Тайны парижских будней

Иногда лучший способ погубить человека — это предоставить ему самому выбрать судьбу.        Михаил Афанасьевич Булгаков, «Мастер и Маргарита»

                    «...Священник сдавил ее в объятиях и разразился отвратительным хохотом.       — Ну, хорошо! Убийца! — сказал он. — Но ты будешь принадлежать мне. Ты не пожелала, чтобы я был твоим рабом, так я буду твоим господином. Ты будешь моей! У меня есть берлога, куда я утащу тебя. Ты пойдешь за мной! Тебе придется пойти за мной, иначе я выдам тебя! Надо либо умереть, красавица, либо принадлежать мне! Принадлежать священнику, вероотступнику, убийце! И сегодня же ночью, слышишь? Идем! Веселей! Идем! Поцелуй меня, глупенькая! Могила — или мое ложе!       Его взор сверкал вожделением и яростью. Губы похотливо впивались в шею девушки. Она билась в его руках. Он осыпал ее бешеными поцелуями.       — Не смей меня кусать, чудовище! — кричала она. — Гнусный, грязный монах! Оставь меня! Я вырву твои гадкие седые волосы и швырну их тебе в лицо.       Он покраснел, потом побледнел, наконец отпустил ее и мрачно взглянул на нее. Думая, что победа осталась за нею, она продолжала:       — Я принадлежу моему Фебу, я люблю Феба, Феб прекрасен! А ты, поп, стар! Ты уродлив! Уйди!       Он испустил дикий вопль, словно преступник, которого прижгли каленым железом.       — Так умри же! — вскричал он, заскрипев зубами.       Она увидела его страшный взгляд и побежала. Он поймал ее, встряхнул, бросил на землю и быстрыми шагами направился к Роландовой башне, волоча ее по мостовой. Дойдя до башни, он обернулся:       — Спрашиваю тебя в последний раз: согласна ты быть моею?       Она ответила твердо:       — Нет».       — Ты хочешь умереть? Ты боишься виселицы меньше меня? — он смотрел на неё, не отводя взгляда, сдавив её запястье железной хваткой.       Её же взгляд был полон странной смеси ужаса и оцепенения. Но, наконец, она заговорила:       — Да! Да, я боюсь тебя, мерзкий монах! Лучше мне умереть! То, что ты хочешь за моё спасение, хуже смерти!       — Хуже смерти? Что ты знаешь о ней, бедное дитя? Я покажу тебе смерть, — сказал он глухим и твёрдым голосом. — Только в её лапах будешь не ты. А сейчас мы уходим.       Сдёрнув Эсмеральду с места, он поволок её прочь от площади, в паутину узких улочек. Они долго шли, пробираясь между домами, в любой момент рискуя попасться стражникам, совершающим обход города, хотя основная их часть была сосредоточена у собора. Наконец, они вышли к Сене в значительном отдалении от Гревской площади. Напротив пугающей громадой высился Консьержери.       — Куда вы меня привели? Отвечай, грязный монах!       — Пока только к Сене. Но если ты не замолчишь, то… Прошу тебя, молчи, чтобы мне не пришлось тебя заставить это сделать.       — Когда Феб придёт меня спасти, я не буду молчать! Ты получишь по заслугам!       — Глупая! — он встряхнул мигом присмиревшую Эсмеральду и развернул её лицом к собору, озаряемому светом множества факелов. — Твой Феб со своими стражниками сейчас рыщет по собору и окрестностям, чтобы предать тебя суду! Понимаешь ты это или нет? Ему нет до тебя дела!       — Ты лжёшь! Ты лжёшь мне! Ведь Феб, о, мой Феб, он так прекрасен, а ты стар и противен!       — Ты скажешь мне всё, но потом. А сейчас довольно. Если тебя схватят, то уже никто не поможет тебе, — привычно-ровным голосом закончил он.       — Феб спасёт меня!       — Король отдал приказ казнить тебя! Король! Феб ничего не сможет с этим сделать, это ты понимаешь? Король! Я не знаю, есть ли кто-то на земле, кто сможет убедить короля отменить этот приказ. А теперь идём.       Странная пара скрылась в тёмных улицах правого берега. Он намеренно петлял, чтобы запутать Эсмеральду. В начале пути она ещё пыталась вырываться и звать на помощь, но после того, как последние горожане закрыли, предварительно выругавшись, ставни на окнах, надежда на освобождение растаяла, и Эсмеральда уже не сопротивлялась священнику. Наконец, они вышли к Крытому рынку, быстро обогнув который, попали на улицу Тиршап. Эта часть города была почти незнакома Эсмеральде, и страх перед священником умножился страхом неизвестного. Не выпуская её руки, Клод снял с пояса сутаны ключ от дома.       Клод открыл дверь, втолкнул Эсмеральду внутрь и поспешно запер замок. Она отбежала к дальней стене; Клод же принялся шарить по комнате в поисках свечей и остального.       — Здесь неопрятно, но я что-нибудь придумаю. Я давно не приходил сюда, — при этих словах голос Клода дрогнул.       — Вы здесь ещё кого-то убили? Или, может, обесчестили? Совесть замучила, святой отец? — с холодной издёвкой спросила она.       — Замолчи! Ты не знаешь, о чём говоришь! Ты ничего не знаешь. Это… дом моих родителей. Они умерли здесь! Здесь же я нашёл Жеана, своего брата. Он был младенцем. С тех пор я здесь не был.       Спустя несколько мгновений она вновь обрела голос и чуть слышно проговорила:       — Простите… Я не знала…       — Ты ещё многого не знаешь. Ты не знаешь, что такое смерть, не знаешь, как это страшно! Знаешь, сколько мне было тогда? Я был немногим старше тебя, мне едва исполнилось девятнадцать лет! Представь себе, я тоже был молод. Всё это было так давно, но сейчас, снова оказавшись здесь, я словно вновь почувствовал это холодное дыхание смерти… Ты не ведаешь, чему готова была предпочесть меня! Не ведаешь этого пронзающего ужаса… Не смей больше говорить о ней, слышишь? Но если ты хочешь… Я проведу тебя к Гревской площади, когда там будет новая казнь. Ответь: ты хочешь увидеть, как человек болтается в петле, подобно тряпичной кукле? Хочешь увидеть эти предсмертные судороги? Услышать, как ломаются позвонки в шее? Услышать его хрипы? Я покажу тебе это, если ты хочешь!       — Нет, нет, я не хочу! Я хочу туда, к Фебу! О, я уверена, он что-то придумает, он спасёт меня!       — Не произноси его имя при мне! — он яростно ударил по столу. — Каждый раз, когда ты говоришь о нём, мне словно разрывают сердце раскалёнными щипцами! Это пытка! — он опёрся руками на стол, тяжело дыша, и спустя несколько секунд продолжил: — Феб не отменит приказ короля, как бы он ни выряжался. О, жалкий павлин! Пойми же ты это наконец!       Она молчала несколько мгновений, но всё же расплакалась. В один шаг Фролло приблизился к ней и прижал её, рыдающую, к себе. Но она яростно оттолкнула его:       — Не подходи ко мне! Не трогай меня! Мне не нужно твоё сострадание, ты — жалкий похотливый монах! Уйди! Оставь меня!       — Я уйду, но прежде… Идём наверх, — он грубо схватил её — она вновь стала отчаянно вырываться, но он всё же потащил Эсмеральду вверх по лестнице.       Резким ударом Клод открыл дверь в некогда свою комнату. Темно, но на его счастье на столе нашлась запылённая свеча и рядом — огниво. Он быстро зажёг её и воткнул в подсвечник. Снял с Эсмеральды плащ и постелил его на кровать.       — Ложись. Завтра я принесу свежее бельё и еду.       Она неуверенно взглянула на Фролло, но повиновалась и села на край.       Клод подошёл к ней и упал на колени, опершись руками на кровать:       — Прости меня, прости! Я сам не свой с тех пор, как увидел тебя! Ты была так прекрасна! Я держался столько лет! И всё пошло прахом с того вечера, когда ты плясала на площади у костра. Если бы только ты знала, сколько я страдал! Вся моя жизнь!.. Я был так строг, я соблюдал все обеты, я никогда не думал об… о том, чтобы… быть с женщиной… А теперь! Теперь ночами я думаю о тебе! Вместо святого лика Богоматери я вижу твоё лицо, когда я молюсь, то вижу лишь твой образ! Прошу тебя, сжалься! Одного доброго слова от тебя будет достаточно, чтобы заглушить эту боль внутри меня! Молю тебя! Молю об одном добром слове! Хотя бы скажи, что не боишься меня!       — Я не умею лгать, — тихо сказала она.       — О горе! Небо, помоги мне! — он крепко обнял её колени, прикоснувшись к ним лбом.       — Оставь меня! Уйди же! Я твоя пленница! Ты должен быть доволен! Разве мало тебе моих страданий?!       — Я не желаю твоих страданий! Я желаю лишь твоего счастья.       — Тогда отпусти меня на свободу, к моему Фебу! Отпусти, если не лжёшь.       — И меньше, чем через час ты будешь болтаться в петле, хрипя и извиваясь! Вся твоя свобода будет лишь в страшной смерти.       — Тогда оставь меня и уйди! Уйди! Я не хочу видеть тебя!       Фролло дрожал. Она рядом, и они одни. Это сводило с ума. Он не слышал её стенаний, проклятий, просьб — только запах её тела, видел только очертания её ног, скрытых под белым одеянием послушницы.       Он привстал, обхватил Эсмеральду за талию и положил её вдоль кровати, навалившись сверху. От нерешительности не осталось и следа. Объятая ужасом, она могла лишь умолять о пощаде — сил на яростное сопротивление, как когда-то ночью в келье собора, не осталось. Но он был глух. Его ладонь медленно скользила вниз по её шее, ключице, плечу, коснулась груди. Опершись на локоть, он провёл рукой по её щеке и запечатлел на ней жаркий поцелуй. Он оторвался от неё и провёл пальцем по мокрым щекам Эсмеральды — она инстинктивно дёрнулась.       — Я снова испугал тебя. Ты боишься меня, ненавидишь, но… Это неважно. Ты хочешь жить? Хочешь? Ответь!       — Я не знаю! Что жизнь? Моя жизнь была, когда я танцевала и пела на улице! А теперь… Моя тюрьма была сначала в том ужасном подвале, потом в соборе, теперь здесь. И я совсем одна, здесь нет даже Квазимодо, чтобы вновь защитить меня от твоих грязных рук. Они всё ещё в крови Феба! В крови моего Феба!       — Он не твой! — прорычал Фролло: перед глазами вновь встала любовная сцена в каморке старухи. — Неужели ты ещё ничего не поняла? Он не был и никогда не будет твоим! А знаешь ли ты, что он скоро женится? Ты не знала?! Это будет через месяц, в соборе, и я буду их венчать!       — Ты снова лжёшь! Ты завидуешь ему, ты завидуешь нашему счастью!       — Я покажу тебе его свадьбу. Я сотворю чудо и проведу тебя в собор. Я покажу тебе их венчание. Постой, ты же сама видела его невесту! Тебя как-то позвали в их дом, на площади у собора.       — Это не невеста Феба, это его сестра! — с отчаяньем прокричала несчастная.       — Сестра? — священник рассмеялся. — У Феба де Шатопера нет сестры! А та девушка со светлыми волосами — его невеста! У неё огромное приданое. Решено, я проведу тебя в собор в день их венчания. А ещё — когда будут кого-нибудь вешать на Гревской площади. Чтобы ты забыла Феба, забыла его, как худший кошмар!       Не в силах спорить дальше, она просто рыдала, отвернувшись к стене.       — Тише, прошу… Мне больно всякий раз, когда ты плачешь.       — Я рада! — зло бросила Эсмеральда.       — Я сейчас уйду, но даже не думай отсюда выйти. Впрочем, у тебя и не получится. Окна здесь давно заколочены, как видишь, вполне надёжно, раз ничто в доме не пропало. Дверь я запру. Я вернусь вечером. Пока тебе придётся обойтись тем, что есть.       — Можешь вообще не возвращаться! Мне будет лучше без тебя!       Фролло оставил этот выкрик без ответа. Он выглянул в оконную щель: на улице по-прежнему было тихо, ни единой живой души. Он спустился вниз, запер дверь, проверил, насколько хорошо заколочены ставни, и двинулся по улице в сторону собора.       Шум на Сите давно утих. Пройдя по мосту Сен-Мишель, Фролло оказался на набережной, у подножия Дворца Правосудия. Осторожно следуя вперёд, он подошёл к главному порталу и едва удержался на ногах: в одном из обезображенных тел со светлыми волосами он безошибочно признал ужасающую правду. В этот миг подоспел какой-то священник и увёл его внутрь.       — Господин архидьякон, ваше Высокопреподобие… Мы…       — Уйдите. Оставьте меня, — глухо ответил Клод. — Я скоро спущусь, чтобы позаботиться обо всём необходимом для… — и он не смог окончить фразу.       Уже в своей келье он, наощупь добравшись до кресла, рухнул на стол и затрясся, заходясь в рыдании. Смерть уже не гладила его по щеке, как показалось в родительском доме, — она дышала в затылок, проводила своей мерзкой могильно-ледяной рукой по коже.       Он просидел так несколько часов, не ощущая ничего. Его брат, его Жеан теперь мёртв. И лежит там, обезображенный, с переломанной спиной и размозжённой головой. В этот миг Фролло был готов простить ему все выходки, доводившие до белого каления, лишь бы он встал, живой и весёлый, беззаботный, как и прежде. «Он ведь совсем ребёнок!..»       Фролло поднялся, опираясь на стол. Всё это выше его сил. На ватных ногах спустился в зал. Тело Жеана лежало на скамье у стены.       — Кто? Кто то чудовище, сотворившее это с моим братом? — глухим голосом спросил Клод первого попавшегося священника.       — Я не уверен, Ваше Высокопреподобие…       — Я спрашиваю, кто это сделал? — его крик едва не сотряс здание, громом проносясь под мрачными сводами собора.       — Кажется, это Квазимодо, Ваше Высокопреподобие…       — Квазимодо? Ты бредишь? Или ты пьян? — Фролло в гневе схватил беднягу за грудки.       — Нет, что вы, Ваше Высокопреподобие!..       — Нет, он не мог, — шептал Клод, — он не мог так поступить… Нет…       С неожиданной для себя лёгкостью он быстро поднялся на колокольню. Квазимодо неподвижно и тихо сидел, прижавшись к Большой Марии. Священник коснулся его плеча, и горбун обернулся, но, увидев Клода, резко отскочил к стене, сжавшись в огромный угловатый ком, не решаясь поднять на него глаз. Фролло дотронулся до него ещё раз, жестом сказав не отводить взгляда, и продолжил:       — Ты убил моего брата.       — Господин, простите… Я не знал… Они все ломились сюда… Было темно… — Квазимодо весь затрясся, закрыв лицо широкими ладонями. Фролло взял его за подбородок и сказал, глядя ему в глаза:       — Ты убил моего брата. Я не знаю, смогу ли простить тебя когда-нибудь. Не попадайся мне на глаза, — и, медленно развернувшись, он пошёл обратно вниз.       Там он встретил всё того же священника:       — Устройте всё. Пусть отпевание будет через день. Я принесу одежду для… него. Если епископ будет спрашивать обо мне, скажите, что не знаете, где я, и скажите о… произошедшем, но будьте кратки: ему ни к чему знать подробности.       Прихватив мешочек с деньгами, Клод направился обратно в сторону Крытого рынка. Не обмолвившись ни с кем ни единым лишним словом, он купил всё необходимое для Жеана, а также постельное бельё, рубахи и пару платьев. Никто ни о чём не спрашивал его, ведь был уже обед, а весь Париж ещё на рассвете узнал о произошедшем перед собором.       Войдя в дом, Фролло не обнаружил Эсмеральду на первом этаже, и его сердце застучало с удвоенной силой. Оставив покупки на столе внизу, он запер входную дверь и поднялся наверх. От сердца отлегло: Эсмеральда спала. Она укуталась в плащ, и только её волосы выбились из-под покрова и лежали спутанными прядями на подушке.       Но этот едва уловимый шорох разрушил её хрупкий сон. Она невольно вскрикнула от ужаса, увидев Клода в дверном проёме. И сейчас он выглядел совершенно иначе, нежели ночью.       — Вы что, увидели дьявола? — спросила она, не сводя с него глаз.       Он в один шаг оказался у кровати и прижал её за плечи к скудному ложу:       — Замолчи! Замолчи! Случилось непоправимое! Если бы ты знала… Если бы ты только знала, что со мной творится!.. — он затрясся, его состояние было близкое к истерике или помешательству. Эсмеральда опешила. — Мой брат! Мой любимый, мой горячо любимый брат погиб! Он мёртв! Его больше нет! Нет! Понимаешь ты это, жестокая? Он погиб! — Клод упал на колени, согнувшись и рыдая. — Его нет! Его сбросили с крыши! Я видел его! Его окровавленное юное тело! Его белокурую голову! Этого не может быть!       Таким Клода не видел, пожалуй, никто. Эсмеральда опешила от увиденного, не понимая, как ей вести себя. Он лежал на полу подле кровати. Превозмогая страх, отвращение и ненависть, она дотронулась кончиками пальцев до его согбенной спины, почувствовала, как содрогается его тело от рыданий. Прикосновения её пальцев отдались в измученном Клоде ударом молнии, моментально пронзившим его всего. Он резко выпрямился и обернулся на Эсмеральду.       — Что это? Ты… ты пожалела меня?.. — спросил он растерянно.       — Я не знаю… но это было так… ужасно… Смерть вашего брата…       В глазах Фролло блеснула искоркой надежда.       — Но всё равно, это вы ранили Феба, вы привели меня в суд, из-за вас меня собирались повесить! Дважды! Я ненавижу вас!       — Я знаю, что мне нужно будет долго вымаливать твоё прощение, я готов к этому, — он замолчал ненадолго. — Там внизу я оставил еду и одежду.       Клод вошёл в комнату родителей и тихо закрыл за собой дверь.       Эсмеральда, оставшись одна, долго пыталась прийти в себя. Она силилась понять, что здесь только что произошло, но на ум ничего не шло. Вскоре она почувствовала, что голодна, и, вспомнив слова священника, спустилась вниз, найдя там корзину с едой и вещи. Среди платьев была и мужская одежда. Сначала она подумала, что это для самого архидьякона, но спустя мгновение её осенило, что мужская предназначалась для его брата, и бросила её обратно. Теперь смерть коснулась и её ручки. Еду она запихивала в себя через силу, руководствуясь скорее разумом, нежели голодом. Следующее, что ей хотелось сделать — скинуть это рубище, напоминавшее ей о несостоявшейся казни и обо всём, что следовало за ней. Она переоделась в платье тёмно-зелёного цвета. Хорошо было бы и помыться, но этой роскоши было неоткуда сейчас взяться. Она вернулась наверх на своё жалкое ложе, укрытое плащом архидьякона.