Твоя реальность

Моника сидела у себя на крыльце и задумчиво, смотря в никуда, крутила в пальцах замусоленную сигарету. На юбку уже просыпалось немало бурного, пересушенного после промокания, табака, но девушка не обращала на это внимания. – Моника?! – японка не смогла сообразить, чей взволнованный крик привлёк её внимание, но всё же подняла голову. – А… Женя! – и наконец улыбнулась. Пионерка села рядом. – Я волновалась! – лишь кивок в ответ. – Тебя не было на линейке… Смешок. – На вашей линейке строится только ваш отряд. – …и в столовой. Моника пожала плечами. – На кухне перехватила и побежала по делам. Женя услышала, что голос Воспитателя уж больно уставший, механический, будто из него выжали всю энергию, цвета. – Ты ведь не встанешь? Положив сигарету на колени, девушка упёрлась ладонями в ступеньки, напрягла руки, и показалось, что вместо плеч какие-то веточки, что могут переломиться, стоит продолжить упираться – и переусердствовать. – Эхм… – прошелестела Моника на выдохе. – Нет. Сухо. И опустила голову. – Как это вышло? – встревоженно не унималась Женя. – Со вчера прошло совсем ничего. «Для тебя», – мысленно поправила её Моника. – Люди устают и ломаются по-разному. Кто-то пускает себе пулю в висок или подвешивает своё тело, чтобы больше не было этого «плохо и всё хуже». Кто-то убивает себя изнуряющей работой, чтобы хоть для кого-то стало лучше, и падает замертво. А кто-то делится этим «плохо», в надежде получить помощь, а не получая, просто растекается по миру кроваво-чернильной лужей – пропорции индивидуальны. Библиотекарша нежно прижала её к себе. – Тихо, тихо, всё будет хорошо. Обещаю. Знаешь, что я усвоила? – и, отстранившись, посмотрела в глаза. – Что дети выживают лучше взрослых – что в авариях, что при столкновении с ударами судьбы. Наверное, их «лампочка» жизни ещё не позабыла, что её сущность – гореть. Моника снова улыбнулась. – Наверное, ты права. – Но снова пожала плечами. – Но мы уже не дети. Женя покачала пальцем, ехидно ухмыляясь. – Пусть ты и выглядишь не на свой возраст, а лет на восемнадцать, тебе от силы двадцать пять, а не шестьдесят, даже не тридцать, милочка! – Обе рассмеялись, искренне, прикрыв глаза. – Так что хватит хандрить! – И тут же щёлкнула пальцами перед носом готовой возразить Моники. – Нет, я понимаю, что от одной этой фразы никому лучше не становится. Так что там про детей? А, точно! Даже если мы сами уже не дети – пусть, ничто не мешает нам поучиться у них. Японка трижды хлопнула в ладоши, улыбаясь. – Попробуем построить песчаные замки, как раньше – на берегу, а не в мечтах? – и тут же покачала головой. – Что-то я не готова. Но что тогда… Женя кивнула. – Удивительно – пионерка учит воспитателя! Моника подмигнула ей и коснулась пальцем кончика носа. – Не такая уж между нами разница. Не так уж я отошла от того берега и ещё не пристала к другому, чтобы быть как чопорные взрослые, которые что-то не приемлют, у которых пластилин в душах заменили на чугун… – Вздох. – Мы здесь, в «Совёнке», и все мы лагерные. Глаза искрились и смеялись чуть сильнее, чем душа. «Мы – лагерные, мы – куклы в нашем доме. Просто у меня чуточку другая роль. Отличаемся мы тем, что мне дали полномочия и сказали думать о себе как о человеке, который покинет не лагерь, а весь этот мир. Вот и всё». – Значит, буду учить плохому, – Женя тоже подмигнула. – Нужно разжиться конфетами. Если жизнь не сладка, используем искусственный подсластитель! «Дважды искусственный? Ну-ну. Но почему – нет?! Женя…» – …спасибо… – прошептала Моника. Пионерка кивнула и поднялась, однако упёршаяся в крылечко японка вновь не смогла встать. Женя не решалась сдвинуться с места, но переминалась с ноги на ногу, взгляд метался со всё ещё сидевшей Моники на дорогу. – Сейчас встану и пойду в столовую. Ты со мной или торопишься? Секундное промедление. Вздох. – Понимаешь… мне теперь нужно скорее вернуться на свой пост – в библиотеку: новенький может в любую минуту нагрянуть с обходным листом! – прозвучала как истинная драма: ум с сердцем не в ладу – долг требовал уйти, а всё естество – остаться с подругой. Моника покачала головой, вновь вернувшись к своим и только своим мрачным мыслям. – Он не придёт, – спокойно, бесцветно ответила. «Его разорвали собаки».* Брови Жени взлетели вверх. – Почему это?! – и тут же библиотекарша прищурила один глаз. – Подделать подписи, что ли, задумал и сачкануть? Японка вновь покачала головой. – Он умер на прошлой неделе и не приедет. – Ох-х-х… – выпуская воздух, словно пробитый шарик, Женя осела и положила голову на руки. – Как… Это неправильно… Моника кивнула. – Неправильно, да. Но он покинул нас… «На этот раз именно так, как и говорил Семён: эта формулировка подразумевает «но вернётся», а не всё – финита, навсегда». Воспитатель села рядом и похлопала подругу по спине. – Всё будет хорошо. Та покачала головой. – Не для него. – Тоже не признаёшь религии? – Конечно. Два кивка. – Тогда просто поверь, что просто «всё». Хотя бы у нас. Оставалось только согласиться. А ещё – всё равно идти в библиотеку, но не по зову долга, а по собственному желанию. Но сначала – в столовую. – И-и-и, ра-аз! – резко качнувшись вперёд и опёршись на предложенную руку, Моника рывком встала. – Сделав шаг вперёд, японка обернулась с плутовской улыбкой и протянула руку. – Ты пойдёшь со мной? Ненужная и незамеченная сигарета переломилась и распалась под подошвой. По дороге в столовую японка вспоминала, как не просто вошла – вплыла, влетела на крыльях победы в медпункт, чтобы… встретить «зачем пожаловала, пионэр-р-ка?» и изучающий полубессмысленный взгляд глаз-пуговок куклы Виолы. Тут же бросилась прочь и… зависла. Никто не ждал её победы, точнее так – ждали, но ничего за это не предоставляли, принимали как должное. Можно было, конечно, вызвать куратора и спросить, где Семён, но было ли это безопасно для обоих? Или попробовать самой найти… или позвать ЮВАО и попросить помощи… И всё было не то. Всё – не для неё. А что для неё? Смиренное ожидание мёртвого мужа? Вот такой, расстроенной и сомневающейся буквально во всём, нашла Монику Женя. – Подожди здесь, – с улыбкой тряхнув головой, предупредила японка и взлетела на крыльцо. Гордое и уверенное шествие не то что не остановил никто – не посмел дольше нескольких секунд обращать на него внимание. Лишь на кухне Моника застыла с пакетом в руке, услышав голос немолодой поварихи. – Это чего это у нас? По какому праву? «А действительно, по какому? Да хотя бы по тому, что эти конфеты иначе украдёт Ульяна, а пионерам они в любом случае не достанутся!» – По праву сильного и мудрого! От администрации! Не оборачиваясь на сопящую повариху, Моника остановилась в дверях и спрятала мешочек за пазуху. Не лучшее место, но в нагрудный карман совать было смешно, а внушительными карманами юбки пионерок обделили. На крыльце ждала Женя. – Ну? – Да! – и девушки кивнули друг другу. На небольшом отдалении от столовой к ним подбежала Ульяна, и, нахально улыбаясь, спросила: – А что это мы несё-ё-ом?! Моника наклонила голову. – Сиськи! Нравятся? Рыжая на миг выпучила глаза, но тут же засмеялась. – Большие и красивые! И, смеясь, понеслась куда-то по чёрт знает кому ведомым делам. В библиотеке Женя оценила добычу, цыкнула и покачала головой. – А мы правильно поступаем, что целый мешок… Моника пожала плечами. – Ну, пионерам бы их всё равно не выдали, так что с этой стороны – да. – Недолгое молчание. – Можно считать, что у меня депрессия, и лечить мы её планируем расстройством пищевого поведения – это не очень хорошо, но в какой-то мере помогает. Возражения имеются? Женя развела руками, кисло улыбнувшись. – Никак нет! – наконец выдала она. Разговор, несмотря на пережитую и замеченную утреннюю грозу, шёл непринуждённо, озарённый светлыми улыбками и под аккомпанемент звонкого смеха. Однако Женя не могла не задать тревоживший её вопрос. – Как вышло, что ты куришь? Вот так – без обиняков и глупого «ты что, куришь?» или осуждающего «как это, в лагере, при детях?». «А действительно, как?» Продираясь сквозь паутину памяти, своих и чужих, реальных и придуманных чувств, нужно было сначала получить ответ, затем его сформулировать и, наконец, озвучить. И вот, до этого долго смотревшая невидящими глазами в стол, Моника подняла голову и щёлкнула пальцами. – Хм. Думаю, всё было примерно так. Одинокая, как на работе, так и за её стенами, ещё молодая, но уже уставшая патологоанатом девушка уцепилась за возможность привязать себя хоть к какому-то обществу. Вышло – к обществу тех, кто выходил покурить. Безумно глупо – сигаретой, словно булавкой, пронзила себя и пришпилила к другим. Видеться за извращённым ритуалом коллективного самоубийства… Да. В давящей, будто рядом падают кирпичи и вот-вот сложатся в стену между девушками, тишине, Моника отпила кофе. – Эм. Моника… Про тебя я в целом поняла, но… она завела глаза вбок. – У нас-то… Японка кивнула. – Шурик почему? – и не дав задать вопрос «откуда знаешь?!», продолжила. – Не знаю. Может, его мозгу, в котором с бешеной скоростью циркулируют идеи, нужна анестезия так же, как технике нужно охлаждение из-за трения. Женя тряхнула головой. – Ты в курсе – и при этом молчишь? – и развела руками. – А разве это не безответственно? Моника пожала плечами. – Скажем так: то, что Шурик курит, – это проблема Шурика, Ольги Дмитриевны, его родителей, затем библиотеки (куда он возвращает прокуренные книги)… Да-да, отсюда поняла… А я, может быть, где-то в конце списка. Для себя ты можешь решить – к какой очереди себя причислить: дорог ли тебе Шурик, хочешь ли ты возиться с его проблемами, настолько ли тебе важно, чтобы имущество библиотеки осталось в порядке. Пионерка вздохнула. – Как же всё в жизни сложно. Вроде есть факт, а без связей он повисает в воздухе или хуже – падает на пол и разбивается… как кружка. – Да, – охотно согласилась Моника. – Социальное взаимодействие – высшая форма искусства. Женя отпила кофе и поморщилась: подостыл, несмотря на то, что хозяйка распалилась. – И всё же, как нам спасти книги от Шурика, а Шурика – от курева? – и чуть подалась вперёд. – А может, вы с Ольгой Дмитриевной ему намекнёте? Заведя глаза вверх, Моника вздохнула. – Ты себя слышишь? Ольга – и намекнёт? Ольга может кричать, плакать или смеяться, но всё это у неё получается громко… Женя поджала губы, прикрыла глаза, опустила голову и тут же вздёрнула подбородок, глаза заискрились то ли озорством, то ли заботой, но в любом случае – силой. – А может, тогда сами – товарищеский суд? – не унималась девушка. Желание решить проблему сейчас же, вырезать, как хирург, жгло. Моника покачала головой. – Тут уж что ты хочешь больше – помочь парню или книги спасти. Ну, сделаешь ты Шуре плохо, грустно, страшно – допустим, будет таиться, дымить начнёт сильнее, но за домиками. Тебя это устроит? Несладкая жизнь включит для него ещё две пытки. – Щелчок пальцами. – Останешься довольна? Женя покачала головой. – Эх-х-х. Нет. Кивок. – Слишком часто мы постфактум понимаем, что можно (и нужно) было поласковей. Действовать не только кнутом, но и пряником. – Но мне и нечего ему предложить, и я не знаю, чем заменить… Японка лучезарно улыбнулась. – А ты не думала, что человеку можно предложить нечто безумно редкое, ценное и в то же время безумно доступное? Понимание, Женя. Понимание. – Прикрыв глаза и наклонив голову, Моника хохотнула. – Можно просто попросить не курить при книгах и предложить помощь. Откажется, скорее всего, от помощи, но запомнит. Пионерка вздохнула. – Какая же ты добрая! – Я? Нет! Что ты! Я скорее доброжелательная, и сейчас – благоволю тебе. «Я энергия взрыва, я эхо грозы, я пока неопасна, но это только пока»,* – прозвучали в голове слова песни из телефона Семёна. Женя пожала плечами. – Пусть так. Но учишь хорошему, кроме того, что мы учимся плохому – портить аппетит сладким. И рассмеялись. – Ну, мы взрослые люди и имеем право сами выбирать, что нам навредит! И… Хе-хе. Люблю я сладкое и не люблю ждать! – Хлопнула в ладоши и развела руками. – Убери один из этих двух столпов – и второй усиливается вдвое. Женя отмахнулась. – Ой! Понимаю тебя! Меня бабушка часто ругала, что никак из-за меня сделать клубничное варенье не могла: засыплет ягоду сахаром, оставит – и тут я на лыжах. Ругалась, но понимала, что варенье я не очень любила… Эх… Детство – делаешь, что хочешь, радуешься беззаботно, а получаешь – от родных и несильно, а не от судьбы и по полной программе. Моника вздохнула. – Детство – родной край, который покидать тяжело, но необходимо, чтобы двигаться дальше... Пионерка захлопала в ладоши. – Точно! Я же подготовилась! Камрадов, земснарядом, запечатав, фальсификаты, припрятав, силикаты, медсанбатов, конгломератов! Моника выпучила глаза. – Что?! Добрый смешок. – Рифмы к названию моего родного города.* Не сдерживаясь, японка вскочила и обняла Женю. «Да, знай, что у тебя есть родной город, откуда ты и куда уедешь. Да! Знай, и это будет правдой!» И тут лагерь огласили звуки горна. – Что ж, духовное духовным, а ужин по расписанию! – прокомментировала Женя.