***
После долгой тренировки, за которую Чимин попал семь раз из десяти, они уселись под кустом сирени. Юнги, удовлетворенный стараниями своего ученика, смотрит на Пака, улыбаясь, а тот глядит на своего учителя и желает, чтобы его еще раз погладили по голове. Но сказать это слишком стыдно, так что Чимин просто берет руку Юнги и кладет ее себе на макушку, а Мин все понимает. Он всегда все понимает. Но все равно краснеет и чуть дрожит, сжимая пальцами жесткие волосы. — Я не ведал, для чего создавал это оружие, — говорит он. — Я не позволил бы Королю владеть им, а сам… тоже не стал бы. Чимин ничего не отвечает, позволяя Юнги продолжить: — Но теперь я ведаю, что всю жизнь я мастерил это оружие для тебя. Для этого момента. Оба улыбаются, как маленькие смущенные дети. Будто им и шестнадцати нет, а они уже чувствуют это раскаленное масло в груди, и губы их уже касаются чужих губ в таком же жаре. — Как ты будешь звать свое оружие? — Звать? — глупо переспрашивает Юнги. — Да, — поясняет Чимин, — дай имя своему творению. Мин моргает и, не думая ни секунды, произносит: — Солнце. Чимин удивленно поднимает взгляд. Юнги улыбается, чуть посмеивается, понимая, что Пак привык, что так называют именно его. Кажется, он ни разу за все время, что они здесь, не назвал Чимина по имени. — Я назову это оружие «Солнце», — все еще улыбается Юнги. Улыбка появляется на лице Чимина. Он чуть дрожащими пальцами перебирает кольца на пальцах Мина. Голова Пака наклонена вниз, поэтому Юнги не видит красноту его щек и глаза, полные странного чувства восторга. Но он смотрит так внимательно, что, кажется, все равно все понимает. — Что тебя мучает? — вдруг спрашивает Чимин. — Что? — Ты… обеспокоен об чем-то, — поясняет Пак, продолжая гладить чужие руки. Юнги, кажется, пугается. Он замирает и дышит через раз. Но тут же берет себя в руки, прокашливается и говорит: — Это вздор, — качает он головой, — право, если рассудить, то сие есть вздор и крайняя глупость. Мин поднимает голову, понимая, что говорил все это с опущенным взглядом, будто бы то, что он сказал, является чем-то преступным, непрощаемым. Будто хочет что-то скрыть, но его так подло и явно выдают глаза. Да, это все глаза. Они точно уже рассказали Чимину, как Юнги считает секунды, чтобы скорее закончить работу и пойти к своему мальчику, хотя раньше он считал секунды, чтобы пойти к своей работе. Радужка, наверное, поведала Паку, каким светлым кажется мир рядом с ним, а зрачки продолжают расширяться, когда направлены на Чимина. Почему-то весь мир действует против Юнги, и хотя тот продолжает кричать, что слаб и беспомощен, кажется, мир думает иначе. Особенно, если судить по тому, как Чимин придвигается ближе, кладет руку на щеку Мина и говорит: — Не гляди на меня эдак, будто я — хороший человек, — его голос ломается, — мои руки омыты кровью. И омоются еще раз… ты знаешь об этом. Юнги целует Чимина так, будто он — лучший в мире человек. Мину очень жаль. Мину очень больно, но так сладко.***
Ноги несут Юнги так, будто он ничего не весит. Полевая трава щекочет сквозь неплотные брюки; к вечеру уже стало заметно холодать, так что, наверное, ему стоит начать здраво мыслить и готовиться к зиме. Но сейчас его греет предвкушение встречи с Чимином и стащенная у Намджуна настойка. Он облизывался на нее две недели: насыщенная, цвета спелого граната, смесь черной смородины, сахара, ванилина и спирта — прекрасная в своей простоте и изяществе, она томилась в ожидании в темном углу шкафа их мастерской вместе с другими творениями Намджуна. Тот проникся этим делом недавно, и в основном у него получалось что-то, что при желании можно было использовать в качестве орудия убийства: выходило либо слишком крепко, либо ингредиенты совсем не сочетались между собой, так что не понятно было, тебе сладко, кисло или остро. Юнги каждый раз соглашался попробовать очередной рецепт, надеясь, что после этого не потеряет возможность говорить, пока однажды, осушив рюмку, не облизнул сладковатые губы, довольно оповещая, что «это оно». С тех пор он выжидал новой порции, то и дело поглядывая на Намджуна и на шкаф. Старший отгонял его, словно шкодливого кота: «ну-ка фу, лапы прочь, еще рано». Но сегодня, управившись со всеми делами в оружейной к закату, Юнги отпил немного на пробу и, удовлетворенный вкусом и крепостью, перелил настойку в небольшую бутылочку. Чимин точно будет рад возможности расслабиться и выпить: в город ему сейчас путь заказан, чего уж говорить о том, чтобы отдохнуть за чаркой пива в какой-нибудь таверне. Жизнь изгоя, постоянная нависшая над головой опасность, как бы Чимин ни храбрился, все же дает о себе знать, и Мин все чаще замечает, как тот словно уходит в себя, погружается в свои мысли. О чем именно думает Чимин, Юнги, конечно, не может знать точно, но явно — ни о чем хорошем. К тому же, когда сидишь в одиночестве практически целый день, от собственных демонов убежать куда сложнее, уж Юнги-то не знать. Поэтому Мин крепче прижимает бутылку к груди, завидев знакомую палатку. Он надеется, что поможет Чимину откинуть все прочь и забыться, хотя бы немного, хотя бы на эту ночь. — Чимин! — губы Юнги сами собой растягиваются в улыбке, стоит ему увидеть родное лицо, — У меня есть для тебя гостинец.***
— Вот я никак уразумить не могу, али я еще недостаточно пьян, али слишком трезв? — Юнги делает глоток и передает бутылку Чимину. Тот заливисто хохочет, прикрывая глаза: его щеки разрумянились, ветер треплет волосы и колышет раскрытую на груди рубаху — от костра и алкоголя стало жарко. Но Юнги, кажется, горит совсем не поэтому. — А я гляжу, ты уж захмелел, — Чимин отпивает из горла и упирается ладонью в подбородок, в упор глядя на Юнги. Это маленький игривый вызов. Отблески костра играют на его лице. «От тебя, пуще всякого хмеля», думает Мин и прячет стыдливо глаза. Голова на самом деле немного кружится, но меньше всего — из-за настойки. Чимин такой родной и нужный, сидит совсем рядом, так что они соприкасаются коленками, а над головой звезды и бескрайнее небо. Юнги вдыхает ночной воздух полной грудью и откидывается назад, прикрывая глаза. Телу тепло и на сердце тоже. А потом он чувствует прикосновение к своему лицу. Чимин аккуратно убирает прядки со лба, проводит легонько подушечками пальцев по закрытым векам и щекам. — Зело ты красивый, — Юнги ощущает шепот совсем рядом, кожей чувствует чужое дыхание около своих губ, и собственное предательски сбивается. — Погляди, что ты делаешь со мною, — просит Чимин, и старший с трудом открывает глаза. Пак совсем близко, берет его ладонь и сжимает у своей груди: Юнги чувствует, как раненой птицей бьется под кожей юное горячее сердце. — Мне теперь кажется, оно совсем остановится, ежели тебя рядом не будет. — Я здесь, — без раздумий отвечает, и тянется ближе, пока не находит чужие губы, впечатывается в них, сбивая дыхание. — Я буду. Чимин, точно отмерев ото сна, сгребает Юнги в охапку и целует в ответ, пылко и чувственно. Губы у обоих липкие и сладкие от настойки, на языке — привкус смородины; они опьянены. Пак наваливается сверху, рукой блуждает по телу старшего, оглаживая предплечья, грудь и бока, спускаясь на бедра, мнет их, попутно выцеловывая уголки губ. — Ты хочешь, чтобы я..? — отрываясь от поцелуя и переводя дыхание, спрашивает Чимин, заглядывая в глаза. — Да, о боги, да, — твердит Юнги, закусывая губу. Хочет ли он? Он весь извелся, вспоминая прикосновения этих рук, представляя, как снова ощутит их, как вновь в нем зажжется что-то в груди и расплескается по всему телу тягучей лавой. Чимин улыбается, видя, с каким нетерпением Мин сжимает руки на его рубашке, как трепетно дрожат его ресницы и трогательно алеют щеки. Он помнит, что Юнги неопытен, и что с ним нужно быть осторожным, но алкоголь дурманит голову, мыслить трудно, а сдерживать себя — еще труднее. Он припадает к его шее. Оставляет пару ярко-красных отметин, вырывая из уст Юнги низкие стоны, руками забирается под рубаху старшего, гладит нежную кожу, задевает пальцами бусины сосков, отчего Мин дергается и мычит, путая пальцы в волосах Чимина. Пак задирает грубую ткань до подбородка Юнги, поцелуями скользит вниз, обхватывая пухлыми губами сосок и пальцами сжимая второй. Юнги ахает, не зная, куда деть руки и всего себя. Внизу живота тянет, он чувствует, как ладонь Чимина накрывает его возбуждение, а затем, не медля, забирается под штаны. Юнги еле сдерживает себя, чтобы не застонать во весь голос, мир перед глазами плывет, и сосредоточиться на чем-то, кроме рук и губ Чимина, не получается. Там, где он касается, горит огнем, и скоро от него самого не останется и угольков. — Хочу тебя слышать, — Чимин приподнимается, чтобы стянуть, наконец, рубаху Юнги. Затем снимает и свою и подкладывает Мину под голову. Юнги проводит ладонью по торсу младшего. Над ними — целая россыпь звезд, но Чимин светится ярче любой из них. Мин притягивает его и целует, пока Пак возится с его штанами, приподнимает бедра, помогая спустить их с себя и стыдливо сводит колени. Чимин аккуратно поглаживает бедра старшего, доходит до внутренней стороны и несильно давит, заставляя развести ноги в стороны. Он лежит сбоку от Юнги и целует его плечо, просит: — Держи их вот так, добро? Юнги закрывает ладонями лицо. — Боги, как стыдно-то, — вполголоса, но Чимин все равно слышит и, ухмыльнувшись, целует Мина за ушком, проводит языком, вызывая мурашки, и шепчет: — Эдак ты еще не ведаешь, что я с тобой дале сотворить желаю. Юнги вспыхивает и не успевает ничего сказать, когда чувствует руку Чимина на своем паху. Младший зарывается носом в изгиб шеи Юнги, вдыхает его запах, размеренно двигая рукой. Сердце Мина ускоряет свой бег, кровь приливает к щекам, он прикусывает собственную ладонь, чувствуя влажный язык на своей шее и помахивая бедрами навстречу приятным движениям. Чимин слушает судорожные вздохи и не может больше терпеть собственное возбуждение. Юнги такой желанный, открытый, такой необходимый сейчас. Он понимает, что у них нет ничего, что помогло бы при растяжке, так что усердно облизывает собственные пальцы и, чмокнув Юнги в висок, осторожно проталкивает один в старшего. — Ох, Чи-Чимин, — дергается Юнги, снова сводя колени и хватаясь за руку Пака. — Я знаю, расслабься, — он гладит его по голове и целует щеки, отвлекая. Юнги морщится, но все же делает выдох и разводит ноги, стараясь сосредоточиться на поцелуях. — Коснись себя, — Пак двигается в нем аккуратно, но беспрерывно. Юнги дрожащей рукой тянется к собственному члену, начинает поглаживать, пытаясь вернуть удовольствие. Чимин наблюдает за его движениями, прикусив губу, и черт, делать такое, когда на тебя смотрят, ужасно смущает, да еще и чувствуя при этом такие странные ощущения внизу. У Юнги плывет перед глазами, в голове туман, он почти в слепую находит губы Чимина, стонет в поцелуй, снова напрягается, когда в него входит второй палец, хнычет легонько. Чимин оттягивает и прикусывает нижнюю губу Юнги, обводит ее языком и проталкивает его внутрь, проходится по нёбу и вылизывает рот старшего, так горячо и влажно, что Юнги забывает, как дышать. Пальцы Чимина вдруг задевают какую-то точку внутри Юнги, и того словно бьет секундный электрический разряд. Он подкидывает бедра вверх и стонет громко, широко раскрывая глаза. А затем Чимин убирает руку, и Мин разочарованно вздыхает. Пак приподнимается и спускает свои штаны, болезненно морщась от того, как грубая ткань трется о возбужденный орган. Он сглатывает и хриплым голосом произносит: — Юнги, повернись, встань на колени и на локти, вот так, — он помогает Мину сменить позу, умиляясь тому, как старший при этом забавно ворчит. Замечает, что у Юнги горят уши, и целует плечи и спину, улыбаясь. — А теперь сделай глубокий вдох и расслабься, — он поглаживает одной рукой Юнги за ягодицы, другой размазывая слюну по своему члену. Приставляет головку ко входу и легонько толкается. Юнги тут же болезненно стонет, подаваясь вперед, дыхание сбивается и он не может унять дрожь в ногах. — Пожалуйста, расслабься, — Чимин гладит ладонями спину Юнги, медленно двигает бедрами, постепенно наклоняясь все ниже и целуя лопатки. — Чимин, мне… мне больно, — Юнги смаргивает выступившие на глаза слезы и утыкается лбом в рубашку младшего под собой. Он спиной чувствует, как бешено стучит сердце Пака, и какой он горячий, чувствует ладони на своей коже, гладящие так нежно, и поцелуи в основание шеи. Чимин сглатывает и выдыхает, замирая. Дает привыкнуть, шепчет нежности, целует в затылок. Постепенно Юнги расслабляется, ему хочется, чтобы Чимину было хорошо, поэтому он подается назад, дает понять, что все в порядке. У Чимина легкие горят и сердце заходится, он медленно раскачивается, движется аккуратно, стараясь не причинить лишней боли. Говорит о том, какой Юнги восхитительный, какой красивый и сильный, как разжигает в нем самом чувства, и как кружит голову. Юнги, наконец, стонет, привыкая к ощущениям, а когда Чимин снова задевает ту самую точку, выгибается навстречу, рвано выдыхает и не может сдержать голос. Чимин оставляет укус на загривке Мина и выпрямляется, придерживая старшего за поясницу, набирает темп, шумно выдыхая ночной воздух. Юнги горячий и узкий, подмахивает бедрами и весь дрожит. Чимин ждет, когда он совсем расслабится, когда стоны его станут громче и откровеннее, и тогда аккуратно выходит, переворачивая Мина на спину, и, закинув одну его ногу себе на плечо, снова проникает, целуя у коленки и внутреннюю сторону бедра. Свободной рукой обхватывает член Юнги и двигает ею в такт толчкам, заставляя старшего в исступлении прикусывать собственные губы, тянуться к его шее, чтобы затем слиться в поцелуе — так близко, словно единое целое. Пак срывается на хаотичные движения, то ускоряясь, то замедляясь, не в силах контролировать себя. Пульс звенит в ушах, а перед лицом — блестящие глаза Юнги и открытые в удовольствии припухшие от поцелуев губы. — Чимин, Чимин, — выстанывает Юнги, и Пак может поклясться, что никогда еще ему не был так приятен звук собственного имени. Он двигает рукой быстрее, чувствуя, как старшего накрывает волной возбуждения, и, утыкаясь в губы, кончает следом, а затем, убирая со лба Юнги прилипшую от пота челку, ложится рядом, обнимая, и выцеловывая лицо. У Юнги грудь ходуном ходит и взгляд все еще расфокусированный, поэтому Чимин поднимается и укрывает их обоих одеялом, сгребая Мина в охапку. У их ног медленно догорает костер, и ветер уносит последние искры в ночное небо.***
Они проснулись сегодня от пения птиц и ужасно промерзлой земли. Точно как маленькие зверьки, прижимались друг к другу, ища тепло и биение сердца. Честно сказать, утро было ужасным: одеяло совсем не согревало, солнце светило слишком ярко, а ветер с ночи еще не утих. Но губы Чимина такие мягкие, а руки — такие теплые. Касания медленные, совсем сонные и, кажется, даже бессознательные. Юнги ворочается, как это всегда бывает по утрам, будит этим Чимина и тихо хихикает над хмурыми бровками мальчишки. — Что ты собираешься делать? — спрашивает Юнги, когда, уже собравшись в оружейную, стоит у края леса, не желая уходить. — Прийти, убить, уйти, — отвечает Чимин. Всего несколько минут назад Пак шептал на ухо старшего всякие пошлости, мешая собираться. Он игриво касался открытой кожи, когда ветер позволял ему это, задирая края рубахи, и беспрерывно целовал. А сейчас его манера поведения сменилась из-за одного только намека на будущее. И невозможно винить его за это. — Все будет добро, — говорит Чимин, поднимая поникшую голову Юнги. О боги, Чимин успокаивает Юнги, хотя должно быть совершенно наоборот. Мин и представить не может, какие бури прямо сейчас бушуют внутри Чимина и как их остановить. А Пак смотрит с такой теплотой и спокойствием, что невольно начинаешь верить в счастливый финал, хотя толком и не знаешь, что это такое. — Мне нужно, абы ты поджидал меня здесь, когда все задуманное воплотится, — продолжает Чимин, касаясь горячими пальцами лица Юнги. А Юнги и думать забыл о будущем. Он всю свою жизнь гордился тем, какой он мудрый и рассудительный, но теперь из-за этого мальчика… черт возьми, он потерял голову, растерял все мысли. Да, вон они лежат на тропинке по пути сюда, к Чимину. И как же теперь жить дальше? Без головы-то. Ох, Юнги безнадежен. «…абы ты поджидал меня здесь…» Юнги бьет по голове, потом в живот и валит на землю. Что случится после всего того, что они задумали? Что об этом думает Чимин? Думает ли он об этом? Представляет ли Чимин будущее с Юнги? Будет ли у них будущее? Будет ли у Чимина будущее после того, что он сделает? А ведь он сделает. Это единственное, в чем Юнги точно уверен. — Ты же уйдешь со мною, когда все воплотиться? — спрашивает Чимин, и Юнги находит в его глазах отражение собственного страха. Оба не могут найти себе места. Они мечутся в собственных лабиринтах в постоянном побеге от чудовищ, но, на деле, стоят друг перед другом и не могут двинуться. И только руки подрагивают у обоих, будто хотят соединится, но под тяжестью беседы не решаются и беспокойно ждут. — Когда все воплотиться? — голос Юнги тоже дрожит. — Завтра, — а слово Чимина, точно стрела — метко и больно. На самый важный вопрос Юнги так и не отвечает. Он лишь утыкается в горячую шею Чимина, чуть не валится с дрожащих ног и шепчет, не доверяя собственному голосу: — Раньше выстрела не падай.