31.07.1991
Наступил еще один ничем не примечательный день для жителей Тисовой улицы, самой образцовой во всем городке Литтл-Уингинг. Солнце ярко освещало разноцветные крыши домов, черепица блестела всеми цветами радуги, а сливные трубы кое-где — и всеми оттенками ржавчины. В утреннем тумане можно было различить женские силуэты, суетящиеся над цветочными клумбами, а если прислушаться — узнать много нового о жителях соседних домов и даже домов через квартал. Аккуратные низенькие заборы не скрывали от посторонних глаз ровных газонов, кустов всех расцветок и мастей, идентичных на каждом участке садовых гномов, служащих не только «хранителями» грядок, но и вечерним освещением, а также позволяли соседкам свободно общаться, почти не подтягиваясь вверх, чтобы не только слышать, но и видеть друг друга. Однако, все дома были наглухо закрыты, а окна — плотно зашторены. Оно и понятно — никто не хотел вмешательства в свою жизнь, ведь одно дело — обсуждать других, и совсем иное — когда предметом нелицеприятного обсуждения становишься ты сам. С лязгающим скрипом к улице подъехал разносчик. Он закинул в каждый, начищенный до блеска ящик, утреннюю почту и двинулся дальше. «Жужжащие» у заборов женщины, словно по свистку, опустошили ящики, и пропали за дверьми своих идеальных жилищ. «Жужжание» стихло, и на Тисовой улице воцарилась бы идеальная тишина, если бы не ссорящиеся на окраине старуха-кошатница и бездомный, по какой-то жуткой случайности попавший сюда, в обитель высокой нравственности и неукоснительного благочестия. Миссис Фигг, как звали кошатницу, пыталась объяснить бродяге, что шляться под ее забором в поисках дыры, через которую можно было бы уворовать разноразмерные котелки, чинно сохнущие на солнце, или сотворить еще какую-либо гадость у порога ее дома не выйдет, орала, что ее кошки выцарапают ему глаза, и он не успеет даже уползти до приезда полиции, не то что уйти на собственных ногах. Бездомный беспомощно размахивал руками, ища пути к отступлению, старуха же, наоборот, наступала на него с самым грозным и безумным видом, какой только можно себе представить. За этим представлением наблюдал с забора один из многочисленных питомцев миссис Фигг — упитанный рыжий кот со свежим шрамом через всю морду. Он грелся в лучах утреннего солнца, нагло сощурившись и, казалось, кота вовсе не трогало творящееся прямо перед его носом безобразие. Старуха еще долго препиралась с бродягой, кричала до тех пор, пока окончательно не охрипла, и только после этого ушла в дом, предварительно забрав с насиженного места слабо сопротивляющегося питомца, и оглушительно хлопнув дверью. Бездомный постоял еще немного, почесал голову, и медленно побрел подальше от Тисовой улицы, попутно все же прихватив с собой один из котелков безумной старухи. Как ему это удалось — загадка. Только после этого наступила долгожданная идиллия. В это самое время в доме номер четыре по Тисовой улице готовили завтрак. По округе разносились ароматы свежемолотого кофе, жареного бекона и выпечки. На кухне суетилась худощавая неприятная блондинка со впалыми глазами и длинной шеей. Она обожгла руку о духовку, и теперь сдавленно шипела, держа пальцы под ледяной водой. — Мама! Хочу есть!!! — раздался нечеловеческий вопль из гостиной. — Да, сокровище мое, уже иду! — Петуния, так звали блондинку, на скорую руку сервировала поднос с завтраком, положив с краю пару горячих тостов, и выбежала из кухни. В гостиной, обставленной в золотисто — кофейных тонах, с ярко — бордовыми шторами на окнах, полностью закрывающими солнечный свет, на большом уютном диване сидели двое — тучный лысоватый мужчина лет сорока и круглолицый розовощекий мальчик, сзади больше походящий на маленькую свинку, а не на обычного ребенка. Они смотрели телевизор, шла какая — то кулинарная передача, и мальчик, Дадли, периодически облизывал губы, когда на экране появлялось что-то особенно вкусное по его мнению. — Завтрак готов! Дадли, маленький мой, вымой руки и садись за стол, — крикнула Петуния из столовой, а после, когда ей никто не ответил, тихо подошла к дверям гостиной. Ей нравилось вот так со стороны наблюдать за мужем и сыном, нравилось изо дня в день хлопотать по дому, вечерами приглашать гостей, без умолку болтая об успехах Дадли в школе и достижениях Вернона на работе. Каждый раз гордиться своей семьей, настолько идеальной, что лучше и не придумаешь. Если бы не одно но. Ее племянник, Гарри. Его Петуния не любила, скорее терпела в память о своей погибшей сестре. Она всегда, с самого детства, считала, что способности ее сестры, Лили, ко всему «ненормальному», не доведут до добра. Поначалу такие «чудеса» пугали ее, но родители были просто счастливы, когда узнали, что их дочь — настоящая волшебница. Поэтому Петунии ничего не оставалось, кроме как смириться и затаиться наедине со своей детской злобой на сестру. Петуния втайне завидовала «фокусам» Лили, пыталась втихомолку повторять за сестрой движения, которые давались той настолько легко, словно девочка знала их с рождения. Петуния стала тенью своей сестры. Лили часто замечала ее, угрюмо наблюдающей из-за кустов, стен их дома, огромного старого дерева, к которому юная волшебница любила приходить, чтобы, не боясь чужих глаз, творить магию. В такие моменты комары, роящиеся у озера, превращались в стайки красивых бабочек, а потом рассыпались на множество искорок. Случались и другие удивительные вещи. Когда их взгляды пересекались, Петуния с позором выходила из своего укрытия, а Лили, снисходительно улыбаясь, говорила, что может и Туни повезет так же, и однажды они поедут учиться в Хогвартс, школу чародейства и волшебства, вместе. Но чуда не случилось. Однажды Лили собрала вещи, ее проводили до вокзала в Лондоне, а Петуния так и осталась жить в своем до приторности нормальном мире. Много лет спустя, уже замужняя женщина Петуния Дурсль получила горестное известие о смерти своей сестры и ее мужа в автокатастрофе. Выжил только сын Лили, ее племянник. А спустя неделю, на их пороге появилась корзинка с плачущим младенцем. В прилагавшейся записке было указано, что мальчика зовут Гарри Поттер, и кто-то, чьего имени не было ни на конверте, ни в послании, очень просил Петунию, как единственную оставшуюся родственницу, присмотреть за племянником до достижения им 11-ти лет, когда он уедет жить и обучаться туда же, куда отправилась когда-то его мать. Сейчас же Петуния вздохнула, отгоняя прочь грустные мысли, так некстати закравшиеся в этот замечательный день в ее голову, и резко раздвинула шторы гостиной, позволяя солнечному свету наполнить комнату. Врасплох застала еще одна непрошеная мысль — ведь именно сегодня ее племяннику исполняется 11 лет. Никакого праздника по этому поводу, конечно же, не предполагалось, у Гарри было много работы по дому и в саду. Да и с кем ему праздновать — родителей нет, а у нее, Петунии Дурсль, своя семья. Нормальные люди. Вздохнув еще раз, она, неслышно подкравшись к дивану, поцеловала мужа в щеку, погладила Дадли по белобрысым волосам и отправилась обратно на кухню. В духовке остывал пирог.***
Сам Гарри еще спал. Ему снилось багровое небо и люди в черных одеждах. Их лица были закрыты полупрозрачными масками, в которых незнакомцы больше походили на призраков. Он шел вперед, и те расступались, открывая путь к огромному черному, светящемуся изнутри, камню с алыми ручейками. Это кровь текла в камне, или… камень был в крови? Вокруг была пустота, как будто все выжгло адским пламенем. Мальчик часто слышал это выражение в церкви, куда Петуния и Вернон водили его и кузена Дадли каждое воскресенье, как все благовоспитанные люди, заботящиеся о благе для своей души. «Да не обольстит он вас искусными речами и чудесами ложными, ибо нет чудес, кроме как от Бога Истинного!» — пронеслись где-то вдалеке слова святого отца, и картинка тут же сменилась. Вот он стоит в церкви. Раннее утро, половина пришедших дружно зевает, лицемерно прикрываясь платочками, другая половина кидает в их сторону полные презрения взгляды. Кто — то на задних скамьях громко шепчется, обсуждая недавние городские сплетни, на них возмущенно шикают сидящие впереди. Падре с высоты своей кафедры говорит о любви, всепрощении, вечной жизни для праведных и адском пламени для грешных душ, отступников, еретиков, творящих чудеса вопреки велению Бога. Голос священника угасает, и картинка меняется снова. Та же церковь, то же раннее утро. Только воздух почему-то пахнет горелой плотью. Гарри оглядывается, пытается сфокусироваться на бесформенных ярких предметах вокруг, его очки упали куда-то вниз, он почти ничего не различает. Изнутри медленно накатывает липкая паника. Он не слышит голосов, вокруг все будто бы вымерло. Неожиданно чья-то рука в кожаной перчатке, такой же липкой, как и его страх, протягивает ему треснувшие очки. Гарри надевает их, и немой крик застревает в горле. Все прихожане мертвы. Повсюду кровь. Люди в неестественных позах разбросаны по всему залу. Гарь. Все они сгорели изнутри… — Идемте, мой Лорд, — шелестящий голос сбоку выводит его из оцепенения, — С ними все кончено.***
Гарри проснулся в холодном поту, упав и больно ударившись об ящик с инструментами, стоящий рядом с его раскладушкой в чулане. Он кричал, сорвав голос до хрипа, и не мог остановиться. Его бил дикий озноб и казалось, что те липкие руки могут добраться до него и здесь. Гарри почти не помнил свой сон. Он только помнил кровь и заботливую руку убийцы, тянувшуюся к его руке. — Петуния! Этот полоумный опять разносит наш дом! — раздался за дверью громовой голос дяди Вернона. — Вернон, дорогой, идем завтракать! Забудь ты про него, дом цел, как видишь, а вот Дадли голоден, — словно в подтверждение ее слов из столовой раздался недовольный вопль на грани истерики, — Сыночка нужно покормить, да и тебе с утра набраться сил, ты ведь собирался съездить с Дадличком в зоопарк. Голоса еще немного пошумели в коридоре и стихли на другой половине дома. Гарри лежал на полу, в окружении швабр, ведер и коробок с садовым инструментом, даже не пытаясь пошевелиться. Утренний кошмар уже отступил из детского сознания, его вытеснила навязчивая не менее неприятная мысль. Раз он снова кричал, и крики слышал весь дом, значит сегодня он опять останется без завтрака и получит «хорошую трепку» от дяди. Только бы они с кузеном побыстрее уехали. Тетя Петуния, конечно, поорет, раз десять вспомнит недобрым словом его родителей, заставит отдраить весь дом и, возможно, даже перекопать весь сад, но зато не ударит. Она никогда его не бьет, как будто прикоснуться к Гарри Поттеру для нее равносильно тому, как если бы дотронуться до смертельной заразы. Может, оно и к лучшему. Потому Гарри не может ненавидеть ее так же сильно, как дядю или кузена. Петуния даже иногда бывает добра к нему — подпихивает под дверь подгорелые и потому негодные для гостевого ужина, куски пирога, отдает одежду Дадли, из которой тот вырос, иначе ходить бы ему по дому голым. Да и это ведь именно она в итоге сдалась под натиском странных писем, сыплющихся изо всех щелей, бесстрашно, с подобающей миссис Дурсль приподнятой кверху головой, вышла за порог и, стараясь не глядеть на окруживших со всех сторон территорию сов, подобрала одно из писем и молча отдала его Гарри. Вернону Петуния объяснила, что хочет жить, как и прежде, размеренной и спокойной жизнью нормальных людей, и потому им не стоит больше прятаться от навязчивых «письмоносцев», как обозвал птиц Вернон. Нужно просто отдать письмо адресату и пусть он уже, наконец, отправляется в эту свою школу безумцев и шарлатанов. Вернон, как ни странно, сдался под напором жены, и даже абсолютно успокоился под вечер, когда не обнаружил поблизости ни одной полоумной птицы. Жизнь семейства Дурсль вошла в привычное русло. А Гарри был счастлив. Счастлив узнать, что он — настоящий волшебник, что его родители были волшебниками, что он пойдет учиться в ту же школу, в которой обучались они. Теперь Гарри с нетерпением ждал начала учебного года и отъезда с Тисовой улицы. Еще долгих 30 дней…***
Шум мотора возвестил о том, что мужчины семейства Дурсль покидают дом в поисках зоологических приключений. Гарри слышал, как Петуния еще долго прощалась с мужем, проверяла, положил ли Дадличек в рюкзак тосты для себя и Вернона, желала счастливого пути, напутствовала в дорогу, уже явно раздражая мужа. Под конец долгих увещеваний дверь все же хлопнула. Послышался тихий вздох и шаги, направляющиеся к двери чулана. — Гарри, выходи сейчас же! — неизменно раздраженный голос не предвещал ничего хорошего, — Сколько можно спать! В доме грязно, в саду не пройти, цветы страдают от жары! Марш на кухню! Щелчок, и щеколда, скрывающая его от идеального мира Дурслей, упала. Нужно было выходить, и немедленно, иначе можно было ожидать еще большего скандала. Гарри, как мог, застелил кровать заплатанным одеялом, на котором, казалось, уже не осталось живого места, поднял с пола швабру, так удачно упавшую ему на голову во время кошмарного пробуждения. Потянулся, задевая стену, и поплелся к двери. У самого выхода неприятно обожгло лоб. Он дернулся и прижал руку к месту ожога. Там был давнишний шрам, полученный им, как объясняла тетя, в автокатастрофе, унесшей жизни его родителей. Странный шрам в виде молнии. Чем именно он был запечатлен, Гарри не знал, но болел тот с удивительной периодичностью, довольно ярко и долго. Казалось, что голова раскалывается на мелкие кусочки, как та чашка тети Петунии, которую он по несчастливой случайности умудрился разбить с месяц назад. Тогда Гарри выставили на улицу, в сад, заставив привести в порядок всю придомовую территорию. Потом с ним еще неделю не разговаривали и не выпускали из чулана, лишь изредка принося под дверь остатки чужого ужина. Потерев лоб, Гарри выдохнул и вышел навстречу предстоящему рабскому труду. Петуния, стоявшая по ту сторону, укоризненно посмотрела на него сверху вниз, и молча вручила губку и щетку для уборки пыли. Он лишь кивнул и выскользнул из чулана. Его ждала гора посуды, оставшаяся от завтрака. Гарри уже собирался приниматься за работу, как вдруг из коридора послышался окрик тети. — Там на столе тарелка, Дадличек не доел. Можешь взять себе вместо завтрака. Жалко выбрасывать такой удачный бекон. Да и мусорных мешков так не напасешься! — голос Петунии был, как ни странно, благожелательным, но в итоге она, все же, сорвалась на крик, — Всю посуду — отмыть до блеска, в доме все убрать — и чтобы ни пылинки! И сразу же в сад, там мои розы засохнут от этой адской жары. Полить, вырвать сорняки, подкормить! Гарри отправился на кухню, недолго думая, подошел к столу и жадно набросился на остатки бекона и яичницы в тарелке Дадли. Выглядело данное месиво не особо аппетитно, но двухдневная голодовка давала о себе знать. Остатки завтрака сейчас казались мальчику пищей богов. Проглотив последний кусок, Гарри мысленно поблагодарил Петунию за ее нежелание выбрасывать плоды собственного труда и принялся оценивать количество грязной посуды. Привычно рассортировал ее, открыл кран с водой и, напевая про себя очередной мотив, услышанный по радио, под которое любила заниматься шитьем тетя, начал натирать тарелки. Напевая, он думал о родителях, о будущей школе и немного нервничал. Как его там примут? Здесь, в доме Дурслей, все было просто. Он был никем. Его могли неделями игнорировать, или же, наоборот ругать, на чем свет стоит за небольшие упущения в домашней работе. Гарри часто запирали в чулане просто потому, что к Дурслям приходили гости, а Петуния и ее муж не были готовы показать миру «безродного заморыша», живущего на их иждивении лишь по доброй воле Вернона и ангельски-милосердной душе Петунии. Гарри привык быть наедине с собой, в темноте, подсвеченной лишь огоньками свечей, которые он втихую умудрялся доставать из кухни. С их помощью он мог читать книги, выброшенные сюда по ненужности, и даже творить магию. С недавних пор Гарри понял, что может создавать из маленьких огоньков яркие картинки, которые двигались, как он того хотел. Иногда мальчик не спал до утра, пытаясь вспомнить лица родителей, а, точнее, придумать их, и отобразить это в теплых отблесках огня. Закончив с посудой, Гарри взялся за уборку дома. Нарочито медленно по несколько раз проводил щеткой по множеству полок с книгами, журналами, фигурками и фоторамками. Он много раз искал хоть какое-то напоминание о матери, хотя бы ее детский снимок, но не находил ничего. Со всех фотографий за ним наблюдало довольное собой семейство Дурслей, или же нескладная светловолосая девочка с двумя взрослыми на заднем фоне. У нее не было передних зубов, но данный факт ничуть не смущал ее, она улыбалась во весь рот, постоянно что-то тыча в камеру — игрушки, цветы, благодарственные письма из школы. Это была Петуния, Гарри знал об этом, потому что часто слышал разговоры гостей и «смущенные» реплики тети: «Вот это я заняла первое место по труду», «А вот здесь моя первая выращенная роза». Закончив в доме, Гарри вышел во двор. Солнце было ярким и теплым, он бы с удовольствием повалялся на мягкой траве, глядя на небо, растворяясь в нем, уносясь все дальше и дальше отсюда вместе с облаками. Но работы было еще много. Розы для Петунии были священными растениями, которые ни при каких погодных условиях и окружающих обстоятельствах не должны были пострадать. Он тяжело вздохнул, подвинул приготовленное ведро с водой и добавил туда удобрения. По пути к кустам роз у Гарри перед глазами всплыла картинка календаря, на который он мельком взглянул сегодня во время уборки. Обычно, он не знал, какое сейчас число, если не получал доступ на кухню. 31 июля, день его рождения. Еще вчера вечером он слышал бурную дискуссию Дурслей по этому поводу. Вспомнить ли им об этом завтра, напомнить ли ему о «важной дате», важной по мнению Вернона потому, что в том странном письме было сказано заботиться о мальчике до достижения им 11-ти лет, и наступал именно этот день. Также Вернон припомнил сов с письмами из «идиотской школы», этот факт, конечно же, должен был означать, что всего лишь через месяц, в их доме больше не будет ни одного намека на Поттера. И, наконец-то, никакого «волшебства». Гарри потому сегодня и искал так долго, но безуспешно хоть какую-то ниточку, связывающую его с матерью. Он хотел поговорить с ней, пусть и всего лишь на фотографии. Просто сказать, что у него все хорошо, Дурсли почти не достают его, в чулане, если так подумать, не так и плохо живется, а самое главное — он тоже едет в Хогвартс. Сейчас же Гарри застыл с ведром напротив кустов, не торопясь начинать работу, и прикрыл глаза. Представил мать, насколько он мог ее представить, не внешне, а внутренне. Тепло, забота, радость, гордость за него — он так хотел это почувствовать. Гарри расслабился под мягкими лучами солнца, представляя эфемерные руки матери. Любовь… То, чего ему так не хватало все это время. Он почти дотянулся в сознании до этого светлого чувства, почти ощутил себя защищенным. Пока не почувствовал чей-то тяжелый взгляд за спиной. Гарри открыл глаза и медленно обернулся. Рядом никого не было. Тем не менее, кто-то смотрел на него — изучающе, неприветливо, неотрывно. Так, что по коже пробежали мурашки. Гарри вздрогнул. Померещилось. Все из-за этих снов. Он не высыпался нормально уже больше двух недель. Один и тот же сюжет каждую ночь. Нужно было переставать думать об этом и приниматься за работу, так и правда недолго стать «ненормальным» на радость Петунии и Вернону, а особенно, Дадли. Он подошел ближе к кусту, оценивая обстановку, присел на корточки, предусмотрительно поставив ведро на землю, чтобы не отмываться от навоза, как в прошлый раз, когда его толкнул кузен, игравший в саду со своими друзьями. Розы были в полном порядке, только сорняки снова выросли, пробиваясь наружу, как поросль лысеющего дяди Вернона. Гарри тихо прыснул со смеху. Удобрением мальчик так и не успел заняться, потому что в следующее мгновение ему на плечо тяжело легла чья-то цепкая рука с длинными, пожелтевшими на кончиках пальцами. Внутри вновь, как и утром, родилась липкая паника. Гарри вскрикнул, резко оборачиваясь, споткнулся о стоящее рядом ведро и упал прямо в любимый куст тети Петунии. Сама Петуния в это время слушала на кухне радио и попутно гладила рубашки Вернону. Она ничего не заметила и не знала, что ее розы помяты и теперь уже точно безвозвратно попорчены.***
Первым, что Гарри увидел после, были черные потертые ботинки, выглядывающие из-под странного вида одежды. Обладатель сего одеяния, видимо, сумасшедший, это, скорее всего, миссис Фигг — промелькнула мысль и тут же исчезла, когда взгляд мальчика поднялся выше. Множество железных начищенных пуговиц, свисающие рукава, скрывающие руки почти до костяшек пальцев, запах… от одежды…лекарства? Нет, это определенно не было платьем. И перед ним стоял абсолютно незнакомый человек. Темноволосый мужчина с хищным горбатым носом, угольно-черными глазами и недоброй ухмылкой, задевающей лишь края его губ. — Вот мы и встретились, мистер Поттер, — медленно протянул незнакомец, смакуя последние слова, — Вам придется пойти со мной. Гарри сначала опешил, но уже секунду спустя резко вскочил на ноги, пытаясь рвануть в сторону дома. Его схватили за руку, больно вывернув запястье, и прижимая к себе до хруста костей. — Не так быстро, Поттер! — прошипел незнакомец, удерживая брыкающегося и пытающегося укусить его за руку мальчика, — Нас с Вами ждет интересное путешествие. Поняв, что вырваться из сильных рук невозможно, а кричать во все горло не дадут сдавленные ребра, Гарри прекратил сопротивление. Лоб снова прожгла сильнейшая боль, так что из глаз пошли слезы, а оттуда, где находился шрам, медленно поползло вниз что-то тягучее и теплое. В голове все завертелось, и он начал падать в эту воронку. Последнее, что Гарри заметил — странное беспокойство в глазах похитителя и незнакомый язык, на котором тот что-то прошептал, прежде чем мальчик выпал из реальности окончательно. И вновь на Тисовой улице воцарилась тишина, только какая — то гнетущая, как показалось в тот момент Петунии Дурсль. Мальчишка уже должен был вернуться. Видимо, опять он играет в саду, вместо того, чтобы работать. Уже готовя гневную тираду, женщина вышла из дома, оглядела сад. Мальчишки нигде не было. Неожиданно в сердце Петунии что-то беспокойно екнуло, как в ту ночь, когда погибла ее сестра. Она вдруг что — то поняла, прошла глубже в сад и медленно осела прямо на землю, рядом с развороченным кустом роз, закрывая лицо руками. Рядом с ней лежали треснутые детские очки. Гарри Поттер, ее нелюбимый племянник, просто исчез.