Тайны парижских будней

      Эсмеральда чувствовала на себе его дыхание. Клод перехватил обе её руки своей, а второй провёл по её спутанным волосам. От этого жеста она, и без того напуганная, ещё сильнее вжалась в тонкую скрипучую постель и отвернулась к стене.       От вида лежавшей под ним девушки, полностью находящейся в его власти, на мгновение всё поплыло перед глазами. Не так он представлял себе эту сцену! Она не так должна отвечать на его действия! Кончиками пальцев он скользнул по плечу и вниз по руке к ладони. Этот нежный жест не напоминал его привычную грубую хватку. Эсмеральда вздрогнула, и по её щеке скатилась слезинка.       — Тебе неприятно?       Она промолчала. Клод отпустил её запястья и склонился над её головой, опираясь на руки.       — Я задал тебе вопрос. Ответь: тебе было неприятно?       — Н-нет…       — Неужели это так сложно — отвечать мне сразу? Эсмеральда, почему, почему ты предпочитаешь разозлить меня? Тебя забавляет, как я злюсь?       — О мой Феб, когда же ты найдёшь меня?       Один только Бог ведает, сколько душевных сил потребовалось Клоду, чтобы сдержаться в этот момент. Звук этого имени будил в нём воспоминание и похуже того, где капитан лез к Эсмеральде прямо под камизу, — когда Феб и Жеан, его любимый брат, с поражающей разнузданностью обсуждали предстоящее свидание капитана и Эсмеральды. «И этому чудовищу она была готова отдать себя! Этому жалкому солдафону!» — Клод не винил её: как он мог винить ту, что обожествлял? Он знал, он помнил, что в этом был виноват только капитан, так ловко расставивший капкан своей похоти, украсив его блестящим мундиром и сладкими словами, что ласточке по имени Эсмеральда ничего не стоило попасться в него.       — Не произноси его имя при мне! — он отчеканил каждое слово. Его лицо было по-прежнему непроницаемо, только сверкнувшие глаза выдавали бушующие внутри эмоции. — Его венчание в это воскресенье. Ты можешь поверить мне или можешь посмотреть сама. Выбирай.       — Мне всё равно. Я согласна быть кем угодно, лишь бы быть с ним рядом...       — Глупенькая, ты не нужна ему даже любовницей. После женитьбы твой Феб станет вхож в высшее общество и легко найдёт себе любовниц там, среди равных себе. О да, даже не одну. Ты же не думаешь, что была единственной, за чьей юбкой он увивался? — от этих слов Эсмеральда вспыхнула и ударила его по щеке. — Очень хорошо. Значит, вот, как сильно он наврал тебе. Скажи, ты посылала за ним, пока была в соборе? Конечно, ты посылала за ним, что за вопрос. Но кого? Какого-нибудь служку, м? — Эсмеральда покачала головой. — О, я понял. Ты посылала Квазимодо. Я прав?       Она молчала.       — Я прав? — вскричал Фролло.       — Да! И Квазимодо его не нашёл!       — А, в самом деле? — усмехнулся он. — Что ж, завтра я вытрясу из него правду. Я даже приведу его сюда и потребую повторить тебе, что ответил ему капитан.       — Квазимодо не нашёл его. Он сам мне так сказал.       — Значит, Квазимодо научился тому, чему я его не учил, — лжи.       Они оба замолчали. Эсмеральда впервые подумала, что Квазимодо мог ей солгать. Она вспомнила всё, что случилось тогда в соборе, все эти проявления его заботы, как он готов был убить за неё... Она вспомнила, что он всегда грустил, когда грустила она. Может, он и солгал, чтобы она думала плохо не о Фебе, а о нём. Но Эсмеральда быстро отвергла эту мысль, решив, что горбун сказал правду, потому что такой человек, как он, не может лгать. Не то что этот священник!       — Главное, чтобы тебя не нашли. Какое-то время мои частые визиты не будут вызывать удивление у епископа, даже если я буду здесь жить несколько дней. Но потом, когда я не смогу объяснять это скорбью по брату… Что же нам делать? Я останусь здесь сегодня, — он замолк. — И завтра тоже.       — О, неужели вы никогда меня не оставите? Почему вы не можете просто взять то, чего так хотели все эти месяцы? Я ведь здесь взаперти, полностью в вашей власти! Зачем вы мучаете меня?       — Тебе придётся смириться с моим присутствием. Хочешь ты того или нет. Нет, не сейчас, нет. Но в следующий раз хорошенько подумай, прежде чем предлагать мне это.       В комнате вновь повисло тяжкое молчание. Наконец, Клод прервал его:       — Иди вниз и поешь. Ни к чему мучить себя голодом. А сейчас уже поздно, я пойду спать.       Как назло, промозглый ветер, забирающийся под одежду путнику, имевшему неосторожность выйти на улицу, словно осатанел, а после и вовсе перешёл в ливень. Длинные косые струи нещадно хлестали по Парижу, а в каминных трубах слышалось устрашающее завывание. На небе время от времени сверкали молнии.       Фролло, стоя на коленях и пытаясь творить молитву, старался не думать о Эсмеральде, спящей в соседней комнате. Но молитва не шла: его мысли уже долгое время не были обращены к Богу. Руки сжались до боли. Он давно потерял надежду на полноценную молитву, поэтому торопливо дочитал её, скинул сутану и, оставшись только в рубахе, лёг на кровать. Клод притронулся ко лбу — он горел. Сон не шёл к нему, ещё и этот ливень… В доме было холодно. Вдруг раздался стук. Фролло сначала подумал, что это стучит ветка в окно, но стук повторился уже более настойчиво. Тогда он подошёл к двери, как был, и молча отворил её. За ней он увидел дрожащую Эсмеральду.       — Я только хотела спросить, нет ли одеяла. Очень холодно, — она смотрела в пол, не поднимая на него глаз.       — Я посмотрю и принесу тебе.       Ему казалось, что всё это сон. Пусть из-за холода, пусть за одеялом, но она пришла к нему! Она постучала в его дверь. Сердце билось как у загнанного зверя. В происходящее не верилось.       Эсмеральда молча кивнула и впорхнула в комнату. Клод машинально открыл шкаф, забыв, что он пуст. Тут он, наконец, очнулся и принялся шарить по вещам, как вдруг вспомнил, что вместе с одеждой покупал и кое-какое постельное бельё. Увы, там были только простыни, но всё же это было лучше, чем ничего. Взяв две для себя, с остальными в руках Клод постучал в дверь Эсмеральды:       — Я могу войти?       Из-за двери послышалось робкое «Да». Эсмеральда стояла у противоположной стены, дрожа от холода и со страхом глядя на него. Он сдёрнул с кровати свой плащ, постелил взамен его новую простыню, накрыв ею кровать целиком, вместе с подушкой.       — Больше ничего не могу предложить. Почти все вещи тогда сожгли, опасаясь, что чума останется в них. Завтра куплю одеяло. Пока укрывайся плащом, он довольно тёплый.       От неё не укрылось то, как он избегал лишний раз взглянуть на неё. И всё же только когда он отошёл к двери, Эсмеральда осмелилась сделать шаг вперёд.       — Спасибо, — тихо сказала она.       Она заметила, что он машинально отвернулся, когда она забиралась в кровать, хотя ткань рубашки не открыла даже колен. Она укрылась плащом, натянув его до подбородка. Клод в пару секунд оказался рядом с её постелью, опустившись на колени, и прильнул губами к её ручке, выскользнувшей из-под плаща.       — Ты так красива… — он накрыл место поцелуя второй рукой так, что Эсмеральда не могла высвободиться, но и больно ей не было. — Прошу, не гони меня, позволь побыть ещё немного.       Она ничего не возразила.       — Мне очень плохо. Мне страшно, — её голос сбивался и дрожал. — Ещё этот дождь. Он такой громкий… О, зачем вы не дали мне умереть!       — Я… я знаю, что виноват перед тобой так, как никто в целом мире. Денно и нощно я корю себя за то, что сделал с тобой. Но… я не мог отпустить тебя на Гревской площади. Ты бы попала в лучшем случае в руки этого презренного капитана, а в худшем — в лапы его солдатни. Наразвлекавшись с тобой, они бы отдали тебя Тортерю. Нет, я не мог допустить этого. Ты будешь жить, на свободе, ты будешь вновь танцевать. Но сначала я должен придумать, как добиться оправдания. А это непросто даже для меня. Но я сделаю это, иначе нельзя. Я обещаю тебе, ты будешь счастлива.       — Я буду счастлива только с Фебом.       — Я ведь сказал не упоминать его имя! Господь, за что Ты посылаешь мне эти муки? — спросил он упавшим голосом. — Ты будешь счастлива и без этого ничтожества. Ты не представляешь, сколько девушек ходит по Парижу и надеется на то же, что и ты!.. А я знаю. От его солдат и от него самого. Пару раз в год он всё же исповедуется. Но это и хорошо, никто не смог бы слушать эту грязь чаще.       — Он не такой! Он лучший мужчина на свете. И мы будем счастливы. Пусть он и женат.       — Слышишь ли ты себя? Ты готова на такое унижение? Что он будет приходить к тебе, как вор, а после этого возвращаться к жене, спать с ней? Воистину, ты не ведаешь о чём говоришь!       — Мне всё равно! Я люблю его!       Он сел на кровати и аккуратно прижал к себе. Она даже не вырывалась, и он зарылся в её волосы, коснулся губами её макушки.       — Пустите, — тихо сказала она, и он разжал руки. Клод поцеловал её и сразу же быстро вышел из комнаты, заперев дверь в свою.       Утомлённая переживаниями за прошедшие дни, показавшиеся ей месяцами, Эсмеральда сейчас уже не противилась. Она помнила, кто именно поцеловал её. С удивлением для себя она отметила, что это не тот ужасный обжигающий полупоцелуй-полуукус, что он оставил горящим пятном на её губах у Фалурдель. Но усталость взяла своё, и потому она почти сразу уснула.       Клод спал беспокойно, то и дело просыпаясь. К утру дождь унялся, но в воздухе повисла водяная пыль и продолжал бушевать ветер. Он быстро оделся, закутался в плащ и вышел на улицу. Хоть на рынке и было малолюдно, ему всё же удалось купить всё необходимое, не привлекая особого внимания. Оплатив несколько вязанок дров, он взял одну, приказав принести остальные к нему домой.       Там он в первую очередь разжёг камин в комнате Эсмеральды. Слегка влажные сверху дрова приятно щёлкали, всё сильнее разгораясь. Клод накрыл всё ещё спящую Эсмеральду одеялом и сел на придвинутый к камину стул, поедая яблочный пирог. Его мысли были полны размышлениями о будущем, — об их с Эсмеральдой будущем (иначе он и не думал) — а главное, о том, как всё устроить и отменить этот приказ. Клод вспоминал разговор с Гренгуаром, когда тот предложил обратиться к королю, а он отверг его идею. Сейчас она всё ещё казалась ему безумной, но больше в голову ничего не шло.       Сладкое вино приятно согревало горло.       Разве что попробовать разузнать, как можно отменить это постановление. Шатопер, конечно, жив, но вот колдовство… Хорошо, если присудят публичное отречение, покаяние, крещение и прочее. Но могут назначить и Божий суд. Тогда её гибель будет неминуема. На удачу полагаться нельзя. Какие-нибудь волнения пришлись бы очень кстати, чтобы и епископ, и король, и судьи забыли об этом деле с Эсмеральдой. Когда он в очередной раз обернулся, то обнаружил, что она уже проснулась.       — Доброе утро, как ты спала? — Клод старался не смотреть на неё.       — Лучше, чем до этого, — она перевела взгляд на кровать: — Спасибо за одеяло.       — Здесь холодно. Мне стоило подумать об этом в первый день. Одевайся, я… я пока схожу вниз. На столе... там пирог с яблоками, ешь, — он бросил на неё взгляд и стремительно покинул комнату.       Она вылезла из кровати, накинула плащ и села на стул у ярко горевшего камина. В комнате становилось всё теплее. Эсмеральда немного прошлась, чтобы окончательно проснуться и потянуться после сна, неспеша оделась и села к огню, взяв пирог и вино. За окном снова принялся дождь, а здесь, у камина, было так тепло и уютно, что на какое-то время, пусть и недолгое, она отвлеклась от своих бед. Вино было куда лучше того, что распивали во Дворе Чудес. «Да уж, не бедняк», — подумала Эсмеральда.       Вчера она ещё размышляла о побеге, но добротные толстые стены не пропускали почти никаких звуков извне, а окна слишком надёжно заколочены снаружи. Птичка была в клетке. Когда же она насытилась, ей стало невозможно скучно, но танцевать совсем не хотелось. Хоть здесь и было намного уютнее, чем в монастырской келье, всё же она ощущала себя в тюрьме. И она стала напевать вполголоса грустную каталонскую песню. Она не знала, что всё это время Фролло стоял у двери, слушая её пение. Наконец, раздался нерешительный стук в дверь.       — Что вам нужно?.       — Я ненадолго уйду. Вернусь после обеда, может, даже вечером. Если надумала научиться читать, то скажи сейчас, чтобы я взял книги в соборе.       — Нет, это не сделает мою тюрьму краше.       — Ты здесь для твоей же безопасности! Впрочем, этот разговор впустую. Каждый раз впустую. Сейчас у меня нет времени снова объяснять тебе то же самое. Мне нужно идти, я опоздаю на похороны.       Меньше всего ему хотелось увидеть сейчас в её глазах жалость. Когда-то он был бы рад чему угодно, лишь бы это отличалось от ненависти. Даже жалость. Но только не сегодня! Он быстро покинул комнату и, закутавшись в плащ, ушёл в собор.       Сначала отпевание, потом — вновь на Кладбище Невинных. К счастью, удалось договориться, чтобы ему позволили похоронить брата рядом с родителями — последнее, что он мог сделать для всех троих. Церемония прошла тихо, Жеан лежал, замотанный в саван, только на затылке ткань окрашивалась кровью. Клод, однако, приподнял ткань, чтобы увидеть его в последний раз: его лицо было всё в ранах от падения, светлые кудри кольцами лежали на лбу… Больше всего Клоду хотелось верить, что это всё неправда, что Жеан вновь его разыграл, но переборщил в своей шутке. И он простил бы его, простил бы ему все его проступки не задумываясь. Но это были лишь его мечты. По щеке скатились несколько слезинок. Он был ещё более мрачен, ещё более недвижим, чем прежде. Он шёл медленными, тяжёлыми, мерными шагами, во второй раз в жизни опустив голову.       На обратном пути он свернул с дороги Сен-Дени на Гревскую площадь. Там было необыкновенно малолюдно. Клод Фролло подошёл к Роландовой башне и окликнул затворницу по имени. Она не ответила. «Уж не отдала ли она Богу душу?» — подумалось архидьякону. Он позвал её ещё раз, на этот раз из каменного мешка послышались шорохи.       — А, это вы, святой отец! Не забываете обо мне? Зря. Ни к чему обо мне вспоминать. Та цыганка, её повесили? Я не видела её здесь.       — Нет. Бродяги, этот сброд, вознамерились осадить собор и ограбить его, и девчонка скрылась.       — Проклятое цыганское племя! Это они сожрали мою малютку! Вы посмотрите, взгляните, какая маленькая у неё была ножка! Она была такой красавицей, хотя ей был всего год. Я сама их вышила для неё. И ещё много чего: и распашонки, и платьица, и чепчики. О, моя малютка Агнесса! Это её сожрали цыгане! И эта сбежавшая… Она того же возраста, что и моя Агнесса была бы сейчас, если бы мать этой египетской саранчи не сожрала мою дочь! — Гудула раскачивалась из стороны в сторону, прижав к груди башмачок.       — Я сегодня похоронил брата.       — Святой отец! — старуха всплеснула тонкими сухими руками, едва не выронив свою единственную драгоценность. — Упокоится его душа на небесах! Сколько же лет ему было?       — Скоро исполнилось бы семнадцать.       — Как и моей дочери. О, моя дочь! День и ночь я молю Бога за неё. Проклятые цыгане! И вы молите Бога, господин архидьякон. Вам станет легче. Я молюсь день и ночь, чтобы Бог возвратил мне моё дитя. А Вы, святой отец, молитесь за его душу. И я помолюсь. Вы святой человек, господин архидьякон! Господь услышит ваши молитвы. Мои не доходят до него, и это правильно! О, святой отец, я великая грешница. Я была уличной девкой в Реймсе, а потом у меня появилась моя Агнесса. Как я её любила! Какая она была маленькая, красивая! За мою распутную жизнь Бог и наказал меня! Я знаю это и каждый день вот уже пятнадцать лет молю Его смилостивиться надо мной. Помолитесь за меня и за мою малютку Агнессу!       — Конечно, сестра Гудула. Да хранит вас Бог, — Фролло перекрестил её и ушёл в сторону моста Нотр-Дам.       Хоть и прошло только полдня, ему казалось, что минула по меньшей мере неделя. От Эсмеральды не ускользнула необыкновенно сильная даже для него усталость в глазах и бледность. Не говоря ни слова, он стал очень медленно разводить огонь в очаге. Пока он возился с огнём, в корзине Эсмеральда обнаружила помимо привычных капусты, петрушки и прочего, большую утку, весом около 10 фунтов. Она так привыкла к скудной пище, что вид этой утки разжёг в ней аппетит. Она с интересом следила за тем, как он натирает её специями и вешает на очаг: во Дворе Чудес да во время странствий такая пища была такой редкостью, что Эсмеральде всё это казалось чем-то необыкновенным. Но вот птица была воодружена на огонь, и вместе с этим исчезла единственная причина оставаться в одной комнате с этим человеком.       Оставалось ждать несколько часов, пока эта птица будет готова.       Клод открыл бутылку вина. Он никогда раньше много не пил, но события прошедших дней истерзали его. Сегодняшние похороны стали последней каплей. Допивая второй бокал, он размышлял о Жеане, Гревской площади, Эсмеральде, Тристане, Квазимодо и, наконец, Гудуле. Он едва ли не впервые так разговаривал с вретишницей; он вспомнил то, с какой любовью и с каким безумием в глазах она смотрела на башмачок и говорила о своей дочери.       Его мысли оказались невероятно перепутаны; он надел плащ и вышел на улицу. Клод долго бродил на ветру под дождём, дойдя до аббатства Клюни, оттуда он почти дошёл до Бастилии и вернулся тем же путём домой. Прошло три часа.       Когда он вернулся в дом, то отметил, что Эсмеральда поела, и поднялся наверх, подавив соблазн постучать ей в дверь. В его комнате было холодно, не в пример остальному дому. Он лёг на кровать в одежде, накрывшись одеялом. Его голова несколько просветлела от долгой прогулки, но сон не шёл к нему. Промаявшись так ещё некоторое время, он схватил свечу, зажёг её и вышел из комнаты.