Каждый

Вся ваша юность — это надпись на футболке — Монеточка

Оранжевый смех звоном раздался в комнате. Лица морщинистые, нос блестит при свете лампочки. Женщина с крашеными волосами, где в корнях выступает седина, вручает девочке розовую коробочку и ласково улыбается. Это моя тетя. Она всегда хотела выглядеть моложе, чем на самом деле. А мужик, что сидит рядом с ней — новый ухажер с работы. Лысый, в сером костюмчике, где его жир словно расплавленная свеча. Все смеются с его тупых шуток про баб и хлопают, когда этот жирдяй решается сказать тост за мою сестру. Торт с цветочками и фигурками из мультиков дисней, зажженные свечи и сияющие серые глаза. Она загадывает желание и все радостно визжат. Каждому по кусочку нежного бисквита, а я дерусь под столом с двоюродным братом Ваней, который дал мне в глаз. Я начинаю плакать, все суетятся. Тетя усаживает меня на колени и просит успокоиться. Я утыкаюсь носом в её плечо и чую запах дорогого парфюма. Он отображает её положение, знатный статус в обществе. Приличная женщина, которая может позволить своей дочке красивый праздник, но такая несчастная и одинокая, что бросается на шею первому попавшемуся мужику. А он использует своё мужское преимущество — власть над женщиной, но ему не хочется, чтобы она зарабатывала больше… Мама выглядит на этом фоне серой мышкой, захудалой, и улыбается так исподтишка, будто боится чего-то. А я смотрю на неё через плечо Марины и думаю, что хочу пить. Мне наливают апельсиновый сок, дают кусок торта на блюдечке с рисунком человека паука. Ваня кричит, что это его тарелка. Марина дает ему щелбан и просит меня не обращать внимания на него. Открываю свои серые бельма и смотрю в потолок. За окном ночь фиолетового оттенка, что ветками режут стекла. Неприятный звук такой. Скрежет. Слышу, как долбятся в дверь. Отец вернулся. — Лена, мать твою! — пьяный голос похож на падение бревен в деревне у бабушки. Это звучит слишком пугающе, раньше было даже больно, прямо как заноза в пальце. Но теперь я не обращаю внимания. В соседней комнате тихий шепот. Этими губами она целовала меня в детстве, а теперь целует крест и молит о спасении. — Лена, блять, открывай! Кто-нибудь вообще думал, что буква «О» похожа на банку мёда? Она такая оранжевая, тянущаяся, даже чем-то похожа на смазку. Я сразу думаю об оранжевых сапогах, лужах и зеленой траве. Так хочется забыться, перестать здесь находиться. Было бы лучше даже завести тульпу — всё равно нечего делать. Слышу его голос из бревен, мамины молитвы и звук открывающейся двери. Скрип. Ветки режут стекло. Я надеваю наушники и включаю музыку. Думаю о буквах в алфавите. Буква «О». Маленький ребенок, что ест торт из тарелки с изображением человека паука. Какой он наивный! Прыгает по лужам, держит в руках леденец и смотрит в небо. Раньше мой дедушка владел пчелами. Я любил бывать в деревне и забывать о родителях. У них было какое-то устройство, при помощи которого можно делать мёд. Потом везде такой приятный сладкий запах стоял. Ни с чем не сравнится. Я всё ещё помню эту тающую сладость на кончике языка. Запах был зеленым, живым, как скошенная трава в поле на закате. — Господи, дай мне смиренного духа твоего, — щебечет картонный голос в прихожей, и я слышу, как отец падает на пол. Всё по жанру. У неё над головой нимб, чувствует себя летящим пухом в июльский день и её уносит далеко. Сама возвращаться не хочет. В наушниках играет сметана band, я мысленно рисую перед собой заглавную букву «О» и жутко хочу меда. Сладкая карамель в зубах, смазка на пальцах, что на самом деле является сгущенкой. Я не хочу думать о своём пьяном отце и сумасшедшей матери, у которой над головой нимб в три цвета смерти: желтый, голубой и белый. В детстве она часто оставляла меня у тети Марины. Она относилась ко мне с заботой, жалела и всегда дарила игрушечные машинки на праздники. Единственный подарок, который сделала для меня собственная мать — родила пятнадцать лет назад. Делаю звук погромче, закрываю глаза. Но перед глазами всплывает тот самый искрящийся момент. Это буквально обжигает мою грудную клетку, я не могу спать по ночам. Будто свечи прожгли мои веки, мол, не спи, смотри на всё это. А я так хочу холод, холодную воду из-под крана, который часто определяют как синий цвет! И вообще, кто придумал, что синий — это холод?.. Синий создан для фиолетового августа, а вот это — ебанное кощунство, хуже грехов моей матери. Все должны знать, что холод определяется серым — таким колким и октябрьским. Хочу себе очки, где я буду видеть мир только в сером цвете. Эта серость изъела меня, каждая клеточка тела пропитана токсичностью, я неизлечимо болен. Я уже вижу, как плесень покрывает моё лицо, я не могу дышать! Слышу резкий шум в своей комнате и открываю глаза. У меня нет дверного замка — мама выкрутила его, потому что не хотела, чтобы я занимался блудными делами. Над кроватью висит её силуэт, я срываю наушники из ушей и вопросительно смотрю на неё. Но она, конечно же, не видит выражения моего лица, потому что в комнате темно. — Миша… — её голос падает на меня как шаль на голые плечи. Она берет меня за холодные руки. — Солнышко моё, ты кушал? — Да, — отвечаю я. Её руки настолько горячие, как будто она окунула их в кипящую воду. Морщинистые, потрепанные годами. Я врал, когда говорил, что единственным её подарком для меня было моё рождение. Я не ел, но очень хотел, чтобы она отстала. Я не люблю есть. Слишком муторно, слишком синевато с желтыми блестками. Она хочет, чтобы я посидел с нею на кухне. Ей страшно пить чай одной. Эдакое синее одиночество, одеяло, которое пахнет корицей. Я нехотя встаю с кровати, мама включает светильник и мои глаза ослепляет теплый коричный цвет. Надеваю джинсы, потому что поверх на мне итак была футболка с длинными рукавами. Муторно. Я не хочу сидеть с ней, но она выглядит настолько жалкой… Мама — цвет топленого молока. Немного бежевое, но всё ещё остается белым. А сама мать синяя, как темная комната и блеск серебряных крестиков на шее. Я иду за ней на кухню и сажусь за стол. Зеленая клеенка с цветами и болотными узорами горошин. На концах выцветшая и помятая. Я бросаю взгляд на отца, который валялся в прихожей. На него упал мой черный плащ, я боялся, что пачка его сигарет вывалится из моих карманов. Курю очень часто, мама об этом знает и всегда забирает у меня пачки. А они ведь папины. Потом ей достается от него. Не говорит ему, что это я курю. Даже не знаю как на это реагировать. Мне просто не хочется, чтобы я был светом её жизни после библии. Она достает из полки кружки. Моя кружка с изображением Тони Старка. Я купил её в прошлом году. Она красивая, яркая такая. Не фанат marvel, но могу посмотреть. Глядя на неё, вспоминаю Ваню с его тарелкой Питера Паркера. Ух, как он злился! Потом он сам же случайно разбил свою посудину. Я был чертовски рад этому. Чай пахнет счастьем — апельсиновыми корками. Такого запаха никогда нет в нашем доме. Нельзя наплевательски относиться к ассоциациям, это опять же является кощунством. Неужели у них не возникает после этого ощущение, что они неправильно живут? Мама идет в местный супермаркет, покупает чай со вкусом апельсина, и чувствует всего лишь этот вкус, когда пьет его. А я чувствую счастье, но совсем не покрыт оранжевым и не смеюсь этим цветом. Просто счастье существует как факт, не касаясь меня самого. Я несчастлив, но вижу, что счастье может быть. Что может быть хуже такого осознания? Обжигаю язык. Она немного боится рассказывать мне о своём увлечении, поэтому говорит об учителях в моей школе. — Мне звонила твоя классная руководительница, — начинает мама свою пластинку. Я не обращаю внимания и наливаю себе холодную воду, чтобы устранить ноющую боль в языке. — Она сказала, что вчера на физкультуре ты не хотел снимать с себя кофту и убежал с урока. Миша, что с тобой? Я ничего не отвечаю. Хочу уйти отсюда, но не показываю своим видом. Мама подпрыгивает от крика отца, который что-то кричал во сне. Она говорит, что надо бы перенести его на диван. Я отказываюсь. — Пусть лежит, — пренебрежительно бросаю, глядя в окно. Темно. Луна по другую сторону. Я всегда жил на закате. Приятно видеть, как солнце умирает каждый вечер. Оно тянет свои руки-лучи, которые светят тебе прямо в ебало, а ты как в фильмах улыбаешься и делаешь вид, что счастлив, обнимая одной рукой свою девушку, которой у тебя, кстати, нет. Но гораздо приятнее, когда вместо солнца человек… Буква «О» мерещится мне со всех сторон, напоминая о том, что я упустил в своей жизни. Но серый тоже приятен. Он будто гладит меня по голове, бедрам, чешет за ухом. Я хочу очки с серыми стеклами. Настоящий оргазм для моих глаз. Синяя молчит. Она пьет чай и смотрит на меня. Наверное, думает, кого же она вырастила. Сплошное разочарование. Мне стыдно, правда. Но я слишком непостоянный, чтобы испытывать это чувство. Мы сидели так до часу ночи. Мама говорила о людях, которых встречает на протяжении дня. Это было немного интересно. Или нет. Я не знаю. Я хотел уйти из дома и не возвращаться сюда. Тут ветки кругом и цвет коричнево-зеленый. Хочу блевать. Она легла спать, но перед этим встала на колени перед иконами в своей комнате, чтобы помолиться. Я этого не видел, но знаю. Я знаю все её действия. За примитивными людьми сначала интересно наблюдать, а потом ты чувствуешь себя богом, потому что знаешь, что он будет делать в следующий момент. Это как с моими сверстниками в школе: они сначала устраивают вписки, показывают это в сторисах в инстаграм, а потом их палят родаки и всё, конец. Через некоторое время всё идет по кругу. Я нащупываю в кармане пачку сигарет и зажигалку. Взял с собой телефон с наушниками, перешагнул пьяное тело и хлопнул дверью. Позади себя услышал, как это тело опять что-то пробормотало. Надеюсь, завтра он не проснется. Но он всегда просыпается. Живучая мразь. Дождь обрушивается на меня опилками. Он похож на лезвие, что режет язык. Воздух душный, он не дает мне вдохнуть. Я слышу, как открывается дверь чужого подъезда, но не оборачиваюсь. Не хочу знать, кто ещё гуляет в два часа ночи. Она ненавидит себя за мысли о самоубийстве. Это делает её очень грешной, грязной и несчастной. Я не могу здесь находиться. Иду на соседнюю площадку и сажусь на мокрые качели. Звук — агония чаек. Достаю пачку отцовских сигарет дешманской марки и закуриваю. Запах мокрой земли и ржавчины. Ненавижу запах мокрого асфальта. Строят вокруг этого какой-то культ вместе со своей «особенностью», который за собой ничего не представляет. А все постят себе на стенку посты по типу: «Я такая одинокая, я такая странная, в восторге от запаха дождя и асфальта». Сука, выйду на улицу, вгрызись зубами в него, да и отломи себе! Как я ненавижу инфантильных сук, у которых вся стенка забита репостами из тамблеровских пабликов. Давлюсь дымом, начинаю кашлять. Кажется, что умираю. В чужих окнах горит свет. Мне интересно, как они вообще живут. Но насколько я знаю, здесь только бабушки и моя учительница по математике. Та ещё гадюка. Все старой закалки, которые хватаются за свои места как на добычу и рвут своими острыми клыками всё вокруг. Не дают молодому поколению места, боятся десяти тысяч в месяц, но они сами голосовали, добровольно идя на смерть. А теперь стоят на эшафоте и не понимают, как так оно получилось. У них наверняка ковер на стене и горячий чай. Любят своих детей… Как я хочу домой. Там обычно оранжевый и зеленый цвет, похожий на траву знойным летом. Запах мёда и топленого молока. Бабушка на сдачу всегда покупала мне детскую жвачку орбит с розовой оберткой, который пах сладкой пряностью. У меня были сапоги солнечного цвета, они казались такими маленькими и милыми, но всё давно в прошлом. У меня теперь нет ни дома, ни бабушки с дедушкой. Они, правда, есть. Просто буква «О» это потеряла. Маленький ребенок на коленях у дедушки, который сидит на красном бархатном кресле и улыбается. Я бью прямо в сердце самому себе? Прости. Но я не хочу возвращаться в детство, потому что я не хочу быть одиноким. Когда хочешь вернуться в определенный промежуток времени, всегда приходится жертвовать дорогими людьми, которых ты приобрел уже в осознанном возрасте. Только я не знаю, кого бы выбрали они: счастье или меня. Во мне слишком много красного, моя кожа прогорает насквозь от этого огня. Руки горячие, не дай бог тебе когда-нибудь коснуться их. Я ведь прожгу тебя, заставлю подстраиваться под себя. Красный — цвет смерти, агрессии и числа 9. Они так меня ранят. эти цвета.