Беззвёздная ночь

Ночь обещала быть ненастной. Первый снег выпал ещё днём, но растаять не успел, а сейчас, когда свинцово-серые тучи залили небо густыми пятнами, собиралась самая настоящая метель. В такую погоду спать на холодной земле было бы сомнительным — а возможно, и смертельным — удовольствием, а под мостами всю неделю шныряли копы, отлавливая таких же бездомных, как и он. Куда-куда, а в полицию Доппио не хотелось. Только не опять, когда всё его тело болело после недавних побоев и не только них. Он обошёл весь центральный парк, но укрыться в нём от наступающего снегопада было решительно негде. Ног Доппио уже не чувствовал — не то от усталости, не то от холода — когда заметил в конце аллеи высокое тёмное здание со шпилем. Точно, церковь! Наверное, в доме Божьем не откажут приютить несчастного бродягу всего-то на одну ночь. В животе Доппио предательски заурчало. Если ему очень повезёт, то его даже накормят. Он представил себе душное тепло церкви, едкий запах ладана и дорогих благовоний, одутловатое лицо отца Просперо и дрожащие огоньки свечей, точно сотни глаз, настороженно следящих за каждым его движением — и поёжился. От холодного сырого ветра, конечно же. Увы, церковь оказалась заброшенной. Доппио разочарованно обошёл её кругом и постучал в заколоченные двери — всё было бесполезно. Он уже совсем было отчаялся — крупный мокрый снег обсыпал его, тая на вспотевших от страха ладонях, как вдруг ветер скрипнул незапертым окном на втором этаже. Доппио прикинул — было не так уж и высоко, а рядом ещё и росло раскидистое дерево, за чьи голые, но крепкие ветви, похожие на обугленные кости, можно было зацепиться в случае чего. Он действительно залез в окно, порвав и без того усеянное дырками пальто об какой-то косяк, но главное, что он наконец-то был в тепле и безопасности. А что пальто порвалось… ну, Доппио всегда был неудачником. Комната, в которую он проник, оказалась комнатой отдыха. Здесь были стулья, книжный шкаф и даже пианино, а за почти неприметной дверью скрывались туалет и маленькая душевая. Доппио сбросил с себя грязную, уже покрывшуюся коркой пота одежду, и скользнул под душ. Вода была еле тёплой — старый бойлер не работал. Доппио напомнил себе, что надо благодарить Господа Бога даже за такую милость. Главное, что он вообще мог помыться и переночевать под крышей. Противно склизкий пол душевой был покрыт какой-то пылью, а по кое-где расколотой холодной белой плитке изредка пробегали мелкие тараканы. Тараканами Доппио было не напугать — они были такими безобидными по сравнению с липкими взглядами копов и недобрыми усмешками других бездомных. Мыла здесь, конечно, тоже не было, но с этим Доппио справился легко — он вообразил себя принцем, заблудившимся во время охоты и решившим искупаться под прохладными струями лесного водопада. Разве настоящего принца испугала бы такая мелочь? Он зажмурил глаза, старательно прочёсывая волосы пальцами. С закрытыми глазами так легко было представить, что он не грязный бездомный бродяга, а сказочный принц с короной на голове, и что почти холодная вода, льющаяся из порыжевшего от ржавчины душа, так освежает в жаркий летний день. Вокруг пахло спелой ежевикой и ласковым полуденным солнцем, а не плесневелой сыростью и печальной пустотой давно заброшенного здания. Открыв наконец глаза, Доппио рассматривал своё тело, сильно похудевшее за последние несколько месяцев. Рёбра, казалось, вот-вот проткнут кожу, давно не видевшую ласковое солнце Сардинии, как стебли первоцветов — весенний снег. На животе и бёдрах распустились неровные пятна синяков: совсем недавних, грязно-лиловых — встреча с полицейскими под мостом не прошла бесследно — и уже старых, еле заметных жёлтых. Нет, Доппио был не принцем. Он был всего лишь худым бродягой без гроша в кармане. Доппио аккуратно выключил душ, как бы ему ни хотелось разбить его о стену, потому что отец Просперо всегда твердил ему, что надо быть вежливым мальчиком. Особенно в гостях. Особенно в доме Божьем. Одеваясь, Доппио размышлял, что попозже можно и выстирать вещи — если, конечно, найдётся во что переодеться. Он мельком взглянул на себя в старое треснутое зеркало, впервые за несколько недель, и поначалу не узнал себя: похудевшее лицо, впавшие щёки, заострившиеся скулы и глубокая ссадина на носу. Только веснушки точно стали ещё ярче и испуганные глаза горели золотистым огоньком. Ты красивый мальчик, Винегар, часто говорил ему отец Просперо, поглаживая его по волосам. Господь благословил тебя ангельской внешностью. Но это как бы знак, понимаешь? Знак того, что ты — дитя плохой, очень плохой женщины, и должен искупить её грехи. Красота — это всегда соблазн. Красота — это грех. Доппио послушно отвернулся от зеркала. Нехорошо любоваться собой. Хотя он никогда собой и не любовался. Он просто себе не нравился — нелепые длинные ресницы, тонкие брови, бледная кожа, большие карие глаза, как у оленёнка. Он нравился другим. Отцу Просперо. Его друзьям, как он их называл. Другим бездомным. Скучающим копам. Он им так нравился, что они заставляли Доппио играть с ними в какие-то непонятные, стыдные игры, и давали ему за это сладости, игрушки, еду, лишнее одеяло, свободу, наконец. Доппио поспешно опустил глаза, и в тот миг ему показалось, что в зеркале мелькнуло что-то чёрное. Он вздрогнул и опасливо оглянулся. Но всё было тихо. Обман зрения, только и всего, сказал он себе. Всё ещё мокрый и дрожащий после душа, он спустился на первый этаж. Церковь была большой и, кажется, очень старой — высокие, точно вековые деревья, мраморные колонны терялись где-то в темноте, витражи, даже грязные и пыльные, тускло мерцали, как леденцы. Звук его шагов гулко отдавался в пугающей тишине. Здесь не было слышно ни завывания холодного ветра, ни метели, уже наверное, разбушевавшейся снаружи. Позолоченные резные решётки за церковной кафедрой напоминали искусную паутину. Доппио улыбнулся, представив себя крохотной бабочкой, пойманной в неё. Улыбнулся — и замер, чуть не вскрикнув от удивления. Потому что на одной из скамей, в самой середине ряда, сидел мужчина. Его лицо было залито тёмно-багровым светом, отражавшимся от витража прямо напротив него. Странно — Доппио был уверен, что услышал бы чужие шаги. Но размышлять об этом не было времени, и Доппио попятился назад. — Рад тебя видеть. Поздно. На мужчине была какая-то тёмная сутана, как у священника — но мог ли он быть священником, с такими-то длинными волосами, каких Доппио никогда и ни у кого не видел, да ещё и ярко-розовыми, усеянными какими-то тёмно-зелёными крапинками, как лепестки ядовитого цветка? Может быть, он был каким-нибудь хиппи, готом или как там вообще это называлось? Просто человеком с мечтательной душой, который любил одеваться в странные тёмные вещи и сидеть в заброшенных церквях? Доппио на миг почти позавидовал ему. Это могло быть и его жизнью — любоваться красивыми вещами, заранее зная, как пройдёт завтрашний день. Возможность делать что угодно. Быть свободным только потому, что ты таким родился, а не потому, что ты отсосал всему полицейскому патрулю. Там, на Сардинии, он хотел стать моряком. Море означало свободу. Море означало возможность никогда больше не вернуться домой. Даже если это подразумевало не уехать в далёкие страны, а погибнуть в холодных синих волнах. Но уж, наверное, каждый год в море пропадает и погибает меньше людей, чем бездомных — за одну такую зиму. Или от рук незнакомцев, поджидающих их в заброшенных церквях. Снаружи Доппио ждала смерть — а здесь?.. Он осторожно попятился назад. — Простите? Мужчина махнул рукой. — Говорю, я рад тебя видеть. Не думал, то кто-то заявится сюда в такую непогоду… хотя ты же бездомный, — он оглядел Доппио, и тот поёжился под его взглядом. — Простите, синьор, я просто хотел переночева… — Не извиняйся, всё хорошо, — мужчина встал со скамьи и медленно направился к нему. Доппио подавил в себе желание немедленно убежать. — Всё очень хорошо. — Он раздвинул губы, вероятно, пытаясь успокаивающе улыбнуться, но вышла у него скорее странная гримаса. Доппио заметил белоснежный проблеск зубов за его красиво очерченными, почему-то влажно блестящими, словно от вина, губами, и почувствовал себя беззащитным зверьком под взглядом хищника. — Простите меня, — выпалил Доппио, нервно комкая в руках подол своего слишком длинного пальто. — Я и правда не знал, что это частная собственность, я нигде не видел таблички, я бы нико… — Сядь и успокойся. Что-то в его тихом, но твёрдом голосе заставило Доппио послушно опуститься на скамью. Вернее, его точно притянуло на неё огромным магнитом, иначе это было и не назвать. Он вздрогнул, когда мужчина сел рядом с ним — так близко, что у Доппио запершило в горле от исходящего от него удушливого пряно-сладкого аромата. — Называй меня Дьяволо, — произнёс он. — Дьяволо, — покорно повторил Доппио. — Вы, э, типа здешний священник? Дьяволо склонил голову, точно обдумывая ответ. Его розовые волосы упали ему на грудь, призрачно светясь в свете, льющемся через витражи. — Скажем так, я владею этим местом и многими другими. — Здорово, — вежливо сказал Доппио и поёрзал на жёстком дереве церковной скамьи. Это был его шанс. — Синьор Дьяволо… простите… но не могли бы вы устроить меня на работу в какое-нибудь из ваших… владений? Я умею почти всё, — торопливо выпалил он, когда Дьяволо повернулся к нему, насмешливо приподняв бровь, — я хорошо готовлю, стираю, убираю!.. Кстати, меня зовут Доппио, Винегар Доппио, сам я родом с Сардинии, но… Дьяволо поднял руку, прерывая его лихорадочное бормотание. Доппио только сейчас заметил, какие у него странные глаза — лучистые, ярко-зелёные со странными крапинками, точно блики солнца на морской воде где-нибудь на побережье. Точно светящиеся изнутри. — Я знаю. — Но… Дьяволо наклонился к нему, невесомо скользнув губами по его шее — или Доппио это только показалось: — Думаешь, я про тебя хоть чего-то не знаю, Винегар Доппио? — прошипел Дьяволо ему на ухо. Его дыхание обжигало, точно каждое слово рассыпалось в стылом пыльном воздухе церкви красным порошком острого перца. — Ты — бродяга, сбежавший с Сардинии шесть месяцев назад, нищий без единого гроша в кармане. А сбежал ты потому, что убил своего приёмного… нет, родного отца, священника. Просперо, так, кажется? Доппио показалось, что из него ударом вышибли весь воздух. Он попытался встать со скамьи, но почему-то снова бессильно рухнул на неё. — Неправда, — одними губами прошептал он. — Просперо был хорошим отцом, — почти с нежностью продолжал Дьяволо, словно не обращая на Доппио никакого внимания. — Он растил тебя, кормил, одевал, любил… торговал тобой. И однажды тебе надоело, верно? Ты зарезал его, поджёг дом и сбежал сюда. Вот незадача — вместо уютной жизни за решёткой ты выбрал жалкое голодное существование и быструю смерть. И всё же ты пока жив — и ты здесь. Доппио понял, что в церкви стало совсем темно — и, кажется, дело было совсем не в том, что на улице вечерело. Мрак сгустился, и только витражи разгорались всё ярче и ярче, бросая зловещие отблески на пол. Доппио вскочил со скамьи и попятился куда-то в темноту, чуть было не вскрикнув, когда наступил на лужицу невесть откуда взявшейся крови — нет, это был всего лишь отблеск малиново-красного стекла витража. — Убегать бесполезно, — спокойно сказал Дьяволо и поднялся со скамьи вслед за ним. Его сутана растаяла на глазах у Доппио, растворившись в воздухе, точно клубы чёрного тумана. Под ней на нём были только брюки и странные узоры, вьющиеся по коже — не то тонкие кружева, не то татуировки. — Я уйду, — всхлипнул Доппио. — Пожалуйста. Пожалуйста. Обещаю, я никогда больше сюда не приду. Отпустите меня. Дьяволо хмыкнул. — Отпустить тебя? Но ты даже не представляешь, как мне здесь было одиноко долгие-долгие годы, — только и сказал он, и почти ласково провёл прохладными пальцами по щеке Доппио. Он хотел убежать, уползти, что угодно — но ноги точно одеревенели и налились пустотой. Он рухнул на пол, дёргаясь, как раздавленная лягушка. Дьяволо встал, глядя на него с высоты своего внушительного роста. Даже в темноте его глаза искрились изумрудами и каплями расплавленного золота. — И теперь ты мой, — прошептал он, но Доппио всё равно расслышал. Он попытался отползти в сторону, но Дьяволо схватил его за руку, грубо встряхнул её и поднял его с земли. У Доппио стучали зубы, а ног он не чувствовал вовсе. На миг у него промелькнуло желание умереть, убить себя, что бы там ни говорил отец Просперо и Библия про грех самоубийства. Да и к чёрту отца Просперо. Доппио убил бы его ещё сотню, тысячу раз. Он убил бы кого угодно, даже этого монстра, который сейчас крепко обнял его, мягко покачивая в своих объятиях, точно младенца, убил бы, если бы только мог. — Ты пахнешь дикой розой и геранью, — выдохнул Дьяволо, прижимаясь носом к его волосам. Доппио был уверен, что ничем, кроме как грязью и старым дымом дешёвых сигарет, въевшимся в его кожу за все эти долгие месяцы, он не пахнет, но не в его положении было спорить. — И кровью — твоей, сладкой, точно летний мёд, — и чужой. Мой милый, милый мальчик. Он подтолкнул Доппио к скамье, толкнул его на неё, упёрся коленом в затрещавшее дерево и расстегнул брюки. — Это такая удобная сделка, — пробормотал он и очертил пальцем его пересохшие губы, — мой милый Доппио. Тебе больше никогда не придётся голодать и спать под холодным небом. Я дам тебе всё, что пожелаешь, — он откинул голову Доппио назад и крепко сомкнул пальцы вокруг его горла. Доппио судорожно глотал воздух, вдруг почему-то засиявший до боли яркими искрами перед его глазами. Дьяволо испытующе смотрел на него и, наконец, разжал ладонь. — А ты дашь мне всё, чего пожелаю я. Он высвободил из брюк свой затвердевший член и провёл им по губам Доппио, настойчиво вынуждая его разомкнуть их. Сколько бы раз Доппио ни делал это — зачастую в обмен на свою собственную жизнь — это всегда вызывало в нём только отвращение. Вот и сейчас его затошнило. Он поперхнулся, сглатывая ком горькой желчи, но приоткрыл губы и самым кончиком языка дотронулся до головки, скрытой в двух бордово-лиловых лепестках. Капельки смазки тускло сияли сиренево-розовым в темноте, точно… точно… далёкие звёзды. Дьяволо пах лесом — мхом, дождём и болотной сыростью, и Доппио заставил себя представить, что это происходит не с ним, а с кем-то ещё. Он почувствовал, что смотрит на эту картину откуда-то со стороны — вот подросток, почти мальчишка наклоняется к члену и медленно вбирает его губами, шумно дыша через нос. Это был не он, совсем не он. Это был один из тех мерзких, странных фильмов, которые ему показывал отец Просперо, усадив Доппио к себе на колени и поглаживая его через шорты… — Не думай о нём, — тихо шепнул Дьяволо, точно подслушав его мысли. Он погладил Доппио по голове, зарывшись пальцами в его всё ещё не до конца высохшие розовые волосы. — Не серди меня, — со сталью в голосе добавил он. Доппио зажмурился, стараясь выбросить из головы отца Просперо. Это было легче, чем он думал — от прикосновений Дьяволо к его волосам по всему его телу пробегали искры и слабое волнение приятно тянуло где-то внизу живота. Он обхватил член Дьяволо ладонью, осторожно проведя пальцами, а потом, осмелев, и губами по странным выростам и гребешкам на нём. Под горячей и гладкой, как бархат, кожей проступал рисунок вен, тёмно-фиолетовых, точно в них пульсировала не кровь, а чернила. Кожа была почти багровой с бледными тёмно-зелёными разводами и бледнела ближе к основанию, становясь из густо-розовой молочно-белой, почти как у человека. Доппио нерешительно обвёл языком головку — широкую, чуть заострённую — и оттолкнулся локтями от скамьи, насаживаясь ртом на ствол ещё глубже. Глотать было тяжело — он был слишком… слишком большой. И ребристый. Но Дьяволо подхватил Доппио под мышки и подался бёдрами ему навстречу, а затем снова назад. Его руки были такими сильными, и они держали крепко. Доппио на миг приподнял голову, выпустив член изо рта, и взглянул на него. Наверное, он выглядел смешно: растерянный взгляд, припухшие мокрые губы, изо рта тянется тонкая ниточка смазки, но Дьяволо прикусил губу и тихо простонал, глядя на Доппио, точно это зрелище свело его с ума. За его спиной мраморная Мария с младенцем скорбно смотрела на них, но её лицо было пусто. Никому и ни в одном мире не было дело до Винегара Доппио, кроме этого чудовища, притаившегося в сумраке заброшенной церкви. Дьяволо снова толкнулся ему в рот, заключив лицо Доппио в ладони. Доппио почувствовал, как мягкие гребешки, похожие на кораллы, затрепетали и куда-то втянулись прямо у него во рту, и нежные лепестки вокруг головки раскрылись, обнажая пульсирующую сердцевину. — Всё, что захочешь, будет твоим, — задыхаясь, прошептал Дьяволо, склонившись к его уху, — только даже не думай о том, чтобы уйти и оставить меня. Вот увидишь, вместе нам будет хорошо. Вместе нам будет… не будет одиноко. Ты ведь не знаешь, что делать со свободой, мой милый Доппио. Я дам тебе плен, такой, что ты не захочешь знать ничего, кроме него. Его член запульсировал, толчками выбрасывая холодную солоноватую сперму, и Доппио протестующе застонал, но Дьяволо заставил его проглотить всё до последней капли. Наконец он со вздохом откинулся назад на скамью и довольно потрепал Доппио по волосам. На несколько мгновений в церкви стало обманчиво тихо. В тусклом свете, падающем сквозь витраж, было видно, как кружится серебристая пыль, точно снежинки. Наверное, уже пробило полночь. Доппио вытер дрожащей рукой влажные губы и украдкой бросил взгляд налево. Дверь церкви была всего лишь в десятке шагов, а за ней была ночь — самая обычная ноябрьская ночь. Беззвёздная и тёмная. Всего десять шагов. Но Доппио знал, что не добежит.