Executive toy

Свой «приятный» чек я потратил на то, чтобы прикупить плазму в комнату отдыха. Сам я редко проводил там время, но девчонки методично ныли об этом под ухо начальству. Начальство вяло отмазывалось, мотивируя отказ отсутствием свободных средств на подобную по их мнению ерунду. Я посчитал, что мой чек идеально вписывается в концепцию «свободных средств» и потому употребил его во благо любительниц выпить кофе в компании звёзд кинематографа. Осознав произошедшее с чеком, Грандмейстер Гаст состроил сложную для понимания физиономию, сочетающую в себе оттенки уныния, уязвлённого достоинства и толики мстительного недовольства, но моих махинаций не выдал. Он безропотно принял благодарности за чуткость к нуждам коллектива и записал это достижение на свой счёт. Я, само собой, тоже промолчал, принимая роль невиннейшего из существ, искренне удивлённого щедростью своего непревзойдённого по широте души директора. Таким образом, ситуация исчерпала себя без последствий: я благополучно расправился с полукриминальным финансовым активом, поддев самодовольного павлина в директорском костюме, а тот предпочёл простить мне мой маленький бунт против оплаты услуг неоднозначного характера. С течением времени происшествие позабылось. Гаст оставил на время попытки контактировать с моей персоной, занимаясь своими делами, не исключающими попытки контактов с другими персонами вне офиса, но это меня, строго говоря, не касалось и я с упоением наслаждался затишьем, позволяющим спокойно, не отвлекаясь, работать. Но, как можно было догадаться, наш совместный маленький огонь с запахом кофе и принтера, не угас. В одно ничем не примечательное утро он вдруг возгорелся с новой силой. Виной этому послужило моё возмущение вероломным нарушением личного пространства. В то утро я присутствовал на его встрече с чрезвычайно деловыми партнёрами, посильно помогая справиться с обилием бумаг. Мои функции сводились к тому, чтобы молча торчать у стола директора, подавая ему нужные в процессе оживлённой беседы с гостями листы и папки. В один из таких моментов я заметил движение его руки около своей талии и, прежде чем успел это обдумать, привычно откинул его руку, сию секунду осознавая, что в этом жесте не было никакого подтекста — он попросту тянулся к документу. Я сделал вид, что ничего не произошло, и Гаст поступил точно также, хотя мои манипуляции заметил и, кажется, даже слегка улыбнулся, стоило ему понять, как ревностно я охраняю свою антидиректорскую неприкосновенность. Спустя полчаса гости удалились, и мы, монотонно собирая документацию со стола в папки, остались в его кабинете одни. Я чувствовал на себе его взгляд, но оборачиваться не собирался и продолжал собирать листы. Закончив с этим, я сложил их в одну из папок и направился по узкой тропинке между спинкой кресла и высоким оконным стеклом, но Гаст, разумеется, повернулся ко мне. Я вынужден был на него посмотреть — он сидел, широко расставив колени, опираясь локтем на край подлокотника, а ладонью другой руки на свой стол, а я со спокойным, хотя и слегка уже тревожным видом, стоял напротив, освещённый ярким утренним светом из окна. Длинная прядь упала из-за моего уха мне на щёку. Я не завязал волосы в хвост этим утром. Возможно, это было роковой ошибкой. Разумеется, я взглянул и ему между ног: зрелище меня не пугало, скорее, заставляло чувствовать неловкость, свойственную человеку, которому стыдно за пьяного друга. Проигнорировав агрессивно расшиперенные подпорки босса, я, как можно грациозней обвильнул сию раскоряку, а он протянул руку и скользнул тыльной стороной пальцев по моему бедру, ласково оглаживая изгиб. Я почти смирился с этим, когда вдогонку к сдержанному и почти приятному прикосновению, получил резкий и внезапный, почти привычный, старый добрый шлепок по заднице. Заводясь мгновенно, я обернулся, прожигая пылающим взглядом дыру в лице директора, и, неожиданно даже для себя, заговорил, безжалостно топча ногами остатки субординации. — Что вы позволяете себе, чёрт побери?! — гневно спросил я, охваченный пламенем внезапной ярости. — Сколько это будет продолжаться?! Это недопустимое поведение, я не стану это терпеть! — Я ни-ичего не могу с собой поделать! — точь-в-точь с той же интонацией заявил он, взмахнув руками, как дирижёр. — Мне безумно нравится твоя задница. Возбуждённый хамством и злой, я вдобавок густо покраснел, услышав признание, произнесённое вслух, но заткнулся, глотая несказанные реплики, полные возмущения. Я так и не поставил папку в шкаф, поэтому стоял, прижимая её к груди. — Я не… Это не повод, чтобы… — забормотал я, пытаясь большим пальцем убрать с лица хлынувшие из-за уха волосы, опуская голову ниже и всё сильнее этим роняя волосы на лицо. — Она потрясающая, — продолжал он, сцепив пальцы и поглядывая на меня. Я тихо вякнул звук «н», планируя вновь говорить что-то, начинающееся с частицы «не», но лишь облизнул сухие губы и убрал руку от лица, понимая, что войну с волосами мне не выиграть и стоит позволить им падать туда, куда им заблагорассудится. Гаст слегка крутанулся на стуле в мою сторону, вновь пугая меня коленкой, обтянутой тонкой костюмной тканью. Не сводя с меня нахальных глаз, он монотонно водил пальцами по корпусу шариковой ручки. Нарушив затянувшуюся паузу, он резко вскочил на ноги, и этим порывом прижал к шкафу, хотя даже меня не коснулся. Он опёрся рукой о край полки, стоя почти вплотную. Пытаясь избежать контакта, я тщетно попытался отвернуться к окну, в сторону двери, опустить глаза к полу. Когда я понял, что избежать разговора не удастся, я посмотрел-таки Гасту в глаза, стараясь вложить в собственный взгляд как можно больше сердитого укора. Было ещё утро, и я его не боялся. Как оказалось — совершенно напрасно. — Скажи только слово, — негромко проговорил он, — и я разорву тебя в клочья. Прямо сейчас, на этом столе. Я почувствовал, что накал страстей достиг наивысшей точки, и что сейчас, стоит мне отвернуться и попытаться уйти - всё рассыплется и рассеется. Буря иссякнет, и, спустя две минуты, мы забудем об этой сцене: я отправлюсь на кухню пить кофе, он накинет кашнешку поверх клетчатого пиджачка и отчалит на встречу с клиентами. В конечном итоге, такое решение в этот момент устроило бы нас обоих. В этом всём была неопровержимая логика: мне не следовало бы ни в коем случае не допускать интимных отношений на рабочем месте, если я их не хотел. Но в другую половину мозга иглой вонзалась мысль о том, как сильно я буду жалеть о том, что упустил момент величайшего сексуального напряжения из-за правил хорошего тона или ещё чёрт знает чего. Приоткрыв губы, я отчётливо шепнул: — «Слово». Меня снёс ураган по имени Гаст. Я не успевал отвечать на его порывистые поцелуи, чувствуя, как пьянею от нахлынувшего желания; я пытался поймать книги, валящиеся с полок от наших суетливых и воинственных ласк. Я так и держал, крепко сжимая в объятьях, все эти книги и папку пока мы не закончили. Мой мозг отключился на эти несколько минут. Всё, что я чувствовал - головокружение, острую потребность целовать и ласкать этого парня, вдыхать его запах и позволять ему собой владеть. Ничего вроде "положи книги на стол" в этом списке не было. Исцеловав мои губы, лицо, шею, Гаст оторвал меня от шкафа, переставил к столу, разворачивая и нагибая, не забывая ещё раз хорошенько поцеловать перед этим, чтобы не давать мне повода упрекнуть его в отсутствии романтики, он забренчал ремнём своих брюк. Я лежал на книгах и разваленных листах бумаги на столе, шумно сопя носом и поглядывая сквозь прозрачную стенную панель на свой стол в коридоре, разумеется, думая о том, кто и что подумает, увидев нас с ним, занимающихся сексом прямо в его кабинете, прямо на столе, прямо с утра, прямо в четверг, легкомысленно не озаботившихся даже закрыть жалюзи. Про незапертую дверь и говорить нечего. Какая разница, закрыта ли дверь, когда есть окно от потолка до пола. Его уже было более, чем достаточно. Топаз наверняка подумала бы: «Я могла этого ожидать». Да кто угодно подумал бы: «Этого можно было ожидать»! Хоть бы никто сфотографировать не додумался. Пока я фантазировал на тему незашторенного стекла, Гаст за моей спиной позаботился и о моих брюках, и о смазке, и о средстве защиты, после чего принялся методично разрывать меня в клочья, заставляя шумно дышать и сдержано постанывать время от времени. Так уж получилось, что таким образом ему удалось разорвать в клочья только себя самого. Я, в принципе, ничего не имел против, готовый уйти сразу после, однако, вышвырнув презерватив и застегнувшись, он развернул меня и, опустившись на колени, без малейшей тени сомнения продолжил выполнять данное мне обещание при помощи рта. Я, слегка удивлённый глубиной его благотворительности, по-прежнему опасался оказаться увиденным, и поэтому слез со стола вместе со своими книгами и папкой (по-прежнему не хотел с ними расстаться) пересел в мягкое кожаное кресло Гаста, раскидывая колени на его манер, не мешая ему как следует работать над повышением моего профессионального энтузиазма. Окончил я директорские старания тихим выдохом, поджав губы и напрягая пресс. Он сглотнул и поднялся на ноги, выдернул из нагрудного кармана цветастый платочек и обыденным жестом вытер им губы, комкая и, чёрт возьми, запихивая обратно в нагрудный карман. Слегка повернувшись в кресле, я с трудом расцепил руки, роняя, наконец, свою поклажу на стол, опираясь на крышку стола локтями и, почти комкая какие-то листы, принялся восстанавливать дыхание, прикрывая глаза и периодически облизываясь. Я не был уверен в том, чем всё это должно было окончиться, но в это время ему позвонили и он, в принципе ничем уже не будучи занят, взял трубку и принялся с кем-то болтать. Он помахал рукой перед моим лицом со смыслом «пшёл вон с моего кресла», и я, мрачно нахмурившись, слез с его царского трона, натягивая штаны. Зажимая телефонную трубку между плечом и ухом, он протёр поверхность кресла всё тем же аляповатым платочком из кармана, вновь отправляя его после этого обратно, и только после этого уселся. Худо-бедно приведя себя в некое подобие порядка, я неожиданно вспомнил, что мы так и не собрали со стола документы с папками и хотел это быстренько сделать, но Гаст замахал на меня рукой, смеясь над очередной шуткой собеседника. Я взглянул на него в некотором недоумении. — Подожди секунду, — сказал он в трубку. — Что такое? — обратился он ко мне. — Хотел убрать, — объяснил я, кивая на заваленный листками, папками и книжками стол Гаста. — Сделаешь потом, — сказал он. — Когда я уйду, — он указал мне на дверь. — Да, сэр, — не стал я спорить, не без удовольствия покидая директорский кабинет. Плотно закрыв дверь за собой, я провёл рукой по волосам, приглаживая их назад. Конечно! Он-то мог позволить себе уйти когда угодно, а мне в таком виде предстояло ещё целый день работать. Добравшись до своего стола, я украдкой причесался, стараясь не сыпать волосы на пол, заплёл их в короткую косу, стянул на конце чёрной канцелярской резинкой и, отложив гребень, глубоко вздохнул. Ну что ж, — подумал я. — Не так-то уж и плохо начался мой рабочий день, — я вытянул сцеплённые пальцами руки, хрустя суставами, — Совсем не плохо, даже, можно сказать, отлично. До конца дня ничего сверхъестественного больше не происходило. Грандмейстер спустя полчаса упорхнул из офиса, я убрал бардак в его кабинете, после чего занялся своими делишками, попивая ароматный чай из офисной кружки. На следующий день, часов около трёх, проходя мимо моего стола с выводком мужчин в костюмах, Гаст перекинул руку через мою стойку, игнорируя мои занятия и наощупь стал совать куда-от под край стойки коробку с шоколадными конфетами. Ну что ж, — мелькнуло у меня в голове, — скормлю девчонкам… — Чаю попьёшь со сладким, — сказал он, вынырнув на секунду из общего разговора и, когда я ухватился за эту коробку, взглянул на меня, явно намекая на какой-то подтекст, добавил: — Вечером. И, когда я решил, что на этом всё, он поманил меня пальцами снова и, наклонившись ко мне через стойку, не шепча, но по обыкновению очень тихо, произнёс: — И чтобы никакого белья. Оставив меня чуточку растерянным и потеплевшим, он отпрянул, после чего собрал всех своих костюмных гусей и увёл дружной гурьбой в свой кабинет. Когда пробка в холле рассосалась, я с интересом заглянул внутрь конфетной коробки и обнаружил там — не больше не меньше — упаковку с чулками, обыкновенными тонкими чёрными дамскими чулками на кружевной резинке. Разумеется, вместе с конфетами. Ещё там была картонка со словами: «С конфетами всё в порядке, они обычные. Ешь на здоровье». Я читал это, опираясь виском на костяшки пальцев, и, начав невольно улыбаться, постарался отвернуться от стеклянной полоски в его кабинет таким образом, чтобы даже если вдруг ему придёт в голову кинуть на меня случайный взгляд, он не увидел бы меня улыбающимся. Полдня я маялся, не зная, как поступить с этими чулками, а потом вбил в гугл вопрос «Являются ли чулки нижним бельём» и получил довольно-таки однозначный ответ: нет, не являются. Также я выяснил, что колготки — это ни что иное, как чулки, пришитые к трусам, но, поскольку это к делу не имело ни малейшего отношения, я поскорее закрыл вкладку, опасаясь зачитаться и подняться на второй уровень прокрастинации с первого, в котором находился к тому моменту, игнорируя свою работу. В итоге, выдохнув и пожелав себе удачи, я заперся в туалетной комнате, где снял труселя, а чулки, напротив, надел, натянув поверх костюмные брюки. Выйдя в таком виде из туалета, я в первую секунду ощутил колоссальное смущение — как будто забыл что-то надеть. Минут пять я осматривал себя в зеркале и, лишь убедившись в том, что всё в порядке, смог вернуться за свой стол. Ощущения от ношения чулок под брюками я вынужден был признать смешными и немного неловкими — каждый раз, стоит тебе сделать движение, мне казалось, будто с меня падают брюки. Мне стоило больших трудов привыкнуть к тому, что их не следует ловить и они на месте, а то, что я ощущаю, как спущенные штаны — резинка чулков. От соприкосновения ткани с тонким материалом, обтягивающим ноги, было немного щекотно, но это было забавно и доставляло мне странное удовольствие. Весь день я был занят поиском и осознанием новых интересных ощущений, поэтому даже не очень заметил, как он прошёл. Что рабочий день окончен я понял лишь когда работники принялись массово покидать офис, в то время как я, окопавшись в экселевском файле, прихлёбывал чаёк с конфеткой. — Который час? — увидев Топаз в пальто, выпрямился я с кружкой в руке. — Да уж десять минут, как домой пора, — отозвалась она, проходя мимо. — Конфеты лопаешь? Я с лицом человека, уличённого в страшных грехах, послушно протянул ей раскрытую коробку с конфетами. Взяв одну, она поблагодарила. — Домой-то собираешься? — спросила она, откусывая от конфеты половинку. — А… да… — покивал я, поставив коробку обратно и оглядываясь по сторонам. — Сейчас быстро закончу и пойду. — Ну удачи, — пожелала она, доедая конфету и, достав салфетку, она стала вытирать ею руку. Совсем рядом раздался громкий стук по стеклу, и я вздрогнул, вскинув голову. Топаз обернулась тоже. Отгибая полоску жалюзи, за стеклом мы увидели Грандмейстера, сияющего костюмными брюками и жилетом цвета пыльной мякоти грейпфрута с белой рубашкой и такого же цвета галстуком: глядя на меня с укором, он нетерпеливо постучал пальцем по циферблату наручных часов и махнул рукой, чтобы я шёл к нему. С извиняющимся видом, я вскочил из-за стола, чуть опять не кинувшись подтягивать штаны, и стал выключать свой ноутбук. Почему-то казалось, будто стоя я сделаю это быстрее. — Хорошего вечера, — пожелал я Топаз, хотя когда я поднял голову, её уже не было. Когда она успела уйти? Ах да, я слышал как звякнул в конце коридора лифт. Я всё погасил и выключил, пособирал по столу отчётики и с этой поклажей припёрся под дверь к Гасту. Пусть его не интересовала моя отчётность — мне нужен был повод. Услышав стук, он открыл мгновенно; в его руке я заметил невысокий приземистый бокал, на дне которого плескалась тонкая полоска янтарного напитка; он немного приглушил верхний свет, придав своему директорскому логову атмосферу притона. — Проходи, — сказал он. — Присаживайся. Взглянув прямо, я посмотрел прямо на его стол и тут же обмяк — серьёзно? В самом центре его стола на видном месте, для верности подсвеченный настольной лампой, стоял большой позитивно лиловый латексный член. Я скосил глаза в сторону Гаста — тот, допив свой алкоголь, наполнял бокал. Понятно, то есть бросил меня на произвол судьбы. Почувствовав прилив внутренней энергии и решая, что этот момент я не выпущу из своей хватки ни за какие коврижки, я сделал шаг к столу, и откинул мешающиеся отчёты в пустое текстильное кресло. Гаст, посверкивая глазками, любовался мной из тёмного угла, в котором стоял графин с его пойлом. Без колебаний расстегнув ширинку и сдёрнув с ног брюки, я вылез из офисных туфель, и, сделав шаг, скинул всё это с ног, оставляя валяться посреди пола, оставаясь в чёрной рубашке, приталенном чёрном пиджаке и чёрных же чулках. В таком виде я продолжил своё шествие к его столу, обнаружив на котором флакон с лубрикантом, принялся щедро поливать им прилепленный к столу гигантский фиолетовый отросток. Я надеялся, что Гаст в своём углу как минимум уже жуёт стекло, под впечатлением от зрелища откушенное им от бокала. Мне хотелось в это верить. Когда я решил, что смазки для задумки вполне достаточно, я повернулся и забрался на стол бедром, аккуратно закидывая ноги, сдвинулся вглубь стола, после чего поднялся на колени и даже не подумав одарить директора взглядом, выполнил, наконец, его просьбу — присел. Сделав небольшое усилие в самом начале, я позволил члену в себя проникнуть, раскрываясь и вбирая его внутрь себя, опускаясь по его стволу практически полностью. Усмотрев в этом вызов совершенству, Грандмейстер Гаст медленно подошёл к своему столу и, не трудясь даже поставить бокал, сжал мои плечи пальцами, с силой надавливая и опуская меня на член полностью, заставив вскрикнуть. Но гигант вошёл в меня без особых проблем, и когда я спустил со стола ноги в чулках, потираясь о бёдра стоящего между коленями Гаста, он взял меня за подбородок и осторожно, как птичку, принялся поить своим коньяком из бокала. Заставив меня сделать несколько глотков, он расслабил и снял с меня мой галстук, сложил мои руки запястьями вверх, что в виду обстоятельств уже ни капли меня не удивляло, и крепко стянул галстуком. Рот мне заткнули очередным платком из нагрудного кармана (я надеялся, что это его первое применение за сегодняшний день), а то, что было у меня между ног — стянули плотным латексным колечком, чтобы отбить у меня охоту кончать, пока его величество Человек Грейпфрут мне этого не позволит. Потом он по уже привычной мне схеме щёлкнул маленькой кнопкой, и лиловая головка огромного латексного столба завибрировала внутри меня, как мне казалось, где-то около гортани. Гаст продолжал стоять между моих ног, прихлёбывая из бокала и понемногу увеличивая интенсивность вибрации, и я, поначалу робко, потом смелее ласкался к нему, обхватывая его ногами. Я вздрагивал, стонал, извивался и мычал сквозь скомканный платок, дрожал, но не имел ни единого шанса кончить, и я почти хныкал от этого, пока не сбивался вновь на стоны. Я лежал щекой на его плече, потирая его плотный член под тканью трусов ладонями, постанывал и не мог даже сказать, как сильно я хочу кончить. Он сперва сделал всё для себя, с наслаждением глядя на то, как я мучаюсь. После этого он дал мне минутку передохнуть, и, налив себе буквально пару глотков алкоголя, вернулся ко мне. Стянув с меня латексное колечко, он откинул его на стол, после чего взял меня за волосы, приподнял мою голову и горячо поцеловал в шею под мочкой уха. — Теперь можешь кончить, — позволил он, поймав мой взгляд. Он вновь включил вибрацию; я почувствовал накатывающие волны удовольствия, мои чуть влажные бёдра, обтянутые резинками чулок, вздрогнули, и я невольно подогнул пальцы на ногах, ощущая внутренне напряжение, издав глухой стон. — Громче, — приказал он. Я вновь простонал на выдохе. — Ещё. Очень громко, — сказал он. Борясь со стыдливостью, я застонал громче. — Я хочу тебя слышать, — он гладил меня между лопаток, подбадривая, выглядя сущим чёртом, чей самодовольный лик вырисовывался в полумраке комнаты. Я громко замычал в платок, переходя в стон. — Да! — одобрительно изрёк он, увеличивая амплитуду колебаний внутри меня. — Громче, громче, ещё громче! Послав к чёрту адекватность, погребённую под тяжестью вожделения, я увеличил громкость на полную, оглашая пустой холодный этаж мычащими выкриками, ощущая, как благодаря вибрации моего собственного голоса в недрах моего тела усиливаются ощущения, которые, думал я, невозможно уже усилить. Я дрожал и вздрагивал, срываясь на такие стоны, каких ещё никогда в жизни себе не позволял. Чувствуя, что кончаю, я кричал так, что, казалось, на подносе с графином дребезжат пустые бокалы. Я так старался, что не заметил, как начал плакать, а когда кончил, то разрыдался. Гаст попытался меня утешить, поспешно развязывая мои руки и вытирая моё заплаканное лицо, но утешения мне нужно не было — глубоко вздохнув, я вытянул изо рта его платок и разразился громким хохотом, вытирая мокрые глаза самостоятельно. Осознав, что я в порядке и настроен весьма благодушно, он поцеловал меня. Когда я открыл рот, чтобы что-то ему сказать, он закрыл мои губы своим пальцем и сказал: — Я всё знаю. Что бы ты ни сказал. Не буду тебе мешать и отправлюсь домой. Возвращаться не буду. Утром увидимся. Кивни, если понял. Я посмотрел на него с укором, но мне понравилось, как он это сказал, и я прикинулся послушным мальчиком, кивая ему с лёгкой улыбкой. Как и обещал, он тут же накинул свой грейпфрутовый пиджачок и шустро смылся, оставляя меня одного. Когда за ним закрылась дверь кабинета, я вытянул ноги, чтобы размять их. Один чулок нещадно сползал с моей ноги. Итог: я сижу без штанов, но в чулках на столе директора с большим, приклеенным к столу на присоску, латексным хреном в попе и болтаю ногами, не желая никак со всем этим разбираться, одеваться и валить домой. С чего-то надо было начинать, но всё было лень. Селфи сделать, что ли?..