***
Наверно, Гляделкинс бы и не вспомнил этот случай, если бы через дня три не произошел другой случай, который бумерангом ударил в голову, неся за собой много других случаев… В общем, дело произошло в обед. Обеденный перерыв — особое для дозоров время, и, если честно, командир его ужасно не любил. Было бы за что. Солдаты, которые три секунды назад одновременно поворачивались налево и стреляли тоже одновременно, тут же забывали о строевой дисциплине. Оружие летело на пол, а порядок — к флерту. И вся эта живая масса толпилась на лестницах, неслась в столовую, кто-то падал, кто-то бежал прямо по головам, и все вместе они кричали и в целом сходили с ума… Бр-р-р! Удивительно, но никто не жаловался. Всем, кроме Гляделкинса, можно даже сказать, нравилось. Дозоры будто оживали: много разговаривали, шутили и смеялись с собственных же шуток, и даже после перерыва долго оставались бодрыми. Но дело не в этом. В очереди стоять не пришлось: рядовые безоговорочно признавали его авторитет и расступались, только его завидев. И место за столом командир сразу нашел. Быстро сел и без аппетита стал хлебать суп: думал он совсем не о еде. После перерыва он должен был представить лорду свой новый план по захвату системы Зекта, поскольку предыдущий план Злыдень не одобрил. А на этот раз командир вознамерился произвести по-настоящему хорошее впечатление, потому что хорошее впечатление — залог успеха, и вот теперь сидел, заучивал фразы. Обычный обеденный перерыв. Солдаты разговаривают, играют в камень-ножницы-бумага, делятся переживаниями. Кто-то не ест, а спит, откинувшись на стул. А вот рядом, через три дозора от Гляделкинса сидят двое, разложили какие-то бумаги прямо на столе и оживленно что-то обсуждают. — Знаешь, вот тут все мои умения, кажется, всё… Прислушавшись, Гляделкинс узнал говорящего. Парня звали Тэд, он занимал должность младшего механика и уже давно просил о повышении, но он ему постоянно отказывал, по разным причинам. — Вот и я, не поверишь, чувствую то же самое, — устало произнес кто-то еще, на слух сильно напоминающий Энди. Гляделкинс обернулся. И вправду Энди, сидит, рассматривает чертежи и наброски, яростно перебирает в голове варианты. Тэд сочувственно хлопает товарища по плечу, а сам тоже думает над общей задачей. Даже интересно стало: неужели они до сих пор мучаются над длиной? — Тут, конечно, можно немного сократить, — предлагает Тэд, — только точность стрельбы от этого пострадает. — Можно, — соглашается Энди, — но дело в том, что это как экономить на спичках: сократили, и что с того? Общая длина изменится дай Гроп сантиметров на пять. Здесь нужно что-то другое. Гляделкинс тихо встал из-за стола и на пару шагов подошел к двум горе-механикам, потому как дискуссия становилось все интереснее. — Смотри, — продолжил Энди, — попытаемся отдельно рассмотреть, собственно, основную аппаратуру, без всех этих бонусных наворотов. Сразу заметим, что наиболее громоздкая тут система фокуса луча. Аккумулятор не в счет, его точно не сократить. Разве что командование наше таки решит раскошелиться на детали подороже… Ничего хорошего Гляделкинс от них не ожидал, а тут раз! Приятный сюрприз. То, что он слышал, было в высшей степени продуманной речью. С тезисом, аргументами-примерами и прочим, что используется, чтобы доказать свою правоту. И казалось, что сидящий за столом механик не имеет ничего общего с тем насмерть перепуганным дозором, который жался в угол мастерской и ничего не мог сказать в ответ. Да только Энди им и был. Гляделкинс знал, конечно, что обед меняет людей, но не настолько же! Тут причина явно в другом. Он тихо, на носках подошел ближе и встал прямо за спиной Энди. — Вот это ты даешь, — изумленно сказал Тэд, — почему тебе это так легко дается? — Легко! — воскликнул Энди, — два дня над этой схемой мучался. И ладно бы просто схема, так еще… — Что? — Командующий наш прохода не дает. Дальше от младшего механика последовали какие-то невнятные проклятия на межпланетном жаргоне. Гляделкинс, услышав, что речь идет о нем, весь обратился в слух. — И я того же мнения, — подтвердил Энди, — ты же понимаешь, я говорю вполне себе вежливым тоном, мол, ну чего вы хотели от лазерного оружия. А он в ответ: нет, это ты идиот. — Прямо так и сказал? — Да будто ты не знаешь командира Гляделкинса, драла бы его вся космическая нечисть! А потом я… Нет, здесь уже его долг — вмешаться! Гляделкинс быстро нацепил на себя самый грозный вид, откашлялся и ехидно, растягивая гласные, спросил: — А потом ты поставил себя выше правил, общих для всех дозоров, и решил устроить демо-версию бунта? Эффект, нужно заметить, был что надо. Энди и Тэд дергано повернулись, и видок у них был такой, будто на них летит метеорит, и жить им осталось секунд десять с половиной. Часть дозоров с соседних столов повернулись в их сторону, почувствовав, что происходит что-то неординарное. — Ч-что вы тут делаете, с-сэр?.. — заикаясь, спросил Тэд, который опомнился первым. — Обедаю. Наблюдаю за рядовыми. Держу корабль в подчинении. Гляделкинс еще раз про себя отметил, что он молодец и порядочно их припугнул, потому как взор Энди все еще был направлен на условный метеорит. Выдержал паузу, за которую оба должны были как следует подумать о своем поведении, и продолжил: — Понимаешь, я тут еле сдерживаюсь, чтобы не рассказать лорду, так он решил сам справиться. Если уж ты решил устроить масштабный переворот… Я бы не рекомендовал тебе набирать сторонников в столовой. И вообще в людных местах. Может, кто из твоих соседей тебя сдаст. — Но дозоры не выдают своих, сэр, — высказался кто-то из сидящих рядом. — Кто это сейчас был?! Гляделкинс бегло осмотрел толпу, но смельчак никак себя не показывал. Этим делом надо позже заняться. Тэд перевел взгляд на товарища и положил ему руку на плечо, будто говоря что-то вроде «я-то точно не сдам». Энди выставил кулаки вперед, то ли готовясь защищаться, то ли угрожая, то ли просто так. За ходом дела стала наблюдать уже порядочная часть столовой. — Это раз. Во-вторых, — он угрожающе повысил голос, — тебе уж точно не следует за глаз крыть командира грубым уличным жаргоном, не находишь?.. Кто-то взволнованно выдохнул. Казалось, близилась эпическая развязка. Энди встал, хотел возразить, но вдруг пошатнулся. Рукой он попытался схватиться за воздух, а ноги, казалось, перестали его держать. Гляделкинс на секунду будто увидел испуг в мути мыслей, а потом из взгляда механика вовсе пропала осмысленность. Энди, потеряв равновесие, начал падать. И Гляделкинс отчего-то забыл о том, что должен всё происходящее воспринимать со скептицизмом. Время вроде шло как обычно, но каждый миг воспринимался с кристальной четкостью, и он видел и слышал, как летит на пол Энди, как вскакивает с места и стремится на помощь Тэд, как испуганно обращается к Гропу кто-то неравнодушный из толпы. Увидел, как Тэд пытается поднять друга, понял, что он обращается к Энди, поймал взгляд пострадавшего и понял, что тот, наверное, в шоке и вряд ли сейчас понимает, что происходит. Видел, как Тэд пытается взвалить себе на плечи бесчувственное тело, слышал, как он зовет: сэр, сэр… — Да помогите же, сэр Гляделкинс, не видите, ему плохо!!! …И внезапно осознал, что «сэр» — это он сам. Почему-то мышление у него на несколько секунд отключилось. И злоба на Энди почти прошла, потому что произошедшее было даже больше, чем раскаяние. И вот уж странно, стыдно должно было быть кому угодно, только не Гляделкинсу… Гляделкинс подошел и хотел было взять Энди под руки, но пострадавший дозор только мельком увидел его фигуру; зрачок у него сразу сузился, рука панически дернулась… И Энди вдруг закричал. Этот крик даже командира заставил охнуть. Крик отчаяния, дерущий душу, и со стороны казалось, будто Энди увидел на месте Гляделкинса монстра, или что похуже, вообще чуждое пониманию дозора. Механик ухватился за руку Тэда, Гляделкинс протянул ладонь, чтобы хоть как-нибудь помочь, но Энди, завопив снова, зажмурился, сильнее подавшись назад… — Ну очнись же, ну Энди, Энди! — выкрикнул Тэд, сам теряя контроль. Только этот умоляющий голос товарища заставил дозора хоть как-то совладать с собой. Кричать он перестал. Открыл глаз, испуганно пробежал взглядом по столовой, попытался подняться, но не смог: не держали ноги. Гляделкинс с опаской подошел к нему со спины. Вместе с Тэдом им удалось легко его поднять. — Куда нести-то, сэр? — В лазарет, — коротко бросил он. Они вышли из столовой под изумленные взгляды толпы. Тэд рвано дышал, и, кажется, молился. Гляделкинс с тоской думал о том, что вряд ли теперь успеет со своим планом по захвату системы к назначенному времени. Энди еле перебирал ногами и смотрел куда-то сквозь пространство (точно шок). И, может, командиру лишь показалось, но он словно пытался отодвинуться от Гляделкинса подальше. — И что это на него нашло? — с недоумением спросил он. Тэд аж дышать перестал. Когда Гляделкинс повернулся, увидел: у него дергается глаз. И сам он вот-вот лопнет от злости. — А вы и не знаете, сэр, неужели?! — спросил он с какой-то гневной издевкой, — я вам скажу! Вы таки… Вы своей цели достигли, сэр! Можете себя поздравить! — Требую выражаться конкретнее. — Вам не ясно? — вскричал Тэд, срываясь на писк, — Вы наконец довели его, командующий Гляделкинс! Довели, до нервного срыва! Всё замерло. Гляделкинса будто оглушили, и он ничего не мог видеть и слышать, кроме невнятных всхлипов Энди. Мысли пропали, оставив в голове серый туман, и с разуме стучала лишь одна, режуще-правдивая фраза. Вы наконец довели его. Вы. Никто другой. Он держал Энди под руки и чувствовал эту паническую дрожь чужого тела. Он слышал: тот сквозь бред кого-то зовет. Он попытался примерить на себя это состояние и этот бессознательный страх, и сам чуть не упал в обморок. Он снова и снова прокручивал в голове слова Тэда — и что нужно сделать, что сказать, чтобы довести живое существо до такого??? А ведь он довел, хотя не хотел. И может, в другое время он не дал бы Тэду даже договорить, но именно в этот момент времени пришло осознание, что неправ здесь он. Что липкое, паршивое чувство вины в груди совершенно оправданно, что Энди уж точно не заслужил себе нервного срыва. — Ты в этом уверен? — спросил он у Тэда. Не так уверенно, как должен задавать вопросы командир, но всё же… — Кол мне в глаз, сэр, если я не уверен, — ответил Тэд. Чтобы вы понимали, «кол мне в глаз» для дозора — почти что клятва жизнью. — Он два дня как пришибленный ходил, — сказал младший механик не так громко, уже себе, — я так и знал, что что-нибудь случится… Энди бормотал что-то испуганное. Гляделкинс умом понимал, что нужно поторопиться, чтоб успеть к началу своей презентации, но не мог пошевелиться, находясь в каком-то нравственном ужасе. Память услужливо прокручивала перед внутренним взором событие, произошедшее два дня назад. Испуганный взгляд, отчаянное решение, короткая драка и выбитые силой слова извинения. Он тогда с удовольствием бил дозора-механика, прекрасно осознавая, что против него шансов у Энди нет, и с удовольствием вытягивал из него это униженное «я не должен», и совсем не думал, что такое не может исчезнуть без следа, и рано либо поздно выльется… Да хотя бы в этот приступ паники, в безумный крик и испуганные всхлипы! А если это самое безобидное из всего? А что он мог натворить ещё своей слепой злобой на всех нижестоящих?! — Сэр, почему вы стоите? — раздраженно спросил Тэд, — Идем быстрее! Гляделкинс усилием воли заставил себя вернуться в реальный мир. Вдвоем они потащили Энди в сторону лазарета. И больше уж Тэд ни слова не сказал Гляделкинсу, а он с горечью думал, что точно это заслужил. Они шли по коридорам, и мимо проходящие дозоры с опаской на них озирались.***
— Дошли, сэр, — уныло доложил Тэд. — Сам справишься? — Так точно. Энди уже отошел почти. Какой-то сухонький диалог. Так они и стояли. Тэд смотрел на Гляделкинса, а Гляделкинс смотрел в пол. — Ну, сэр. Вам же вроде как сегодня эту… лекцию проводить во втором зале. Гляделкинс собрался с мыслями. — Да, я помню. Он развернулся и пошел ко второму залу. Но услышал, как Тэд говорит, пытаясь подбодрить друга: — Ну же, очнись. Видишь, все, он ушел. Гляделкинс попытался шагать громче, чтобы не слышать, что еще там скажут в его адрес. Видно, с горечью решил он, и Тэд его тоже ненавидит. На часах было ровно два, когда он стал у дверей зала. Таки не опоздал, сказал он себе. Однако, всё казалось, будто он что-то забыл. Гляделкинс зашел. На стульях сидело много дозоров, которые после происшествия в столовой поглядывали на него с неприязнью. И лорд Злыдень спереди. И тут Гляделкинс понял, что забыл. Вот он, а вот военный план, и командир не помнил из него ни единого слова!..***
Гляделкинс сидел на кровати у себя в каюте. У него одного из немногих имелась собственная каюта: как командующий армией, он имел на нее право. Сюда просто так никто не заходил, и можно было хоть как-то собраться с силами. Он провалил презентацию, он все провалил, но сейчас это было неважно, пусто и мелочно. Гляделкинсу казалось, будто он горит изнутри. Тому, что он так долго в себе копил, давно бы уже пора была вспыхнуть, наконец, а этот случай и оказался искрой. И теперь — горели бы проклятым пламенем чувства и моральные устои! Может, больно, но будем честны: это то, что Гляделкинсу сейчас надо. Дозоры его ненавидели. Каждое слово у них отдавало ненавистью и страхом, а он не замечал. При его появлении все дружно вытягивались в струну, и командир наивно полагал, что это знак преданности, а оказалось — просто боятся. Они расступались в стороны в столовой, и казалось, что это признание авторитета, дань уважения. Но дозоры его не уважали. Просто он их пугал, и они отходили подальше, мол, только бы Гроп пронес, только бы это исчадие ада меня не заметило! А как он пропустил момент, когда исчезла воинская верность и остался только ужас? Если подумать, он должен был заметить. Таки глаз у него не для красоты. Но он не заметил. Может, и не было её, воинской верности, а? Кто теперь скажет? А чего же боялись? Что он сделал, чтобы заработать подобную репутацию? Вопрос, кажется, не из простых. А если попробовать посмотреть с другой стороны, от противного? Поставить проблему вверх дном? Что он сделал, чтобы дозоры не боялись его, чтобы относились как к лидеру, лидеру благоразумному? Ответ прост и ужасен. Может, ужас заключается именно в простоте. Ничего. Он сделал из них военных, научил слушать команды и следовать им, но забыл что-то другое, что-то важное. Подавил в них что-то. И теперь они ходят по кораблю, зашуганные, жалкие. Ничего толком не могут, и спроси у них, что они собираются делать с оружием в семьдесят сантиметров, они не ответят. Он, командир, отходит в сторону, и в дозоре что-то просыпается, он начинает трезво смотреть на свои возможности и искать средства для решения проблемы. Но стоит подойти, и всё испаряется, превращается в пепел, и дозор вытягивается по-строевому и ни слова не может сказать в свою защиту. И он виноват в этом. Причина определенно в нем. А чем виноват-то конкретно? И тут — стук в дверь! Сейчас он казался куда мощнее грома. Гляделкинс быстро встал, принял серьезное выражение лица. Либо Злыдень, либо кто-то из дозоров от него, скорее всего, по поводу плана. Нужно приготовиться отчитываться… — Да, да, командующий Гляделкинс слу… Он открыл дверь. Но это был не дозор и не Злыдень. Это был ком рыжего меха в зеленой шляпе, кедах и с веселым выражением лица, более известный как Тут-и-Там. — Ой, мистер Гляделкинс! Вы знаете, я отчего-то думал, что иду в конференц-зал. Заблудился немножко, но ничего. Злыдень Тут-и-Тама терпеть не мог, Гляделкинс просто недолюбливал. Может, включи в этот момент командующий голову, он бы задумался о том, что за поимку Тут-и-Тама его уж точно наградят, и что сейчас схватить его просто, он же один, с ним даже Сильвии нет… Но Гляделкинс чувствовал себя очень сильно уставшим и совершенно не хотел делать что-нибудь. Да еще самостоятельно, без пинка сверху. — Иди отсюда, рыжик, — бросил он, — у меня нет сил даже гоняться за тобой. Тут-и-Там прямо-таки посветлел, улыбнулся еще шире и смело зашел в каюту. — Вот это совпадение, мистер Гляделкинс! Понимаете, у меня тоже нет сил бегать от вас… — Он сел на кровать рядом с Гляделкинсом, — Я уже давно заметил, что во вселенной часто случаются такие добрые совпадения. Правда? Но Гляделкинс так не считал. Сейчас он был вообще далек от того, чтобы думать о чем-то хорошем, в том числе и о добрых совпадениях. — Где зборнак твой? — резко сменил он тему разговора. — Не говорите «зборнак», — попросил Тут-и-Там, — У Сильвии есть имя. Она сейчас спит, а я сидел, играл себе песни, и тут вспомнил, что уже давно не заходил к дозорам. Я ведь дружу с дозорами, ну и… А знаете, мне кажется, что вы грустите. Гляделкинс проигнорировал данное предположение, решив, что если помолчит и станет не очень интересным собеседником, то Тут-и-Там сам уйдет. Но он предположил неверно: слишком плохо знал Тут-и-Тама, а тот никогда не отступал от цели, надо сказать! — Нет, я же прав? У вас определенно что-то случилось, мистер. Вы скажите, я постараюсь помочь. Так, тактика «игнорировать» не сработала. План номер два — ответить погрубей, чтобы замолчал и смутился. — Да, у меня куча проблем, которые я должен разгребать, и мне нужно либо заснуть на неделю, либо напиться, — на одном дыхании выпалил он голосом на тон ниже обычного, — Ты можешь мне чем-то помочь — валяй! Тут-и-Там крепко задумался. Снял шляпу, запустил туда руку и вытащил бутылку сладкой газировки под названием «Громоблаз». Гляделкинс, который до этого решил держать до последнего маску серьезности, не смог сдержать смешка. — Под словом «напиться», — пояснил он недоумевающему Тут-и-Таму, — подразумевался крепкий алкоголь или что-то такое, глупец, а не подслащенная вода. Незадачливый благотворитель с сомнением посмотрел на Гляделкинса. В глазах его читалось ярое неодобрение. — Бросьте, — наконец заявил он с чувством глубокой убежденности, — зачем вам алкоголь? После него просыпаешься, болит голова и стыдно за то, что живешь. А вот громоблаз — это совсем другое. — А ты пробовал? — поинтересовался Гляделкинс. — Один раз. И мне, честно, не понравилось. Неловкая пауза. Тут-и-Там, поняв, что газировка никому не нужна, сам открыл бутылку и начал с удовольствием пить. Пару раз глотнул и решил вернуться к теме разговора. — А все-таки, сэр, — спросил он, — что случилось? Вы знаете, я всегда говорю Сильвии, когда у меня случается что-то плохое, и мне после этого становится легче. Гляделкинс никогда не решал свои проблемы подобным образом, но, знаете ли, попытаться в такой ситуации определенно стоило. Он вздохнул и тихо сказал: — Я только что понял, что убил несколько сотен дозоров. Бутылка газировки покатилась по полу, залив пол синими брызгами. Гляделкинс посмотрел на собеседника. Тут-и-Там из рыжего сделался почти белым, взгляд стал потерянным и пустым, и вообще выглядел он не то что растерянно, а напугано. — Вы с-сделали что? — жалобно выговорил он. Кажется, испугался, и не на шутку. — В… В смысле? К-как? — Морально. Лицо звездного странника вернуло здоровый цвет. Он встряхнул головой, прогоняя всё то, что уже успел себе навоображать, и облегченно выдохнул со словами: — Только вы меня, мистер Гляделкинс, так больше не пугайте. И добавил: — Дозоры, они хорошие ребята, толковые. Вы бы с ними полегче, а то они вас боятся, а вы… — Вот в том-то и проблема! — выкрикнул Гляделкинс. Гнев вырвался наружу, и он уже не желал и не собирался думать, какое он производит впечатление и насколько верен его поступок с точки зрения воинского долга, — Они меня боятся. Я не понимаю, что сделал не так, я не знаю, что делать теперь, я вообще ничего не знаю, не понимаю, не могу! Ты же Тут-и-Там, ты же всем помогаешь, так флерт дери, помоги теперь мне! Тут-и-Там не улыбнулся. Тут-и-Там открыл было рот, но не стал ничего говорить. Зачем-то поднял с пола уже пустую бутылку, поставил её на тумбочку. Положил собеседнику на плечо мохнатую лапу. — Вы знаете, мистер Гляделкинс, я рад, конечно, что вы просите меня помочь… Но это всё, что тут у вас каждый день, это очень серьезно. Это хорошо, что вы задумались, мистер. Вот как. Он, Гляделкинс, серьезно готов принимать советы от гиперактивного рыжего чудика. Хороший показатель того, насколько низко он пал. — Вы просто понимаете… — начал Тут-и-Там объяснять, — Что это такое? Это дозоры. Что можно о них сказать? Они достаточно умные — раз… — Нет, — отрезал Гляделкинс. — Я только начал, а вы уже перебиваете! — Они глупые. Адекватности от них не дождешься. Они даже конференц-залы перепутать умудряются! — Вот тут я уверен, что вы не правы! Тут-и-Там встал и принялся доказывать свою точку зрения с жаром, размахивая руками и наматывая по каюте круги. — Они очень умные, мистер Гляделкинс. Конечно, не каждый становится командующим, и стратегом не каждый становится, но они умные! Вы, может, смотрели, что там вытворяют их пилоты? Сильвия говорит, этим кораблем очень сложно управлять, не каждый справится, и я согласен, потому что это нечто. И военные тоже с головой. Может, силы им недостает, но когда надо, они сразу начинают действовать. Я бы им жизнь свою доверил, мистер Гляделкинс! — Теория, конечно, интересная, — недоверчиво кивнул головой Гляделкинс, — Может, объяснишь, почему тогда дозоры в строю не могут сообразить, что лево находится слева? — Вы преувеличиваете, — возразил Тут-и-Там. — Может. Но проблема есть. Они не понимают очевидных вещей. Гляделкинс подумал, что приведенный им аргумент введет защитника дозоров в ступор, но ничуть не бывало! Он просто посерьезнел. Стоп, это возможно? — Они боятся, — тихо промолвил он, — Вы заметили? Дозоры боятся боли, мистер Гляделкинс, это их с ума просто сводит, и я не знаю, почему, но знаете ли, это не тот страх, который можно тыкать им в лицо. А вы именно тыкаете, мистер, и постоянно угрожаете дозорам болью, вы в мыслях у них связаны с самым диким страхом… Эта запутанная и сумбурная речь произвела на Гляделкинса такое впечатление, что он бы сел на месте, если бы уже не сидел. Почему-то он верил безоговорочно, что Тут-и-Там говорит правду, горькую правду. А самым колким, самым бьющим в грудь фактом было то, что Тут-и-Там знал это всё, знал давно, говорил как что-то, разумеющееся само собой, а Гляделкинс узнавал это от него, хотя знать армию лучше всего должен он — так почему Тут-и-Там? Гляделкинс вспоминал. В тот момент, когда он стал официально командующим и получил право командовать дозорами наравне с лордом Злыднем, он сразу поставил себе цель: солдаты обязаны научиться двум вещам — подчиняться и терпеть. И это, как оказалось, было единственным уроком, который дозоры смогли усвоить, потому что Гляделкинс здесь уж постарался. Схема обучения была простой: невыполнение приказа — удар, возражение — удар. И на тот момент командующий не видел в ней недостатков, потому что она подействовала. Дозоры скоро стали строиться по команде и стали различать «смирно» и «по порядку рассчитались», а до этого подобных результатов добиться было невозможно. Не так быстро, но поняли, что нужно поднимать голову и выкрикивать «есть, сэр!», услышав приказ. До дозоров, в конце концов, дошло, что если на них направлен бластер, то это непосредственная опасность, потому что командир Гляделкинс не берет оружия в руки по мелочам. Тогда всё казалось правильным, а теперь перед ним сидел Тут-и-Там, который дозоров понимал так, будто сам дозор, и устойчивая картина мироздания рушилась, как карточный домик в бурю, в сильную бурю, ломающую даже дома, так где устоять домику, построенному из таких никчемных убеждений? Он командующий армией уже несколько лет, и за эти годы привык смотреть на них как на солдат, но забыл, что сами дозоры не считают себя просто боевыми единицами. Где-то в глубине всё еще называли себя личностями. Но страх, внушенный Гляделкинсом, настолько силен, что затмевает любой личностный порыв. Они усвоили урок. Не усвоить было крайне сложно, потому что форму обучения Гляделкинс выбрал ту, что надо. Но теперь дозоры уже не могут взять от него ничего, кроме боли. Он абсолютно убил в них желание думать самим, умение возражать и спорить. Он сам заставил их отупеть от страха сделать не так и не то. Он сам заглушил в них инициативу. Сам приучил их не видеть дальше направленного на них дула пистолета. И ещё жаловался на дозоров? — Так вот что я сделал, — задумчиво протянул Гляделкинс. Голос у него будто сел. — Я просто убил их бластером. Не стреляя, понимаешь? Я просто показал, что могу, и этого хватило. Тут-и-Там молчал. Видеть его без постоянной улыбки было непривычно. Будто во вселенной что-то сломалось, потому что улыбка была неотъемлемой частью Тут-и-Тама, но скажите, как он мог улыбаться сейчас? — Если бы, — отрешенно сказал Тут-и-Там, — если бы только бластер, только боль, то это было бы только полбеды, мистер Гляделкинс. Но знаете, что мощнее бластера? Гляделкинс не ответил. Во-первых, он чувствовал, что вопрос риторический, во-вторых, не совсем был уверен в ответе. — Слова. А я… Я даже не знаю, что вы чаще используете… Слова? Если подумать, словом можно сделать многое. Может, результат будет заметен не сразу, но он будет. У Гляделкинса был секрет. Дозоры его не знали, ну и хорошо: они бы его точно засмеяли. Тут-и-Там не знал, тоже здорово: он бы разболтал дозорам, и они бы его точно засмеяли. Ну, а что, только подумать — Гляделкинс великий и ужасный по вечерам напяливал на себя наушники и слушал собственный голос. Голос, который уверенно, жестко говорил: «Ты сильный. Ты злой. Ты высокий». И прочие вещи, которые он где-то в глубине души хотел слышать. Если честно, это помогало. Вселяло веру в завтрашний день. А что он сам говорил дозорам, когда завтрашний день наступал? Какие слова камнем высек в разуме? «Вы самые некомпетентные, неуклюжие, глупые, непрофессиональные воины во вселенной!» «Бесполезное создание, не можешь даже этого!» «Ты думаешь, что кому-то сильно нужен? И тебя заменят, если не справляешься!» «Идиот!» Потихоньку они подстроились под ожидаемую от них модель поведения. И в этом, если подумать, ничего удивительного не было. А если слова каждый день закреплялись страхом и болью, то тут уж сомневаться в эффекте мог только такой недалекий, как Гляделкинс. …А Тут-и-Там?.. Что он нес дозорам каждый день, кроме улыбки? Почему так хорошо понимает их? Что говорил им, когда они в отчаянии прижимались к рыжей шерсти? «Я уверен, что у тебя всё получится, что бы ты ни делал». «Тебя не выбросят, если ты сделаешь что-то неправильно!» «Не говори о себе так никогда-никогда! Ты хорош такой, какой ты есть!» И тут Гляделкинс заорал так, что его наверняка слышали все планеты в радиусе нескольких световых секунд. — Я понял! Он понял… Наконец-то понял, почему дозоры не могут поймать Тут-и-Тама! Были ли они к нему привязаны? Гляделкинс не знал, подозревал, что да, но кто заглянет в дозорью душу? Но точно теперь понимал, что они зависимы от него. Потому что залечить, хоть как-то заклеить пластырем то, что наговорил им Гляделкинс, могли только недвусмысленно добрые слова Тут-и-Тама. И они даже не пытались схватить его, начинали тупить и потом получали за это, но не могли сделать что-то плохое тому, кто столько раз возвращал им веру в себя. — Вот как ты попадаешь на корабль! — кричал он, — Система охраны не срабатывает, и нигде нет щели… Признайся, они тебя просто пропускали! — Есть немножко, — чистосердечно сознался Тут-и-Там, — мы же это, почти друзья со многими, а друзья часто помогают друг другу. А что? В другое время Гляделкинс встал бы и пошел раздавать недосторожам пинки и заслуженную кару, но как же дозорам повезло, что дошел до него этот факт не в другое время, а именно сейчас! И самому Гляделкинсу повезло, потому что только сейчас, да, только сейчас он вдруг начал понимать, что это было бы неправильно. — Я ничтожество. Вот что. Это я должен быть лидером, это я должен вести их за собой. А я сумел только запугать и сделать из них послушных марионеток. Лидер — ты, а я — так. — Ну зачем вы так себя накручиваете, мистер Гляделкинс? Если это вдруг вам поможет, то знайте, что я в вас верю. Тяжела жизнь дозорская. Что вообще держит их на свете? Обеденный перерыв, что ли? А ведь он знал, что их сюда привело. Помнил родную планету, заведенную в тупик недалекой властью, где так сложно было получить работу и где ещё сложнее было получить знания. Помнил, как сам пытался найти хоть какой-то источник заработка, как ложился наконец спать и понимал — нет будущего. И когда появился Злыдень, тогда ещё не злодей, а чуть больше, чем мелкий хулиган, и он, и сотни дозоров были готовы идти за ним хоть куда. Любое рабочее место, любое покровительство — только бы не оставаться в этом Гропом забытом захолустье. И понимал же Гляделкинс, почему дозоры не уходят, хотя, казалось бы, все хорошо, что не является этим местом. Некуда им было идти. — Вы знаете… — сказал Тут-и-Там, немного подумав, — Дозоры, они вообще между собой очень похожи. — Да они практически одинаковые. — Нет. Я не об этом. Если бы путешествовали почаще, мистер Гляделкинс, вы бы заметили. У каждого разумного вида есть что-то такое… какая-то особенность характера. Они все разные, все — личности, но видно что-то вроде расового самосознания. И вот как вы думаете, чем дозоры схожи? Сложный вопрос. Это дозоры. Они низкие, легкие, хорошо видят. Руки у них почти всегда холодные. Но это все не то, это очевидно, Тут-и-Там имел в виду другое. Что отличает дозоров от множества проживающих в галактике цивилизаций? Они поразительно живучие, сразу заметна какая-то дикая готовность жить. Как бы вы дозора не пинали, что бы в их жизни не происходило, они любят жизнь со всеми её превратностями и готовы за неё бороться. Даже если судьбой их занесло на корабль лорда Злыдня, в жизни на котором свои «прелести». Они живут, терпят и ещё умудряются находить в таком существовании какие-то приятные моменты. Они верны друзьям, а особенно — друзьям-дозорам. Если уж вы точно поняли, что подружились с кем-то из них, то смело можете идти с ним хоть к подножию действующего вулкана: он будет что есть сил вас отговаривать и, возможно, трястись от страха, но одного уже не оставит. И если понаблюдать, то это заметно и в этом армейском коллективе. Они все знают имена и дни рождения друг друга, и каждый знает неписаное правило: своих в обиду не дают. Душа у них нараспашку. Их легко в чем-то убедить, им порой хватает нескольких слов, чтобы во что-либо поверить, чего-либо испугаться. Если Гроп дал вам как дар мастерство оратора, то можно легко поднять их на любое дело. Конечно, если потом не окажется, что вы имеете привычку угрожать им расправой каждый раз, как они накосячат. — Вот я тоже так думаю, — сказал Тут-и-Там, когда Гляделкинс нерешительно изложил ему свою точку зрения, — и вы понимаете, вы ведь тоже дозор. И может, больше всего похожи на дозора. Если честно, тут Гляделкинс растерялся. Почему-то он, думая о дозорах, думал об армии, механиках, пилотах, всех-всех… Кроме, собственно, себя. Он уже давно перестал считать себя дозором. Ну, как перестал — мысленно отделил себя от толпы. А Тут-и-Там опустил из космического пространства на твердую землю. Он тоже дозор, и кому, как не ему, помочь им, понять, что они чувствуют? Он такой же, как они, только званием повыше. И порой его терзает то же, что и их. Потребность что-то значить, неверие в самого себя, страх остаться в итоге одиноким. Только Гляделкинс был командиром, и почему-то решил, что это дает ему право решать свои проблемы за счет тех, кто не командир, а «просто». И в течение, наверное, нескольких лет он самоутверждался за счет дозоров, выплескивая на них свои комплексы. Помогло? Нет. И когда же Гляделкинс забыл, что он — дозор, когда забыл, что кровь у них одна? И он не может допустить, чтобы так продолжалось дальше. Теперь он должен исправить то, что натворил — хотя бы попробовать исправить. Покаяться. Начать задумываться, перед тем, как делать, научиться убеждать словом, а не силой, заставить себя уважать каждого, как личность. И может, тогда они начнут не на автомате кричать «есть, сэр», а прислушиваться к его мнению просто потому, что он этого заслуживает. Может, он сможет стать настоящим руководителем, которому верят и которого не боятся, которому не шлют проклятья за спиной. Быть нужным, может, не лорду Злыдню, но своей армии — несколько сотен дозоров!.. — Я должен помочь им, — сам не заметил, как сказал вслух Гляделкинс. Помочь, вылечить, заново научить выражать свое мнение, не бояться ошибок. Если уж судьба вручила ему власть над ними, то Гляделкинс обязан использовать её с умом, открыть для дозоров самих себя. — Я не ослышался? — переспросил Тут-и-Там, подпрыгнув на месте. На лице у него снова красовалась широкая улыбка, — мистер Гляделкинс, вы правда хотите кому-то помогать? — Да. Правда, — уверенно, как положено командиру Гляделкинсу, подтвердил он. Потому что космос так устроен, что все свои косяки рано или поздно придется исправлять, а чем раньше, тем, как правило, лучше. — Ух ты ж Гропсподи вот это да! — выдал Тут-и-Там, от волнения начавший дрыгать ногами, — а вы справитесь сами, да? — В каком смысле? — Просто я боюсь, вдруг эффект окажется временным, и вы завтра передумаете, — с опаской проговорил рыжик, — но понимаете же, что передумать уже нельзя, потому что… Я придумал! — Тут-и-Там торжествующе поднял руку, как всегда, когда ему в голову приходила очередная безумная, но работающая идея, — мы должны дать клятву! Он вскочил с кровати и встал рядом с иллюминатором. — Ну же, мистер Гляделкинс! Становитесь, вот тут, рядом. Чтобы звезды было видно. Гляделкинс поднялся и подошел к Тут-и-Таму. — Только предупреждаю: это торжественная клятва перед звездами, которую нельзя нарушать! — заявил Тут-и-Там, — пойдет? — Пойдет. — Тогда повторяйте. Я эту клятву уже давал, но ничего страшного, могу еще раз. Можно ведь? Я же ее ни разу не нарушал. Тут-и-Там выровнял спину, положил лапу на плечо Гляделкинсу и серьезным голосом начал говорить: — Итак, отныне я… С уважением относиться к каждому дозору… — С уважением относиться к каждому дозору. — Поступать по отношению к ним так, как хотел бы, чтоб поступали со мной… — Поступать по отношению к ним так, как хотел бы, чтоб поступали со мной. — Защищать их от несправедливости, которой на этом корабле предостаточно… — Защищать их от несправедливости, которой на этом корабле предостаточно. — Клянусь! — воскликнул Тут-и-Там. И дозор Гляделкинс повторил без каких бы то ни было сомнений, физически ощущая, как душа наполняется тем самым долгожданным чувством нужности кому-то. На плече у него лежала лапа существа, беззаветно верящего в него, и сам момент, отмеченный торжественностью клятвы, давал сил на все, что хотелось сделать, и даже на большее… — Клянусь.