Годелот

Железные зубья массивной гаакской булавы скребли песчаник, оставляя зубчатые впадины на великих стенах Крепости Буревестника. Меч звенел и рассекал дерево подъемного моста, и все деревенское восстание Ги, утомленное и ожесточенное пустошью, готово было своим натиском и количественной мощью разнести твердыню пустыми кулаками. Их ладони, поднятые вверх, величали бастарда минувшего правителя, голоса срывались в дрожащем крике:  — Кара огнем! — вопили они беспощадное требование, и Ги распаленный могуществом своего восстания перед сонной немощью вражеского замка, рассвирепел, потеряв всякое милосердие, отдав свой первый судьбоносный приказ:  — В живых — никого! В ответ на его громкое слово поднялись клубы густого темного дыма, тот въедался в глаза и они наполнялись слезами, которые терялись на потных красных лицах, не то от окружившего все смертоносного пламени, не то от бушующей в сердцах свирепости. Они выжигали деревянный помост, колотили кузнечьими молотами желтый камень, пока от стен не оставалась крошка и десятки сотен тяжелых, быстрых шагов разносили ее по всей округе гордого, нерушимого до сей поры Буревестника. Семнадцатилетний Ги, в свои далекие от мудрости годы вел за собой отчаявшихся доходяг, мясников, псарей, кузнецов и жрецов лесных божков, вынужденных прятаться от монашеского ордена Славного Иота по кабакам, подвалам и вшивым переулкам. Плохо сложенный, конопатый мальчик из самых трущоб Гааки, где женщины по старому обычаю ходили с голой грудью. Он рос в общине, где скорбут и кровяные язвы были обычным делом, не зная своего отца и презирая мать, которая пала так низко, что смела ходить по домам, умоляя взять ее за кусок горелого хлеба или того хуже — за чумную крысу. Она померла прошлой осенью, тогда мальчишка и смог вздохнуть с облегчением. На ее скорбном, посмертном лице он видел лишь блажь, а на льняной ткани следы пота и желчной рвоты. Еще до того, как болезнь бы унесла ее, он решился задушить женщину, родившую, вскормившую и вырастившую его, соломенной подушкой, а затем уйти из родной общины в странствие по прериям и небольшим гаакским селениям, назвавшись бастардом свергнутого царя. И сейчас он входил через проломленную его людьми, воспетую в балладах стену, чтобы наконец взять замок штурмом и казнить западных извергов. Его короткая рыжая борода, волосы и ресницы отблескивали в пламени, пока не опалились. Накалившаяся гарда фальшиона обжигала руку, но разве могла такая мелочь остановить завороженного взгляда на горящую труху, падавшую с крыш и редкие тела погибших годелотских солдат.  В башнях остались лишь леди с детьми, их служанки, молодые чашники и врачеватели. Все кто мог держать сталь в руках, в панике дрались между собой за оружие, а схватив его убегали прочь от разъяренной восставшей рати.  Но с башен летели стрелы, поразив почти четверть тех, кто шел первыми вслед за Ги. Урон в сравнение был совершенно невелик, что только раззадорило его: — За всякую выпущенную стрелу — ломайте смельчакам шею, — он хохотал в угаре от близости поцеловавшей его победы, а повстанцы усилили его смех в тысячи и тысячи раз. Они ликовали. Они любили его. Перед ними возникла хрупкая цепь отважных защитников замка, вооруженных копьями и щитами с изображением кузнеца, кующего солнце с человеческим лицом — герб королевской династии Годелотов и дань их светлой памяти основателю. Лишь малое число тех, кто был в ночном карауле не сбежал, увидев простиравшуюся тень их верной погибели, даже когда бунтовщики один за другим стали жечь факелы, и во мраке засверкали забранные в разбое мечи, вилы, серпы, а иногда и рыболовные крючки. От солдат веяло отчаянной жертвенностью и долгом — то, чему их хорошо выучили в юности. — Ты и твоя сучья погонь получат только могильник на пепелище, — прошипел самый старший и сплюнул ближестоящему оборванцу под босые ноги, — я убью себя сам, но сначала вырежу хотя бы дюжину этой черни. — Не стоит клясться, сир, ведь в башнях, наверняка, дрожит от страха ваша жена, — Ги говорил вкрадчиво, склонив на левый бок рыжую голову, — и я могу обещать, что она будет жить до последнего члена, захотевшего поиметь ее. — Ги, ядовито усмехнувшись, обернулся и кивнул на кромешное море своих людей, — слово я привык держать, — по толпе прокатился довольный стон злорадства.  Рыцарь попятился, на его лице читались страх за жену и ущемленная честь.   — Шлюшья отмразь, — в караульном боролись любовь и рыцарская доблесть, он бросил мрачный взгляд на узкое окошко небольшой часовни и поджал губы. — Да сгинь к Ракше! — мощный рык эхом разбился о камни.  Он поднимал меч и глаза его были мокрыми от слез. В схватке погибло пятеро, перед тем, как командующего окружили и закололи вилами. Он размазывал кровавое месиво своего брюха по доспеху и скудные силы, что у него оставались потратил на шепот: «прости меня, Мабилия». Остальных задавило новой волной вломившихся за барбакан, а тем, кто сумел выжить, выдавили глаза и раскроили череп обломками, которым на разрухе не было числа.  Нищие рвали обуглившуюся хоругвь, с вышитым серебристо-черной нитью поднебесным оком, и бросали на влажную окровавленную землю. Та же участь постигла солнцеликие королевские знамена, а затем и знамена их вассалов, пока крепость полностью не оголела. Ее раздели, как женщину перед постелью.  Воздух пропах горелой кожей и копотью, дерево разлеталось в щепки, а за дырявыми стенами замкнулось человеческое кольцо. Шанса на спасение не осталось даже у собаки.  Семья наместника Реггольда Годелота находилась в чертоге, Ги это было известно из слов трусливого юнца, предавшего своего господина за данный зарок не изведать его меча.  Обещание было исполнено: предателю переломали руки и ноги, а затем связав целыми тряпками, подвесили на колокольне. — Для хищных птиц он будет настоящим праздником, — сказал Имин, именующий себя советником Ги, а также его глашатаем.  — Как и все это подворье, если не убрать трупы к утру, — голос царского бастарда звучал сухо и серьезно. Было немыслимо, как быстро могло меняться его настроение на противоположное, — Я не намерен делить свой триумф ни с кем, будь, то даже вороны или стервятники.  — Я предам вашу волю огласке, как только голова братца узурпатора перестанет обременять его надушенную шею, — Имин поклонился и прижал грубую мозолистую руку к груди, — А пока позвольте своим верным людям взять обещанное, — переглянувшись, они оба посмотрели на вышки, откуда отчетливо доносился плач напуганных благородных дев.   — Они впервые увидят столько золота и бронзы, я весьма щедр к преданности, — сделав едва заметную паузу Ги продолжил, — и впервые попробуют лоно изнеженных леди. Имин, оголив гнилые зубы, заулыбался. Он повернулся к повстанцам и движением смуглой кисти указал им на башни. Около трех сотен людей ринулись вслед за глашатаем, раскидывая просторечивые благодарности своему провозглашенному правителю.  Казалось, за спиной Ги его войско нисколько не поредело, самые злые продолжали стоять, вспоминая горькие дни безнадежной войны, в которой полегли их отцы и сыновья, изнасилованные жены, сестры и матери. Этой злобой Ги пользовался, как и их наивной доверчивостью. Но он бы не зашел так далеко, исключая вероятность того, что он сам резная кукла широких общественных масс или знатных старейших домов, поддержавших его. Он был не из гордых, и это играло в его пользу. Обернувшись, Ги крикнул в толпу, так что ночь вокруг сотряслась:  — Мои Братья! Пусть сегодня каждый возьмет то, что ему причитается! Почти шестнадцать лет мы жили под западным гнетом, но они узнают, что нашу волю не сломить, как и весь Вольный Край. Чтобы дети не рождались рабами, чтобы женщин не продавали, как скотину и, чтобы вы, работая, не отдавали свой труд данью носящей корону сволочи! — ответом ему были радостный свист и поднятые вверх кулаки.  — Последний наследник, наконец, вернул родные пенаты своего отца и дедов, да сгинет тот, кто захочет это оспорить, — голос Ги уже стал куда тише, мягче, будто он убеждал малолетних мальчишек, завороженных его авторитетом, однако смешок выдавал в нем нетерпеливость. Он молод и еще не вкушал поражения.  Огонь окутал комнаты замка, люди хлынули туда, словно муравьи. Обгоревшие лошади топтали трупы и пугали друг друга обезумелым ржанием, под копытами образовались дорожки выбитых зубов.  Когда в двери нельзя уже было протиснуться, народ полез в окна, а казалось и через щели, стуча дубинами и скалясь, как волки. Они поджигали ковры, воровали подсвечники, золоченые дощечки и подносы, с мертвых господ срывали цепи, разбивали украшения, вытряхивая из них драгоценные камни, а затем глотая и оглядываясь.  Ги не знал куда идти, а еще частенько путал право и лево, но глаза его были повсюду: Имин, Харва Тощий и Чародей вели людей с западного, северного и восточного крыла прямиком в чертог. Харва — разбойник, которому в прошлом обрубили ухо, как он рассказывал — сделал это лесной божок, нанизав его себе на шею, как и множество других. Человек худой, зубастый, с лошадиным лицом и плешью в волосах, был необычайно ловок и незаметен. А еще обязан Ги жизнью, который в свое время вытащил его из змеиной ямы, куда того бросили, прежде пометив воровским клеймом.  О Чародее же толком никто не знал, ни кто он, ни откуда пришел. Даже свою голову он заматывал в белую тряпицу и поверх надевал деревянную маску с двумя перевернутыми ртами на щеках. Говорили, что из тени он создавал трехглавых демонов, а из крови более мерзких чудовищ, имени которым не было. Да и разговаривал Чародей редко, шепотом, подолгу растягивая слова, в основном произнося то, что по его телу ползают ящеры. Ги его опасался, но хватало колдовства и умения метко стрелять из лука, чтобы держать такого подле себя.  С Имином они прошли через многое. Когда-то пекарь, старик мелочный, похотливый и очень уж влюбчивый, но на язык подвешен. Укрывал мальчонку на кухне, кормил чем и когда приходилось, иногда отдавал свое тряпье, а потом щербатый паренек вырос и придумал себе полублагородное происхождение. В отличие от Тощего и Чародея в восстании от Имина толку было, как от кошки, он не мог крепко держать даже толстую палку. Но опыт и благодарность сделали его ближайшим сподвижником, иногда Ги думал о нем и, как о друге. Как только они прошли последние ступени витой лестницы, женский крик прошелся по желтым стенам, его люди заметно ускорили шаг, кто-то пустился в бег, поэтому Ги пришлось приложить немало усилий, чтобы все еще держаться впереди. Через несколько поворотов и опрокинутых горящих подсвечников перед глазами лежало туловище молодой раздетой девушки, покрытое густо-синими и черными синяками. На ее ногах сидел Чародей, небрежно срезая с них пальцы и, что-то нашептывая. Подойдя ближе можно было расслышать что:  — Ящерке отруби-и-или хвостик, обруби-и-или лапки, а ящерке отруби-и-или хвостик… — Где твои жрецы и пьяницы? — Ги осмотрелся по сторонам, уже привыкнув к жестоким причудам колдуна, встречая их, почти что с безразличием.  Чародей оторвался от дела, повернулся к своему вождю и склонил голову набок, — Охотятся на людоедов, — Вырезанные на маске рты растянулись в улыбке. Он потянулся за небольшим ножиком, лежавшим на полу, чтобы отрезать последний оставшийся палец. Ги на этот нож наступил, его губа поползла вверх, сомкнулась массивная челюсть, под кожей полезли желваки, — Где они?  — Над нами, вероятно, — нож под стопой, описав круг, резко встал вертикально и пронзил бы ее насквозь, будь дол немногим длиннее. Чародей тут же схватился за навершие и с силой выдернул клинок, на каменные плиты брызнула кровь, — Берегите ноги, вождь, — рты глухо засмеялись, открывая беззубые пасти. В глазах потемнело, боль прошлась по телу и ударила в голову тошнотой, Ги прокусил щеку, чтобы не закричать. Ему нельзя терять лица. Не сейчас. Он вытер стопу длинной штаниной и присел на корточки, чтобы лица его и чаровника сравнялись. Сердито сдвинув рыжие брови он прошипел:   — Впредь никогда не колдуй на мне. Сегодня я стану твоим царем.   — Половиной царя, если продолжите ступать на острие. — Чародей показательно срезал последний палец с чужих посеревших ног. Теперь они стали похожи на два кожаных весла. — Лесные жрецы подвесили здешнего пастыря, гары рыщут в поисках Кевина Людоеда, — колдун пожал плечами и размял кисти рук. — Они разбежались? — Ги всерьез ужаснулся, глаза его опасливо забегали.  Чародей лениво поднялся с безжизненного тела, отвернулся и собрался пойти прочь, как на его шее сомкнулись широкие пальцы. Ги с силой вжал колдуна в стену, его позвонок, ударившись, хрустнул и оброс ежовыми иглами, на тряпице проявились бурые пятна. Кровь за кровь.  — В...вождь, мой сильный... вождь, — Чародей хрипел, и по его шее потекла красная капля, — Я найду, я с...соберу заново..., а тех, кто не пойдет я… в...вождь. — Верно, я — твой вождь, ведун, — Ги выплюнул свои слова и отпустил его. Колдун сполз по стене и заправил костяные иглы обратно в спину. Стоя над магом, он слышал насколько громко тот дышал. Бесшумная до этого толпа задвигалась и зашелестела. Их царя боялся даже иноземный чернокнижник. Несколько мгновений прошло перед тем, как Чародей откашлялся и с трудом начал подниматься, голову он держал опущенной.  — Откуда у тебя женщина? — Ги пнул ее труп по плечу и поднял замотанную голову чаровника за подбородок, — В глаза смотри.  — Она бежала из крипты с окостенелым младенцем на руках, — тонкая кисть Чародея дрожа потянулась к массивным пальцам, которые с подбородка снова сползали на шею. — А потом? — голос Ги стал похож на рычание койота. — Ящерке отрубили лапки, — рты на маске несколько раз перевернулись и щелкнули невидимыми зубами. Колдун слабо ударил чужую руку в попытке ее отбросить. Ногти с новой силой впились в его в кожу.  — Как бы ваши люди без вожака друг друга не перебили, — Чародею болью отдавалось каждое слово, — Или не угорели заживо.   — Угорели? — Ги вскинул медную бровь.   — Ветер усилился.  Бастард ослабил хватку и обратился к нищим громким рыком: Задние ряды, ищите колодец и ведра, а первым делом тушите траву, пеньку и солому! Выберите самого быстрого из вас и пусть он приведет ко мне Харву, а ты… — Ги уставился в темноту, где за миг до этого перед ним хрипела фигура Чародея.   — Ведьмак! — заверещал горбатый старец. — Никто иной, как бес, — вторил ему великан-кузнец с челюстью, как наковальня.  Мага, как-будто и не было, лишь на желтой стене чернела его кровь, а на полу валялись срезанные пальцы. Несколько небольших кучек людей, которых Ги назвал «последними рядами» медленно задвигались в обратную сторону. Огонь сильнее запылал за узкими окошками, деревья трещали и обваливались, самые неторопливые повстанцы тут же издохли под их тяжестью.  Остальные оборванцы шли дальше, куда быстрее и решительнее, но уже почтенно держались позади своего предводителя. Ни Харвы, ни Имина видно не было, Ги со всеми своими людьми уже подходил к чертогу. До триумфа остались минуты.   — Царь, ей-богу, ну истинный царь! — послышалось с левой стороны, бастард повернулся. Харва размашисто шагал и хлопал одной ладонью по другой, за ним шел отряд вдвое больше того, что стоял у его вождя за спиной.   — Сколько погибло? — спросил Ги сурово, но обеспокоенно.  Харва замахал руками:   — Не так много, ну ей-богу совсем немного, — голос разбойника стал выше обычного, — Только бездари — быстро добавил он.  — Их ждали дома матери и жены. — А еще холод и голодовка, если бы не мы.  — После соберите кости в яму и пусть жрецы отпоют их. Я хорошо знаком с благодарностью.  — А я с вашей милостью, давно не видел таких беленьких женских ножек, крохотные ей-богу, –Харва довольно гоготнул и широко улыбнулся.  — Так хороши? — Ги немного расслабился, его голос стал мягче, почти унялась дрожь в пальцах. Он улыбнулся Харве в ответ.  — Потом свожу вас в башню, где девки покраше, да помоложе! Видели бы вы одну, прямо царевна и почти нетронутая.  — Недолго ей быть царевной, человек сто поимеет и она превратится в кусок мяса с дыркой под пышными юбками.  — Дырки девок не портят, — Харва замотал головой и начал посвистывать через щели между уцелевшими зубами.  Его свист прервали громкий грохот, хруст поломанных костей и предсмертные крики. Трещина в стене разрослась и та вовсе осыпалась вслед за горящими ветками. Толпа вытянулась вдоль противоположной стены. — Нужно спешить, пока и мы здесь не полегли. Имин идет от башен, а Чародей сызнова собирает гаров по пепелищу.  — Ух, будь я гаром, тоже бы бежал от такого. Жалко их, ей-богу, не повезло же с командиром.  — Он воткнул мне нож в ногу, — мрачно прошипел Ги в рыжую бороду.  — Да, как только посмел, немой безумец! — Харва негодовал, он опустил глаза к стопам своего вождя и уставился на кровавые следы, тянувшиеся за ним. — Порубите по ушам, тогда осмиреет.  — Чтобы потом я проснулся без ног совсем? — бастард вопросительно посмотрел на него, — никакие боги не заставят меня пойти против колдуна.  — Гнездо змеиное, а не каста, — фыркнул разбойник, — Да и сам он червяк в деревянной маске.  Крошка песчаника падала с потолка, сверху доносились шорохи, скрип и лязг чего-то железного. По стенам полезли тараканы, по углам разбежались крысы. Ящеры Чародея съели всех пауков и наблюдали за происходящим, укутавшись в толстые слои их паутины — хозяин был где-то поблизости. Подходили все новые и новые повстанцы, тьма сгущалась в узких коридорах, и блекло поблескивали затухающие факелы. Грязные головы жались друг к другу все сильнее. Тем временем они уже стояли у входа в чертог. — Ломайте дверь! — Проревел Ги и толпа безумно кинулась к маленьким дубовым воротам. Их искромсали топорами и вилами, скребли ногтями и били босыми ногами, жгли и тушили снова и снова. Многолетний дуб дрогнул, покрылся плешью и вскоре поддался. Вход был свободен. Ги ступал осторожно, с предвкушением, жадно глядя, как на медвежьей шкуре, на коленях и обняв жену, стоял Реггольд Годелот — брат иоратского короля, гаакский наместник и сменный царь. Узурпатор и изверг.  Сзади него сидели два мальчика-близнеца на вид лет десяти-двенадцати, а между ними девушка с русыми вьющимися волосами.  — Скажите, милорд, так ли вы мечтали передать свое наследие?  — Мое наследие заберут мои дети, — голос Реггольда дрожал, сбивался с низких нот на высокие, а потом переходил в шепот.  — А ваше ли? — Ги вскинул брови и ехидно сморщил губы, — Зачем оно им за гробом? — он подходил ближе медленным шагом, такой бывает у волчьей стаи, загнавшей оленя восмерть, — В земле нет, ни владык, ни бедняков, как и нет отцов и сыновей, там только кости, милорд. Кости, гниль и черви.  — Иот заберет нас в покой и благоденствие. — Годелот гордо поднял кудрявую голову.  — Ваше небо не уберегло никого в этой крепости. Так ли оно могущественно, как говорите? И так ли милосердно?  — Я не боюсь смерти, встретив ее от стали. — Мне запугивать вас без надобности, — Ги жестом указал взять наместника.  Жена Реггольда схватила Ги за ногу:  — Пощадите детей! Молю, сохраните жизни моим детям! — слезы катились по бледным щекам, руки ее дрожали. Он пнул женщину, и она отползла, чтобы обнять сыновей. Вцепилась в них, как ястреб, когтящий добычу, а глаза у нее пустые, мутные. С жизнью царица уже простилась.  Девушка, сидевшая между близнецами, встала на колени и обвила талию матери руками, спрятав голову за ее спиной. Миловидная и хрупкая благородная леди. Ее растили, чтобы выдать замуж за лорда и быть послушной женой, нежной матерью. Которая перед смертью отдаст свое девичество десяткам босых бедняков.  Подошедший Имин, посвистывая, ждал приказа вождя. Харва счищал засохшую кровь с украденного меча, а Чародей, что-то вещал жрецам, потирая опухшую шею. Время на миг остановилось. Лишь покатившаяся по каменному полу голова Реггольда Годелота рассекла плотный, холодный воздух и в нос ударил железный запах пролившейся крови.  — Сволочь подохла! Ныне, братья, у Вольного Края его законный владыка, — торжество змеилось на устах нового царя.