10
8 декабря 2019 г. в 17:46
Замерев в тепловатой вонючей воде и жалея лишь о том, что не может уйти под нее с головой, Дэйгун думал о сказке про трех друзей, отправившихся за сокровищами в таинственную башню, но вместо этого попавших внутрь огромного чудовища. Он не помнил, нашли ли они там свою смерть, — в детстве он предпочитал истории с хорошим концом и убегал от матери, когда она читала ему что-нибудь страшное, — но знал, что в их собственной истории, истории семерых искателей приключений, вошедших в заколдованный плавучий замок, хорошего конца уже не случится.
Дэйгун с ненавистью прислушивался к звукам снаружи увитой водорослями беседки: сахуагины шипели и щелкали, а он не решался даже поднять голову, опасаясь выдать свое ненадежное укрытие. Водоросли свисали с решеток длинными скользкими косами, и все же Дэйгун чувствовал себя так, словно выставлен на всеобщее обозрение, раненый и беспомощный. Он мог надеяться лишь на то, что вонь гниющих под солнцем водорослей маскирует запах крови.
Линнет шевельнулся. Дэйгун замер, слушая, как тот перекатил голову по мокрым камням; минутой назад он тревожился, что друг впал в забытье, а теперь был готов все отдать за то, чтобы Линнет подольше не открывал глаз. Что если он застонет или вскрикнет от боли?
Сахуагины продолжали шипеть. Их голоса звучали громче, и Дэйгун рискнул приподняться, сдвинуться в сторону Линнета. Рывок — и он лежал рядом, зажимая тому рот. Зеленые чешуйчатые ноги, которые Дэйгун теперь видел между водорослями, остались неподвижными.
Лицо Линнета на ощупь стало как кусок льда: морозные чары, наложенные на пронзивший его плечо гарпун, распространялись все дальше по телу. Благодаря этому рана не кровоточила, но Дэйгун уже не был уверен, что Линнету повезло больше, чем Эадгару, которого жрица сахуагинов нанизала на свой трезубец, словно крестьянин — шмат сена на вилы. Возможно, тот хотя бы умер быстро.
Наконец рыболюди закончили свой разговор, Дэйгун слышал, как шлепают, удаляясь, их лапы по мелководью. Насколько он знал, сахуагины не любили долго оставаться под солнцем, сушившим их чешую, — возможно, в ожидании новых жертв они предпочтут укрыться в прохладных, заполненных водой подземельях замка...
Или хотя бы в тени беседки.
Дэйгун не почувствовал ничего, увидев огромную, заслонившую свет зеленую фигуру: должно быть, он взглянул на сахуагина без всякого выражения, так же, как на него самого уставились белесые рыбьи глаза. Чудовище тихо свистнуло, отводя руку, но все же оставшаяся от прежних человеческих владельцев беседка была слишком невелика, чтобы он мог как следует размахнуться гигантским трехзубым оружием, и этим немногим временем Дэйгун распорядился, как смог, — швырнул в грудь сахуагину согревшийся в ладони камень.
Он успел увидеть, как оскаливаются в подобии ухмылки острые зубы, прежде чем тело врага исчезло в ослепительной вспышке. В воздухе запахло сначала остро и свежо, потом завоняло паленым мясом. Мгновение изжаренный молнией сахуагин еще стоял, дымясь, и наконец рухнул в воду, едва не обвалив хрупкую беседку.
Дэйгун потянулся было к трезубцу, но тут же отказался от этой мысли: он слишком ослабел от потери крови, чтобы удержать его даже двумя руками, кроме того, никакие чары не спасли бы от толпы разъяренных сахуагинов. Сжимая в руке охотничий нож, он шагнул наружу, упрямо и безнадежно, готовясь умереть если не в бою, то хотя бы не в напрасных попытках забиться в убежище.
Всего двое сахуагинов, привлеченных шумом, спешили к нему через двор, но для Дэйгуна это было все равно что целая армия. Он попытался сосредоточиться, обратиться к помощи Сильвануса, но и камни этого замка, и плети водорослей, казалось, столько времени под властью злобных божеств сахуагинов, что не желали откликаться на его призыв.
И все же плиты под ногами чудовищ вздыбились. Дэйгун увидел, как теряет равновесие ближайший к нему соперник, как кубарем катится второй, и его шкуру вспарывают магические снаряды. Он вскинул голову — и скорее почувствовал, чем услышал, как кто-то окликает его по имени.
От облегчения — а может быть, и потери крови из вновь открывшейся раны — у него едва не подкосились ноги. Пытаясь удержаться в сознании, он наблюдал за тем, как торопливо вылезает из окна сначала Эсмерель, потом их новый маг, Трисси, — мокрые, грязные, покрытые чужой, а может быть, и своей, кровью, но живые. Живые!
Он позволил Эсмерель только раз окутать его целительной силой, чтобы прояснился ум и перестали дрожать ноги, и поспешно отступил, указывая на беседку.
— Оставь побольше заклинаний для Линнета. Ему куда хуже, чем мне.
Эсмерель все же замешкалась на секунду.
— Шелл с вами нет?
— Мертва, — ответил он и только потом понял, что про Брандена она не спросила. Еще несколько мгновений он надеялся, что Эсмерель просто неизвестна его судьба, но тут Трисси пролепетала:
— Мы слышали крики Брандена, когда прятались наверху. Кажется, его тащили вниз по лестнице... после этого чудовища прекратили искать нас.
— Значит, он тоже мертв, — заставил себя произнести Дэйгун.
На самом деле, он вовсе не был в этом уверен; он слышал кое-что о ритуалах сахуагинов. Но теперь он сам ощущал себя рыбочеловеком под иссушающим, издевательски ярким солнцем. Замок возвышался над ними, обманчиво тихий, дразнящий игрой света на зачарованных витражных окнах, — шкатулка с драгоценностями, полная чудовищ, а их из семи осталось четверо, а может быть, уже трое.
— Пора убираться отсюда, — сказал он.
Он не мог принять другого решения и все же много ночей просыпался в коконе из пропитанного потом одеяла от одного и того же сна, где жрица сахуагинов высасывала у вопящего Брандена глаза, в то время как остальные рыболюди раздирали одежду на телах Шелл и Эадгара, торопясь запустить зубы в еще теплую плоть, — и, даже проснувшись, еще долго слышал хруст, чавканье, затихающий предсмертный хрип, прежде чем поднимался с постели и отправлялся в храм, где боролся за жизнь Линнет. Жрецам Ильматера удалось остановить магический холод, прежде чем он добрался до сердца, но едва ли Линнет мог считать себя счастливчиком. Половину его тела разбило параличом, как после удара, лицо перекосилось. Словно ребенок, он мог только открывать рот, когда его кормили с ложечки, и давился слюной и собственным языком, произнося самые простые слова. Однако его разум, запертый в клетке изувеченного тела, не пострадал, и Дэйгун всякий раз перебарывал желание отвернуться, видя смертный ужас в глазах друга.
Жрецы уверяли, что это состояние обратимо, что со временем Линнет сможет говорить, а может быть, и ходить без палки, но никаких сроков не называли. Потребуется время. Длительное время. Возможно, годы.
Именно в те ночи и дни, полные тяжелого сна и однообразных бдений, Дэйгун понял, что его собственное время прошло. Он устал вести других на смерть и сам уже едва понимал, что когда-то вывело его на дорогу приключений. Он чувствовал себя больным и бессильным, но все же стоял на собственных ногах, в то время как вокруг него полные жизни и надежд друзья падали, чтобы никогда не подняться. Казалось, он отравлял все вокруг себя.
Cказать об этом Эсмерель Дэйгун не сумел — наверняка она принялась бы уверять его, что он преувеличивает, напрасно терзает себя. И все же она ничуть не удивилась, когда он сказал, что решил завязать с жизнью искателя приключений. Из всей прежней команды их осталось двое; слишком много сил надо потратить, чтобы собрать новую группу, а жизнь наемника опротивела ему еще тридцать лет назад. Сбережений у него достаточно, чтобы прожить скромно, но достойно, хоть весь отведенный эльфам срок.
Сидя за столом напротив Дэйгуна, Эсмерель слушала очень внимательно, кивала в нужных местах его рассуждений, а когда он запнулся, чтобы набрать наконец воздуха и сглотнуть пересохшим ртом, поднялась и обняла, прижалась щекой к волосам.
— Не надо передо мной оправдываться, Дэйг. Ты как никто заслужил наконец спокойную жизнь. Ты только не обидишься, если я скажу, что сама еще не сыта по горло всей этой суетой? Но если надумаешь где-то обосноваться, я начну навещать тебя так часто, что ты сам рад этому не будешь.
Он растерялся: странно, но мысль о расставании даже не приходила ему в голову. Почему-то он считал, что, так или иначе, Эсмерель всегда будет поблизости, — но вот он остановился, а она идет дальше. И, может быть, он никогда не узнает, в какой пещере или подземелье навсегда закроются ее глаза...
Эта мысль напугала его самого: вот же она, Эсмерель, стояла рядом с ним, живая и теплая, а он пророчил ей смерть! Нет, действительно, им стоило расстаться до того, как его яд отравит и ее радость жизни.
— Что ж, вот и проверим, как быстро это произойдет, — постарался сказать он ей в тон.
— Ты где-то обоснуешься или я тебе надоем? — Эсмерель взъерошила ему волосы, совсем как Дункану когда-то. — Но мы же еще не прощаемся, Дэйг. Я останусь с вами, пока Линнету не станет лучше. Как думаешь, его родные примут его... таким?
Дэйгун подумал о прохладных, пахнущих восковой мастикой и сандалом, комнатах в их невервинтерском поместье и статуе Искалеченного Бога среди зарослей шиповника. «Наш фамильный склеп», — кривясь, говорил Линнет, проводя Дэйгуна в свою комнату, единственную, которая запомнилась ему не в черных, желтых и мучнисто-белых тонах.
— Его мачеха поклоняется Илматеру. Думаю, семья не оставит его хотя бы из милосердия, если не из любви.
— Если и нет, я знаю, где найти хорошую лечебницу... – задумчиво сказала Эсмерель, не убирая руки с его плеча, и быстро поцеловала в лоб. – Прошу тебя, только не взваливай на себя всю ответственность, Дэйгун! Мир не развалится, если ты перестанешь в одиночку держать его на плечах.