pathetic

у тэхёна вдребезги разбитое и растоптанное сердце, что бьётся через раз в жуткой аритмии, без какой-либо стабильности. на запястье жжёт недавно выведенное витиеватым чёрным «pathetic», в горле — лёгкий виноградный соджу, что не опускает до беспамятства, тошноты и головокружения, не решает проблем и не даёт о них забыть, но и не отрезвляет вовсе. от слова совсем. у тэхёна чонгук в голове, что отзывается протяжной мигренью, подступающим к пропастью избитым сознанием и ночными кошмарами, причём давно уже — это бесспорно. чонгук же и на пухлых, потресканных и таких тёплых родных губах каждый вечер перед сном как молитва. но стоит ли упоминать, что его божество мольбу эту никогда не услышит? чонгук ещё и в каждой вещи, что есть в его старомодной однушке: в треснувшей красной чашке, безразмерных серых футболках в скрипящем шкафу и даже подранном диване с вылезшими наружу пружинами. всё напоминает о нём, ведь это совсем не бесследно. тэхён, кажется, помнит всё до малейших деталей: и выжженный, давно остывший кофе с едким привкусом гари по утрам, и рассветы около грязного окна с крупными разводами, и клятвы по типу «от луны и обратно, навсегда». глупости, что раньше грели душу. у тэхёна до сих пор хранится в памяти телефона общезаписанный трэк без особой смысловой нагрузки; зато оглушающие биты и лёгкие звуки гитары чонгука, от искрящихся движений пальцев на которой ким когда-то сходил с ума. он хранит эту запись без лирики — свой голос слушать ему ни к чему — тэхён ведь давно уже не ви, и жалеть совершенно не о чем. однако всё то же хриплое и слегка простуженное «ви-и-и-и» над ухом, юркий и объективно горячий язык на щеке и глубокие размеренные толчки в самую глубь тела, он совсем не против повторить. и плевать, что для чонгука он так-то хён. — хён, — чонгук так по-детски улыбается, беспризорно тыкая пальцем в ночное небо, а другой рукой зарываясь под тонкий свитер кима в попытках согреться, — а ты знаешь, почему звёзды плачут? — не-а, понятия не имею, — ким тоже улыбается, прижимаясь ближе, полностью разрешая забирать его тепло без остатков. — а я знаю, — младший улыбается уже не так радостно, переворачивается на бок и мягко целует тэхёна, дразняще покусывая нижнюю губу и пытаясь словить каждый тихий вздох своими. чонгук словно извиняется, когда скользит кончиками пальцев по предплечью Кима, аккуратно сжимая тонкую кожу у шеи. он доверчиво жмётся, буквально вдавливая тэхёна в жёсткую кровать на чердаке, пока воздуха для них двоих не станет слишком мало. но они сгорели этим же вечером без восстановления. «pathetic» на левом запястье и вправду не врёт: тэхён чувствует себя сейчас самым жалким в этой безмерной вселенной. хотя-бы потому, что скучает за этими поцелуями, что сильнее мяты и сахара. они казались незабываемыми, но всё рано или поздно забывается. забудутся и они. забудется и чонгук, что ушёл ещё три месяца назад, когда август только и мог, что слабо дышать в собственной могиле и задыхаться при температуре ниже семи градусов по цельсию ночью. сейчас же на улице где-то минус три, и теперь задыхается ноябрь, ведь снег может пойти с дня на день, разбивая осколки его и без того покалеченной души. тэхён совсем не переносит холод и минусовую температуру. однако у него в душе — целые снежные башни с ледяными тропами и затяжными снегопадами, что созданы из колючих и острых снежинок похлеще ста́ли; уже как три месяца. любовь, как тонкий лёд, невидима, коварна, и это теперь уже очевидно; настолько прозрачна и неуловима, что даже нельзя понять, когда она исчезает. вот и тэхён не понял этого вовремя. у чонгука теперь жизнь совсем другая: яркая, громко и весело стремящаяся в пустоту, совсем не такая спокойная, к каковой привык ким. у него татуировок на запястьях стало в разы больше, а крепкое тело полностью пропиталось едким дымом, что появился от тяжёлых сигарет с уймой никотина. и дым этот только и оседает плотным слоем на явно отросших за это время волосах, перекрывая даже стойкий запах мятного шампуня. тэхён знает, что теперь у чона ухмылка издевающе-приторная, параноидальная, но совсем никак не кроличья. в глазах его по-прежнему рыдают те самые звёзды, но только совсем тускло и рассеянно — не поймёшь. тэхён, подобно тем звёздам, тоже плачет каждую ночь, заливая соседнюю, всё так же пахнущую мятой подушку слезами до необратимого. он засыпает с шёпотом, переходящим на безмолвный, на грани сумасшедшего крик «чонгук», раздирающий плоть до кровавых полос с обратной стороны. там, изнутри, давно выцарапаны на почти что мертвой поверхности такие родные чужие глаза цвета безумия, в которых раньше ким тонул и захлёбывался. он ненавидит себя за то, что так сильно скучает. — сейчас твои глаза — мёртвое море. я в нём больше не утону. обещаю, — тэхён шепчет это куда-то в пустоту со стеклянными от слёз глазами и рвано выдыхает, остервенело разрывая глянцевую фотографию чонгука на маленькие ошмётки, рассыпая их возле своей кровати непонятным созвездием отчаяния. он впервые после этого спокойно уснёт — лишь сердце со свистом скроется за высокими снежными башнями. но оно всё так же будет разбито вдребезги.