Татарка

Это Лео его пригласил. Жан-Жак-то в общаге не живет, но Лео написал: «Будет туса, приходи», — и Джей-Джей не смог отказаться от удовольствия выпить и повеселиться в общежитии. «Комната 209», — дописал потом Лео и еще: «С тебя чипсы. Умоляю, возьми рифленые. Четырех больших пачек хватит». И вот Жан-Жак идет в общагу, гадая, будет ли там Отабек. Если не будет, надо свалить пораньше и пойти к нему в комнату, потому что хочется его увидеть — страх. А еще засосать, но это если его соседа по комнате не будет. Сосед Элвин у него — истинный британец, и выговор у него британский, непривычный такой. К счастью для них с Отабеком, он вечно пропадает в комнате у своей девушки, так что можно выкроить время на поцелуи. А может, наконец, и на что-то большее. Но ему не приходится сбегать с тусовки раньше: Отабек тоже оказывается в комнате 209. Он сидит на краешке кровати с картонным стаканчиком в руке и болтает о чем-то с девчонкой, татаркой, как бишь ее зовут… Дюрра? Она — привлекательная девушка. Глаза — большие карие, волосы — цвета темного шоколада, улыбка белозубая — попробуй не влюбись. И она посмеивается, разговаривая с Отабеком, который — о господи — ей улыбается. Жан-Жак не ревнует, честно. Почти не ревнует. Только в самой глубине души копошится что-то неприятное, когтистое, плюющееся ядом. Спустя полчаса и банку пива Джей-Джей уже ревнует вовсю. То когтистое, что сидело в нем, отравляет его душу полностью, и теперь Жан-Жак то и дело ерзает и оборачивается (он сидит к ним спиной) к Отабеку у его татарке. В конце концов Дюрра не выдерживает и сама спрашивает: — Ты чего вертишься и смотришь, будто влюбился? Жан-Жак бормочет себе в стакан: — Ничего я не влюбился. — «В тебя, во всяком случае. Вот в Отабека — да». Паша, украинец, что-то говорит то ли на своем, то ли на русском, и Дюрра звонко смеется. — Перевод в студию, — просит Пхичит, и Паша говорит на английском: — Жизнь без татарки — что чай без заварки. Акцент у него ужасный, еще хуже, чем у Отабека. — Зачем чай, когда есть пиво? — говорит Лео, но сам же отставляет свою банку, чтобы взять гитару. — Можно я сыграю? — просит Дюрра, и Лео охотно передает ей инструмент. И что ж ты такая вся идеальная, и на гитаре играть умеешь? Дюрра поет на русском, довольно сносно брынча. Ногти у нее накрашены изумрудным лаком, как глаза у того русского мальчика, на которого Отабек все время залипает. Но к русскому мальчику Джей-Джей почему-то не ревнует, а к Дюрре — да. То-то же Отабек смотрит на нее, не отрываясь. В конце концов это надоедает Джей-Джею, и он встает, и говорит: — Пойду я, тухло тут у вас. Лео бросает ему: — Засранец. Но зато нам бухла и закуски больше достанется. Жан-Жак хмыкает и встает, разминая затекшие конечности. Обувается и, махнув всем рукой, выходит за дверь. Приваливается к стене — ждет. Выйдет Отабек или нет? Если не выйдет — значит, предал его. Но он выходит. Чуть не наебнувшись через порог, но выходит. Аккуратно прикрывает дверь и спрашивает: — Что? Джей-Джей отлипает от стены и идет к комнате Отабека, хотя его вообще-то никто еще не пригласил. — Эта девчонка, татарка… — Ее Дюрра зовут. — Да плевать. Она тебе нравится? — Она веселая. — И она тебе нравится? Отабек вздыхает. — Не так, как ты. — Хорошо. Не делай так больше. — Как? — Ты смотрел на нее. — Ты тоже смотришь на людей. — Но не так. Ты ее глазами пожирал, когда она играла. — Я на аккорды смотрел. Люблю эту песню. — Правда? — Ну тебе-то я врать не буду. — Ладно. Что за песня хоть? — О том, что выхода нет. — Выход есть всегда, — говорит Джей-Джей, а Отабек молчит и только идет следом, держась на расстоянии в полметра. У его комнаты Жан-Жак отступает, дернув ручку — заперто. — Элвина нет, — говорит Капитан Очевидность Отабек и открывает своим ключом. Включает свет, закрывает дверь изнутри (у них будет немного времени, пока Элвин откроет). Внутри стоит стойкий запах лапши быстрого приготовления. На половине Элвина — дохуя стаканчиков из-под кофе из ближайшей кофейни, они с Отабеком пару раз туда заходили еще до того, как начали встречаться. Надо бы на свидание туда смотаться. — Он что, рисует? — интересуется Жан-Жак, подбирая с кровати Элвина толстый блокнот в обложке с приклеенным сушенным цветком. Но это оказывается личный дневник. На письме он отвратительно много кричит капсом и восклицательными знаками, так что читать это просто невозможно, даже если речь идет об интересном — о сексе. — Читать чужие дневники некрасиво, — говорит Отабек, убирая с кровати одежду, ноутбук и какой-то хлам. — Не помнишь, где он лежал? — На кровати. Джей-Джей кладет дневник на кровать и вспоминает, о чем они говорили. — Ты улыбался ей. — Ядовитое существо ревности продолжает травить его изнутри. — Мы говорили о родине. Это хорошая тема. — Почему ты со мной никогда не говоришь о родине? — А ты хочешь об этом поговорить? — Прямо сейчас я хочу тебя поцеловать. — Целуй. И Жан-Жак целует, прижимается ртом ко рту, остервенело прикусывает, зализывает, проникает языком в рот, и становится так хорошо и так жарко. По телу больше не разливается яд — по телу разливается жар, и хочется содрать с себя одежду, а может быть, и кожу тоже. Отабек отрывается от его губ, чтобы обхватить мочку уха. Он играет с ней языком, пока Джей-Джей шарит у него руками под толстовкой. Потом Отабек скользит языком внутрь уха, а Жан-Жак отчаянно пытается вспомнить, когда он в последний раз чистил уши. Впрочем, Отабеку, похоже, нормально, потому что он лижет и лижет, а Джей-Джей шарит и шарит руками под толстовкой. — У меня встал, — выдыхает Жан-Жак куда-то в шею Отабека. — Давай сделаем это. — Элвин может вернуться в любую минуту. — Тогда пойдем в туалет. Пожалуйста, Бека. Отабек снова открывает и закрывает комнату, и они идут в сортир. Не у всех кабинок есть замки, так что приходится выбирать. Наконец они закрываются внутри, и Джей-Джей нетерпеливо расстегивает свои джинсы и спускает их вместе с трусами. Отабек смотрит на его член. Ничего не говорит, говорить нельзя: услышат, спалят. Жан-Жак жадно целует его в скулу, мажет губами к губам, целует в губы, они такие мягкие, такие сладкие, как бы избито это ни звучало. И вот Отабек сжимает его член в руке. Жан-Жаку хочется волком завыть, но все, что он может — это выдохнуть с облегчением. Отабек начинает ему дрочить, сначала медленно, а затем все ускоряясь, и Джей-Джею хочется спросить: «Тебе нравится вот так, когда сначала медленно, а потом быстро?» — но нельзя, поэтому он молчит, и загнанно дышит, и мажет губами по всему лицу Отабека, целуя, где придется. Жан-Жак кончает так ярко, как еще никогда не кончал. Наверное, все потому, что ему дрочил Отабек. Джей-Джей тяжело приваливается к дверце кабинки и смотрит в потолок с трещинами в краске. Временами эта краска прямо на голову падает. Отабек вытирает руку туалетной бумагой и тянется к замку, но Жан-Жак перехватывает его руку, опускает вдоль туловища и решительно расстегивает ширинку Отабека. Приспускает джинсы вместе с трусами и обхватывает возбужденный член, взвешивая его в руке. Он большой и тяжелый, его по кайфу вот так держать, но нужно же еще и дрочить, что Джей-Джей и начинает делать. А вторая рука — у Отабека в волосах, перебирает черные пряди. Кто-то входит в туалет, и Жан-Жак подносит палец ко рту, мол, тихо, хотя Отабек и так ведет себя тихо, лишь тяжело дыша. Слышно, как кто-то отливает, а после моет руки и уходит. Джей-Джей переводит дыхание: не спалили. Отабек кончает ему в руку. Взгляд у него становится совсем безумным, Жан-Жак даже побаивается его. Но через секунду — это все тот же его Бека. Напоследок Джей-Джей коротко его целует, и они, поправив одежду, выходят из кабинки. Моют руки и покидают туалет, где они только что — о боже — сделали это. — Спасибо, —говорит Жан-Жак, когда они возвращаются в комнату, а Отабек — невероятно — улыбается ему. — Это твой первый раз? — Да. — Не жалеешь, что сделал это со мной, а не с той татаркой? — Ее Дюрра зовут. Не жалею. — Точно? — Да, Джей, я же люблю тебя. Джей-Джей расплывается в улыбке. Ему впервые в жизни признались в любви. — И я люблю тебя, Бека, — говорит он и снова лезет целоваться. Отабек охотно отвечает, но вдруг в замочной скважине проворачивается ключ. Они резко отскакивают друг от друга и так и замирают, стоя посреди комнаты. Элвин смотрит на Джей-Джея долгих несколько секунд, и ему кажется, что он сейчас скажет: «Ага, я знаю, что вы вместе, и я всем расскажу». Однако он всего лишь проходит мимо и берет с кровати свой дневник. — Отабек, попроси своих гостей больше не трогать мои личные вещи, — говорит он, и его акцент, господи, так режет слух. — Джей-Джей, ты слышал его, — говорит Отабек и усмехается, негодник.