Тотализатор

Королева играла — в башне замка — Шопена, И, внимая Шопену, полюбил ее паж.

Для Рихарда было неизбежным так или иначе присоединиться к коллекции Пауля Ландерса. Несомненно красивый и безумно дорогой. И да, Ландерс радовался ему, как ребенок получивший конфетку в пестрой обертке. Надо ли говорить, что и без обертки конфетка эта была весьма ничего. Рихарду это льстило. Кому не польстит обожающий взгляд и улыбка предназначенная только для тебя одного. Кому не польстят комплименты. Рихард, как и любой человек с большим самомнением, был падок до елея. Ландерс и не скупился — обхаживал Круспе как богатую невесту. Остальных забавляли их бесконечные мизансцены прямиком из учебника по ухаживанию для викторианского джентльмена. Между собой они даже делали ставки, когда до Рихарда дойдет истинный смысл происходящего и когда Пауль перейдет к следующему этапу своего куртуазного поведения. Первой выиграла ставка Шнайдера — ему было проще, он давно дружил с Ландерсом, поэтому ему не составило труда предположить, когда тот решит вывести «даму» в свет. Они появились вместе на одной из вечеринок. Просто приехали на одной машине, ничего сверхестественного. Пауль сиял как начищенный цент и крутился рядом с Круспе как волчок, пытаясь предугадать любое его пожелание. Несомненно сам Круспе при этом чувствовал себя «королевой бала» и никак иначе. Остальные, наблюдая эту картину, старались не ржать слишком откровенно. Им было интересно насколько далеко зайдет подобная шутка и что завтра напишут таблоиды и напишут ли вообще. Таблоиды предсказуемо молчали, лениво осветив примерный список гостей и основное событие вечера. Никому не были интересны гитаристы Rammstein вне своего коллектива. В каком-то смысле это обнадеживало. В каком-то раздражало. Особенно это раздражало Рихарда, чье эго, словно дрожжевое тесто, возбухло, вылезло за пределы группы и захватило соседний континент. Рихард любил быть в центре внимания. Он его жаждал. Вне концертов и туров у него едва ли не случалась настоящая ломка по всем этим восторженным экзальтированным воплям фанатов, просьбам дать автограф, сфотографироваться и конечно же кубометрам комплиментов и елея. Вне концертов Пауль старался за всех них: комплименты, исполнения маленьких прихотей, предугадывание этих самых прихотей, обожание. Немудрено, что Рихард таял в лучах подобного внимания, позволяя Ландерсу подступать все ближе и ближе. Королева наконец-то соизволила заметить своего пажа. Понять, чья ставка сыграла на этот раз, было невозможно, но это был Олли, кто первый заметил, что Круспе стал вести себя несколько странно. Но это касалось только его общения с Паулем и ни с кем другим. По мнению остальных, Рихард стал как-то мягче и открытее. Теперь любое действие Ландерса он встречал с кроткой покровительственной улыбкой, что вызывало ответное сияние у самого Пауля. Кто-то из ребят обмолвился, что теперь ему понадобятся солнечные очки и что-нибудь кислое, потому что столько сахара в его возрасте противопоказано. Остальные молча согласились. Наблюдать брачные ухаживания гитаристов перестало быть просто забавным. Они составили новый тотализатор. Они появились вместе еще на нескольких вечеринках и даже на каком-то благотворительном вечере. Теперь особо любознательным могло показаться, что они пара или попугайчики-неразлучники, потому что стоило им разойтись, как неведомым образом они снова обнаруживались рядом спустя несколько минут. Количество прикосновений, которые обычно допускал до себя Круспе без того чтобы выйти из себя, стремительно возросло, а для Ландерса вообще приблизилось к бесконечности. Иного объяснения остальные найти не смогли, потому что целый вечер наблюдали, как Пауль невзначай то и дело прикасается к Рихарду, а тот не только не пытается откусить ему голову, как бешенная самка богомола, но и улыбается, прости господи, нежно в ответ. По этому торжественному случаю Линдеманн заказал всем водки. Выпили не чокаясь. В другой раз ребята стали свидетелями не иначе, как переполоха в раю. То ли Рихард встал не с той ноги, то ли его бросила очередная пассия, то ли еще чего, но все шишки предсказуемо полетели в Ландерса, как в ближестоящего. Истерики Круспе по красочности могли соперничать с любым файершоу Rammstein, поэтому остальные предпочли наблюдать происходящее с почтительного расстояния и разыгрывали на спичках право утешать Пауля классической фразой «мы все знаем, что Рихард мудак». Но Ландерс не считался бы достойным своей королевы пажом, если б не был готов к подобному повороту событий. Он стоически сносил все, что извергало из себя сознание Круспе, даже когда тот перешел на личности. Вскоре фонтан истерии иссяк, а Рихард захлопнулся наглухо от осознания собственной несправедливости, в которой был неспособен признаться вслух. Но шоу продолжалось, ведь на сцену вышел второй актер разворачивающейся драмы. Теперь настала очередь Пауля изображать оскорбленную невинность. Два барана с разбега столкнулись лбами. К удивлению остальных сыграла рисковая ставка Флаке — Оливер своими глазами видел, как Круспе первым пошел мириться, и Пауль тут же сменил гнев на милость, заключив того в крепкие продолжительные объятия. После Ландерсом можно было освещать пару микрорайонов Берлина. В тот вечер Флаке угощал всех в баре и предлагал разыграть на спичках кто будет подружкой невесты. Явление Круспе, с видом кота объевшегося сметаны, чуть не стало поводом для сердечного приступа одного из участников группы. Последний раз такую довольную рожу у Рихарда они наблюдали много лет назад, когда он на спор окрутил какую-то модель с ногами от ушей и уже через час увез ее к себе. Пауль же, пришедший чуть погодя, выглядел подозрительно притихшим. Но ребята знали его как облупленного и подобная наигранная скромность вряд ли могла их обмануть. А может Ландерса выдавали то и дело краснеющие уши и свежий засос на шее. Тилль мысленно подсчитывал деньги. Рихард распространял вокруг себя неприлично цветущую ауру и это сбивало с толку. Не только хорошо его знающих людей, но и просто окружающих. Желтые таблоиды наперебой строили одну догадку за другой о новой пассии известного гитариста, чем несказанно веселили самого Круспе, который на любые вопросы молчал с хитрым, но благостным видом. Ландерс благоухал не меньше. Яркость, с которой он улыбался, никуда ни делась, но стала какой-то более теплой и ламповой, направленной теперь исключительно на лид-гитариста. Остальные пытались прикинуть, когда до голубков дойдет, что их светящимися и очевидно влюбленными по самые уши лицами скоро можно будет украшать транспаранты на берлинском гей-параде. Если этих двоих никто не видел держащимися за руки, это не значит, что такого не было. Ландерс ценил уединение своей личной жизни, как, впрочем, и Круспе. Но второй больше любил заигрывать с журналистами на тему своих амурных похождений, чем прятаться по углам или сдавать им все карты. Никого не удивило, что, уехав по делам Emigrate, Рихард прихватил с собой и Пауля. Правда, стало известно это только после того, как Шнайдер позвонил Ландерсу, чтобы узнать планы того на вечер. Пауль же сонно отозвался, что он не в Берлине, а чей-то подозрительно знакомый голос на фоне пробурчал что-то про идиотов звонящих в несусветную рань. Именно этот звонок стал отправной точкой к созданию очередного тотализатора и к внутреннему конкурсу на лучший свадебный тост. Погорели конспираторы, как и все разоблаченные шпионы, на мелочи — Рихард между делом попросил купить того самого обезжиренного фермерского молока, а Пауль стал утверждать, что старое еще не скисло. Вскоре спор как и его столь банальный предмет стали очевидны окружающим. Ситуация была настолько комичной, что первым не выдержал вечно молчаливый Олли, заметив, что эти двое ведут себя, как старые ворчливые супруги. Круспе от подобного замечания стушевался, чем вызвал приступ истерического смеха у остальных присутствующих. Подобных насмешек терпеть он был не намерен, поэтому хлопнув дверью, удалился по его словам «на перекур». Ландерс же по привычке широко улыбался и наигранно непонимающе хлопал глазами. В ситуацию пришлось вмешаться Флаке. Он коротко и по существу сообщил, что эту Санта-Барбару они наблюдают уже довольно давно и всё ждут если не счастливого финала, то хотя бы констатации факта. Пауль, с которого при этих словах слетел весь флер наивности, помялся для проформы, но все же пошел возвращать оскорбленного Рихарда обратно в студию. «Вот», — сказал он и демонстративно взял Круспе за руку. Под дружные улюлюканья Рихард, ругаясь на разные лады, чуть не сбежал снова. Но улюлюканье прекратилось стоило только Линдеманну задать давно волнующий всех нескромный вопрос — кто кого. Возмущению на лице Круспе, как и в последовавших словах, не было предела. Тилль же ехидно улыбнулся окружающим: «Раскошеливайтесь, сучки».