Дельта

      Ты любишь слушать, а надо, чтобы смотрела.       Спрашиваешь, всегда спрашиваешь. Я не дам ответов, лишь скажу, куда заглянуть.       Я не скажу тебе, но научу, как смотреть.       Научу, как увидеть, как иногда что-то будит меня, когда солнце еще не спит. Как не раз и не два я горел и я слеп, вместе с ветром впуская в дом сумерки, последние солнечные блики. Там, где другие лишь смахнули бы истлевшую кожу, я на недели погружался в темноту. Расплачивался за беспечность.       Тому есть причина, я понимаю. Причина есть всему, теперь это очевидно. Потомков Бога огненный глаз врага карает с наслаждением, тогда как других - лишь из строгости. Впрочем, чем бы боги ни тешились, пусть бы не просыпались.       Я– еретик, и знаю это. Знала и Мать. Она говорила про богов в каждой птице, в каждой крупице песка, про священную мудрость, что слышит лишь Кровь. О, я верю в Бога. Ведь не может все быть совпадением. Слишком смешна была правда, слишком иронична судьба, слишком люди похожи на древних мертвых богов. Я поверил сразу и сразу сказал Господу все, что о нем думаю.       Видела б ты, как Бог смеялся. Как не умолкал.       Как в одну ночь Голос стал особенно громок. Особенно многоречив. Как не молчала пустыня, пел ветер, рокотала гроза, скрывая еще не севшее солнце, как дорога звала.       Пора.       - Пора, - шептало эхо. Ты увидела бы, как Мать села рядом, заглянув в мою книгу. Она знала больше языков, чем у нее было пальцев, и прочла больше книг, чем я прожил дней. Мать всегда улыбалась, но никогда не смеялась. Даже над шутками Бога.       Увидела, как я бы спросил, куда ведет ее путь. Как будто мне было дело. Как мы расставались. Как ответ ничего не менял.       - Я видела остров и город, - Мать гладит страницу моей книги, но правда в том, что Мать не любит книг. Ты бы тоже увидела это, если бы заглянула ей в сердце. - По слухам, в тумане наше учение сейчас может дать хорошие всходы. Ты?       Когда я ослеп, мне приснилось, как солнце рождается в море, обжигая тонущий город. Я мог решить позже, но пусть бы был Новый Свет. Ответ ничего не менял.       Я ступал на дорогу, а у дорог всегда два конца. Из дома и к дому.       Всмотревшись, ты бы узнала, как Мать улыбалась. Как ее Зверь не носил шкуру дважды и вечно сбрасывал кожу. Что глаза его – ляпис лазурь, а Мать не пыталась то скрыть.       Увидела бы, как Мать обнимала меня. Как холодна ее кожа, ведь кто тратит драгоценную кровь на иллюзию жизни? Пустыня мертва, холодна, она наполняется жаром лишь когда крадет жизнь у солнца.       - Ты не вернешься.       Я не стал обещать, лгать по мелочам. Мать не слушала, но кончик ее языка, движение ноги по песку, вибрато браслетов говорили ей больше, чем хор тысячи слов, чем сети любого узора.       - Я не осуждаю. Иногда вспоминай обо мне.       О ней я вспоминал каждый раз, когда смотрел не в ту сторону. Ты видишь? Как она просит – «ты Зряч». Как молит – «Бог любит тебя». Как угрожает – «ты истратишь себя понапрасну».       Прислушавшись, услышала бы старые песни – Мать напевала их. В них был покой, гармония смерти. По-своему Мать любила меня, а я любил забавлять ее своей глупостью. Но время вышло, а дорога звала.                                   В синей, бархатистой ночи ты увидела б место, которое когда-то звал домом. Годы прошли, оно покрылось плющом и тенями. Плющ убил виноград, тени – радость. Радости не было в доме с тех пор, как под кипарисом оплакали гроб, в котором никого не было.       Я покажу тебе все, что попросишь, но не день, когда моя мать поседела, когда отец умер, хотя жил еще год. Когда брат сделал вид, что омыл мое тело, а мулла – что перед смертью я слышал Коран. Когда настанет твой день, я не пущу тебя в место, где твой пустой гроб покроют землей. Ты не станешь смотреть, как они плачут, как умирают, как хоронят тебя и своих сыновей. Ты проклянешь меня, ты не простишь. Но я не позволю.       Я мог быть змеей, но змей здесь боялись. Потому я был тенью, которых здесь было так много, что их не замечали.       Оглянись.Ты видишь его?Мою бесплотную тень, моего жалкого братца. Он смотрит на дом, на жену, на дитя, на которые права он не имел. На остатки богатства, что не сумел удержать. Он получил, что хотел, но остался несчастлив. Я так хотел посмеяться, но отчего-то молча Смотрел.       Как тебе его взгляд? Как думаешь, что это? Отвращение? Испуг? Слепая надежда?       Какой у него мерзкий голос.       - Ты мне не брат. Ты – ифрит, змеей ему вползший в кожу ! Изыди, пока рассвет не рассеял тебя.       Теперь совсем тяжело не смеяться. Конечно, как могло быть иначе, когда ты, брат, рассек плетью брата и ждал, пока сердце его не перестанет биться, а песок не впитает всю его кровь. Когда сам подарил его пустыне. Когда дрожишь, как грызун, поджавший хвост при виде змеи.       С чего он взял, что я его брат? Я – его грех, его слабость. Я – воплощение Бога.       Джинн. Исполнитель желаний. Так он назвал меня.       Чего же ты хочешь теперь, когда руки твои по локоть в крови, когда осквернил ложе брата? Чего же ты хочешь, когда сам впустил в сердце яд, когда слушал шепот, что чужая жена тебе пела? Повтори, я не слышу.       Прощение? Жаль. Жаль, я не всесилен. Попробуй еще. Попроси за нее. Попроси за щенка, что может быть и не быть моим сыном. Проси.       - Мой мальчик, мой сын… Меня обманули, ты жив! О небо, Аллах вернули мне сына!       Нет, моя драгоценная, милая, нежная. Никакого обмана, твой сын мертв. Никакой лжи, твой сын встретил Бога. Твой сын идет по Его стопам покорным ослом и пьет из его рук. Ты ослышалась, мама, я не спустился с небес. Не затем, чтобы перебить плетью крыс, прогрызших щель в стене нашего дома. Не слушай меня и не плачь, твой бог запрещает тебе плакать так сильно. Я возьму все, что ты дашь мне. И изумрудные четки, и белую ленту и отцовский платок. Я даже не трону шакала, в котором признала ты младшего сына. Чтобы ты не умирала у могил своих сыновей.       Ты… все еще смотришь. Ну, ты хотела узнать, какая она. А я, что я показываю тебе?       Ты спросила, была ли моя жена красива.       Разумеется. Разумеется, была. Ее имя, лицо, ее голос утекли сквозь годы, как песок. Но всякий мужчина бы позавидовал мне. Даже мой брат.       Но какая она, я не отвечу тебе. Она была послушной дочерью, красивой женой, благочестивой сестрой. Любила ли она мускус или шафран, садовые пленные розы или бесстыжие дикие маки – того я не знаю. Я так никогда не спросил. Не любила она, когда я смотрел на нее. Так, как смотрю на тебя.       Хотя, возможно, в том дело. Что так никогда я на нее не смотрел. Никогда не брал в голову, как зовут кошмарного набитого зайца, что польются вдруг слезы и будет сопеть красный нос, если уродца не станет. Не вертись, он на месте. Но знай – я его ненавижу.       А она? А что с ней? Смотри, она в саду. Она – Нефтида, она – Исида, качающая колыбель из камышей. Слышишь? Наш Бог смеется. Над ней, надо мной, над ребенком, которого должен я извести. Разрубить на куски и бросить в залив, чтобы Осирис три раза по три пожалел, что возжелал жену брата.       Мать бы сердилась. Ругалась. Велела исполнить свой долг. Смотреть в устье, а не на исток. Не назад, а вперед. Не тратить свой Дар понапрасну. И вот я смотрел.       На исток – на поседевшую тень, на тень крысиного хвоста, на тень отцветающей розы.       На дельту – на Кровь, на поток, на свое продолжение. Так ли важно, какие родники наполняют русло, если река продолжает свой бег?       Ты спросила, мой ли он сын. Я не знаю. Бог замолчал, а рассвет был так близок. Дорога звала.       «Он так красив. Прямо как ты».       Что со мной ты творишь… Посмотри. Нет, помолчи. Просто смотри. Помолчи, ну пожалуйста.       Как иначе предстает все глазами Детей. Приобретает совсем иной смысл.       Теперь, когда я снова не сплю и встаю до заката, когда снова иду по стопам нашего Бога, когда Мать не бранила б меня, ведь я Зрю не напрасно… я покажу тебе все, что попросишь.       Научу тебя, куда посмотреть.