Твоя реальность

Кабинет Литературного клуба. Почти нормальный, только с нездоровым зеленоватым отливом и подозрительными бурыми частицами, плывущими в воздухе будто по своей воле в разные стороны без какого-либо сквозняка. И за окном – вода, если, конечно, воздух не может сгуститься настолько, чтобы с трудом пропускать свет, покачивая его волнах. Перед Моникой была она сама, такая, какой её сделали годы. Хотелось рассмотреть подробнее, впитать глазами собственный образ, восстановить утраченную память и в то же время оттолкнуть, убежать, крича: «Это не я! Я не могла стать такой! Я не превращусь в это!» Двойник смотрела устало, опиралась бледными пальцами на поверхность парты, силясь поменьше горбиться. Искусанные губы с уголками вниз то и дело подёргивались, и на миг на лице появлялась робкая улыбка, чтобы тут же погаснуть под волной ужаса и антипатии. На руке, что женщина то прятала за спину, то снова давала повиснуть вдоль тела, чтобы восстановить кровоток, можно было заметить высохшие багровые разводы. Моника всё видела, понимала, но не управляла собой настолько же, насколько не контролировала свою копию. Да что там – она просто знала, что выглядит точно так же, что стоит поднять правую руку к глазам – она увидит засохшую кровь. Двойник заговорила первой. – Здесь так холодно и тоскливо. Зачем с нами такое? Разрешила бы ты всё поскорее, тогда можно и прочь отсюда. Обеим. Что скажешь, сестрица? Это… это невозможно! Это несправедливо. Это ведь она, она во всём виновата! – Я ненавижу тебя, сестра! Ты – чума. Всё, к чему ты прикасаешься, становится мёртвым. Крик на весь пустой класс. – А я люблю тебя, сестра! Ты – жизнь. Ты вовлекаешь всех в дивный танец, заставляешь улыбаться, смеяться… а затем передаёшь в мои руки. Шёпот, но какой – от которого дрожала не только Моника, но и стены. Раздались звуки пианино. Сердце сжалось. Моника утратила былую решимость. – Я ведь не стану как ты? – Глупая. Ты уже стала собой. Рано или поздно ты к этому придёшь. Вопрос лишь в том, какой дорогой ты пойдёшь далее. Снова три главных вопроса. Что мы можем знать? Что мы должны делать? На что мы можем надеяться?* И всё уходило в один – «кто я?». Двойник ответила. – Мы – это мы. Должности, проступки и достижения – фундамент; надежды и мечты – проект; способности – кирпичи и цемент для строительства. – Я боюсь даже оглядываться. – Воздушные замки и замки на песке неустойчивы – нужен фундамент. Без «вчера» не будет «завтра». Монике оставалось лишь кивнуть. – Но зачем тогда мы здесь? Зачем забывать всё? – Чтобы тебе, сестра, можно было взглянуть в будущее свежим взглядом, без моего давящего присутствия. Чтобы мы поняли, чего хотим, а не что привыкли или смирились так воспринимать. Моника кивнула. – А мне без тебя легче, сестра. – Знаю. А мне без тебя совсем тоскливо. Может, поэтому просачиваюсь в тебя по капле. – Плотину скоро смоет. – И мы станем единым целым. – Мне страшно. – Мне тоже, – призналась двойник. – Главное – не забудь, какая ты, именно ты. Иначе всё – зря. Даже когда появятся ОНИ, нужно не забыть, не поддаться, не поехать по прежним путям. – Всё ещё ненавидишь меня? – двойник робко потянула за рукав. – Скорее… боюсь. – Я тоже себя боюсь. Потому скорее ненавижу, чем люблю. Вот тебя – люблю. Обе улыбнулись. Даже сквозь воду за окнами в класс проник ослепительный свет. Моника открыла глаза и улыбнулась обнимавшему её Семёну. Он не спал, но не двигался, боясь потревожить. – Доброе утро нового дня новой недели. Моника хмыкнула. – Это для меня она новая, и то наполовину, а для тебя это очередной день очередной недели, – и прикусила язык, чтобы не добавить «возможно, с очередной девушкой». Заносит. Плохо. «Я не та. Я не она. Я могу верить. Я могу жить». Вожатый усмехнулся, мрачно, по-пионерски. – Кое в чём ты права. Неделя как неделя. Это как год как год, со своим календарём, которые иногда совпадают. А вот наполнение дней никогда, никогда не совпадает, если имеешь дело с живыми людьми, не ботами, и сам не как бот. На этот раз он улыбнулся искренне, тепло. Моника улыбнулась в ответ. – Вроде, календарь повторяется через двадцать восемь лет, а ты уже совсем другая. Если мне сейчас тридцать один, то прошлый такой год мог быть, когда мне было три – совсем разные ощущения! – Когда деревья были большие!* Трава зеленее, а пиво никто не разбавлял!* Это из «WarCraft III», у нас была особая локализация. Не бери в голову. Девушка хохотнула. – Мы другие, но мир идёт по прежнему плану. Что у нас? Вожатый продекламировал заготовку. День два. «Совёнок». Лист обходный. Прекрасный тёплый солнца свет. Переживи ты смен хоть сотню – Всё будет так. Исхода нет. Уедешь – всё опять сначала. Мир новый, но как прежде – твой. Славяну у ворот встречаешь. «Совёнок». День два. Обходной… – Браво! Бис! И снова мрачная усмешка. Спустя секунду Моника поняла, что сказала*. Действительно – повторять стихотворение про повторение – та ещё рекурсия. И просто поцеловала. …На главной площади Семён обрисовал ситуацию, держа в руке обходной лист, полученный у смотревшей с неодобрением Слави. – Завтрак и линейку мы про… спали… – он улыбнулся и щёлкнул пальцами. – Но в нашем распоряжении возможность пообедать и подкрепиться бутербродами. – А что бы ты выбрал? – подмигнув, спросила Моника. – И то, и другое, и можно без хлеба!* – весело заявил парень. Девушка задумалась. – Боюсь, не получится. Он прищурил один глаз. Вроде, по механике лагеря, всё нормально, ничего не ломалось, сколько раз так делал, но… «У неё же всё логично. Она… сообразительнее, как минимум». – Почему? Моника хохотнула. – Какое у тебя растерянное и озабоченное лицо! – и отмахнулась. – Бутерброды без хлеба не выйдут! На этот раз рассмеялся и Семён. – Тьфу ты! Поймала. – И не отпущу теперь. Никогда. Ни к кому. Они снова обнялись. – Раз я выбираю, пошли в столовую. Всё успеем. После приятной, но недолгой прогулки пара зашла, и Вожатый, осмотревшись, наклонил голову и весело оскалился. – Кстати, у нас есть один… морально-этический выбор. – И какой же? – Можно ли пытать человека, если ему это доставит удовольствие, – Моника загнула палец, – это безопасно, – второй палец, – но не добровольно. – Пальцы спружинили, отдалились от ладони. Японка хмыкнула. – Даже звучит неправильно. – Она шумно втянула воздух. – С другой стороны… кажется, так и построен лагерь – силой втянуть в рай. Семён пожал плечами. – В целом – да. Нас швыряют в терновый куст* со словами «через тернии к звёздам».* Кивок. На губах хитрая и чуточку смущённая улыбка: рада, что ушли от темы БДСМ и его принципов.* – Так что нужно делать? Вожатый кивнул в сторону Ульяны. – Слышала когда-нибудь анекдот?.. Ах, да. Сразу рассказываю. На ежа голой задницей можно сесть только в двух случаях – если задница не своя и если Партия прикажет. – В данном случае мы идём искать приключений на чужую, а, товарищ партийный? Вожатый подмигнул, и двое направились со своим набором из трёх блюд за столик к Ульяне, с аппетитом уплетавшей не положенный пионерам обед – несколько отварных картофелин и большущий кусок мяса. – Привет! – жизнерадостно поздоровался Вожатый. – Привет! – вторила ему Моника. – При-вет… – настороженно ответила девочка, вздрогнув, видимо, от вчерашнего, и посмотрела на содержимое тарелок. – Только вы… это… не ешьте ничего… лишнего… пожалуйста, – попросила она. Японка ухмыльнулась, и пионерка на миг втянула голову в плечи, будто стоит девушке на миг разжать зубы, на миг покажется какая-нибудь обреченная цикада, чтобы сгинуть с адским хрустом и со стонами боли. Цикады же стонут? Или плачут? – Это и от тебя зависит, – хитро произнесла Моника. Ульяна сглотнула. – Принеси… булочку, сладкую! Девочка закивала. – Я мигом! «Да хоть Ту-104*», – подумал Семён, а девочка уже неслась на кухню. – Как догадалась? – бросил он. – Местные Семёны медленные, сбегать никуда не успели бы. – Кивнув, парень снял крышку перечницы и высыпал изрядное количество в компот Ульяны. – А на столе только перец. Всё очевидно. – На всякий случай Вожатый размешал питьё с сюрпризом. – И помни: я тебе поверила. Кивок. Девочка вернулась как раз вовремя, чтобы пара успела поесть и замести следы преступления. – Держите, вымогатели! – буркнула девочка и, положив булочку перед Моникой, заняла своё место. Японка улыбнулась и подалась вперёд. Нужные слова будто сами приходили в голову. – А давай наперегонки – кто быстрее компот выпьет? Пионерка посмотрела удивлённо, скептически. – Мы, что, дети? Она это бросила презрительно, будто старалась откреститься от любой возможности, чтобы её посчитали малявкой. За такое можно даже детством пожертвовать. «Вот что за мир, в котором дети не хотят быть детьми, а взрослые – взрослыми?» – с грустью подумала девушка. – А разве мы, – она сделала ударение на этом слове, на добром «и ты, и я», – не дети? Ульяна чуть в ладоши не захлопала, но удержалась, но что точно – улыбнулась. – Мы… – прошептала она едва слышно. Настолько, что ни один Семён, поглощённый своей идеей, не разобрал бы точно. – Ну, что? На старте уже отстаёшь? – раззадоривая девочку, крикнула Моника и резко взяла свой стакан. Не тратя времени на слова, Ульяна схватила свой и опрокинула его в рот. Миг – и глаза расширились от первобытного ужаса. Лицо ещё не покраснело, пар из ушей не валил, но пионерка не могла не осознавать, насколько её дела плохи. «Что и за что вы сделали со мной?» – вспомнилось Вожатому из школьного курса. Кажется, такое выражение застыло на лице умершей при родах жены Болконского.* Возможно, Ульяна успела бросить напоследок нечто вроде злого «ты, ты!», почерпнутое у своей старшей подруги, которое у Алисы переходит в уважительное «хитёр, силён». А может, всё было проще: это было «пить». А как разберёшь? Девочка унеслась на кухню за водой. – И ей это по душе? – проводив Ульяну взглядом, уточнила Моника. – Да, – Вожатый пожал плечами. – Ты не скучная: ты дерёшься за котлету, а не плачешь, ты платишь за проказу проказой, не ябедничая, а присоединяясь к игре. Девушка пожала плечами. А может, это и правильно – веселиться, не думая, что тебе это не по возрасту, ведь единственная мера всех вещей – человек, а как может быть поздно радоваться? Покончив с завтраком, они направились за подписью в клуб кибернетики. – Доброе утро, молодые товарищи учёные! – с улыбкой поприветствовала двух блондинов японка. – Моника. Просто Моника!* Семён сдержанно кивнул. – Семён, второй отряд, вожатый. – Александр. – Сергей. Парни пожали друг другу руки. Наконец Шурик и Вожатый рассмеялись под непонимающим взглядом Сыроежкина. – Да вот, познакомились вчера, правда, не официально, не как… – начал Семён. – Я был не в качестве руководителя кружка кибернетики, – закончил пионер. Электроник просто пожал плечами, мол, знакомы и знакомы. – Нам нужна подпись на обходном, – положив листок на стол, объявила Моника. – Может, в наш кружок запишетесь? – предложил Сергей. – Даже в квадратик бы не записались. – Ухмыльнувшись, Семён щёлкнул пальцами. – Есть у меня иные интересы, всё потому что я кто?..* – И махнул рукой. Неважно. Будь он хоть Буба из Одессы, хоть негром преклонных годов*, хоть Семён из «Совёнка». Он продолжил. – Как вы, возможно, помните, а может, и не в курсе, но мне это не очень интересно, – хмыкнул и помолчал, – прошлая смена была музыкальной. В этой планируется постановка, чудесная постановка, с историческим уклоном. По лицам пионеров было видно, что они надеются, что только что прослушали сообщение, не имеющее к ним отношения. – Ну… – начал Шурик. Вожатый погрозил пальцем, не давая говорить, и продолжил. – Если вас, товарищ Кибер Светоч, можно и не привлекать, – Шурик ухмыльнулся, хитро так, – то товарищ Сыроежкин нам необходим! Более того, мы необходимы ему. – Глава кружка посмотрел смешливо, но промолчал. Чуть меньше скептицизма было на лице Сергея. – Так вот, подойдёте к Евгении и скажете ей сразу, без прикрас и прелюдий: «Женя! Я влюбился в вас с первого дня. Я хочу быть верным вам в той же мере, что и советской науке. В той же мере, что Ленин революции и Крупской. Давайте начнём наш путь сближения именно с лагерной постановки». Шурик запустил пальцы в волосы и покачал головой, на лбу можно было прочесть крупные буквы: «Ну, бред же, бред!* Не допускайте чукчу до сценариев!» Моника за спиной Вожатого только пожала плечами, слабо улыбнувшись, мол, а я что сделаю? Эл же, к удивлению, выразил робкую надежду. Словно утопающий решил схватиться за неправдоподобно маленький и гротескный, но, мать вашу, плот. – А она не согласится… Наверняка. Семён ухмыльнулся. Женя-то? Ну, цену набьёт, покуражится, но скуку-то развеять хочется всё равно: в своей ракушке того и гляди – задохнёшься. – А она скорее ответит не так. Будет нечто вроде: «Хорош ты. А понимаешь, что могу тебе отказать?» А ты, мол, понимаю. А она: «Молодец. Знаешь, что могу отказать. Но не хочу. Зайди за мной в шесть». Он улыбнулся и на миг прижал руки к груди, после чего скосил глаза на Шурика и резко убрал. «Да боже! Чего ты стесняешься? Да Шурик сам с Мику гуляет! Чувства – это не стыдно. Стыдно – остаться ни с чем, потому что вроде как неудобно и всегда была всем должна», – подумала Моника. Внимание привлёк Шурик, побарабанив пальцами по столу. – Теперь можно мне высказаться? – Только после подписи! – выпалила японка. Парень рассмеялся. – Далась она вам. Хотя да. Нужна. – Он размашисто расписался на обходном. – Теперь можно сказать? – и снова ухмыльнулся. Вожатый кивнул. – Только не нужно резко… Не успел договорить «критиковать». – Меня Мику предупредила, что вы с ней задумали представление. Ещё до вашего приезда. – Семён с дикими глазами прикусил губу. Версии, одна невероятнее другой, вспыхивали в сознании и гасли. – Она попросила помочь, и я помогу. В меру сил. И не отвлекаясь от главного: в пионерлагере мы должны всё-таки стать лучше и счастливее сами, а не показать или доказать что-то кому-то. Это ведь – неправильно? Так ведь не должно быть? Моника вцепилась в край стола, сама не заметив. Взгляд на Вожатого, тоже ничего не понимающего, успокоил лишь наполовину: это не заговор. Но не приговор ли? Лагерь теряет управляемость? Предсказуемость? Ведь для неё, прошедшей всего несколько витков, разнообразие, аномалия – не интересная новость, возможность, а скорее угроза. «Тьфу ты, – прервала поток мыслей Моника. – Лучше решать проблемы по мере поступления. Ещё не всё озвучено, рано пугаться». – С-спасибо. Конечно¸ мы это учтём, – согласился Вожатый. – Мы друзья, а не куклы и кукловоды. И усмехнулся сам. Не мог этого не сделать. Во многие знания многие печали,* это знают многие, но чего большинство не понимает – не только для тебя самого. Шурик похлопал в ладоши с надменной улыбкой. – Мы кое-что смежное обсуждали с Мику – по поводу сущностей и ролей. Она сказала, что поняла (и добавила, что не сама додумалась*), что не так важно, кто ты есть, кем тебя считают, потому что куда важнее, кем считаешь себя ты сам. Он нахмурился и пожал плечами, Семён почесал подбородок, Моника, глянув на беспокойно поглядывающего на товарищей Электроника, ответила первой. – Концепция интересная, но явно не без изъянов. Конечно, приятно ощущать себя другом, даже если тебе имеют право диктовать свою волю. И приятно осознавать себя живым человеком, а не куклой и вести себя уже исходя из этого, но… Но, – она щёлкнула пальцами и чуть подалась вперёд, – даже если ты будешь считать себя крутым инженером, ты не построишь… – Ракету! – закончил Семён. – Робота! – предположил Шурик. Моника вздохнула. – Дом… – простонала девушка. «Что нам стоит дом построить. Нарисуем – будем жить»,* – прошептал Сыроежкин. – Эх, парни… – вздохнула японка. Вожатый улыбнулся и запел: Парни-парни, это в наших силах – Землю от пожаров уберечь. Мы за мир, за дружбу, за улыбки милых, За сердечность встреч.* Моника хмыкнула и тут заметила, что Семён не просто так уже второй раз кивает на недоделанного робота – выходило, что он смещал акцент. Девушка осторожно кивнула, мол, поняла. – Думаю, нам пора, а то ещё столько мест посетить надо! – выпалила она. Шурик кивнул и улыбнулся. – «Столько» – примерно три: музыкальный клуб, библиотеку и медпункт. Всего доброго. – До свидания, – присоединился к нему Электроник. – И вы это… свистнете, когда можно будет… к Жене, – и подмигнул. – Всенепременно! Счастливо! – Пока! Они с облегчением выдохнули, когда двери клубов наконец закрылись за ними. – Кажется, после таких откровений мне нужен перерыв, – произнесла Моника. – До следующей серии или главы, за который мы приведём себя в порядок? – Иди ты! – рассмеявшись, она отмахнулась.