Чимин шел стремительно. Он весь — раскаленная сталь и гнев. Его присутствие в этом замке — опасность, дебош чистой воды. Он несет на лице, как печать, свою звериную свирепость. Казалось, еще немного и у него прорастут клыки.
Он заходит через главные ворота, как важный господин. На нем самая нарядная одежда, которую он только отыскал на местном рынке. Тяжелая ткань ложится дополнительным грузом на плечи, рюши, украшающие грудь, мерно покачиваются в такт каждому шагу, а оружие, созданное Мином, за поясом брюк холодит кожу и придает уверенности. Он идет смело, решительно, отстукивая каблуками своих ботинок об пол, а за его спиной Эрида — богиня раздора и хаоса — готовая помочь во всех его начинаниях.
Больше огня, оркестр! Рвите струны, ломайте смычки, бейте в барабан, пока держите палочки! Чимин идет победить, чтобы вы, музыканты, играли оставшуюся вечность в честь свободы. Потому что именно в Чимине тот самый дух свободы, живший еще раньше Адама. Потому что именно в этом Королевстве, где семилетний развратен и вор, недооценивают смелые сердца и сильные умы. Они, наверное, еще не знают, что сильные умы не бывают послушными. Что ж, Чимин здесь, чтобы все подробно объяснить.
— О, мой Король, — слова Чимина отбиваются от стен, — ты слишком гнусен для жизни и так подл, чтобы умереть!
Пак оказался в покоях Короля, с широкой улыбкой выбив дверь. Это огромная комната, пол которой выложен подушками и наложницами, а в центре, как суть сей картины — голый, напуганный Король. Он весь сжался от страха, как старый озябший бес, и слова вымолвить не может. А его девочки визжат как кошки, которым хвосты отдавили, и в стороны разбегаются, давая Чимину поле для битвы.
— Пусть пищей тебе будет песок, приправленный ядом змей! Пусть водою тебе будет ртуть! — восклицает он. — Пусть карой тебе станет моя рука!
Его рука не дрожит, когда он наводит оружейный механизм прямо на быстро вздымающуюся обвисшую грудь Короля.
— Я угощу тебя твоим же свинцом, проклятый шакал, — выстрел.
Чимин искусно владеет всеми видами оружия, существующими на данный момент. Он поражает соперника сначала леденящим душу взглядом, а после охлаждающим сердце металлом, но последнее, что видит пораженный — улыбка, которая вполне могла бы вернуть к жизни, если бы не зияющая дыра в груди. Наложницы давно разбежались. Чимин находит себя в пустой комнате — только он и труп. Пак опускает оружие. Его дыхание заглушает топот быстро приближающейся стражи, а сердцебиение, кажется, видно сквозь слои мышц и рюш. Он сделал это.
Он сверг Короля.
Еще секунду он стоит, не двигаясь, упиваясь моментом. О, милостивые боги, это чувство победы! Это его триумф! Но приходится уходить: он раздвигает тяжеленные темные шторы, разбивает окно и, уже сев на подоконник, оборачивается. А там страж, до смерти напуганный, бросился к еще дрожащему телу, будто он и впрямь мог вырвать жизнь Короля из лап самого вредного и коварного из всех врагов человечества. Смерти.
Все прошло как нельзя лучше. Не зря Чимин провел столько времени на окраине леса, размышляя о том, что должно произойти. Честно сказать, сначала Чимин хотел убить Короля прямо сидящим на троне, но после понял — выйдет много чести вышеупомянутому. К тому же, у трона неизменная разодетая стража, готовая в любой момент испачкать дорогую ткань чужой кровью. Так когда же Король наиболее уязвим? На пике своего отвратительного греха. О да, старый морщинистый черт, зажимающий четырнадцатилетнее напуганное дитя. Вот оно! Для этого даже была отведена отдельная комната, в которую стража стыдится входить, хотя приглашение было. И не только для работы.
Руки Чимина все еще дрожат, когда он стремительно шагает через весь город. Люди оборачиваются на него. Неудивительно, на нем дорогая одежда — в такой обычно по грязи не ходят. К тому же, она вся в крови. В Королевской крови. Но Чимин уверен — хотя и не известно, откуда в нем взялась эта уверенность — что люди все знают. Что люди смотрят на него не потому, что он отличается от них, не потому, что он в крови, а потому, что знают: Чимин — убийца. Он только что продырявил Короля. Он только что убил человека. Но ведь победителей не судят.
А в груди трепещет сердце молодое, юное, задетое. Чимин руку к груди прижимает, перепугавшись, что оно сейчас откроет ребра, как двери, да и выпрыгнет. Но этого не происходит. Наверное, хватка у Пака крепкая. Чего не скажешь о нервной системе. Чимин озирается каждую секунду, гадая, пустятся ли ему вслед, дабы убить за убийство али нет. Он еще не сдался, но уже не боролся. Он идет туда, где, он уверен, его никто не ждет.
Чимин точно самурай: у него нет цели, только путь. Вот Пак и идет по нему. А тот, наверное, издеваясь, приводит к кусту сирени и усаживает под ним. А там самый цвет. Цветочные запахи обнимают легкие, а чуть влажная трава щекотит ноги и пальцы рук. Солнечные лучи, пробираясь сквозь листву и ветки деревьев, ложатся на лицо и заставляют жмурится. Чимин сидит в цветущем раю один. Он ждет. Чего — неизвестно, а вот кого — это уже ближе. Только мысль о том, что никто к нему не придет, забирается под все эти цветастые наряды прямо к голой коже и под нее лезет. Да так настырно, что легче уже уйти, обойти Королевства вдоль и поперек десять раз, чем сидеть сейчас здесь и съедать себя заживо.
Да вы только подумайте: он, охотник за головами, другими словами — убийца, и Юнги, самый лучший в мире человек. Где ж такое видано, абы ангел к дьяволу бегал на свидания под кустом сирени?! Где ж такое слыхано, абы ангел ждал, пока дьявол Короля убьет?! Вот только теперь без ангела этот куст кажется неправильным, будто не на своем месте, будто вообще не должен он существовать, раз рядом с ним нет Юнги. Чимин уже дергается, чтобы встать, схватиться за основание кустарника и переломить его надвое, а потом каждую веточку по отдельности. Чтобы и куст понял все чувства Чимина. Чтобы, смотря на переломленный и растоптанный куст, Пак видел свое отражение.
— Ох, рыбные головешки, — слышится запыхавшийся голос, — я чуть дыхало свое не выплюнул, пока бежал до тебя.
Это Юнги. О Боги, это Юнги. Чимин за секунду взлетает на ноги и снова падает, но вместо холодной земли — руки Юнги. Теплые. Мин застывает на месте, удивленный такой бурной реакцией, но рук не отнимает, а наоборот — ближе, крепче. И плевать, что Чимин в липкой подсохшей крови, плевать, что у самого руки трясутся и ноги подгибаются. Они молчат. Им слов не нужно, потому что есть взгляд. Прикосновения. Мягкие, трепещущие, такие чувственные.
— Я уж думал, ты не последуешь за мною, — бормочет Чимин.
Он сидит на влажной, холодной земле, но не чувствует этого. Да, он на облаке.
— Я здесь, — произносит Юнги отчего-то шепотом.
Пак обнимает ноги Юнги, а тот стоит склонившись над ним и оттирает его волосы от королевской крови. Чимин носом утыкается в коленные чашечки Юнги и, точно пес, трется. Ветер дергает штаны Мина в разные стороны, ударяя Чимина по лицу, а тот улыбается как умалишенный, чуть не хихикает. А Юнги, прямо как настоящий лекарь, принес с собой кучу тряпок и трав, и сейчас с важным видом перебирает пальцами пряди волос Чимина, не замечая, что они уже чистые.
— Что ж дальше? — спрашивает Юнги. — Куда?
Чимин поднимает голову, прерывая работу Мина. Они смотрят друг на друга, а солнечные лучи бегают по их улыбкам.
— А куда ты алкаешь попасть? — спрашивает Чимин.
Юнги наклоняется, чтобы губами найти губы Чимина. Легким касанием Мин забирает все переживания и метания, что буянят внутри Пака. Их поцелуй не похож на зарождение новой звезды или взрыв, что оглушает. Нет, совсем нет. Их поцелуй — самое правильное, самое нужное, что должно сейчас произойти. Это рассвет, который непременно должен настать. Это закат, который непременно будет не похож на все предыдущие.
— К тебе, — шепчет Юнги, ни на сантиметр не отдаляясь, — отныне и вовек за тобою.
Мин садится напротив Чимина, руками опираясь на его бедра, дабы быть ближе. И будь сейчас хоть самая звездная августовская ночь, хоть зарождение нового созвездия, да пусть даже все эти звезды за раз упадут с неба им на головы, — они все равно не отведут взгляда друг от друга.
— Отчего твои слова так похожи на клятву? — спрашивает Чимин.
А Юнги по глазам видит, что мальчишка дразниться. Балуется, как лисий детеныш, перебирая хитростями и сладкими улыбками. А Мин — уже взрослый лис, так что он кладет теплую широкую руку прямо на горящую щеку Чимина и, поглаживая большим пальцем, шепчет:
— Ибо это онная и есть.
Чимин тут же бросается, точно с обрыва, вот только на другой стороне его ждет не пропасть, а Юнги. И вот Пак губами на него: мажет по щекам, по носу и вдруг на лоб.
— Так возрадуйся, небо мое, — поцелуй, — я здесь, — поцелуй, — подле тебя, — поцелуй, — отныне и вовек.
Чимин ни черта в своей жизни не видел. На пальцах можно сосчитать: Лайнкайленд, Замок при Короле Лайнкайленда, Лес Лайнкайленда, Алая площадь Лайнкайленда и небо над Лайнкайлендом. И еще одно — совсем малюсенькое — свое отражение в глазах Мин Юнги. Так пусть же сгорит этот треклятый Лайнкайленд. Чимин и не дрогнет, пока в его собственных глазах отражены глаза Юнги; пока в его руках руки Юнги. И прямо сейчас, выцеловывая млечный путь на теле Мина, Чимин только и может думать о том, что эта звездная карта станет самой достоверной в истории человечества. А если кто-то усомниться, если и впрямь на карте звезда будет расположена не на том месте, Пак обопрет о горизонт огромную лестницу и полезет на ночное небо, дабы подвинуть звезды.
Опьяненный моментом, Чимин произносит эту мысль вслух. Юнги смеется, но целует напористее, чувственнее. Мин губами гуляет по теплой коже, чувствуя явный привкус меда. Теперь Юнги берет все в свои руки: он Чимина оседлывает, придавливая к земле. Трава гладит чиминовы щеки и даже, кажется, целует. Но Мин не ревнует, потому что Чимин целует его. Холодные руки крадутся под задранную рубаху, Пак вздрагивает, но не уворачивается от ладоней Юнги. Улыбаются. Они несомненно внушали любовь, но, о боги, кажется, они сильнее любви.
— Ты сверг Короля, солнце, — вдруг понимает Юнги.
— Мы свергли Короля, небо мое, — Чимин исправляет его и снова, как слепой котенок, тянется за поцелуем.
Так зачем же нам пули,
если в нашем арсенале
есть такое
мощное оружие
как
нежность?
***
Эту байку мне рассказали в трактире, что на окраине леса. Помнится, голос у повествователя был грубый, ожесточенный ругательствами и военными терминами, но говорил он о Прекрасном, о Высоком. И глаза его светились ясностью и простотой. Он сказал, что у него еще много мыслей, которые он не может выразить. Просто не знает, как. Вот он и попросил меня написать это. И я бы подписала работу его именем, да вот только он не представился.
А может, и представился, просто имя его утонуло в событиях и чувствах рассказала, а слушатели так увлечены были, что никто не стал нырять, и даже автор не поспешил вернуть его. Вместо этого он много говорил о том времени, о тех нравах, о влюбленностях. Конечно, он рассказал, что выбрали нового Короля, которого звали как-то на «Д», и что этот самый Король во сто крат лучше предыдущего. Но неужели вы бы запомнили слова о политике, когда следующее предложение было посвящено влюбленным мальчишкам?
То есть, речь шла о счастье. Это было чистое и такое сильное желание поделиться нерастраченной нежностью, что я вдруг и сама влюбилась в этих глупых и мятежных мальчиков. Им, по словам рассказчика, выделили комнату в замке, как освободителям и просто хорошим людям. Но несмотря на все блага придворной жизни, они остаются верны той самой оружейной. Той самой маленькой каморке и черному коту по имени Черный Кот. Намджун, к слову, больше не появлялся в оружейной, потому что, как он выразился: «вы творите тут всяческие глупости, а мне потом работать». У него теперь не только оружейные, но и булочные. Он теперь весь в делах. А наши мальчики продолжают творить всяческие глупости прямо в оружейной.
И в конце своего рассказа, когда хозяин трактира сказал, что скора будет закрываться, рассказчик вдруг замолк. Его слушатели встрепенулись, начали прислушиваться, потому что такая пауза обычно бывает перед открытием или перед просто действительно хорошими словами. И вот рассказчик говорит: «Жизнь коротка, как удар молотка. Так зачем же попусту тратить ее?».
«Любите!»
Его глаза вдруг загораются пуще прежнего. О боги, его глаза горят так же, как горели глаза Чимина тогда в таверне, когда он, дерзкий и слегка пьяный, высказывал свои мысли. Вот так и рассказчик взобрался на стол, не обращая внимания на ругательства со стороны хозяина, и, подняв свой почти пустой бокал, выкрикнул:
— Если мы гореть не будем, кто тогда развеет тьму?
