112 - За семь ри саке хлебать
15 сентября 2023 г. в 16:40
Примечания:
В самом деле, что было бы с нами, если бы вместо общеудобного правила: чин чина почитай, ввелось в употребление другое, например, ум ума почитай? Какие возникли бы споры! и слуги с кого бы начинали кушанье подавать? (с) А. С. Пушкин, Повести покойного Ивана Петровича Белкина, "Станционный смотритель"
Результирующий вектор - это результат сложения, вычитания, умножения или деления двух или более векторов с получением нового вектора
А. С. Пушкин «Борис Годунов»
С.С. из аниме "Код Гиасс"
Ри (里) — традиционная единица измерения расстояния, применявшаяся в Японии и Северной Корее в 20 веке, равна 3,92727... (то есть 3 51⁄55) километра
Ты думаешь, что моя реакция и сила здесь в этом мире зависят от мускулов? Нет, я даже воздухом не дышу (с) х/ф "Матрица"
Flёur - Пепел
Аптеки в Японии не имеют никаких специфических опознавательных знаков наподобие большого креста или чаши со змеей. На фасадах зданий, внутри которых продаются лекарственные препараты, размещают лишь логотипы компаний-собственников. В системе аптек есть рецептурные и безрецептурные учреждения
«Де́вочка со спи́чками» — короткий святочный рассказ Ханса Кристиана Андерсена, написанный в 1845
Шмели - Ты снег в моей преисподней
«О дивный новый мир» — антиутопический сатирический роман английского писателя Олдоса Хаксли
Со Славей пришлось пересечься ещё на пороге медпункта.
– Привет. Виолы нет – за неё я. Заходи, – сказала Моника на опережение.
Увы, блондинка не заговорила, пока японка не заняла своё место на стуле: совсем замордовала, зашорила её программа.
– Привет!
Моника кивнула.
– Кажется, у нас эпидемия, потому я знаю, что с тобой.
И пригляделась повнимательнее – если Славя и покраснела, то едва-едва.
– А можете… выйти… Чтобы я сама себе помогла?
Японка поморщилась. Хотелось настоять на своём, поставить пионерку на место. Возможно – отомстить за сигарету и сломать сценарий.
Но зачем?
– Вообще-то, я здесь доктор. И за препараты мы несём ответственность вместе с Виолой.
Тон ледяной, а слова сливались в шипение.
«Зачем тебе это?»
– Но… – уже почти беззащитно произнесла девушка.
Моника нахмурилась.
– Но что? Я – доктор, существо априори бесполое, видов на тебя не имею; диагнозы и лечение со стыдом для меня не связаны. А вот заставлять меня покинуть пост как минимум неэтично, как максимум – опасно для нас. Средство от диареи – берёшь или нет?
Славя закрыла лицо ладонями и молча кивнула.
– П-простите, – наконец выдавила она.
– Всё хорошо… – ответила Моника. – Ты помощница вожатой и привыкла быть немного… не со всеми.
Кивок.
– А ещё – чин чина почитай…* – она отняла руки от красного лица. – Ещё раз простите.
Приняв мешочек, она выскочила из медпункта.
Японка вздохнула, взяла стетоскоп и обратилась к собственному отражению.
– Ну, и зачем ты это? Наверное… было надо. Кому? Мне. Чтоб с ума не сойти? Наверное. Больше – чтоб дать всем сопротивляться и реагировать. Жить.
Тяжело вздохнув и с запрокинутой головой откинувшись на спинку стула, Моника закрыла глаза. Вот теперь сил не осталось ни на что – только перейти в спящий режим, как местные, и ждать обращения.
Оно не заставило себя ждать.
Никто никого не заставлял – просто две неизбежности столкнулись, активировали друг друга, чтобы породить результирующий* вектор.
Буквально вскочившая в медпункт Алиса напоминала рыжее цунами ровно до того момента, как смутиться, увидев Монику, и замереть.
– О… Привет, – она приветливо улыбнулась, но тут же губы сформировали другое выражение – нахальства. – Так даже лучше!
Японка строго посмотрела в ответ.
– Лучше для всех – действительно. Но просто так уголь – не дам.
Двачевская даже топнула от обиды. Подруга, называется!
– Да дался он…
Моника невозмутимо прерывала её по праву сильного, выставив палец.
– Я сказала: «Просто так».
Алиса хмыкнула и поморщилась.
– И что же ты хочешь за него? Что тебе…
Моника спешно покачала головой.
– Не так – не мне. Нам. И нужно мне обещание. – Подавшись вперёд, она ухмыльнулась. – Я хочу быть в деле. Лучше умереть, взрывая мир, чем от тоски на медленно останавливающемся и охлаждающемся шарике.
Алиса отклонилась назад и прикусила костяшку.
– Мне кажется, ты задумала что-то эдакое, что всем выйдет боком… – И тут же беззаботно улыбнулась, подбоченившись. – Ладно, колись!
Моника не знала меру должного, дозволенного и одобряемого. Неуверенности добавляло то, что эти понятия подло разбежались и постарались даже не пересекаться.
«Сказать, что знаю про Генду? Нет, и так взрыв упомянула. Тогда что?»
– Ты просишь у меня уголь… – И улыбнулась, не говоря «но делаешь это без уважения». – А у тебя уже есть сера и селитра, например?
Двачевская боязливо выпучила глаза.
– Насколько ты в этом деле… поднаторела? Хм. Может, тогда и вовсе предложишь что-то покруче?
И наклонила голову, нахально ухмыляясь.
Сама напросилась, в общем.
Моника попыталась придать лицу невозмутимость идущего на дело террориста.
– Простенькая взрывчатка только закоптит постамент. – Пионерка помертвела. – Но вряд ли здесь найдутся ингредиенты для такого, что расколет памятник. – Алиса выдохнула с облегчением. – Зато можно устроить… – японка приложила палец к губам, изображая мечтательность, – второй взрыв, даже мощнее, после того, как все сбегутся на первый!
И замерла – глаза горят, ладошки потные.
Пионерка, едва дыша, в ужасе прикрыла рот руками.
– Т-ты же не серьёзно? – наконец произнесла она, боясь встретиться взглядом. – Прочитать в них, что всё поняла правильно. Увидеть кровавых мальчиков* и девочек, сбежавшихся к памятнику, чтобы тут же разлететься на куски.
Моника похлопала подругу по плечу.
– Думаешь, я способна чудить, тем более без чьего-то приказа? Или убить кого-то?
Алиса, глупо от счастья улыбаясь, затрясла головой.
– Нет! Конечно же, нет. Просто говорила так… уверенно. Словно… уже... – Она улыбнулась в лицо японке и, перейдя на шёпот, добавила: – С таким же радостным лицом страшные вещи при мне говорила только Лена. Я предпочту страшное лицо и радостные вести этому… – и поёжилась.
Уже сбросив остатки страха и недоверия, Алиса села на кушетку.
– Ну, раз у тебя есть другие идеи, посвяти – и тогда решим, что, где да как.
Моника кивнула.
– Взрывы – это одновременно искусство и крик отчаянья. Хм… – и процитировала по памяти: – Единственное желание, которое когда-нибудь сможет исполниться.... родится из отчаяния.* Как бы то ни было, даже у отчаянья есть причина и цель – для внимания или эффекта. – Японка тут же подалась вперёд, следя за шевелением губ Двачевской. – Ты ведь прошептала: «Вдоль или поперёк?»
Девушка вздрогнула, как пойманная с поличным преступница, на миг застыла, но в итоге кивнула.
– Я не хочу никого ранить…
Моника улыбнулась.
– Меня это радует. – Отклонившись назад, она сцепила пальцы на затылке и мечтательно улыбнулась. – Значит, «Волга» у столовой отпадает… А давай так же на площади, но чтоб крышка люка вылетела ко всем чертям?
«Это решит сразу две проблемы».
Алиса пожала плечами.
– Да чёрт ногу сломит в расчётах, куда она полетит: это же сопромат голимый, мы очумеем высчитывать! – пионерка запустила пальцы в волосы и взъерошила их. – К тому же слишком много неизвестных! Может быть, – приложила палец к губам, – в библиотеке есть какие-то таблицы, но, во-первых, вряд ли, а во-вторых, Женя будет не в восторге… – и покачала головой.
Вздох.
– Я-то ладно, а ты-то? Точно хочешь в этом участвовать?
Нужно было не просто ответить, а ответить срочно, причём утвердительно, пока желание действительно не испарилось.
– Да. Если хочешь, потом покажу, зачем мне эта решётка.
Алиса пожала плечами.
– Эх. Значит, всё-таки она? – Кивок. – Тогда рассказывай, что у нас по динамиту…
Конечно же, экспертом во взрывном деле Моника не была, к тому же лично ни разу бомб не собирала, но кое-что знала, читала, смотрела… За пропорции ручаться не могла, но Двачевская явно знала и понимала куда больше, чем ей самой казалось, потому вскоре с ингредиентами и ключом от склада она направилась колдовать.
– Я постараюсь отужинать пораньше – и на площадь.
В ответ суровый решительный кивок.
– Страшный ты человек, Моника… – бросила Алиса напоследок задумчиво, уже обернувшись в дверном проёме. – Можешь спокойно думать о таком. – Трудно тебе будет найти себе пару. Если твоя половинка вообще существует…
И вышла.
Японка поморщилась и прокрутила кольцо на пальце.
– Трудно…
Трудно было раньше, но всё же как-то нашлись, встретились. Пусть и по чужой воле, сперва злой, а потом – просто эгоистичной. Теперь же муж и вправду не существовал.
Моника тяжело вздохнула и уставилась в окно. День умирал, усыхал, осыпался песком в часах.
Пациентов больше не ожидалось, и японка решила разбавить привкус тлена во рту сухо-кислым ощущением от ещё одной сигареты, пустить пепел по ветру, убив время, себя и местное беззаботно-детское лето.
Дверь стукнулась обо что-то, и Моника резко дёрнула её на себя, но снаружи всё равно послышался звук падения, потому девушка отпустила ручку, пнула злополучную дверь и выскочила на улицу.
А там девочка-кошка, стоя на ногах и руке, тёрла ушибленный лоб пальцами.
«Кошки всегда падают на лапы. Неко – на четыре конечности, секрет раскрыт». И тут же вздрогнула, будто оттаяв, вскинула брови и обняла Юлю.
Они вместе поднялись и спешно скрылись в медпункте.
– Болит? Сильно? – тревожно спросила Моника.
Девочка-кошка виновато посмотрела и кивнула.
– Сильно вы меня приложили…
Японка снова опешила и выпучила глаза.
– Мы с тобой на Вы?
Юля наклонила голову, пошевелила ушами и хитро улыбнулась.
– Пока вы две не решите, кто ты!
Моника, будто от удара током, отпрянула.
Юля беззаботно тряхнула головой и достала зелёное яблоко.
– Держи. Ешь или не ешь – это твой и только твой выбор. – И после секундной паузы добавила: – Даже то, зачем ты выбрала то или другое, – это тоже твой выбор.
Японка кивнула.
– С-спасибо. – Усмехнувшись, она откусила от яблока. – Я хочу жить, и чтоб другие жили. – Вздох. – Мне этого до ужина хватит… а им? Им моего выбора хватит?
Юля кивнула.
– Никаких хорроров, если ты об этом.
Моника успокоенно выдохнула, будто струна, стягивавшая горло, ослабла и до поры до времени обвисла. Девушка провела по пионерскому галстуку и ослабила узел. К чёрту, к чёрту всё.
– Может, мне для тебя что сделать? Хочешь?
Девочка хохотнула и сложила ладошки сердечком так же, как это делала Мику.
– Как редко меня кто-то спрашивал, хочу ли я чего-то… – И тут же она стыдливо отвела взгляд. – А можно мне… гематоген с ёжиком? Я такие видела у… – она сглотнула и решилась, – мамы в одном журнале.
Такой милашке, которая не просто спросить – захотеть чего-то стыдно, хотелось подарить не то что гематоген – коробку! С целым стадом фыркающих ёжиков в придачу.
– А-а-а… – Моника прикидывала, что получал медпункт и что было в ящиках. Сама незаметно от себя она чертила на столешнице эти самые ящички и стучала пальцем по каждому. Пусто. Пусто. Пусто. Пусто. – А… а на складе?
Юля грустно покачала головой.
– Я бы нашла, – призналась она и уставилась на пол.
Моника хмыкнула и, чиркнув пальцем по карману с сигаретами, сжала свой подбородок.
– Значит, в городе…
Согласный кивок.
– Только мне туда не попасть. Я туда могу только звонить с этого телефона, – она указала на жёлтый аппарат на столе, – и писать с этого компьютера. И всё – только на один адрес, в одну квартиру.
Японка прекрасно поняла, какую.
– Ладно! – она кивнула самой себе и стукнула убранной рукой по столу. – Одна нога здесь, другая там, а по шее, надеюсь, не получу нигде.
– Что? – только и успела спросить Юля у исчезнувшей Моники.
План был короток и отдавал сумасшествием. Вожатый бы только скривился и прокомментировал бы: «За семь ри* саке хлебать».
Резко открыв глаза, девушка села на краешек тёплой кровати, в которой никто не спал – ни она, ни он. Положив лицо на ладони, Моника упёрлась локтями в колени, встала на носки, но не почувствовала ногу – ни там, ни там: искусственный мир встречал дополнительной искусственностью, также выраставшей из реальности.
– Эх, м-да.
Моника хлопнула себя по груди и поняла, что пачка потерялась где-то во время перехода, вместе с молодостью и ногой.
– Дура! – выругалась японка и тяжело вздохнула. – Ладно, научимся перемещаться в город и обратно в своём теле. А пока что мне нужно там снова стать пионеркой, но оставить гематоген.
Сосредоточившись, девушка вызвала консоль.
Предстояло разобраться в атрибутировании грузов по аватару 1 и аватару 2.
Строчки кода пульсировали, накатывали и отползали, сливались, пока, наконец, Моника не смогла пропустить их через себя, как в старые недобрые, дать оплести пальцы и позволить течь по ним, складываясь в искомые картины, сплетаясь в путеводные нити…
Моника заметила краем сознания, что не дышит* и не испытывает от этого ни малейшего дискомфорта.
– Итак… – девушка нашла себя на кухне и не знала, что привело её туда – голод или колебания кода. – Я в целом поняла стандартную схему. – И приложилась к минералке. – Интересно ли мне, что может творить Мододел? Скорее, да: из любопытства.
Вернув бутылку в холодильник, Моника села за стол.
Молодому аватару соответствовал молодой, советский мир, а «старому» – современный, империалистический, и между мирами перемещаться может только сознание, но не аватар. Аватар уничтожается при переходе, замена – генерируется. Вещи не могут быть переданы между аватарами, одежда – тоже генерируется, отсюда отсутствие дискомфорта у Семёнов от новых обуви и пальто. Ту же вещь передать вообще нельзя, но можно сгенерировать идентичную. Единственный генератор и уничтожитель – автобус. Каждое появление автобуса – это генерация нового, причём модели отличаются: в начале и конце смены (и экстренный, вызванный ключами) позволяет войти, выйти и передать предметы, а приходящий в день танцев – похож на внутренний телефон, подходит для передачи предметов внутри системы «Совят».
– Значит, мне нужно купить гематоген и сесть в автобус.
Другие варианты не подходили: да, умерев в этом мире, тоже можно проснуться в «Совёнке», но тогда не будет посадки в автобус, а значит, скарба. Через компьютер связаться с Юлей – безумно проблематично: она должна первой выйти на контакт, ловить четыреста десятый случайно – и вовсе глупо. Оставалось пользоваться доступом администратора к миру так же, как на летней остановке.
Сигарета натощак показалась и вовсе омерзительной, потому Монике пришлось вновь прибегнуть к минералке, чтобы отбить привкус.
– Бесконечное лето и бесконечная зима, и всё это ненастоящее, потому что всё проходит. Кроме одиночества.* – Она невесело усмехнулась. – Одеваемся. Раньше начнём – раньше закончим.
Костюм японской школьницы на тридцатилетней женщине был, конечно, уместнее здесь – в спальне, а не в аптеке, при чужих людях, но есть волшебные слова, которые помогают бороться со смущением: «Мне плевать на ваше мнение» и «Мы больше не встретимся». И лучше не думать о том, что продавцы и другие покупатели – даже не люди, но как крайнее средство – удобно: вряд ли кто-то смущается переодеваться перед плюшевыми игрушками.
Моника провела пальцем по пачке сигарет туда-сюда, покачала головой, надела пальто и, взяв сумку Семёна с лежавшим там кошельком, вышла из квартиры. Дверь – оставила открытой: сюда она не вернётся, так что гори всё синим пламенем, даже если в этой симуляции предусмотрены воры.
За тонкой металлической дверью, отделявшей один кусочек пазла от другого, было ещё более неуютно: мороз вонзался миниатюрными иголками в кожу, сушил и надеялся предоставить ветру потеху – разодрать её, а рядом ходили люди – бесконечно занятые, бесконечно чужие, до абсолютного нуля – безразличные. И вроде бы что такого – где люди вообще участливы, где им на тебя не наплевать? И почему они должны думать о тебе, а не о себе? Но японка уловила, в чём разница: каждый не прятал глаза, если встречался взглядом, а продолжал рассеянно смотреть куда-то сквозь – словно не существовало ни Моники, ни самого этого прохожего.
Фальшиво понятные надписи на вывесках были оставлены словно в насмешку, с напоминанием: ты здесь не просто так и ненадолго, и этот мир – тоже.
– М-м-м, красочно и наглядно…* – она не могла оторвать взгляд от огромного мерцавшего зелёного креста. – Хороший цвет, – и рассмеялась, после чего поспешила войти.
Внутри оказалось так натоплено, что даже жарко, отчего Моника спешно расстегнулась и встала в очередь на кассу.
– Эй, красотка! – отойдя от витрины, обратился к Монике какой-то мальчик лет пятнадцати, которого толкнул в бок товарищ того же возраста. – Ты из какого порно? Кто тебя трахает – парни, девушки?!
И заржали.
Моника сжала кулаки и зло выдохнула.
«Можно было бы… Только вот зачем мне всё это?»
– Моя жизнь, пацан.
И отвернулась, утратив интерес к разговору. Но не к тому, что окружение умеет реагировать, причём не просто, а подстраиваясь под конкретного человека. Даже если местные на самом деле шутят между собой над человеком, а не с ним.
«У настоящих девочек такие же города между циклами? И такие же хулиганы? И спросить не у кого».
Увлечённая мыслями, не заметила, как короткий ручеёк людей вывел её к кассе.
– Женщина! – рявкнула фармацевт, вероятно, не в первый раз. – Вам чего? – после чего осклабилась, поглядев на школьную форму. – Может, от головы чего?
Не можешь остановить шутки – возглавь.
– От головы мне, похоже, нужен только «Галоперидол», – и отмахнулась, после чего встретила одобрительную улыбку и смеющийся взгляд. – Нет, тётка пришла дочке за гематогеном… – почти правда. Почти дочь. Почти своя.
Девушка за кассой широко улыбнулась.
– С ёжиком, поди?
Кивок.
– С ним самым!
Расплатившись, Моника получила желанный батончик и вдогонку пожелание: «Не болейте, но приходите ещё!»
Искать остановку пришлось недолго, но это не спасло от пробиравшегося сквозь слишком большое пальто холода и сжимавшего в тиски чувства неправильности, как у человека в лабиринте со стенами из кривых зеркал, отражающих его и друг друга.
Прислонившись к державшему крышу столбику, Моника закурила. Подобно девочке со спичками,* японка чувствовала, как на краткий миг согревают и пьянят перед неминуемой смертью эти сигареты.
Консольная команда – и вот уже через сосущий мороз к остановке неумолимо, как ледокол, поплыл красный автобус 410 с отвратительно, инфернально пылающей фарой. Что-то в нём было ещё неправильное, и Моника, прищурившись и поправив холодившие виски очки, прочла марку – «ЛиАЗ».
– Не «Икарус»? Свериться? Да плевать!
Кивок – и с шипением двери распахнулись, предлагая погрузиться в гибельное чрево автобуса.
Моника встала одной ногой на ступеньку и обратилась к подплывшему нечёткому силуэту, будто скрытому той самой «пионерской» пеленой, в котором угадывалась бабушка-кондуктор с сумкой.
– Мне нужно кое-что передать ЮВАО.
Никто не то что косо не посмотрел – внимания не обратил.
Встречный молчаливый кивок.
В протянутой руке, как в боксе в банке, исчез гематоген.
– Всё?
Молчание.
Заслышав (или показалось?) шипение дверей, Моника спешно отскочила назад, чуть не упала в снег.
Автобус уехал без неё.
– Нельзя ехать на том же, с которым что-то передаёшь. Как нельзя в банке вместе с деньгами совать руку: отрубит.
В голове гудело, в позвоночнике ощущалась странная лёгкость в районе поясницы, и Моника, расставив руки в стороны, пошла, балансируя, по бордюру.
Сумасшествие. Радость. Свобода приговорённой к казни.
Здесь меж адом и адом курсирует рейс.
Не садись на него. И глазком посмотреть –
Будет сразу ошибкой твоей роковой:
Потеряешь ты душу, но прежде – покой.
Не садись ты на проклятый этот маршрут:
Обереги, молитвы тебя не спасут.
Ты заснёшь у других, и проснёшься не ты,
Зеркала разобьются, заполнит всё дым.
Это будет фатально – навек, насовсем,
Это будет роднее, чем кожа, чем смерть.
Не воротишься из алой пасти назад.
Я купила билет. Мой «ЛиАЗ» мчится в ад.
Ни вправо, ни влево.
Периодически поднося ко рту сигарету, вдыхая и выдыхая дым.
Но вот пламя поглотило её почти до конца. И куда окурок?
Ни вправо, ни влево.
– Назад. Через левое плечо.
Не оборачиваясь.
– Дальше, ближе, горячо. Глубже – хуже. Через левое плечо я приду к тебе наружу. Ты снег в моей преисподней, ты свет в моих казематах.*
Сознание помутнело, в животе заурчало, во рту снова была горечь, и голова закружилась, потому пришлось сойти с бордюра и вернуться на остановку, но уже без прежнего волнения.
– Я нажралась этого мира до тошноты!
Чёткими движениями Моника вызвала консоль и запустила генерацию нового автобуса 410.
Словно из ниоткуда, красная громада выехала на остановку, остановилась и с шипением вновь раззявила пасть.
Моника послушно встала и зашла, кивком поприветствовала кондуктора и села на свободное место.
Положив щёку на ладонь, японка равнодушно уставилась в окно, за которым на ненастоящих улицах по-броуновски копошились ненастоящие люди.
– Прощай, жестокий новый мир.
Она закрыла глаза и, подавив зевок, прошептала:
– Привет, о дивный старый мир…*
Сознание погасло, как доевший последние электроны заряда экран.