Раз — и светит солнце. Два — и светит солнце. Три — небесный свет приходит в дали. Так — солнце вечно будет с нами...
Спортивный браслет на запястье коротко завибрировал. Рудольф медленно приподнял штангу в последний раз и установил её на кронштейны, выныривая из-под верхней части тренажёра и садясь на него верхом. Он машинально утёрся полотенцем и поднял с пола телефон, снял чуть подрагивающим от упражнения пальцем защиту и ткнул в непрочитанное смс. “Привет! Если ты не решил совсем закваситься на работе, у меня есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться”, — и конечно, хитро ухмыляющийся смайлик. Рудольф хмыкнул и прищурился. Вот ведь беспардонный, болтливый, навязчивый рыжий наглец! Он-то про себя точно знал, что смог бы отказаться. Браслет снова коротко прожужжал, и Вейлерштандт опустил глаза на экран. “В общем, в семь, кафе на набережной, потом ко мне в номер”. Рудольф стиснул зубы так, что они аж хрустнули, но так и не сумел сдержать кривую ухмылку, поглядев вперёд неприцельно-убийственно, зло и почти весело. На счастье окружающих, на тренажёре напротив никого не оказалось. Нахальный засранец. Познакомился, называется, во имя расследования на свою голову… Чего стоило тогда, неделю назад в парке у фонтана, просто кивнуть, сделать лицо посуровее и пройти мимо? Что его только дёрнуло познакомиться? Даже если чёртов охотник на рыжих, как Рудольф прозвал про себя маньяка, уже целый год орудующего вокруг Вашингтона, решил бы выбрать этого парня жертвой — не мог же он денно и нощно находиться рядом! Да, парень идеально подходил под вкусы маньяка, но Рудольф всё равно не понимал, откуда вдруг у него, рационального до мозга костей, появилось это бескомпромиссное ощущение, что именно этот человек станет ключом и разгадкой многочисленных убийств. Оно тогда, у фонтана, было сродни озарению, которому нельзя перечить, как открывшейся истине, которой нельзя не доверять. И Рудольф поверил, потому что не знал иного пути и не видел выбора. Он познакомился, выяснил, как зовут этого рыжего и почему он тут оказался, и даже поделился своим номером, как сделал бы с любой потенциальной жертвой. И, конечно, чуть напрягся, когда на следующий же день увидел звонок, — решив, что с новым знакомым уже могло что-то случиться. Поэтому, недолго думая, согласился на встречу. Которая — внезапно, прямо в процессе — вдруг оказалась абсолютно неделовой. Личной. Почти свиданием… Он сам не заметил, как, пока они гуляли по набережной, в первый раз усмехнулся какой-то шутке, не всерьёз рыкнул на какую-то подколку, как его уболтали на посиделки тут же, на набережной, в открытом кафе. Он запомнил, отлично запомнил тот момент, когда мало-помалу стал что-то говорить о себе, общеизвестное, неопасное, не столь личное. Но — не запомнил, с какого момента с его лица не сходила уже улыбка. Как разлилось в груди тёплым, когда впервые рассмеялись его шутке — одной из тех, что почти никто не замечал, ведь шутил Рудольф со всё тем же каменным лицом. Это был какой-то волшебный туман, окутавший весь вечер, и Рудольф вернулся домой, чувствуя себя пьяным, хотя они, чёрт дери, не брали в рот ни капли! Что это было, как случилось, он понятия не имел. Вот только в голове, в ушах до того самого момента, как его уронило в сон, так и стучало мерно, на бесконечном повторе: “Меня зовут Дитрих”. “Зовут Дитрих”. “Дитрих”... Браслет снова коротко бзыкнул, заставив Рудольфа моргнуть и очнуться от мыслей. Он с привычной, обычной своей хмуростью поглядел на экран, возвращаясь в реальность, сосредотачиваясь на ней, готовясь решать любые вопросы… “Ну?” — и смайлик с нетерпеливо приподнятой бровью. Специальный агент Вейлерштандт тихо и зло выругался, стиснув до скрипа несчастный телефон, а затем шумно и медленно выдохнул. “Я его точно убью, — мрачно подумал Рудольф, — вместо маньяка”. Он пробежался большим пальцем по высветившимся буковкам и ткнул в автоматически предложенное слово, а затем — значок отправки. “Согласен”. Он знал, что мог бы отказаться. Но так же знал, что — не хотел.***
Рабочий день Рудольфа вот уже не в первый раз на этой неделе шёл непривычно сбивчиво, какими-то длинными затяжными скачками. В последнее время он ощущал себя в непрерывном, постоянном ожидании. Он отгонял от себя назойливую мысль, что в его главном вот уже который месяц расследовании об убийце рыжих мужчин должен появиться какой-то знак. Считать за таковой неожиданную встречу с абсолютно подходящим на роль жертвы, но оказавшимся таким нахальным Дитрихом Рудольф отказывался. С его нового знакомого с лихвой хватало и того, что Рудольф снова и снова соглашался на их встречи. Даже несмотря на всю наглость. Особенно несмотря на всю наглость. Благодаря всей этой чёртовой почему-то такой притягательной наглости!.. Рудольф медленно выдохнул, кладя на стол хрустнувший в пальцах карандаш, заставляя себя снова окунуться головой в расследование и только в него. ...И всё же ему казалось, что было ещё что-то в этих убийствах. Что-то, настолько же очевидное, ясное, как и цвет волос убитых — как ни крути, маньяк не мог выбирать именно таких жертв без всякой причины. Рудольф хмуро в тысячный раз перебрал фотографии убитых мужчин, а потом — фотографии мест преступлений. Он снова с досадой проглядел места первого и третьего убийств, запечатлённые полицией слишком поздно: на одной тело скатилось вниз по наклонному газону, и первоначальная, присмертная поза была неизвестна, а на другой тело и вовсе было оттащено в сторону неизвестным лицом, скорее всего, кем-то из местных бездомных. На двух других — тела были сняты поздно ночью или ранним утром в темноте. Только последнее, пятое убийство, на место которого он примчался практически вровень с полицией, было заснято ещё при светлых сумерках, когда солнце только-только ушло за горизонт. На эту фотографию Рудольф за последние полторы недели смотрел реже всех: она казалась ему самой понятной и знакомой, ведь он лично всё это видел, осматривал и обыскивал, стоял чуть сбоку от фотографа, был практически первым, кто подошёл к трупу, пока полиция выставляла ограждения. Другие места преступлений, которые он не смог застать лично и с которыми вынужден был работать уже по собранному полицией материалу, казались Рудольфу более загадочными, не понятыми в большей степени. Другие — но не это… Однако, сейчас его взгляд задержался именно на этом фото, и агент удивлённо смотрел на странное, размытое темноватое пятно на скамейке, на углу которой сидел как будто прикорнувший мёртвый парень. Пятно было едва заметно в надвигающихся сумерках и занимало чуть ли не половину скамьи, но, приглядевшись, Рудольф заметил его вытянутую форму. Он не сразу понял, что это. А поняв, бросился к гугл-картам. Быстро найдя и увеличив место преступления так, что была видна пресловутая скамья в парке, Рудольф, ещё раз глянув на фотографию, ошарашенно перевёл взгляд на карту. Да, ему действительно не показалось — это была тень. Тень от только что канувшего за горизонт солнца. А жертва — жертва сидела так, что видела бы последние закатные лучи. Если бы ещё могла видеть. Рудольф схватил фото второго и четвёртого убийства. Найти их на картах с такой точностью и сопоставить месторасположение тела со сторонами света оказалось посложнее, но вскоре он был уверен, что и эти жертвы находились в похожем положении. Он взял первое фото, с жертвой, скатившейся с наклонного газона вниз — фото было сделано утром почти год назад, и газон был почти целиком в тени. А это значило, что, останься труп на месте, он смотрел бы туда же. На солнце. Алое, сплющенное маревом солнце.***
— В жизни бы не подумал, что мне тут может так понравиться, — Дитрих с улыбкой поднял брови, сам себе неверяще покачав головой. Он повертел в руках чашку с ирландским кофе, приопустив уголки смеющихся губ. — Типа, что тут может быть вообще такого интересного, красивого, атмосферного, все дела? Рудольф наблюдал за ним безотрывно, будто взглядом прикипев, ловя каждое новое выражение его изменчивого лица, впитывая в себя все эмоции, всю игру голосом, всю ту лучистость, язвительность, расслабленность и радость. У Рудольфа снова было такое чувство, что это у него в чашке кофе с коньяком, а не у Дитриха. — Здесь жизнь, — возразил он. — Никакие старые замшелые уголки мира не сравнятся с этой насыщенностью людьми и событиями. Когда живёшь тут, чувствуешь, что держишь руку на пульсе человечества, — он неторопливо поставил чашку на стол, как будто подчёркивая свои слова этим жестом. Дитрих неверяще фыркнул. — Да брось, — Рудольф уловил проскользнувший грассирующий акцент, такой же, какой когда-то был у него самого. — Когда всего слишком много, детали теряются, стираются, перестают существовать. А как известно, смысл — и дьявол! — в деталях, — он усмехнулся и подался немного вперёд, подмигнув. — Без особенностей, индивидуальностей, всех вот таких маленьких штришков — жизни нет! Если нет дыхания времени и места, какой смысл во всей этой муравьиной суетливости? — Ты только что сказал, что тебе здесь понравилось, — заметил Рудольф. Дитрих медленно развёл в улыбке уголки губ. — Да. Да, — он кивнул несколько раз, неотрывно глядя на Рудольфа, и тот ощутил, как воздух вокруг кончился, исчез словно по щелчку пальцев, и теперь попросту нечего было вдохнуть. Он тяжело сглотнул и нахмурился. — Не смотри на меня так. У Дитриха, вопреки словам агента так и не оторвавшего от его лица взгляда, ухмылку перекосило на одну сторону, отчего она стала на порядок наглее. Но через пару мгновений глаза он всё-таки отвёл. — Ты говорил в прошлый раз, что улетаешь на следующей неделе? — Рудольф, незаметно переведший дыхание, посмотрел на него в упор. Дитрих вздохнул. — Ага, через три дня, — он погрел об тёплую чашку вечно слегка мёрзнущие руки. — В понедельник доклад, во вторник подведение итогов конференции, а вечером — самолёт. И всё, в среду у меня уже смена, — он повёл плечом и одним глотком допил оставшийся кофе. Рудольф поглядел на него коротко и остро, а потом опустил взгляд. Он почувствовал облегчение и тоску одновременно. Ещё три дня — и он сможет больше не волноваться за этого человека, который рисковал, попросту находясь здесь, в Вашингтоне. Сможет больше не думать о том, как бы не дать произойти тому, что практически неизбежно — ведь маньяка не остановит ничто, пока он на свободе, — хотя бы с ним. С Дитрихом. Ещё три дня — и он больше не увидит этого рыжего наглеца очень долго, а может, вообще никогда. Не ощутит, как с ним легко и тяжело одновременно, как он забирает всё свободное время и внимание Рудольфа, как заполняет собой его жизнь. — Ты хотел сделать мне предложение, от которого я не смогу отказаться, — напомнил Вейлерштандт, расплачиваясь по счёту. — Мммм, да, — кивнул Дитрих и хитро улыбнулся. — Как ты относишься к егермайстеру, чудесному напитку нашей родины? Я тут все магазины оббегал, но таки нашё-ёл! — гордо добавил он. Рудольф усмехнулся, пропустив мимо ушей слова о родине, и кивнул. — Положительно.