«Ноу хомо»

Он слушает вялые шутки про дрочку, религию, уебищную политику и думает — ну, прикольно. Его личностный пик стремления, на протяжении всей осознанной жизни — Даня медленно подносит руку к лицу и касается кончиками пальцев рыжей щетины, непередаваемо ухмыляясь. — Это, конечно, пиздец, — беспристрастно произносит Поперечный, отрываясь от телефона и показывая непонятный мемный вброс на тему феминизма, выставленный на обозрение в тусклом оформлении платформы Твиттера. Егор ничего не отвечает, лишь слабо хмыкает, и делает надрывный глоток пива, молча наблюдая, как Поперечный свайпает ленту дальше — в его речи, как обычно это полагается, слишком много беспричинного и смачного мата. Крид думает, что было бы заебись как-нибудь видеться почаще — вникать в ютуберскую шелуху, напиваться до мутного состояния ложного контроля и продолжать работать над самоиронией. Даня Поперечный ему нравится вот таким — расслабленный, воняющий своим остроумием — не в блядо-пидорском смысле — их максимум, это когда хочется лишь слишком мягко, практически деликатно, интимно касаться, но с пометкой «ноу хомо» — если взять чистую объективность, нравится он ему по-человечески. — У меня голуби каждый день пиздятся за место на подоконнике — будят с утра покруче твоего «Холостяка» или что там, — Даня улыбается, смотря открыто и прямо, упрямо подъебывая, и одним коротким движением откладывает телефон в сторону — на стол, экраном вниз. Процент доверия к чистоте объективности — ну, так себе. Егор устало давит непонятного происхождения довольную улыбку, делая очередной глоток пива, купленного за свой счёт во благо всея взаимоотношениям. — Сейчас у всех на слуху «Сердцеедка», — дежурно отвечает он. — Жаль, что не «сердцеед» все-таки, — как-то незаинтересованно замечает Даня, а после ехидно добавляет, — Пидорская самоирония, Крид. Мало ли. Егор старается не закатывать глаза под специально выжидающим взглядом — он лишь спокойно поджимает губы и вальяжно откидывается на спинку выебистого кресла, сделанного на заказ, а затем вновь случайно соприкасается своей правой коленкой с чужой — Поперечного едва заметно коротит от этого мимолетного соприкосновения, которое тут же было твёрдо зафиксировано Кридом. Можно почувствовать острый жар чужого тела, который фантомом передаётся через такую ущербную площадь соприкосновения. — Ну да, мало ли. Москва для него выглядела буквально вчера совсем иначе — в квартире пахло терпким мускусом, спиртом и корицей — сейчас в его квартире пахнет приезжей ржавчиной, питерской сыростью и ядреным ментолом. Между ними виснет привычная тишина, в которую Поперечный, не задумываясь, вновь обращает своё внимание на телефон, а Егор медленно смакует прохладное крафтовое пиво. Просто быть рядом — это относительно приятно, сносно. Даня принимает более расслабленный вид, а затем, с нечитаемым самодовольствием, одним точным рывком умещает стопу левой ноги на коленке Крида — стойко упираясь в неё пяткой. Егор довольно хмыкает и, не задумываясь, кладёт свободную от бутылки пива руку на чужую голень, твёрдо сжимая. — «Ноу хомо», — озвучивает их общее кредо Поперечный, так и не отрываясь от своего телефона. — «Ноу хомо», — невозмутимо вторит Крид, медленно ведя рукой по жесткой ткани джинс — вверх-вниз.

* * *

Поперечный нагло облизывает свои сухие, изрядно потрескавшиеся губы, напоминающие что-то изнеженное, деликатное и обаятельное — Егор знает, что этот жест выполнен вовсе не для него, а на человеческом рефлексе, но он изнеможенно цепляется за происходящий абсурд, будто бы одно лишь жалкое наблюдение способно принести ему облегчение. Нихуя, как бы. — Ты какой-то напряженный, — быстро проговаривает Даня, бросая беглый взгляд на непривычно напряженного Крида. Егора натурально ломит где-то глубоко изнутри, вынуждая лицемерить самому себе. Он вовсе не хотел бы трахнуть Поперечного. — Устал, — сухо отвечает Крид, упрямо смотря на монотонный потолок. В Питере сыро, скупо, тоскливо и хочется сдохнуть — изнеможиться. Этот город забирает все самое хорошее, оставляя какую-то удушающую пустоту. Ему сложно привыкнуть к меланхолику-лирику-Питеру, в то время, как к Москве-манипулятору он вполне адаптировался, вернее, смирился. — Натяни улыбку, — советует Даня, потягиваясь на месте. Его тонкие запястья мимолетно выглядывают из под мешковатых рукавов очередного светлого свитшота — ну нет, блять, Крида натурально и жестко ведет. Он замечает на этих самых запястья, окутанных в бледную кожу, легкую, едва видимую рассыпь веснушек, хаотично разбросанных по рукам, спутанные линии блекло-бирюзовых вен. Егор осознаёт внутри себя четко выраженное желание целовать эти запястья, кусать их — вгрызаться в чужие руки, чтобы до боли, чтобы оставить после себя хоть что-то — наивное подростковое желание присвоить человека. Какая-то дикая нежность миксуется с безудержным желанием грубо обладать — в первобытном, ментальном смысле. Вынудить принять себя, подтолкнуть к ошибкам, исправить самому же их, тем самым показывая свою значительность в чужой жизни. Манипулировать? — Как в той песне — «у меня есть девяносто девять проблем, но сучки не входят ни в одну из них», — сомнительно произносит Поперечный и нагло тянется через Крида к прикроватной тумбе. Они лежат рядом друг с другом в обесточенной квартире, пьяные, безрассудно-нелепые. Матрас кровати старый, продавленный так, что они оба скатываются к середине, соприкасаясь латеральными краями тел — Крид чувствует себя в собственной ловушке — Даня хватает свой телефон, бегло смотря на время — он чувствует его запах, он чувствует его тело. Он просто чувствует банальные вещи. И испытывает какое-то судорожное возбуждение. Даня ложится обратно, неуклюже заваливаясь на бок. Они снова соприкасаются друг с другом — Криду становится тошно. Он хотел бы не чувствовать этого обострившегося комка нервов, первобытной похоти, но он смотрит на Поперечного и стискивает зубы. «Блядская нимфоманка», думает Крид, и тут же мысленно себя порицает — слишком не культурно, однако, он буквально не может иначе. Трахнуть бы его — вдалбливать в этот, наверняка, скрипучий матрас, сжимать пальцами эти тонкие запястья, вгрызаться в нагло-торчащие ключицы, чувствовать на коже беглое удовлетворение от чужих вздохов. Он бы хотел поцеловать его — не важно как — грубо, нежно, со страстью, там уж как пойдёт. — Ебать, — на выдохе произносит Егор, чувствуя неутолимую пульсацию в паху. Он всего лишь пьяный. И возбужденный. А Поперечный с искренним взглядом косится на него, снова облизывая свои губы, и до Егора доходит — этот жест выполнен для него.