.
5 ноября 2019 г. в 19:25
Из-под опущенных смоляных ресниц, на молодую женщину взирали ониксовые глаза, которые практически испепеляли сидящего напротив психолога.
Её пациент был весьма странным ребёнком, если можно так назвать школьника лет шестнадцати с тяжёлым проницательным взглядом, будто взрослого человека, уже давно повидавшего жизнь, и замеченного не только в недвусмысленных связях с одноклассницами, но и в баловании лёгкими наркотиками, алкоголем, сигарным табаком и прочими нездоровыми развлечениями. Для Хиллари, как самодостаточной и независимой женщины двадцати пяти лет, в чьи ряды она себя записала, будучи полностью одинокой, выросшей в глубинке Америки, а точнее в Техасе, было несомненно странно работать с таким юношей, ведь за всю карьеру школьного психолога к ней никогда не попадали подобные «экземпляры».
Выделялся он как своим поведение, за что часто получал выговор не только он сам, как виновник этого действия, но и сама Хиллари, которую упрекали в неспособности «научить этого пацана уважать старших», так и внешностью. Тёмные кудри цвета вороньего крыла, такие же бездонные глаза, острые скулы, и постоянно мрачная одежда на несколько размеров больше. Да, этот мальчишка изрядно подпортил нервишки своему психологу, которой открыто заявлял, что ему на все плевать, эти сеансы он видал в аду и пусть она быстрее оставит его в покое.
Но чем чаще этот депрессивный подросток приходил в 35-й кабинет в конце третьего этажа школы, тем сильнее Хиллари понимала собственную привязанность к нему, как к человеку, и искреннее желание помочь, справиться со всеми его проблемами, будто пьяный отец, клевета и завалы учителей, долги или же некие «монстры» в голове.
И снова пятница — время сеанса у миловидного психолога с большими синими глазами и волосами цвета скошенной пшеницы, запах, которых напоминал Борису о летнем русском бескрайнем поле после июльского сенокоса. Если бы не её исконно американское имя, которое ей совершенно не шло, юноша бы подумал, что она эмигрантка из России, Украины или ближайших стран. Он постоянно смотрел на неё, изучая, пытаясь запомнить в ней что-то неуловимое, разгадать то, что так в ней его привлекло. Ведь по сути Хиллари была совершенно обычной девушкой, которая в свои двадцать пять живёт жизнью до боли серьёзной пятидесятилетней мадам с высокой должностью и сорока кошками. Эти тонкие бледные кисти, обтянутые полупрозрачной кожей, выступающие венки, родинки на запястье и под ключицей, тонкая шея и сведенные острые плечи. Все это делало и без того молодую женщину похожей на ещё совершенно зелёную ученицу педагогического университета, и эта смесь противоречия — обмана зрелого ума и молодого лица, очень нравилась обладателю спутанных смоляных кудрей. Борис всегда удивлялся, как взрослые люди, имеющие возможность просто взять и сбежать в любое время суток от всех сует жизни, получить все и сразу от неё же, продолжают проживать свои года, как добропорядочные граждане-патриоты, хотя в случае психолога он был уверен, что она несчастна, по крайней мере юноша надеялся, что прав, что также угадал и прочитал интересующего его человека.
И вот она снова сидит в зелёном драпированном кресле напротив него, в обтягивающей белой кофте, открывающей её родинку под ключицей, снова предлагает чай и просит, наконец, расслабиться и чувствовать себя, как дома. Её взгляд снова источает спокойное тепло, понимание, и ему хочется безукоризненно верить, верить и принимать за чистую монету любой бред, который только сможет вымолвить её чудесный рот. Иногда Павликовский думал, что он бы не был против быть заложником этих до безумия синих глаз, похожих на поле люпинов, изображённое на обложке бумажного календаря, и выполнить любой приказ этой казалось бы совершенно обычной женщины. Она была обычной, подобную встретишь в любом американском городе, но с каждым разом юноша убеждался, что именно такую он больше не найдёт никогда, ни при каких обстоятельствах, ни в каком другом месте мира.
— Ты хотел о чем-то поговорить? — голос звучал мягким переливом по маленькому кабинету, будоража юношескую и без того горячую кровь в жилах. И почему только она об этом сейчас вспомнила, о той просьбе и жалобе учителей?
— Да, тот случай, из-за которого вам тоже досталось, я хотел извиниться перед вами.
— Борь, я же просила на «ты», помнишь? — она слегка наклонилась, чтобы передать кружку с зеленым свежезаваренным чаем из-за чего её волосы оказались близко к лицу мальчишки, оставляя еле заметный флёр аромата полевых цветов. Сердце Бориса пропустило пару бешеных ударов, а ладони непроизвольно сжались, крепко обхватываю чашку горячего напитка. И как его угораздило запасть на своего психолога, практически училку? Да, она ему в старшие сестры и матери годится! Эта безысходная мысль все чаще душила его неокрепший юношеский разум, из-за чего подавляя свои чувства и желания он все чаще вляпывался в истории с разными распущенными одноклассницами из-за которых он сейчас сидит здесь перед своим идолом, предметом мокрых мальчишечьих мечт и, наверно, первой настоящей любовью.
— Знаешь, попытайся задуматься над тем, что ты это делаешь, что бы что-то доказать либо себе либо окружающим, или же отгородить себя от других, дай угадаю тебе же никто из этих девчонок не нравится, это очевидно, я понимаю, статус и все такое, но подумай не только о нем, но и о будущем, что уж говорить о половом воспитании и жизни этих девчонок! — Она, как всегда угадала, говорила все о Борисе, попадая в самую точку, словно знала с детства. Но это копание в голове, Павликовского нисколько не смущало, ведь именно она, Хиллари, подарила ему чувство важности для кого-то, она стала ему верным другом помимо добродушного Тео, но как бы он хотел, чтобы эта женщина была ему не только другом и наставником, хотя что бы он ей дал? Чем мог заинтересовать помимо извечных проблем, связанных с поведением?
— Тебе кто-нибудь нравится? Только давай честно, ты же знаешь здесь можно говорить открыто. Лучше выговориться, чем держать весь душевный груз в себе.
Её глаза пронзительно смотрели, словно ему в душу, изучая и подмечая мельчайшие изменения в выражении его бледного болезненного лица. Знала бы она, как точно попала в самое яблочко, как метко задела мысли Бориса, так что его обдало холодным потом волнения, а по спине забегали нервные табуны мурашек. Кулаки непроизвольно сжались на коленях, показывая синие вены под тонкой кожей юноши, глаза забегали по комнате в поисках спасительного предмета, на который можно отвлечься, и найдя отставленную чашку с допитым чаем, уставились на крошечные чаинки на дне.
— Если я скажу, вы, то есть ты, рассердишься, — Борис произнёс это быстро, на выдохе, не свойственно ему робко, смущённо, Хиллари даже удивлённо повела острым плечом, было видно, что она удивилась такому редкому откровению подопечного.
— Борь, я хоть раз сердилась на тебя, мне кажется, я всегда сохраняла самообладание, особенно с тобой, если тебя это успокоит, то, как ни странно, но ты самый дисциплинированный и неконфликтный мой пациент.
Чудесная женщина продолжила немного сконфуженно и потеряно о чем-то рассказывать и щебетать, вспоминая моменты, проведённых многочисленных сеансов, стараясь приободрить не менее потерянного юношу. Борис понимал, что если Хиллари начинала быстро говорить, жестикулировать и всячески пытаться отвести тему, то она несомненно волнуется. Переживает так же, как и он, и все эти слова о том, что он некий «любимчик» изводили его ещё сильнее и мучительнее. Юное сердце требовало решительных действий и подвигов для собственной души, для личного успокоения. Мальчишка усмехнулся про себя, понимая всю свою жалость и неспособность что-то сделать, но снова подняв помутившийся взор, Борис увидел сползающий край бретельки белоснежный кофты, обнажая гладкую женскую кожу с многочисленными родинками. И это было чудесное зрелище, какое только мог себе представить неокрепший ум подростка. В тот миг он готов был боготворить эту женщину, как никогда, да хоть воздвигнуть ей алтарь, ведь такую красоту нужно держать только там!
Мгновение и юнец не вытерпел, подавшись вперёд, Борис упирается руками в подлокотники зелёного драпированного кресла, отрезая все пути отступления своему прекрасному идолу, словно заключая её в своеобразные защищающие объятия. Она вздрагивает, неловко и неуверенно, но ничего не предпринимает, источая интерес и некую кротость, граничащую с согласием, что только поддевает Бориса к дальнейшим действиям. Он медленно прикасается губами к месту, где находится родинка в виде небольшого пятнышка на левом плече, наслаждаясь несколько бархатом кожи женщины, сколько своим ощущением видимого преобладания над ней в эту секунду. Поцелуй получается нежным практически невесомым, воздушным. Адреналин бьёт по вискам, гулкий стук и пелена перед глазами, ещё чуть-чуть и он просто умрёт на месте от смущения, перевозбуждения и внутренней борьбы чувств и здравого смысла.
Крохотная ладонь психолога ложится на предплечья юноши, но не отталкивает, а просто продолжает покоится на нем, слегка сжимая ткань джемпера. Как расценивать подобный жест Борис не знал, мозг его отказывался соображать уже давно, считая все это за влажные фантазии подростка и мечты извращенца. Решившись напоследок, что если умирать, то только героической смертью, Павликовский резким движение впивается в губы Хиллари, нечаянно прикусывая нижнюю губу, из-за чего женщина, рвано вздохнув, позволяет углубить этот необъяснимый поцелуй, и чувствуя, как женская ладонь перемещается к его шее, обхватывая и приобнимая. Коснувшись нёба женского рта, Борис из последних сил сдерживается чтобы не застонать, удивляясь такому бурному отклику тела, ведь подобного рвения, влечения и всепоглощающего жаркого чувства он не испытывал до этого ни с кем, а точнее ни к кому. Ни одна девчонка не могла пробудить в нем все то, что сумела эта женщина, совершенно ничего не делая и не предпринимая.
Опомнившись от наваждения, Борис отпрянул от психолога, спотыкаясь об маленький кофейный столик, словно ошпаренный, и прихватив свои вещи и тот заветный календарик с голубым полем, юнец скрывается за дверью с громким характерным хлопком, оставляя Хиллари с полным недоумением и смятением в прекрасно голубых глазах, а также зарождающимся нежным чувством глубоко в сердце.