заглянувшей в глаза опасности. Ощутил на себе что-то, что в разы лучше любого оргазма и способно освежить организм получше любого наркотика. «Если и умирать, то только так».       «Интересно, как скоро у меня начнётся ломка? — подумал Коннор, вспоминая свой прошлый опыт употребления героина. — Наверное, где-то спустя ещё один или два дня. Да уж, неприятная штука. Повезло, что хотя бы в этот раз до неё дело не дойдёт. Не хочу снова ехать в ту больницу. Жуткое место». Приятно, что даже в таком невесёлом деле как «суицид» есть и свои маленькие прелести. Небольшие бонусы, призванные выставить эту одноразовую акцию в положительном свете. «А ещё можно больше не ходить к стоматологу», — улыбнулся он и, докурив уже восьмую по счёту сигарету, выкинул её прямо на пол, после чего небрежно притоптал ногой. Под конец потянулся к оскалившейся от запаха дыма Поцелуйчик и, крепко-крепко её обняв, вжался носом в пахнущую собачьим шампунем шерсть. — Ты была моей самой близкой подругой, золотце. Спасибо… и прощай.       Убедившись, что Поцелуйчик не потеряет спрятанную под её ошейником предсмертную записку, Коннор вытащил из кармана телефон. В нём он набросал лёгкое и коротенькое сообщение для своей матери, где не стал расписывать подробности происходящего и всего лишь как бы невзначай указал, что надумал уйти из жизни по собственной воле, и чтобы та как можно скорее забрала собаку к себе. Накормила, напоила и уложила спать рядом с рубашкой покойного хозяина, иначе животинка может начать нервничать. В самом конце добавил, что все свои мысли и переживания он изложил на бумаге, которую закрепил в области адресника, а если её вдруг там не окажется, значит Поцелуйчик таки умудрилась совершить невозможное и следует прочесать дом.       «Стоит ли отправить его прямо сейчас?» — подумал Коннор, но всё же сдержал себя от такого поспешного решения и установил невесёлое послание на таймер, ибо город с минуты на минуту должны были накрыть штормовые тучи. Зачем заставлять бедную матушку плакать над его трупом во время затяжного ливня? Чтобы она ненароком заболела? Подхватила простуду, менингит или даже воспаление почек. Так сможет поступить лишь жестокий и неблагодарный сын, а Коннор таким не был. Более того, вопреки составленному синоптиками прогнозу погоды, он подумал, что пусть лучше Эмбер Стерн дождётся вечернего чистого неба и уж тогда отправится в путь. Возможно, к этому времени дождь уже смоет всю разбрызганную вокруг тела кровь и картина не будет казаться столь жуткой.       Оставив входную дверь незапертой, Коннор зажал меж зубов последнюю ментоловую сигарету и медленно — не пропустив ни единой ступеньки — поднялся на украшенную лужами крышу. Там он миновал скользкий и чавкающий под ногами путь, после чего взобрался на небольшой бетонный бортик, предназначенный для защиты кровли от сильных потоков ветра. «Высоковато, без шансов», — мысль обнадёживающая, ибо не хотелось бы до конца своей жизни провести в инвалидной коляске. То есть, при неудачном исходе навряд ли бы дело ограничилось одной попыткой суицида, но Коннор очень не хотел видеть заплаканные глаза матери. Мутные, испуганные и обречённые; она бы долго упрашивала его продолжать жить, а случись катастрофа во второй раз, то и вовсе могла бы слечь в клинику для душевнобольных. «Лучше не рисковать. Если и прыгать, то головой вниз, дабы не было и малейшего шанса на выживание».       Набрав в лёгкие побольше воздуха, Коннор встал на самый край бортика и, почувствовав, как у него по телу пробежала горстка мурашек, через силу посмотрел вниз. «Высоко. Очень высоко. Мне точно оторвёт ногу». Несмотря на заёрзавшую в груди адреналиновую зависимость, страх высоты всё равно никуда не делся, но даже он не мог заставить Коннора изменить своего решения и, по большей мере, выступал лишь в качестве тонкой и ветхой дощечки, призванной удержать слона от побега из цирка. «Не стоит долго затягивать с этим делом. Чем дольше я буду решаться, тем больше шансов на то, что заставлю себя передумать. А возвращаться к пистолету не хочу — стрёмно. Лучше довести до конца то, к чему успел когда-то приложить руку».       Внизу сновали спасающиеся от дождя люди. Заткнув уши практически разряженными после недельного использования айрподсами, Коннор совершил последнюю глубокую затяжку и, выплюнув окурок под ноги, закинул в рот валяющуюся в кармане штанов жвачку. Почесав изодранную за всё время страданий шею, он посмотрел в сторону отъезжающего со двора такси, но когда взгляд зацепился за расположившуюся под примерным местом падения ограду, чьи заточенные края угрожающе смотрели вверх, пафоса как-то поубавилось. «Если случайно упасть на неё, — подумал Коннор, болезненно морща лицо. — То можно превратиться в нанизанный на шампур шашлычок. Глаз на один конец, мозги на другой. Соседские дети потом долго не смогут выходить во двор поиграть». И это если ещё повезёт, ибо в противном случае он может пережить такое неудачное падение и самолично стать свидетелем того, как набежавшие со всей округи собаки начнут лакомиться вывалившимися из вспоротого живота кишками. — Всё в порядке. Всё будет хорошо. То-о-очно хорошо. Тебе нечего бояться. Это быстро… и… совсем не больно, — невнятно бормотали искусанные в кровь губы. Коннор попытался сквозь силу улыбнуться, но получалось у него неважно. Последний же гвоздь в крышку закрытого гроба забили навернувшиеся на глазах слёзы. Умирать не хотелось…       Оно ощущается одинаково, если ты закроешь глаза.       Неважно, сколь сильно он пытался заниматься жалким самообманом и всячески делать вид, что летальный прыжок с двенадцатого этажа — это всего-навсего редкая возможность сломать ноготь или, в крайнем случае, заработать ушиб колена, каждая клеточка до дрожи испуганного тела пыталась тянуть назад — в зазывающую безопасность, где никто и ничто не сможет ему навредить. Выгоревшая до состояния рыхлого пепла психика вырисовывала ужасные картины с вытекшими на асфальт мозгами и перекрученными как у тряпичной куклы конечностями, заставляя Коннора замереть в истерическом ступоре и, прилипнув отсыревшей подошвой к земле, бояться сделать финальный шаг. «Я не хочу… не хочу умирать, — билась в голове до истерики здравая мысль, от которой начинало грубо сдавливать в грудной клетке. — Мне страшно. Мне очень страшно. Нужно отсюда уйти».       Умирать и правда не хотелось, но то было не более чем пустыми воплями поднявшего панику разума, старающегося уберечь организм от неминуемых повреждений. Какой толк в целых и сросшихся конечностях, если Коннор был морально опустошён? В нём не осталось ни чувств, ни желаний, ни даже каких-либо надежд, так что прыжок с крыши — это не более чем очередная попытка довести до конца уже необратимый процесс. Избавить от страданий не только душу, но и тело, и тем самым не превратить себя в сходящего с ума зомби. «Это как… как с заболевшими неизлечимой болезнью собаками, — обозначил для себя Коннор, найдя такое сравнение в данной ситуации уместным. — Когда их не могут спасти, то попросту усыпляют. Естественно, собака также не хочет умирать, но процедура эвтаназии проводится только ради её блага. Чтобы не мучилась… чтобы не страдала…»       Пришлось зажмурить глаза. С длительными паузами досчитав до десяти, Коннор попытался преобразить унылую действительность и в своём обшарпанном из-за вечных страданий сознании представил, словно перед ним выстилается длинная плиточная дорога, ведущая в такой родной и такой любимый «Смех Питера». Сделай шаг — ступишь на твёрдую поверхность, после чего не раздумывая направишься вперёд — прямиком к своей желанной цели. А там и музыка, и выпивка, и счастливый Хэнк будет сидеть рядом. Он наградит покрасневшего Коннора своей очаровательной улыбкой и, погладив того по мягким пушистым волосам, предложит сходить на свидание. И… и они обязательно сходят! Вместе посетят какое-нибудь недорогое, но уютное кафе, выпьют по чашке горячего чая и обязательно наговорят друг другу целую кучу таких неуклюжих, но таких приятных комплиментов. А в довершении дня и вовсе, если повезёт, Хэнк предложит остаться у себя на ночь. (Правда, спать они легли бы лишь под самое утро).       Последняя наивная фантазия сработала на отлично — как лидокаин для ипохондрика. Клюнув на собственноручно подвешенную приманку, Коннор с головой погрузился в мир до одури заманчивых иллюзий и, сумев хоть немного расслабить охваченное дрожью тело, набрался недостающей для решающих действий смелости. Сделав один небольшой шажочек, он оказался ещё ближе к краю и теперь носовая часть его правого кроссовка вызывающе нависла над пропастью, тем самым раззадорив загоревшийся в груди азарт. «Что же будет дальше? Что же? Что же? Что же?» — завизжала адреналиновая зависимость, попутно подтолкнув Коннора в спину и заставив его слегка покачнуться из-за потери равновесия. Сердце испуганно ёкнуло, душа улетела в пятки, а очередная горстка противных мурашек пробежала по вспотевшим от ужаса рукам и осела где-то в районе запястий.       Вслушавшись в проникновенные строки своей любимой песни, Коннор приобнял себя за трясущиеся плечи, однако на секунду ему внезапно почудилось, будто бы кто-то издалека окрикнул его имя. Громко и при этом отчаянно. «Аха, я совсем пизданулся», — истерично хихикнул он, тем самым предположив, что подобные слуховые галлюцинации свидетельствуют о проблемах в работе мозга, а значит не стоит больше оттягивать неизбежное, иначе существует угроза сойти с ума и вернуться обратно домой, но уже будучи неизлечимым дурачком. Так что прикусив и без того украшенную шрамиком нижнюю губу, Коннор ещё сильнее зажмурил веки и, напоследок пожелав себе удачи, отбросил все сомнения прочь. Последний вздох, последний шаг и последняя мысль о том, что так будет куда лучше. Перевалив весь вес на оказавшуюся без опоры ногу, он сглотнул вставшую поперёк горла жвачку и уверенно подался вперёд. Тогда его понесло вниз — прямиком в полнейшую неизвестность. *Фред Роджерс и тигрёнок Даниель — персонажи детского телевизионного сериала «Соседство мистера Роджерса», выходившего с 1961 по 2001 год в США. *Майк Пенс — бывший вице-президент США, проработавший на должности с 20 января 2017 года по 20 января 2021 год. *"Она учится в колледже» — американский комедийный фильм-мюзикл, созданный концерном Warner Bros. и выпущенный в 1952 году.