Курить на территории школы запрещено

Уроки в средней школе Намимори наконец закончились, и звонок оповестил о том, что можно идти домой. В субботу они заканчивались раньше, чем обычно, и на улице ещё было совсем светло. Радостные, ученики шли домой и оживлённо обсуждали планы на выходные, поскольку они были короткими, а сделать надо было успеть много, в том числе и как следует отдохнуть. — Бли-и-ин, я выжат, как лимон, — устало простонал Тсуна, и идущие за ним Гокудера и Ямамото понимающе кивнули. Ставить последним уроком физическую культуру действительно было жестоко со стороны составителя расписаний, но никого, кроме самих учащихся, это не волновало. Реборн счёл нужным не вмешиваться, поскольку считал, что дополнительные нагрузки приносят только пользу. — Я тоже немного устал... Но это было весело, — засмеялся Ямамото, и Гокудеру мгновенно затрясло от злости. Он замахнулся на него кулаком. — Особенно когда ты залепил мячом в лицо Джудайме, бейсбольный придурок! — Прекрати, он же нечаянно! — Тсуна встал между ними, предотвращая дальнейший акт рукоприкладства. — Но если он ещё раз так сделает, я взорву его нафиг, — упрямо проговорил белобрысый. У него был настоящий талант одновременно и соглашаться с боссом, и настаивать на своём. — Чего ты ржёшь, идиота кусок?! — Потому что ты всё равно этого не сделаешь, — сквозь смех сказал Ямамото и приятельски потрепал Гокудеру по плечу. — Мы же друзья, разве нет? — НЕТ! И не трогай меня, бейсбольная башка! Если бы Тсуны не было рядом, нельзя было и сомневаться в том, что обычная перебранка закончилось бы битвой не на жизнь, а на смерть. — Придурки, — вздохнул Тсуна, тихо, чтоб они не услышали. Но, даже если бы он сказал это громко, перекричать Взрывателя ему вряд ли бы удалось. От мысли, что они опять выглядят со стороны как три идиота, ему становилось грустно. Сегодня все очень устали, поэтому смеха и ругательств было вдвое больше, чем обычно. Наконец они дошли до перекрёстка и Ямамото, попрощавшись со всеми, пошёл домой. Наступила тишина. — Наконец этот бейсбольный идиот ушёл, — облегчённо вздохнул Гокудера. — Почему ты так не любишь его? — спросил Тсуна. Его давно очень интересовал этот вопрос, но никак не выпадало удобного момента, чтобы это спросить. И вот наконец подвернулась такая возможность. — Потому что он идиот. Ничего не скажешь, ответ был действительно исчерпывающим. — Тебе так кажется. Ямамото умный, просто у него своеобразное чувство юмора. — Ты хочешь сказать, что он больше подходит на роль твоей Правой Руки? — Да при чём тут это вообще? — Тсуна нервно рассмеялся. — Разве мы не можем быть просто друзьями? Любой его разговор с Гокудерой всегда сводился к одной теме, и это выглядело забавным, несмотря на то, что тот говорил об этом вполне серьёзно. Савада до сих пор не мог привыкнуть к тому, что его скучная обыденная жизнь закончилась, и теперь он был главой мафиозного клана. Порой ему хотелось забыться и снова почувствовать себя обычным человеком, но Гокудера каждый раз лишал его такого удовольствия. — Нет, не можем. Ты победил меня тогда и спас, хотя я был твоим противником. Я должен подчиняться тебе. Таковы правила нашей семьи. Тсуна невольно содрогнулся, вспоминая их первую встречу. В Гокудере тогда было столько же агрессии и неприязни к нему, сколько сейчас фанатизма и обожания. Как тот мог так легко и быстро менять своё отношение к людям, для него навсегда осталось загадкой. Самому ему потребовалось немало времени, пока он наконец перестал бояться Хаято и стал доверять ему как другу. Благо, в отличие от него, Тсуне и так было на кого положиться. — Ладно, ты будешь моей Правой Рукой, — снисходительно улыбнулся он. Глаза у Гокудеры засияли. В такие моменты сложно было заподозрить в нём наличие мозгов, уж не говоря о гениальности. А он был, несомненно, умён. В пять лет он уже виртуозно играл на пианино, в двенадцать был признан одним из лучших учеников Италии, а в четырнадцать выучил за полгода японский язык и теперь шпарил на нём как на родном, даже почти без акцента. Но ни для кого не секрет, что гениальные люди всегда, что называется, «с приветом». — Правда?! — Правда-правда. В подтверждение его слов где-то высоко в небе раскатисто загрохотал гром, отчего Тсуна невольно вздрогнул и поднял глаза вверх. Тучи зловеще сгущались, предвещая непогоду. — Сейчас дождь пойдёт, — сказал Гокудера, доставая из сумки заблаговременно взятый с собой зонт и распахивая его над их головами. Он треска, издаваемого распахивающимся зонтом и особенно от вида самого зонта Тсуна опять вздрогнул и едва не завизжал от страха. Зонт гармонично сочетался по стилю с повседневной одеждой Гокудеры: чёрный и с черепами, он выглядел пугающе. Где уж он умудрился такой нарыть, десятый наследник Вонголы не хотел даже и думать. Он спрятался вместе с ним под зонтом, а дождь уже мелко барабанил по нему, всё усиливаясь. Первый раз в жизни Тсуна не пожалел, что пошёл домой не один. Застань его дождь на улице одного, он бы не только вымок до нитки, потому что по рассеянности всегда забывал взять с собой зонт, да ещё и до смерти перепугался бы грома. В его возрасте уже было принято оставлять этот страх далеко в прошлом, но Тсуна не был бы Тсуной, если бы не боялся всего на свете. А сейчас он шёл рядом с Гокудерой, под его зонтом, и ему было совсем не страшно. — Если хочешь, я подружусь с Ямамото, Джудайме, — вернулся тот к первоначальной теме разговора. Он давно чувствовал, что их ругань его раздражает, и готов был пойти даже на такие жертвы, лишь бы угодить своему боссу. — Как хочешь, это тебе решать. Если он тебя бесит — лучше вообще не разговаривай с ним. — Я и не разговариваю. Больно надо. Тем временем они дошли до дома Тсуны. Гокудера отдал ему его сумку, которую вызвался нести, несмотря на уверения того, что он вполне в состоянии донести её и сам. Хотя она действительно была немного тяжеловата для такого хлипкого мальчика. — Спасибо, — смущённо проговорил он. Ещё недавно он и представить себе не мог, что у него появится друг, который будет таскать его сумку, помогать делать уроки и бить морду каждому, кто посмеет его обидеть. Благодаря Гокудере Тсуну перестали травить в школе, и это очень много для него значило. — Всегда пожалуйста, Джудайме, — улыбнулся белобрысый. Савада никогда не видел, чтобы он так мило улыбался кому-то ещё, кроме него. Со всеми остальными, с кем он общался, он обычно только ругался, в лучшем случае — их игнорировал. Тот некоторое время стоял и просто любовался им. Гокудера испытывал к Тсуне крайне противоречивые чувства. Иногда ему хотелось потискать его, как котёнка, потому что он был таким маленьким, милым и беззащитным. Хотя он всегда таких терпеть не мог и даже определения другие подбирал: недомерок, нытик, слабак. Но почему-то он упорно отказывался замечать за ним его слабости, и, кажется, не замечал их вовсе. Он восхищался им, а кумиры, как известно, не могут иметь никаких слабостей. После того, как он впервые увидел его в гипер-режиме, он твёрдо решил, что именно это и есть его истинное обличье. Он восхищался им, когда язык пламени зажигался на его темени, и глаза отливали таким же яростным оранжевым огнём, когда он становился сильным и смелым, и спасал чужие жизни, забывая о собственной. В такие моменты одежда на нём порой расползалась по швам и он нелепо выглядел в своих трусах в сердечках или в уточках, но ничего не могло испортить впечатления Гокудеры, которое раз и навсегда у него о нём сложилось. Пусть даже в обычное время это был совершенно другой человек — трусливый и никчёмный. Поначалу Тсуна не мог отделаться от ощущения, что подобное отношение — всего лишь долг, предписанный семьёй Хаято, но позже убедился, что тот действительно искренне восхищался им. Гокудера не был из тех людей, кто подчиняется просто потому, что так требуют правила. Он, как кот, гулял сам по себе. Десятый выглядел таким милым и беспомощным, когда вышел из-под зонта, и промокшая под дождём школьная форма завораживающе обтянула его хрупкое тело. И даже маленький синяк на его лице, оставшийся после удара мячом, выглядел невероятно притягательным. Гокудера ничего не мог с собой поделать. Он обнял босса одной рукой за плечи, привлекая к себе ближе, и, наклонившись, поскольку тот был ниже ростом, легонько поцеловал в щёку. Легонько, но достаточно для того, чтобы почувствовать вкус капелек дождя, стекающих по его нежной коже. Хаято едва подавил желание протянуть руку и зарыться пальцами в его волосы, такие густые и красивые. Он всегда втайне завидовал ему, потому что его собственные были жидкими и бесцветными, пусть даже кое-кому это и нравилось. Но, к сожалению, не тому, кому нужно. — Гокудера-кун? Взволнованный голос Тсуны мгновенно вывел его из астрала. Гокудера открыл глаза и увидел, что лицо Десятого стремительно заливала краска. Савада был очень стеснительным, и от любой ерунды краснел как рак, а сейчас он, казалось, вообще готов был сгореть со стыда. — Я забыл... В Японии так не принято? Прости меня, Джудайме, — пробормотал белобрысый, сделав шаг назад и смущённо опустив взгляд в дорожный асфальт, словно выискивая там что-то. В какой-то мере он был действительно прав, поскольку на его родине, в Италии, люди были куда более развязней, чем здесь. И всё же это была именно отмазка, так вовремя пришедшая на ум. — Всё... всё в порядке, — улыбнулся Тсуна, краснея ещё больше и заикаясь от волнения. Ничего не смущало его сильней, чем когда Гокудера извинялся, потому что обычно вещи, за которые он извинялся, абсолютно этого не стоили. — До... до вечера, Гокудера-кун! Мальчик развернулся и поспешил вбежать в дом, захлопнув за собой дверь. Взрыватель молча проводил его взглядом. Тсуна убежал так быстро, чтобы не вымокнуть под дождём окончательно, но тот как всегда всё понял по-своему. «Джудайме не хочет меня теперь видеть. Зачем я это сделал? Вот идиот...» Белобрысый вздохнул и молча побрёл домой, пиная очень кстати подвернувшуюся под ноги консервную банку. Это немного помогало справиться с тревогой. Но вот банка с раскатистым жестяным звоном укатилась в канаву, и пинать стало нечего. Всякие неприятные мысли снова полезли в голову. Гокудера зачем-то мельком взглянул на свою руку, нервно сжимающую ручку зонта, и вдруг обнаружил, что на ней не хватает одного браслета. Он никогда не расставался со своими цепочками, браслетами и кольцами, и ходили слухи, что он даже спал и принимал ванну с ними. Но сейчас одного браслета не хватало. Самого любимого — чёрного и с шипами. «Чёрт! Где я мог его посеять?!» Взрыватель напряг память и вспомнил, что на физкультуре в раздевалке Ямамото случайно толкнул его, когда он надевал браслеты, и, ругаясь с ним, он так увлёкся, что совершенно забыл про них. Очевидно, браслет куда-то закатился и до сих пор там лежал, как хотелось надеяться. Гокудера развернулся и нехотя пошёл обратно в сторону школы. Там уже почти никого не было. Все ученики ушли домой. Придя с улицы, Хаято тщательно отряхнул мокрый зонт, убрал в сумку и направился в мужскую раздевалку. Её дверь, как и ожидалось, была заперта на ключ. — Che cazzo, — выругался он на родном языке и стал шарить в карманах, выискивая что-нибудь, чем можно было бы открыть дверь. Каким-то чудом там оказалась отмычка. Он достал её и после нескольких неудачных попыток всё же открыл дверь. Гокудера нервно огляделся вокруг, и, убедившись в том, что никто его не видит, вошёл в раздевалку и закрыл за собой дверь. Он мельком прошёлся взглядом по помещению: браслета нигде не было. Очевидно, он действительно закатился под один из шкафчиков для одежды. Чтобы посмотреть под ними, пришлось опуститься на колени и локти. Браслет с шипами нашёлся почти сразу же. — Какая хорошая поза, — послышался вдруг сзади знакомый голос. Гокудера вздрогнул и резко поднялся на ноги, застёгивая любимый браслет на своём запястье. Он обернулся: сзади него, прислонившись спиной к стене, стоял Хибари. Как тот умудрился войти так незаметно, для него осталось загадкой. — Извращенец, — фыркнул Хаято, чувствуя, как всё внутри него похолодело. Глава дисциплинарного комитета как всегда появился не в том месте и не в то время, и снова застал его за очередной шалостью. Казалось, он все эти дни только её и ждал, потому что после того случая в кабинете белобрысый часто ловил на себе его заинтересованный взгляд, каждый раз, когда они случайно сталкивались в коридоре. И от этого взгляда ему всегда становилось не по себе. Гокудера огляделся вокруг, прикидывая в уме, успеет ли он убежать или нет, но пока он думал, Хибари уже подошёл к нему вплотную. — А ну-ка пошли со мной, травоядное, — он грубо схватил его за руку и потащил за собой. Хаято стиснул зубы от боли, чувствуя, как у него хрустнули суставы. — Отпусти меня, ублюдок! — Он попытался ударить его свободной рукой, но Хибари предугадал это движение и перехватил его запястье, даже не обернувшись. — Ты слишком шумный и бесишь меня. — Он на миг отпустил его и вдруг ударил кулаком в солнечное сплетение. Гокудера согнулся пополам, жадно ловя ртом воздух и пытаясь восстановить дыхание, и брюнет, воспользовавшись тем, что он больше не сопротивлялся, потащил его дальше. «Чёрт... Неужели это будет опять...» Когда они уже оказались в кабинете, Хибари вдруг зашёл к нему сзади и стал расстёгивать на нём ремень, в котором в специальных нашивках хранился динамит. Хаято оставалось только догадываться, хотел ли тот всего-навсего его обезоружить или же начинал раздевать, поэтому он впал в ступор и даже не попытался это предотвратить, но, когда ремень с него сняли, инстинктивно протянул руку, чтобы отнять его обратно. — Хватит дёргаться, — буркнул брюнет, снова хватая его за руку, выворачивая её назад и сильно надавливая, отчего Гокудере пришлось нагнуться. Брюки обтянули его сзади точно так же, как когда он искал свой браслет под шкафом, и это зрелище не могло не волновать взгляд Хибари. — Или мне снова поучить тебя слушаться? — Ай! — взвизгнул Гокудера, почувствовав, как его вдруг с размаху шлёпнули по заднице его же ремнём. Ткань на летней школьной форме была довольно тонкой, поэтому это было почти так же больно, как если бы её не было на нём совсем. — Урод, что ты себе позволяешь?! Ремень со свистом рассёк воздух, и он вздрогнул от очередного удара, ещё более сильного. Хибари явно бил его не в полную силу, но это было действительно больно, и на коже впоследствии должны были остаться следы. И даже не сколько больно, сколько унизительно. Его никто и никогда так не наказывал даже дома, а теперь похоже решили познакомить на практике со всем ассортиментом всевозможных наказаний. Гокудера разозлился и попытался наподдать ногой обидчику по лодыжке, но тот больно наступил ему на ногу, не давая этого сделать. — Я сказал, не дёргаться, ты японского не понимаешь? — От души треснув ещё раз, Хибари подтащил белобрысого к дивану и толкнул на него, а сам достал из пиджака дневник учёта, прозванный среди учеников школы «тетрадью смерти», и стал в нём что-то записывать. — Зачем ты взломал раздевалку, травоядное? Гокудера исподлобья, как затравленный зверёк, смотрел то на главу дисциплинарного комитета, то на ремень, одиноко повисший в его руке. Парень заёрзал на месте, пытаясь принять наиболее удобную позу, потому что сидеть теперь было больно. Сейчас ему больше всего хотелось, не стесняясь в выражениях, высказать всё, что он думает о Хибари и его политике, и смачно впечатать кулак в его раздражающе спокойную физиономию. Но, помня, чем закончилась их последняя встреча, он стал более осторожным и ожидал самого удобного момента, когда можно будет застать его врасплох. «Этот сукин сын... Избить меня моим же ремнём... Да как он посмел?!» — Я забыл свой браслет и вернулся забрать. Там и воровать-то нечего, — он терпеливо ответил на его вопрос, надеясь, что теперь тот его отпустит. Хотя, судя по задумавшемуся выражению лица Хибари, ему было глубоко плевать на эту раздевалку, и он думал совершенно о другом. — Из-за дурацкого браслета взламывать дверь? — фыркнул брюнет, отрываясь от дневника и в упор глядя на Гокудеру. Тот плохо скрывал закипающую в нём бессильную злобу, и она живописно выражалась в его вцепившихся в обивку дивана дрожащих пальцах. И это, казалось, даже веселило Хибари. — Сам ты дурацкий! Тот не выдержал и встал с дивана, явно намереваясь воплотить свои мечты в реальность, но Кёя, даже не изменившись в лице, толкнул его обратно, заставив принять прежнее положение. Затем он вдруг сделал шаг вперёд и уселся к нему на колени. — Эй... ты что делаешь, чёртов извращенец? — заорал Гокудера, чувствуя, как маленькая, но такая сильная рука схватила его за волосы, заставляя запрокинуть голову назад, а другая тем временем забиралась под рубашку и больно сжимала пальцы на его спине. Он вцепился Хибари в плечи, пытаясь его оттолкнуть, но тот был гораздо сильней, чем даже казался на вид. — Мне скучно, я хочу развлечься, — проговорил глава комитета, плотоядно улыбнувшись и проводя кончиком языка по беззащитно выгнувшейся шее своей жертвы. Его кожа была такой тонкой и нежной, что невольно хотелось её укусить, и под ней завораживающе пульсировало, в такт с ударами сердца, готового вырваться из груди от страха и ярости. — Развлекись с кем-нибудь другим, псих озабоченный, — рявкнул Хаято и попытался выбраться из-под него. Его лицо перекосила гримаса омерзения, так неприятно было чувствовать холодок, вызванный оставленной на коже влажной дорожкой от языка. Он дёрнул головой в бесполезной попытке вырваться, потому что от неудобного положения шея сразу же начала затекать. Тем временем Хибари надоело уговаривать его по-хорошему, и улыбка, и так редко появлявшаяся на его лице, мгновенно исчезла с него. Он привстал, схватил Гокудеру за плечи и повалил на диван, забираясь на него сверху. — Ты моя собственность, и я буду делать с тобой что хочу. — ЧТО? С какого это, извиняюсь, хрена я твоя собственность?! Отпусти меня, сукин сын! — А с такого, что если ты будешь борзеть, твои самые интересные фотографии отправятся в Интернет. Ты хочешь этого? — спокойно говорил Хибари, ощупывая пристальным взглядом распластанное под ним тело и широко распахнутые серые глаза, с ненавистью смотрящие на него. Он несильно тряхнул его. — Хочешь этого, травоядное? — Нет. Не хочу, — обречённо выдохнул Гокудера, повернув голову набок и глядя в одну точку на стене. Он никогда не чувствовал себя так же гадко. Перспектива ему рисовалась не самая радужная: либо до конца жизни выполнять все прихоти этого извращенца, который привязался к нему и похоже не собирался отвязываться, либо пытаться как-то выкрасть фотографии, с риском того, что он попадётся на краже, или же у них окажется множество копий, либо подорвать себя динамитом и не мучаться. Почему-то последний вариант ему нравился больше всего. Чего он никогда не боялся — так это смерти. Зато Гокудера боялся быть беспомощным. Поэтому он с самого детства усердно тренировал свои боевые техники. Но, даже несмотря на то, что в свои шестнадцать лет он был почти профессиональным киллером, всегда мог найтись тот, кто сильнее и сможет его запугать. И теперь Хаято чувствовал себя маленьким и беззащитным. Он ненавидел это чувство. Он ненавидел Хибари. Но больше всего ненавидел себя, за то, что не мог ничего с этим поделать. За то, что тот перестал уважать его как противника и даже больше не хотел забивать до смерти. — Тогда делай, что я говорю, — проговорил Хибари почти ласково, нависая над ним и сдавливая его плечи, ставшие такими мягкими, когда он перестал сопротивляться и расслабил мускулы. Казалось, он вообще не горел желанием причинять ему боль, и причинял только потому что тот сам его вынуждал. Или же он избил слишком много нарушителей школьного устава, и его внутренний зверь был на сегодня сыт. Он лёгким движением снял с себя пиджак, который обычно просто накидывал на плечи, и забросил на спинку дивана. Его колено, поставленное между полусогнутых ног Гокудеры, слегка прижало ему там, заставив тихий стон невольно сорваться с губ. — Не надо, — едва слышно проговорил Хаято, не веря, что он говорил это. Он уже перестал орать и ругаться, поняв, что на Хибари это не действовало. — Надо. — Брюнет наклонился ниже, упираясь локтем в диван, и укусил Гокудеру за шею, сразу же тщательно зализывая языком ряд маленьких алых следов на коже. Тот судорожно зажмурился от боли, но всё же подобные проявления «нежности» ему нравились гораздо больше, чем когда он его избивал. Он только не мог понять, чем она была вызвана, да и, в принципе, не хотел понимать. Чередой поцелуев-укусов Хибари перебрался от его шеи к щеке и к уху, бережно убрав в сторону прядь серебристых волос, закрывающих его. — Тебе же понравилось в прошлый раз, значит, и сейчас понравится, — прошептал он, легонько прикусив его ухо. Зубы у него были какими-то не по-человечески острыми. Гокудера что-то недовольно промычал в ответ, чувствуя, как рука Хибари медленно проползла по его груди и животу и спустилась в самый низ. Приподнявшись над ним, тот ловким движением расстегнул его ширинку и оттянул линию белья, отчего его уже твёрдый и упругий член сразу принял перпендикулярное к телу положение. Тонкие прохладные пальцы обхватили его и стали ритмично поглаживать вверх и вниз, заставляя несчастную жертву насилия напряжённо дышать и почти постанывать на выдохе. Он вцепился руками в края дивана, старательно отворачивая лицо, раскрасневшееся от невольного возбуждения. «Чёрт... что я делаю? Этот ублюдок меня избил и изнасиловал, а я позволяю ему меня трогать...» Тут только до него дошло, что он едва мог сдерживаться. От этих грубых настойчивых ласк на головке его члена выступило несколько капелек спермы, и он уже почти готов был кончить, но терпел до последнего. Как ему ни было противно об этом думать, но сейчас Гокудере больше всего хотелось быть изнасилованным ещё раз. И он ничего не мог с собой поделать. От его прикосновений он весь просто таял, как пломбир на солнце. — Тебе нравится, тебе же нравится, Гокудера-чан? — словно читая его мысли, спросил Кёя, с любопытством наблюдая за ним. Если бы пристальный взгляд его холодных глаз умел сверлить как лазер, Хаято уже напоминал бы дуршлаг. Он затрясся от ярости. К нему обратились, как к ребёнку, или, того хуже, как к девушке, да ещё с таким предложением. Он предпочёл бы, чтоб Хибари и дальше называл его «травоядным». Однако это возбуждало его ещё больше. — Да, ублюдок, — как в трансе простонал Гокудера, когда рука того легла ему на колено и стала его поглаживать, медленно спускаясь к бедру и лишая его последней воли к сопротивлению. В конце концов никто другой никогда не доставлял ему столько же удовольствия, и он решил, что сопротивляться нет смысла. Да и ответь он «нет», это было бы заведомой неправдой, потому что тело всё равно говорило обратное. И очередная его попытка хамить только забавляла Хибари. — Уже не терпится, чтобы я тебе засадил, маленькая шлюшка? — издевательски проговорил он, сжимая пальцы на худенькой ляжке. По мере того, как он возбуждался, его речь становилась всё похабнее и похабнее. — Проси. — Ты охренел? — Проси, сказал. — Ладно... засади мне, — проговорил Гокудера после лирической паузы и зажмурился от загрызающего его стыда. Он надеялся на быстрый перепих без каких-либо заморочек, но теперь над ним, очевидно, решили поразвлечься и заставить подражать героиням малобюджетных порнофильмов. Он невольно почувствовал себя каким-то грязным. Кёя взял его за щёку и немного её оттянул, насильно заставив улыбнуться. — А где волшебное слово? — сказал он таким тоном, будто разговаривал с маленьким ребёнком. И это очередной раз подтверждало, что к маленьким детям его и близко подпускать нельзя. — Обойдёшься, ублюдок. Хибари, конечно, мог бы заставить Гокудеру сказать всё что угодно, было бы желание, но он и так потратил на него достаточно времени и больше тратить был не намерен. — Ты такой жалкий, когда краснеешь, — проговорил он, наблюдая, как на его лице добавилось красноты в виде отпечатка разгорячённых пальцев. Он старательно делал акцент на том, что оскорбительные слова не задевали его нисколько. Затем Хибари рывком перевернул Гокудеру и приподнял за шиворот, укладывая грудью на мягкий подлокотник. Другой рукой подхватил его под живот, заставляя встать на колени. Тот напряжённо вцепился в подлокотник, свесив голову вниз и бессмысленно уставившись в пол. Его всего била нервная дрожь. — Не бойся, Гокудера-чан, — сказал глава комитета, забираясь рукой ему под брюки и резко сдёргивая их вниз вместе с трусами. Его голос звучал всё так же спокойно и уверенно, но в нём проскальзывали хриплые нотки, свидетельствующие о том, что он его ужасно хотел. — Веди себя хорошо, и я буду ласковым. — Да неужели, — выдохнул Хаято, всё же покорно разводя ноги шире. Рубашка на нём немного задралась вверх, обнажая спину, на которой красовались ещё не до конца зажившие синяки, оставшиеся после «того случая». Хибари налег на него сверху, протягивая руку к его лицу и заставляя взять пальцы в рот. Гокудера нехотя, но очень старательно стал обсасывать их, поскольку знал, что это нужно для его же блага. При этом он едва сдерживался от невыносимого желания откусить их, или хотя бы прокусить до крови. — Вот, какая хорошая девочка, — иронично проговорил Хибари, свободными пальцами больно сдавив ему челюсть, чтобы тот не смог закрыть рот. Очевидно, он боялся, что ему действительно их откусят. Белобрысый протестующее замычал, извиваясь под ним. Когда он стал тереться своим соблазнительным задом о его брюки, тот не смог больше держать себя в руках и поторопился с более решительными действиями. Гокудера вздрогнул, почувствовав, как два пальца, только что вытащенные из его рта, резко вторгаются в него и грубыми движениями подготавливают к предстоящему акту. Он прогнул поясницу, глубже насаживаясь на них, и крепко вцепился в подлокотник, как будто тот был его защитой. Потом Хибари аккуратно вытащил пальцы и стал расправляться с застёжкой на своих брюках, разделяющей его с желаемым. — А... А-а-а... — застонал Гокудера, когда сильные руки вдруг обхватили его за бёдра и потянули назад, насаживая на твёрдый горячий орган. Он зажмурился от боли, чувствуя, как глубоким толчком тот погружается в тело, растягивая его изнутри и вызывая ощущение заполненности. Хаято снова не узнавал собственный голос: обычно низкий и чуть хрипловатый, сейчас он ломался и срывался на высокие «ноты», как у девушки. Что Хибари нравилось в Гокудере — это его темпераментность. То, как он мгновенно менялся, если умело найти к нему подход. Верней не к нему, а к его телу. Потому что, как он уже убедился на практике, его мозг и тело совершенно не согласовались друг с другом в принятии решений, и это было очень удобно. Он снова двинул бёдрами, толкаясь в него глубже и снова заставляя издать преисполненный наслаждением стон, а его руки крепко сдавливали гибкую и стройную, как у девушки, талию, не давая отклониться никуда в сторону. От каждого движения внутри него Гокудера чувствительно вздрагивал и хватался за кожаный валик, вжимаясь в него грудной клеткой, а Хибари стал налегать на него сверху, упёршись в диван и зарываясь лицом в серебристые волосы партнёра. Белобрысый перестал сдерживать себя и активно подавался назад, позволяя войти в себя глубже и стараясь приспособиться к ускоряющемуся темпу движений. Он чувствовал, как жаркое дыхание обжигало его затылок, и стон едва не перетёк в жалобный всхлип, когда его в очередной раз больно укусили за шею. — Сучка, я этого не разрешал, — спокойным тоном, несмотря на напряжённое дыхание, сказал глава дисциплинарного комитета, заметив, что рука Гокудеры неуверенно потянулась к собственному члену. Он схватил его за запястья и прижал их к подлокотнику дивана, сдавливая до хруста костей. Тот заскулил от боли и от дикого желания потрогать себя, и от этого извивался всем телом, словно умоляя трахать его ещё и ещё. Что, собственно, Хибари и делал. Он улёгся грудью ему на спину и толкался в него во всё более остервенелом темпе. Так приятно было чувствовать, как упругие мышцы плотно обжимаются вокруг его члена, и вновь и вновь погружаться в эту узкую горячую глубину, не сравнимую ни с какими женскими прелестями, которые в своём юном возрасте он уже успел познать. Его толчки стали короткими и глубокими, и Гокудера уже не стонал, а почти орал от наслаждения. На этот раз он кончил первым. Хаято судорожно дёрнулся, и со сладостным стоном забрызгал диван белой липкой жидкостью. — Чёрт, опять после тебя тут всё отмывать, — проворчал брюнет, разжимая пальцы и освобождая его руки, на которых остались красноватые отпечатки. Немного полежав на нём, он упёрся руками парню в поясницу и рывком вышел из него. — Сам виноват, каратель хренов, — фыркнул Гокудера, с трудом поднимаясь. В его голосе уже не было столько ненависти, он хамил ему скорей по привычке, как хамил всем остальным. Он легко ко всему привыкал, и к своему новому положению тоже успел привыкнуть, потому что другого выхода у него не было. Но, то, как он умел демонстрировать свой пофигизм, нравилось Хибари не меньше, чем его непокорность. Наблюдая за тем, как тот дрожащими от перенапряжения пальцами пытается застегнуть молнию на брюках, он довольно хмыкнул и выбросил в мусорное ведро использованный презерватив. Что Гокудере нравилось в Хибари — это то, что он был культурен настолько, чтобы ими пользоваться. Больше ему в нём ничего не нравилось. — Стой, куда пошёл? — сказал Хибари, увидев, что тот явно собирался по-английски уйти, и схватил его за руку. — Чего ещё надо? — спросил он, остановившись и нехотя развернувшись. Брюнет несколько секунд рассматривал его лицо. Такое юное, с мягкими, изящными чертами и вечно недовольно сощуренными глазами, оно было очень притягательно милым. Он взял его двумя пальцами за подбородок и попытался поцеловать в губы, но Гокудера отшатнулся назад, пресекая эту попытку. — Не целуй меня, козёл! Но тот крепко схватил его и всё-таки поцеловал, несмотря на сопротивление. Целовал страстно, но недолго, потому что не выносил сигаретного запаха. Хаято просто стоял, широко раскрыв глаза от шока и чувствуя, как его руки обнимали его за талию. — Ты и целоваться-то не умеешь, — язвительно проговорил Хибари, оторвавшись от него. Губы у Гокудеры были мягкими и приятными, их хотелось целовать и целовать, если бы ещё только от него так сильно не несло дешёвыми сигаретами. Он был младше его всего на год, но казался ему ещё совсем ребёнком, неопытным, легкомысленным и со взрывным характером, причём в прямом и переносном смыслах. — Не твои проблемы, — рявкнул он, не замечая, как снова краснел под его пристальным взглядом. От этого взгляда ему всегда хотелось убежать на край света. Поэтому он дёрнулся назад, всё-таки вырвался из его рук и убежал в коридор. Потом вернулся, забрал свою сумку, которая валялась в углу у двери, и убежал снова. Как дикий зверёк, который ни за что не хотел быть приручённым. «Вот извращенец-то... Даже дверь не запер» — подумал он, даже не догадываясь своим гениальным мозгом о том, что дверь захлопывалась изнутри. Гокудера с отвращением вытер рукавом рот и пошёл отсюда прочь, надеясь больше никогда не возвращаться. Однако он смутно понимал, что вернуться ещё придётся, и не один раз. «Зачем он меня поцеловал?» Этот вопрос теперь никак не покидал его голову. Хаято был более, чем уверен, что Хибари предпочитал девушек, а с ним просто развлёкся для разнообразия. И поэтому этот поступок вверг его в шок. Гокудера вообще был плохим знатоком человеческой психологии, а уж там, где дело касалось Хибари, он даже не ломал себе мозг, пытаясь понять причины его странных поступков. Он вообще старался о нём не думать, но, чем больше старался, тем больше не получалось. Но, когда парень достал из кармана телефон, чтобы посмотреть, сколько времени, его голову сразу заняли другие мысли. «Чёрт, я же обещал Джудайме прийти вечером, как я мог про это забыть?» Он сразу прибавил шагу и в радостном предвкушении пошёл домой, чтобы переодеться и взять тетрадки с лекциями по математике. У Тсуны дела с ней обстояли хуже некуда, и он часто просил Гокудеру с ним позаниматься. Впрочем, толк от таких занятий был нулевой, поскольку тот, зная математику на отлично, совершенно не умел доступно чего-либо ему объяснить, поэтому дело обычно оканчивалось тем, что он просто делал за него все домашние задания, а Савада в это время пытался успокоить беснующихся Ламбо и И-Пин, которые всячески его отвлекали. Иногда Ямамото и Хару приходили делать уроки вместе с ними и тоже бесили Гокудеру. А уж когда приходили Рёхей и все остальные, начинался полный экстрим. Но, даже несмотря на то, что в этом доме никогда не было ни минуты покоя, Хаято очень любил бывать здесь в силу двух объективных причин: присутствия босса и его мамы, которая великолепно готовила. Именно благодаря её готовке всех тянуло сюда, как магнитом. Если бы он мог, он поселился бы здесь, потому что знал, что Нана готова приютить у себя всех друзей Тсуны и даже случайных знакомых. Но ему мешало то, что его сестра и по совместительству опекун тоже жила здесь, а видеть её целыми днями ему совершенно не хотелось. Он никак не мог забыть, как Бьянки кормила его в детстве отравленным печеньем, и с тех пор каждый раз, стоило ему лишь посмотреть ей в глаза, ему сразу становилось плохо с желудком. «Джудайме наверно обиделся на меня... Но если он сказал — до вечера, значит, хочет, чтобы я пришёл» — рассуждал Гокудера, подходя к его дому. Но, как бы то ни было, после того, что случилось днём, он боялся видеться с ним снова. Дрожащая рука долго не хотела нажимать кнопку звонка, и наконец всё же нажала. — Вечера, Джудайме! — улыбнулся он, когда тот открыл ему дверь. Ответная улыбка и доброжелательный взгляд мгновенно рассеяли все его подозрения. — Тихо, дети спят, — шёпотом сказал Тсунаёши, приложив палец ко рту. Белобрысый кивнул и не издал больше не звука. Он порой показывал чудеса сообразительности, которой мало кто из приближённых Савады мог похвастаться. Кроме того, когда дети спали, все боялись даже дышать, потому что в такие моменты в этом доме наконец-то воцарялись тишина и покой. Поужинав, они тихо прошли в его комнату и сели за стол, нервно косясь на спящих Ламбо и И-Пин. Но те, казалось, спали крепко и в ближайшее время просыпаться не собирались. — Гокудера-кун... Твоя шея... — вдруг испуганно прошептал Тсуна, показав на Гокудеру пальцем, когда тот от духоты расстегнул на себе куртку. — Э-э-э... а что с ней? Неприятный холодок пробежал по спине, когда он встал и подошёл к зеркалу, висящему на стене. Ему чуть плохо не стало от того, что он увидел. Укусы на шее, оказалось, были очень заметны. Они уже потемнели и превратились в синяки. Гокудера судорожно застегнул куртку до самого подбородка, едва не прищемив себе молнией кожу. «Этот ублюдок... Чтоб он сдох.» Он мельком взглянул на свои руки: они тоже были в синяках. Хаято натянул рукава почти до пальцев. Теперь, казалось, ничего не было видно. — Это комары покусали, ничего страшного, Джудайме. — Он развернулся к тому и широко улыбнулся. — Да-да, конечно, — согласно кивнул Тсуна. Очевидно, он ему не поверил, ибо прекрасно знал, как выглядят комариные укусы, но не стал расспрашивать. Он достал из ящика тетрадки и учебник и положил на стол, открывая на нужной странице. — Я там отметил карандашом. Объясни мне, я не понимаю. Гокудера достал из сумки футляр с очками и, протерев их замшевой тряпочкой, надел на нос. Десятому нравилось, когда он их надевал. Они его словно обезоруживали, и он переставал быть опасным агрессором, а выглядел милым примерным учеником. Он взял учебник и мельком прочитал параграф. Самая простая тема, которая только могла быть — квадратные уравнения. Но как их объяснить Тсуне, он понятия не имел, учитывая, что тот ничего не понял, даже читая учебник. Если он вообще его читал. — Ну вот смотри... 134-ый пример. — Гокудера вырвал листок из своей тетради и выписал из учебника пример. Почерк у него был кривой и размашистый, что, как правило, свойственно людям его ума, и из-за этого боссу было ещё сложней его понять. — Надо найти a, b, c и дискриминант. Тсуна с тоской посмотрел на формулу дискриминанта, написанную этим шикарным почерком, пытаясь хотя бы разобрать буквы и цифры, уж не говоря о том, чтобы что-то запомнить. Запоминание математических формул всегда казалось ему чем-то запредельным. Он в очередной раз убедился, что это бессмысленно, и уже не слушал его, а задумчиво грыз карандаш. — А потом находим икс-один и икс-два. Савада всё же вытащил карандаш изо рта и мельком глянул в решение. — Гокудера-кун, там –b должно быть, а не b. — Точно-точно. Прости, Джудайме. Он прочитал всё, что написал после этого и, увидев, что из-за одной ошибки дальше всё неправильно, старательно это перечеркал. Тсуна подозрительно посмотрел на него. Он видел, что тот чем-то сильно взволнован, иначе не делал бы таких глупых ошибок. Да и эти засосы на шее... Но он ничего не спрашивал. Если бы Гокудера хотел ему что-то рассказать, он рассказал бы сам. Монотонное шуршание ручки о бумагу убаюкивало Десятого, и его мысли были уже бесконечно далеко от математики и этих дурацких квадратных уравнений. — Ты видел, как Киоко-чан на меня сегодня посмотрела? — мечтательно проговорил Тсуна, подперев руками голову, в то время как бедный Хаято, потеряв надежду ему что-либо объяснить, просто решал один пример за другим. Он искренне пытался вдолбить ему в голову хоть что-то, но учитель из него был, мягко говоря, никакой. В этом Реборн оставил его далеко позади. — Видел, Джудайме, — выдохнул Гокудера, и ручка едва не хрустнула в его внезапно дрогнувших пальцах. Подобные реакции у него были каждый раз, когда Тсуна начинал говорить про Киоко или про какую-нибудь другую девушку. И он ужасно мечтал выяснить, отчего он так реагировал. — Гокудера-кун... я всегда хотел тебя спросить... Тот оторвался наконец от уравнений и с дрожью во взгляде посмотрел на босса из-под очков. Ему стало страшно. Он был уверен, что тот догадался о чём-то таком, о чём не должен был, и сейчас именно это и спросит. — Спрашивай, — упавшим голосом ответил Гокудера. — А тебе кто-нибудь нравится из наших девочек? Не бойся, я никому не скажу, мне просто интересно. — Ну... Из наших, наверно, никто. — А как тебе Хару? Тсуне часто приходилось видеть, как они ругаются. Поэтому с некоторых пор он начал рассматривать их как потенциальную пару. Кроме того, если бы ему удалось свести его с этой надоедливой девчонкой, которая по уши влюбилась в Тсуну после того, как он её спас, она бы наконец оставила его в покое. Поэтому он частенько думал, как бы это организовать. — Эта дура? — фыркнул Гокудера. — Нет. — А какие тебе вообще нравятся девушки? Гокудера понял, что его загнали в тупик. Ему теперь или придётся врать, и тогда Тсуна не отвяжется со своими вопросами, или сказать правду. И он выбрал второе. — Джудайме... Я не интересуюсь девушками. — Что? Савада офигел. Он ожидал услышать всё, что угодно, но только не это. Хотя... Он вспомнил, как тот поцеловал его тогда. Это многое объясняло. Вообще, он об этом смутно догадывался, да и слухи ходили. Естественно, с лёгкой подачи Реборна. Но такое прямолинейное признание ввергло его в шок. — Прости, Джудайме... — За что простить? — Ты... ты мне нравишься... — Ты мне тоже нравишься, Гокудера-кун, что же тут плохого? — Нет... ты не понимаешь... — Он опустил голову, краснея и бессмысленно глядя в тетрадку. Ему было невыносимо стыдно за то, что он сразу выложил всю правду и не придумал вразумительных отговорок. Но, с другой стороны, ему стало немного легче, потому что он впервые кому-то в этом признался. Единственное, в чём бы он никогда не признался — это в обстоятельствах, породивших эту странную ненависть к девушкам. Никто не знал, что Бьянки в детстве экспериментировала над Гокудерой не только с помощью отравленной кулинарии. Однажды, когда ему было десять лет, а ей тринадцать, она уложила его на кровать и насильно лишила невинности, устроившись в позе наездницы. С тех пор ужас, который у него вызывало лицо сестры, только укрепился. Он не хотел больше никогда в жизни испытывать что-то подобное и пообещал себе, что больше не попробует ни с девушкой, ни даже в активной роли с парнем. «Чёрт... никогда не чувствовал себя таким идиотом... Что же теперь делать? Джудайме будет меня презирать...» — Ты нравишься мне не просто как друг... — Я, кажется, понял, — вздохнул Тсуна. В его культуре подобные явления были не так уж и редки, поэтому шок его не был столь сильным, как ожидал Гокудера. Это немного успокаивало. — Ты не будешь плохо ко мне относиться? — Нет, ты же мой друг и я готов принять тебя таким, какой ты есть, — тепло улыбнувшись, проговорил тот и сделал акцент на слове «друг», деликатно намекая, что с ним ему ничего не светит. Да, Гокудера ему нравился. Он был милым, обаятельным, и с ним было хорошо. Но о том, чтобы перейти грань их дружеских отношений, Тсуна не хотел даже и думать. И он надеялся, что тот его поймёт. — Не бойся, я никому не скажу. — Спасибо... Мне... мне пора идти. Пока, Джудайме. — Он отдал ему листки с решёными примерами и лихорадочно стал собирать свои вещи. Так же, как обычно он сюда рвался, теперь ему хотелось скорей убежать. Ему хотелось многое обдумать наедине с самим собой. Гокудера покосился на спящих детей, надеясь, что они не слышали их разговора, а если и слышали, то не поняли, а если и поняли, то не так. Но они действительно спали крепко. И-Пин что-то по-китайски бормотала во сне, а Ламбо сосал большой палец. Очевидно, ему снился леденец. Белобрысый умилённо улыбнулся, глядя на них. Он вообще терпеть не мог маленьких детей, но считал, что, когда они спят, они все очень милые. — Пока, Гокудера-кун, — шепнул Тсуна, закрывая за Гокудерой дверь. Он шёл домой по пустынной улице, обходя лужи. Было темно, поэтому лужи не всегда удавалось обойти, и вскоре в кедах уже неприятно хлюпало. Но Взрыватель не обращал на это внимания, так как его мысли были заняты совершенно другим. «Джудайме не хочет быть со мной... Он любит эту дуру...» Хотя Тсуна и сказал, что примет его таким, какой он есть, он понимал, что это не обязательно будет так. В их отношениях всё равно теперь что-то изменится и это в итоге скорей разрушит их, чем укрепит. Может, всё и не было настолько страшно, но Гокудера накручивал и накручивал себя, пока не довёл до такого состояния, что едва не прослезился. Но плакать на улице он всё равно бы себе не позволил, поэтому решил отложить этот трогательный момент до тех пор, когда вернётся к себе на съёмную квартиру. Потому что там его никто не увидит. — Эй, парень, прикурить не найдётся? — услышал он вдруг, когда проходил недалеко от школы. Гокудера обернулся: на скамейке сидели несколько не вполне трезвых мужиков и смотрели на него. — Пошёл ты, — прошипел он сквозь зубы в адрес того, кто спросил, и пошёл дальше. Он всегда презирал людей такого типа, которые сидели пьяные на скамейках и просили у прохожих прикурить. Тем более, что в плохом настроении он имел обыкновение посылать всех и вся куда подальше. — Ах ты засранец, — мужчина встал, пошёл за ним и схватил за плечо, резко разворачивая к себе и разглядывая при свете фонаря его лицо. — Да я же тебя знаю, ты — сучонок вонгольский! — Откуда тебе известно про Вонголу, ублюдок? — рявкнул Гокудера, убрав его руку со своего плеча и скривившись от аромата пота и перегара, ударившего ему в лицо. — Иди проспись, блин! Он вдруг понял, что перед ним не простые гопники, поэтому медлить не стал. Далее события разворачивались со скоростью калейдоскопа. Завершив отвлекающий манёвр и быстро выудив из карманов динамиты, Гокудера сделал шаг назад и забросал ими их. Но тот, кто остановил его, очевидно, главарь, неожиданно достал из-за спины железный прут и стал быстро махать им, со свистом рассекая воздух и разбрасывая динамиты в стороны. Они все до одного упали на асфальт и размокли в луже, даже не успев взорваться. «Так мастерски управляться с оружием в пьяном состоянии? Кто он такой, чёрт возьми?» — Ты кто? — спросил Гокудера. Вместо ответа тот быстро подошёл к нему и схватил за руку, больно выкручивая её назад. Это произошло так быстро, что белобрысый даже не успел ничего сделать. — Где ваш босс? — Не твоё дело, вонючка, — рявкнул он и замахнулся свободной рукой, чтобы треснуть по этой небритой заплывшей роже, но неожиданно почувствовал холодное дуло пистолета, приставленное к его виску. Гокудера никогда не боялся смерти. Но теперь ему внезапно стало по-настоящему страшно. Он знал от Тсуны, как это больно — получать пулю в голову. Даже если это всего лишь пуля Посмертной Воли. — Говори, или я вышибу тебе мозги, мелкая падла. — Мёртвый я точно ничего не скажу, — ответил Хаято, нервно рассмеявшись. Пульс бешено бил ему в виски и не давал ясно соображать. Он мельком посмотрел по сторонам: вокруг не было ни души, или же люди просто разбежались, увидев их разборку. И никто точно не собирался идти ему на помощь. Главарь со всей силы треснул Гокудеру пистолетом по голове, отчего у того едва искры из глаз не посыпались. После драки с Хибари она у него и так постоянно болела, а теперь он чувствовал, что головные боли ещё долго будут его мучить. Если он вообще останется жив. — Фабрицио, давай отвезём его на квартиру и допросим, — сказал один из мужчин, подходя ближе. Гокудера затрясся от ужаса: почему-то в его сознании сразу всплыли картины средневековых пыток. — И развлечёмся, посмотри, какой он хорошенький, — поддакнул другой, погладив его по щеке, и, когда тот, оскорблённым этим жестом, попытался его ударить, больно схватил за руку. — Хорошенький, это точно, — ухмыльнулся Фабрицио и, убрав пистолет за пояс, полапал Гокудеру за задницу. Она ему очень понравилась — такая округлая и упругая. — Отпустите меня, мрази, — замогильным голосом прохрипел тот, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание от головокружения, страха и адской смеси из запахов пота и алкоголя. Чувствовать на себе эти грубые руки, которые бесцеремонно трогали его со всех сторон, было ужасно неприятно и отвратительно. Гокудера дёрнулся в сторону, но его держали крепко. В ответ на его слова мужчины лишь расхохотались. — Сделаешь всё, что мы хотим, может и отпустим. Главарь легко, как пушинку, подхватил его, перекинул через плечо и понёс. Гокудера задёргался и стал молотить кулаками его широкую спину, но от удара по голове силы оставили его, и он не мог ударить так сильно, как следовало бы. Он бессильно повис на нём, а мужчины шли к чёрному лимузину, который стоял на обочине дороги. И тут ему стал ясен их коварный план. Эти люди были из мафии, но притворились обычными японскими гопниками, чтобы слиться с толпой и дезинформировать потенциального противника. Может быть, Хаято смог бы с ними справиться, если бы серьёзно отнёсся с самого начала, но сейчас было уже поздно. Ещё каких-то пятнадцать минут назад он мирно шёл и никого не трогал, а теперь его тащили неизвестно кто и неизвестно куда. Гокудера не выдержал, и на его глазах от боли и отчаяния выступили слёзы, которые он старательно прятал, опустив лицо вниз. Каким бы сильным он ни был, но всё равно он был всего лишь шестнадцатилетним подростком. И он никогда не испытывал большего ужаса, чем сейчас, когда пьяные мужики из мафии собирались везти его на квартиру и там делать с ним что захотят. Вдруг послышался сзади чей-то до боли знакомый голос. — Вы нарушаете дисциплину. Я забью вас до смерти. Что-то сильно ударило Фабрицио сзади, и он завалился набок, уронив Гокудеру. Тот с трудом приподнял голову и увидел вдалеке Хибари, ловко поймавшего тонфу, которая, вращаясь на манер сюрикена, описала в воздухе идеальную окружность, сбила по дороге главаря и вернулась обратно к хозяину. Взрыватель плохо разбирался в японском оружии и был удивлён, увидев, что тонфы можно использовать и таким образом. — Что ты сказал, сукин сын? — крикнул один из мужчин, и они все повернулись к нему, кроме Фабрицио, который, похоже, потерял сознание от удара. Они вооружились железными прутьями и окружили Хибари со всех сторон. Не дав ему даже времени сориентироваться в темноте, они нацелили своё оружие ему в голову, однако тот сориентировался быстрее, чем они предполагали. Он нырнул вниз, уклоняясь от атаки, и круговым движением ударил их по ногам. Противники рассыпались в стороны, как кегли после меткого попадания шара для боулинга, а Хибари так же быстро поднялся и по очереди добил их ударами тонф. Он шагнул вперёд, выходя из кольца врагов, лежащих вокруг и подёргивающихся в агонии, и подошёл к Гокудере, который так и валялся на асфальте. Глава дисциплинарного комитета бережно помог ему встать и даже отряхнул на нём куртку, которая вся запачкалась дорожной грязью. — Спасибо, что спас, — нехотя буркнул он, едва сдерживая очередную вспышку ненависти. Даже несмотря на этот благородный поступок он продолжал его ненавидеть. Гокудера собрался уйти, но вдруг его пошатнуло в сторону, и он чуть не упал снова, но Хибари обнял его, не давая упасть. Тот думал, что он ответит что-нибудь типа: «Я не собирался никого спасать, мне просто не понравился тот мужик». Но он ответил совершенно другое. — Я забью до смерти каждого, кто обидит тебя. Ты сможешь идти? Хаято неуверенно покачал головой. Его волосы отливали серебром при свете фонаря, и их красиво оттеняли свежие потёки крови, стекающие по светлым прядям. Но эстетика эстетикой, а всё же ему срочно требовалась медицинская помощь. Хибари раздражённо вздохнул, потом как можно аккуратней взял его на руки и понёс. Он не был лёгким, но держать его тёплое обмякшее тело и чувствовать, как его руки обвиваются вокруг шеи, было очень умилительно. Гокудера бессильно склонил голову Хибари на плечо и, казалось, наконец начал успокаиваться. Ему только что было так страшно, что теперь даже у него на руках он чувствовал себя в полной безопасности. На другое плечо уселся появившийся откуда-то Хибёрд — маленькая жёлтая канарейка, самое близкое для Хибари существо, сопровождавшее его повсюду. — Летая над зеленью школы Намимори, не желай большого или маленького — среднее как раз, — тоненьким голоском птичка напевала гимн школы. Завоевать внушительное место в его холодном сердце ей удалось именно тем, что она умудрилась выучить его наизусть. Гокудера слабо улыбнулся, глядя на них. Когда эти двое были вместе, они порой выглядели со стороны очень мило. Но это был уже не первый раз, когда тот его спасал. Тогда, в заброшенном доме, где скрывались сбежавшие из тюрьмы Кокуё, которые пытались убить членов Вонголы, Хибари спас Гокудеру от Чикусы — но исключительно в обмен за то, что тот дал ему противоядие от вируса, лишавшего его жизненной силы каждый раз, когда он видел цветущую сакуру. Несмотря на то, что он помогал Вонголе, он никогда не ценил чужие жизни и делал это лишь ради собственной выгоды. А сейчас он сделал это безвозмездно. Хотя, если считать это платой за услуги, оказанные в кабинете на диване, то совсем нет. И всё же... Никто не знал, что Хибари страдал от своего одиночества. Единственный человек, которому он позволял находиться рядом с собой — его помощник Кусакабе — был намного старше его, и им редко было о чём поговорить, а Хибёрд был всего лишь птицей. Да, он избегал людей, но лишь потому что, как и Гокудера, не мог найти человека, к которому мог бы привязаться. Но если тот в конце концов его нашёл, то Хибари до сих пор не мог найти. И тогда он обратил внимание на него. Умный, красивый и неординарный во всём, тот был мечтой девчонок всей школы. И теперь он был и его мечтой тоже. Он хотел, чтобы Гокудера принадлежал только ему и думать забыл про «это мелкое травоядное животное», как он обычно называл Тсуну. И, даже если ему придётся забить его до смерти, он добьётся, что тот даже не взглянет ни на кого, кроме него. Но, в принципе, что могло их связывать, кроме обоюдного одиночества? Да, наверное, ничего. Их не связывало даже взаимное желание друг друга, хотя с этим можно было поспорить. Но Кёя привык жить по принципу «что понравилось — то и моё». И Гокудере оставалось только смириться с тем, что теперь он — его собственность. — Я нравлюсь тебе, да? — с кривой улыбкой спросил он, когда уже лежал в больничной палате с перебинтованной головой и льдом на лбу. Хибари сидел рядом и молчал, и Гокудере пришлось заговорить первым, чтобы не было так скучно. Его голос был совсем слабым и тихим, но тот готов был слушать его до бесконечности. Этот чудесный голос, который называл его ублюдком и который срывался под ним на стоны. — Да. Но если ты ещё раз заставишь меня так волноваться, я забью тебя до смерти. Даже будучи сказанной в его духе, эта фраза говорила о его чувствах намного лучше, чем пафосные и утомительные поэмы с признаниями в любви из низкопробных дамских романов. Его внутренний мир был так сложен и непонятен для простых смертных, но Гокудера его понял. Всего лишь благодаря одной-единственной фразе, на которые тот, как известно, был скуп. Хаято снисходительно улыбнулся, стиснув зубы, когда Хибари взял его за руку и стал её легонько поглаживать. Он пытался сделать это нежно, но его пальцы больно сдавливали синяки на его запястье, которые были им же и оставлены. И всё же даже одна эта попытка была ценной для единственного человека, который заставил Хибари пытаться быть ласковым. И ему это льстило. Его это забавляло. Ему это было нафиг не нужно. Но он никуда не мог от этого деться. Однако с этого момента Гокудера всё же перестал его ненавидеть.