Я устал от всех этих обычных бесконечных войн — Стань моей причиной, по которой я вернусь домой. ©«Солнечная сторона»
***
В ноябре Ромка с пацанами приходит к Ване в студию, и это очень круто. Рудбой, если честно, не думал, что у Худякова получится закатиться сюда во время тура. Локи, увидев его впервые за пару месяцев, радостно скалится и стягивает с него капюшон красной в подпалинах худи, с энтузиазмом лохматя суховатые после краски волосы. Ромке непривычно Евстигнеева таким белым видеть, Ванька сразу будто немного незнакомый становится, и глаза, ярко-голубые, блестят хитро-хитро из-под чёлки. Но стоит Ваньке широко улыбнуться, и иллюзия рассеивается, а перед Локи снова знакомый ему до мельчайших кривляний Рудбой. Они перешучиваются, ромкины пацаны подключают аппаратуру, Дима настраивает звук. Так под хихоньки-хахоньки и начинают. После получаса записи Сега, попросив пять минут на перекур, шаманит над фонящей гитарой, а Ромка стоит рядом с ссутулившимся на стуле Рудбоем и слушает хахайки из тура Мирона. Ржёт, пьёт любезно притащенный виски с колой в тяжёлом шоте, вспоминает собственные проёбы. В какой-то момент Ванька манит его ближе, подальше отводит ладонью чувствительный микрофон и дрожащим от смеха голосом почти урчит на ухо: — Ромыч, колись, всё-таки, что за история про Рощева и Казань? Ну а Рома что? Роме не жалко, он рассказывает. Говорит быстрее обычного, задевая кончиком носа рудбоевскую чёлку, проглатывает слова и, когда выпрямляется, то улыбается совершенно безумно, он это умеет. Рудбой плачет от смеха. У него буквально истерика, и Ванька пытается заглушить её, уткнувшись мокрым лицом в алую ромкину футболку. Пальцами обессиленно хватается за Локимина, и тот с ухмылкой придерживает его за плечо, потому что иначе, Локи уверен, Евстигнеев хохочущей лужей стечёт на пол. Когда они играют «Зомби надо хоронить», Дениска сидит в телефоне с довольной миной человека, который отдыхает, пока остальные работают, и вертится на стуле, пританцовывая. Рудбой, большую часть времени глядящий на фонтанирующего энергией Ромку, что топит в этой эмоции всю их крохотную студию, иногда посматривает на Рощева и прячет разъезжающиеся в улыбке губы за микрофоном, отворачивается в сторону. Хотя Рощев, кажется, всё равно что-то подозревает. Ваня в ответ на все подозрительные взгляды только низко посмеивается в микрофон. Локи здорово прокачал свой вокал, это очень заметно. У него всегда была какая-то своя особая энергетика в песнях, которая вселяла странное чувство деперсонализации, стоило только вслушаться, но теперь это усилилось в разы. Ваня сидит буквально в двух шагах от Ромки, глядит на него из-под чёлки и, честно, он почти восхищен. Ромка сейчас — стихия в чистом виде. Им, — таким, таким живым, сильным, нереально погруженным и отдающим всего себя, — сейчас невозможно не восхищаться. На него такого сейчас смотреть почти больно, словно на солнце. Но Рудбой смотрит, смотрит и чувствует, как по позвоночнику вниз под толстовкой стекает дрожь. У Мирона такая же энергия. У того Мирона, который на сцене, перед толпой, перед океаном из людей, у Мирона, который, когда он на сцене, становится чем-то большим, чем просто один человек. Ване нравится наблюдать за тем, как такие люди, как Мирон и Ромка, на сцене становятся концентрацией энергии и фанатской любви. Рудбой любит наблюдать за этим, и он рад, что у него есть возможность самому находиться в этой сумасшедшей атмосфере, дающей кайф почище любой кислоты. Они устраивают пятнадцатиминутную сиесту. Люди в чате болтают и придумывают тупые вопросы, а их компашка прерывается на покурить. На улице минусовая температура, но похуй. Ромка даже не застегнулся, только набросил дублёнку поверх футболки, Рудбой вообще вышел в чем был. Даня тоже стоит в одной адиковской ветровке и шарится по карманам в поисках резинки для волос. Не находит, забивает болт и тоже тянется за сигаретами. После маленькой душной студии стоять на улице в кайф, плевать, что холодно и виски от ветра ломит. Зато эта ледяная свежесть будто смывает с них налёт серости и привычного комфорта. Ване кажется, что этот ветер настолько сильный, что сметает с него не только повседневную пыль, но и краски, делает его прозрачным, как лёд на лужах. Локи, поглядев на его синеющие губы, скалится, метко зашвыривает бычок в урну и тащит их в тепло. Вообще, запись проходит шикарно. Куча шуток, подъёбок, тупых, но забавных историй и стёбного неймдроппинга бедолаги Фергюсона. У ребят в запасе оказывается уйма дурацких случаев из тура, и Ваня долго хохочет после рассказа о том, как эти ублюдки дважды забывали Пашку на автозаправках. Ромка выглядит так, будто он под спидами, что, в общем-то, не вызывает удивления, — у Ромки такой вид где-то восемьдесят процентов времени, ёбаный энерджайзер. Когда Худяков под конец сессии отбирает у Рощева бас, начинается полный пиздец, пусть и в хорошем смысле. Ромку мажет и разносит, а вместе с ним разъёбывает и всех остальных, потому что невозможно не поддаться этому. В итоге они полупьяные от драйва, и когда неожиданно резко обрывается последний аккорд «Из говна и палок», Ванька пару секунд сидит в звенящей пустоте, мыслями где-то не здесь. Стянув с головы наушники, Рудбой встаёт, сладко, до хруста, потягивается, и кирпично-красная толстовка задирается, оголяя татуированный живот. Проходящий мимо Ромка подло тычет ему пальцем в пупок, обламывая весь кайф, после чего радостно хохочет, когда Евстигнеев скручивается, как улитка, и выставляет вперёд руки в корявой пародии на мастера кунг-фу. — А ну, иди сюда, пидор! Локи только громче заливается смехом и резво делает ноги.