***
Лорд пика Цинцзин среди своих товарищей слыл фигурой противоречивой. С одной стороны несомненно, тот, кто достиг его звания и силы, не мог быть кем-то незначительным. С другой же стороны был лорд пика Байчжань, готовый любому, согласному слушать, рассказывать о том, какой Цинцю изнеженный слабак, к тому вдобавок — подлый и неспособный честно сражаться даже с младенцем. Сам Шэнь это кукареканье стоически игнорировал — как известно, если на тебя лает собака, не обязательно лаять на нее в ответ. Да и кто бы поверил, если бы он вздумал объяснить, что причина страстной неприязни кроется в сопливом ученичестве, когда будущий Бог Войны потерпел несколько обидных поражений от «избалованного мальчишки, из-за своей изнеженности поздно пришедшего в Школу и не успевшего даже к нужному сроку сформировать Золотое Ядро»? Конечно, это длилось недолго — возмущенный вселенской несправедливостью Лю Цингэ нажаловался наставникам. По мнению Шэня данный поступок его самого показывал, как избалованного принца, однако соперник считал иначе — Шэню запретили использовать «подлые и недостойные заклинателя приемы», и с той поры победа отходила к сыну богатого аристократа, а сирота из сточной канавы, только в Цанцюн впервые услышавший о том, что в драке существуют какие-то правила, неизменно оказывался в пыли. Мало того, что ему приходилось спешно осваивать то, что соперник постигал с раннего детства, так еще и следить за своими же руками и коленями, норовящими привычно ткнуть в глаз или в пах. Конечно, в ту пору его сильно тянуло высказать этому воинственному петуху, кто тут капризный принц — узнай Цингэ, что Шэнь учился драться не на тренировочной площадке, после которой ждали горячая вода и полная миска, а на помойке, после которой ждали голодное брюхо и надежда на милостыню — он бы проявил снисходительность. Но снисходительности от этого идиота хотелось меньше, чем справедливого отношения — поэтому Шэнь молчал. Гуй знает, откуда пошел этот слух — будто он завидует Цингэ. Чего уж точно не было, так это зависти — Шэнь с самого раннего возраста старался не заниматься бесполезными вещами, а что могло быть бесполезнее пустых мечтаний о богатых родителях и всех возможностях для самосовершенствования? Тратя время на грезы, он не достиг бы того, что имел — а то, что он имел сейчас, как ни верти, было гораздо лучше, чем участь игрушки Цю, а после, когда он станет слишком старым и надоест всем троим — нищенского существования. Даже несмотря на то, что его Золотое Ядро было слабым и ущербным, оно было и работало, давая бессмертие, юность, здоровье и силы. Жаль, конечно, что он не сможет достигнуть того, чего достиг бы, если б начал вовремя, но он всегда помнил, что могло быть гораздо хуже… Словом — он не завидовал Лю Цингэ, и видят боги — не желал ему смерти. Кто ж знал, что как раз в ту пору, когда Шэнь соберется в пещеры Единства Душ — поправить свое ослабленное Ядро, этот петух попрется туда же, и там на него накатит Искажение Ци, да такое, что лорд Байчжань в безумии сам себя угробит? Сам Шэнь наткнулся на него, когда тот еще жил, но право, спасти его не сумел бы и глава Пика Целителей — жизненные линии разорваны в клочья, а Золотое Ядро искажено настолько, что похоже на красный бублик. И здесь бы Шэню тихо уйти, но очередной приступ благородства накатил крайне не вовремя — он не смог оставить соученика домучиваться в одиночестве. Он знал, что такое Искажение Ци, и знал предел, из-за которого человеку уже не вернуться. Он даже примерно представлял себе случившееся — благо, такие случаи в Цанцюн были не настолько редки. Сперва темные эмоции вроде гнева или похоти, колеблют Ци — легко, почти незаметно. Потом все больше и больше — и если заклинатель вовремя заметит, что с ним дело неладно, то успеет спастись, с помощью целителей, или даже сам, в медитации. Чтобы запустить ситуацию до такого состояния, надо было быть на редкость самоуверенным индюком. То был один из моментов, когда собственная ущербность играла ему на руку. Сам Шэнь страдал от Искажения частенько — как простые люди от насморка по осени, и научился переносить его так же легко, как насморк, ничем себя не выдавая. Для Бога Войны, гордящегося своим совершенствованием, колебание Ци оказалось отравленной стрелой — и кто бы поверил, что стрелу эту пустил не Шэнь Цинцю? Особенно, когда покойный успешно убедил половину школы в его подлой и завистливой натуре. Кто бы поверил, что великолепного Лю Цингэ угробили собственные темные страсти, в которых он, кстати, еще раньше обвинял Шэня. Тот случай был на редкость дурацким — они столкнулись в борделе. Сам Шэнь был в том городе проездом по делам, и проходя по улице, заслышал на редкость красивый голос. Певичка из веселого дома пела с таким талантом и вдохновением, что мастер не удержался — зашел послушать. А когда девушка устала петь, отсыпал ей денег и вышел на улицу, где — вот скверное чудо! — узрел Лю Цингэ в простой одежде, идущего навстречу, явно нервничая. Спокойно кивнув лорду Байчжань, глава Цинцзин удалился, не особо задумываясь об этой встрече — мало ли, зачем тот с вороватым видом крутится в Ивовом Квартале. Может, у него тут встреча с приятелем из другой школы или деловой интерес, или еще что… но то, что по возвращении в Цанцюн тот громогласно объявит о том, что видел Шэня выходящим из борделя, да с таким видом, будто застал в разгаре оргии с демонами, малолетками и животными… «Не отвечай лаем на собачий лай», — напомнил себе Шэнь Цинцю. И промолчал. Нет бы спросить в ответ, где был сам свидетель его присутствия в борделе, и с какой целью? Но он вновь не посчитал нужным оправдываться — тратить время и силы на борьбу с ветром и пылью. Пусть дурные слова остаются висеть над головой произнесшего их. Возможно, стоило бы засуетиться, возмутиться, вывалить перед всеми то, что было на душе, открыть свои мысли — пусть судят! Но не таков был мастер Шэнь. Кто ему все эти надменные, мудрые и совершенные? Кому из них доводилось отведать его жизни? Братец Юэ, разве что… но на него надеяться — все равно, что на весенний лед, и происходящее после смерти придурка с Байчжань это только подтвердило. О, конечно, глава школы сказал, что верит главе пика Цинцзин… с таким жирным сомнением, что поверили ему разве только самые тупые ученики. А остальные… ну конечно! Решили, что подлец Шэнь бесстыдно пользуется чужой добротой… Не меньшей проблемой были ученики, точнее, некоторые из них. Шэнь Цинцю мог бы честно признаться, что никакой страсти к наставничеству в его душе нет, и необходимость воспитывать выводок малолетних благородных господ — а именно такие в большинстве своем и избирали для самосовершенствования его вершину — вызывала у него головную боль, особенно поначалу. Но со временем он втянулся, привык, и даже нашел в своем положении немало интересного. Право слово, было здорово иметь кучу покорных рабов — а ученики в Цанцюн находились именно на положении рабов, поскольку, если хотели продолжать самосовершенствование, то должны были беспрекословно подчиняться наставникам, хоть и имели право уйти в любой момент, как пожелают. Однако, коль уж они оставались, то за работу им не платили, и отказаться выполнять приказы учителя они не имели права — считалось, что всякое слово и действие учителя, даже самое бессмысленное, наполнено глубоким смыслом, и ученики должны этот самый смысл отыскать. Самого Шэня такие обычаи в свое время неимоверно бесили, и самых вопиющих он старался избегать — например, его ученикам уже не надо было наполнять огромные бочки для умывания решетом или состязаться в ловле ядовитых сколопендр. Благодаря своему собственному опыту он всегда мог найти для подопечных занятия одновременно трудные и полезные, не оставляющие в душе тягостный привкус бессмысленности. И еще после них не приходилось долгие недели лечить руки после укусов — вспомнить только собственные попытки переписывать стихи распухшими от яда пальцами. Потому ученики, знающие, как дело на их пике обстояло прежде, и видящие, что происходило на других — в частности, на Байчжань, откуда, что ни месяц, уносили десяток трупов, относились к своему мастеру с большим почтением… куда большим, чем требовалось. Словом — быть наставником оказалось не так уж плохо. Если б только не глупость отдельных учеников, точнее, учениц, и не необходимость объяснять им самые на взгляд Шэня простые и банальные вещи, при этом оставаясь в рамках приличий. И ведь предлагал же Шэнь ей отправиться узнавать о тонкостях женского организма на Сянь Шу! Так нет же, не захотела, а невежество в таких вопросах, учитывая заметный интерес к ублюдочному полудемону (правда, о последнем Цинцю тогда, к сожалению, не знал), могло бы привести к неприятным последствиям. Конечно, речь шла не о том, что совместные радости — это ужасно и неприлично, он не ханжа. Он просто опытный, и знает, чем дело может кончиться, если сложить двух разнополых подростков без мозгов в головах. Ладно, если только какой-нибудь травмой или беременностью — целители в Цанцюн хорошие. Но что, если двум дуракам придет на ум скрывать свои болячки и лечиться самостоятельно? Не говоря уж о попытке вытравить плод, чтобы сохранить тайну — еще сама отравится… Потому Шэнь Цинцю вызвал Нин Инъин на серьезный разговор, объяснил все, что знал о том, что мужчины и женщины делают на ложе, и предупредил, чтобы та не вздумала скрывать проблемы, если те появятся — учитывая слухи, раздувшиеся из смерти Лю Цингэ, с болтунов станется сочинить, будто он уморил ученицу. Предупредил проблему, называется… такие слухи действительно не появились — пошли другие, о том, что он якобы имеет к дурочке нехороший интерес, поскольку та в его присутствии с тех пор начала робеть, краснеть и заикаться, будто мастер на ее глазах превращался в духа-соблазнителя. На это Цинцю только рукой махнул — даже не удивился тому, что о нем болтают. По крайней мере, он мог надеяться, что хоть немногое из сказанного в девичьей головке задержалось, и население Цинцзин не увеличится естественным путем. Еще одна пакость, которую успел сделать Лю Цингэ перед смертью — завидев однажды, как Шэнь отчитывает мелкого ублюдка за какой-то промах, тут же предположил, что он завидует юному таланту и боится, что тот его превзойдет. На эту глупость Цинцю даже головы не повернул — хотя, вот кто бы говорил, а лорд Байчжань, до сих пор не взявший ни единого личного ученика, и предоставлявший адептам полную свободу в занятиях, благодаря которой их количество в год сокращалось не меньше, чем на полсотни — молчал бы. Предположение Цингэ конечно содержало долю правды — Цинцю завидовал судьбе Ло Бинхэ. Немного. Такой же сирота, брошенный родителями — но ведь не в сточную канаву! Его не утопили — опустили в корыто, закутав в ткань, а значит, по крайней мере, не стремились убить. А что бросили… как знать, по какой причине? Цинцю мог представить многое — мать с ребенком на руках, а за плечами погоня. Знатная госпожа, родившая не от мужа. Жрица какого-нибудь храма, для которой брак и дети под запретом, заклинательница, попавшая под проклятие и вынужденная оставить ребенка… наивная молодая девочка, которую соблазнил проезжий красавчик, а суровые родители заставили избавиться от ублюдка… и наконец, просто бродяжка, которая и сама выживает с трудом — и может только положиться на милость богов, ибо самой ей дитя не прокормить. Так или иначе, для своей матери Ло Бинхэ был ребенком, а не мусором, от которого так просто избавились. А еще у него была заботливая приемная мать, которая хоть и умерла на его глазах, но не исчезла, надавав сорок тысяч обещаний… А еще он попал в школу, а не в рабство. Изрядное везение! Что же насчет особых талантов — то в ту пору мелкий гаденыш никаких особенных способностей не проявил. Да, умненький ребенок, усердный и с хорошей памятью, но не «гений, благословленный небесами». И своей неприязни к ученику Шэнь Цинцю объяснить не мог — дело было уж точно не в его якобы гениальности и заклинательской силе, Ло Бинхэ в ту пору едва учился читать. Много позже, обдумав поведение ученика и помедитировав, мастер понял, в чем дело. Есть такой цветок — Лунная Лилия. Прекрасный и белый, цветущий только в полнолуние, называемый «Луной на земле»… в том числе из-за того, что любоваться им можно только издали — при попытке подойти ближе, чем на десять шагов, сладкий удушливый аромат буквально валит с ног. А еще цветочек изрядно ядовит, не признает никакого соседства, выпивая из земли вокруг себя все соки, и не имеет абсолютно никаких полезных свойств — даже яд из него не приготовишь, удушливо-сладкий запах и едкий вкус сразу предупредят травимого, вызвав тошноту еще до того, как яд успеет попасть в желудок. Таким вот цветочком Ло Бинхэ и казался Шэню. Красивым, ядовитым, удушливо-сладким и бесполезным. С вечной улыбочкой, восторженностью, услужливостью и энтузиазмом. Нормальные дети — а он успел приобрести в деле воспитания некоторый опыт — такими не бывают. Они капризничают, делают глупости, злятся, дерутся, обижаются и жалуются, или мстят за обиды… Многажды помянутой историей с вылитым на голову чаем Шэнь Цинцю хотел проверить вызвавшего настороженность ученика. Любого нормального ребенка такое бы отпугнуло, пригасив нездоровый энтузиазм. Но с Ло Бинхэ оказалось иначе — поступок учителя он, похоже, воспринял, как знак внимания, и удвоил усилия в попытках достигнуть всеобщего одобрения. Кроткая овечка, смиренно простившая грубость и равнодушие? Чушь, таких не бывает, точнее, бывают — забитые до полного безъязычия и неспособности поднять глаза. Ло Бинхэ был не таков — он разумно отвечал на вопросы учителя, храбро и подчас дерзко говорил со старшими учениками и бойко общался с ученицей, глупышкой Инъин. При том всякий раз при встрече спустя полминуты разговора ловко показывал, как занят — надо носить воду или колоть дрова, да еще невзначай демонстрировал синяки и ссадины, полученные на тренировках. Словом — мел хвостом, как провинциальный франт перед дочкой князя, и будь здесь не школа заклинателей, а богатое подворье, такое поведение было бы весьма выгодно. Понравился хозяину и детям — и будешь, как рисовый колобок в масле. Другое дело, что в Искусстве важна только личная сила, через услужливость и постель хозяйской дочки к вершинам не поднимешься — и Цинцю периодически напоминал об этом самоуверенному пацану. В общем странный ребёнок, как ни посмотри и никто-то этого не видел. Или списывал на от природы светлый характер. И стоило бы насторожиться посильнее, да принять меры — потому, что Шэнь, конечно, не был пророком или провидцем, но ни один заклинатель без хорошей интуиции долго не проживёт. И всё же он был не из тех, кто решится убивать или калечить из одной только неприязни, как бы люди ему не нравились. Может, от этого и были все его проблемы. «Не отвечай лаем на собачий лай» — то, что он считал правильным, похоже, было воспринято окружающими, как надменность. Он был силён и мог справиться с большинством заклинателей, а те, видимо, считали, что раз он не отвечает, значит, можно продолжать. Несчастному мальчику сочувствовали, а мальчик постепенно наглел. Быть может, Шэнь Цинцю делал ошибки в его воспитании, но что поделать — великим наставником он себя не считал, мог передавать знания и учить тех, кто действительно стремится достигнуть совершенства, а Ло Бинхэ… гуй знает, к чему тот стремился. С грехом пополам сформировав Золотое Ядро, тот, кажется, решил, что ему Цанцюн по колено, и забросил занятия, аргументировав тем, что обычные методики совершенствования ему не подходят и не работают, что немедля породило новую версию — Цинцю, оказывается, не поленился лично для Ло Бинхэ написать какие-то неправильные методики. Привычно отмахнувшись от сплетен, Шэнь решил, что его ученик просто обленился и обнаглел — что ж, не хочет заниматься самосовершенствованием, значит, будет дрова колоть… Теперь-то стало ясно, что было не так с этими «неправильными методиками». Он же полудемон — и конечно, способы чистокровных людей ему не очень-то подходили… А самой последней ошибкой Шэня было милосердие. Надо было зарубить ублюдка сразу, как только понял, кто он такой — так нет же, пожалел, подумал: ученик все-таки, нехорошо будет его убивать. Недостойно и неправильно. Спихнуть лучше в Бездну — пусть там устраивается, среди сородичей. Да и — не оставлять же? С минуты на минуту могли прибежать спешащие к месту прорыва заклинатели — и что бы они подумали, увидев ученика Шэня с демонической меткой на лбу? А, злодей воспитывает демона, значит, он и виноват в прорыве! Стали бы они разбираться и искать истинного виновника, когда есть такая удобная фигура, да еще со всеми доказательствами — скверной репутацией и наличием ученика-полудемона. Действовать надо было быстро, и Цинцю решил ничего не объяснять — этот тип был невыносимо везучим, глядишь, не пропадет в Бездне. Устроится там, может, еще каким-нибудь князем станет — с его-то силой шанс немалый… Он забыл лишь одно обстоятельство — то, что многие люди и демоны вместо того, чтобы просто жить и радоваться жизни, бывают склонны к тому, чтобы наполнить свое существование стремлением отомстить за каждую реальную или выдуманную обиду. Он полагал, что Ло Бинхэ, не переживавшему того, что он сам пережил в поместье Цю, еще проще будет отпустить прошлое. Он ошибался…Часть 1
21 ноября 2019 г. в 11:59
Ему повезло трижды.
Повезло оказаться в, наверное, единственном на многие сотни ли не загаженном демонами лесу. Повезло, что демонический ублюдок был самоуверенным недоучкой с огромным резервом сил. Повезло, наконец, что он был главой Пика Знаний, а смысл этого титула включал в себя гораздо больше, чем необходимость посещать Совет Бессмертных и присматривать за кучей бесполезных сопляков.
Бессмертный Мастер Шэнь… Мастер Познания. Старое и тайное искусство, умение постигать новое в медитации, взять какое-то явление, изучить, выяснить его суть, узнать причины и следствия его появления, и понять, как ему противодействовать или взаимодействовать с ним. Почти забытое ныне, оно было создано на заре основания Школы, когда двенадцать безвестных прежде заклинателей заключили союз с целью… да-да, создать обитель великих знаний и тайн, посвященную самосовершенствованию и развитию Искусств…
Или скорее — с целью поднять деньжат и устроиться в жизни.
Земные страсти одолевают и достойнейших — Шэнь Цинцю считал, что ради одного только самосовершенствования воздвигать нечто такое, как школа Цанцюн, не стоило. Будь Основатели жаждущими лишь совершенства — каждый сидел бы на своей горе, в бамбуковой хижине, возможно, с парой-другой самых целеустремленных учеников — и длилось бы это по сию пору… но тогда это был бы совсем другой Цанцюн. Без величественных палат, без огромной библиотеки знаний, без сотен прославленных мастеров и тысяч учеников, без славы, гремящей по всем Срединным Землям, без влияния и богатства…
И канул бы в безвестность, как множество прочих школ, когда кто-нибудь другой не занял бы их место. А жаль! Хорошо было бы стать учеником одинокого отшельника — и не было бы проблем ни с излишне усердными учениками, на свою беду перенявшими его раздражение от демонического ублюдка, ни с Инъин — глупой озабоченной девицей, видевшей намеки в любых его словах, ни с воинственным идиотом, умудрившимся разбить себе башку о камни так ловко, что все подумали на Шэня — даже добрый братец Юэ после глядел на него, как… на нашкодившего ребенка, не желающего признавать очевидный проступок.
И уж подавно, будучи учеником одинокого отшельника, Цинцю наверняка не повстречал бы на своем пути ни ублюдка, ни гуеву бывшую невесту, добренькую несчастненькую девочку, лишенную семьи руками злодея Шэня!
Цинцю надеялся, что для обоих бывших хозяев в аду приготовили самые толстые колья. И жалел, что по молодости и сентиментальности не прибил дурочку Хайтан заодно с ними — доообренькая, значит. Пожалела раба — красивого мальчика, в мужья себе захотела… а он, гад такой, не оценил.
Ухмыльнувшись воспоминаниям горящего поместья Цю, и поморщившись от боли, заклинатель глубоко вздохнул, с наслаждением ощущая свежий запах влажного леса. Осталось немного: он уже вывел кровяных паразитов из тела, восстановил конечности — спасибо тебе, тупой ублюдок, за влитое море демонической энергии! На очереди язык и глаз. То, что отнимет последние капли силы, способной восстанавливать плоть, жаль, она могла бы пригодиться для другого — вдруг в будущем снова доведется потерять руку или ногу? Но с такой приметой на физиономии останется только самому стать отшельником, а Цинцю этого не хотел. Тысяча гуев! После всего этого дерьма он будет рад и сточной канаве, но это не значит, что он не заслужил горячую ванну, чистую постель и приличную еду хотя бы на пару дней!
И вот жгуче-алые капельки чужой силы прошли сквозь сердце заклинателя — Золотое Ядро, и направились к поврежденным частям. Шэнь отрешился от боли, дыша в ритме медитации — действие, ставшее для его рассудка привычным. Ждать осталось около часа, и он погрузился в воспоминания о последнем дне в плену демона — эта память должна закрыть и замкнуть собой пережитое. Он снова выжил и снова победил.